ИНТЕРВЬЮ НАД БЫВШЕЙ ТРЕЩИНОЙ
Я сижу в домике метеоролога – в том самом, под которым два месяца назад прошла трещина. Сейчас ее не видно, она заделана швом покрепче хирургического, но мысль о том, что внизу все-таки трещина, пусть бывшая, этакой занозой расположилась где-то в районе селезенки. Когда под тобой три с половиной километра холодной воды, от которой тебя отделяет такая ненадежная субстанция, как лед (тоже вода, кстати, один черт), попробуй об этом не думать! «И разверзнулся лед, и в пучину морскую все, что было на нем, без остатка ушло», – вспоминаются ободряющие строки полярного фольклора. – Значит, трещина… – третий раз спрашиваю я. – Заросла, нет ее, – напоминает Кизино. – Так, интересующая вас актинометрия занимается изучением прихода и распределения солнечного тепла. Она… – А не может она вдруг… того? – Актинометрия? – Нет, трещина. – Может, – успокаивает Георгий Иосифович. – Как и во всяком другом месте. В последнее время я уделяю ей много внимания. – Трещине? – Актинометрии, – задумчиво говорит Георгий Иосифович. – Если вы еще один раз упомянете о трещине… – Зачем? – удивляюсь я. – Раз вы говорите, что она заросла, – значит так оно и есть. Кстати, поскольку вы завели разговор о трещине, интересно было бы узнать, какова вероятность ее разрыва на прежнем месте. – Кто ее знает, – зевнув, отвечает Кизино. – Может, она уже сейчас разошлась. Итак, Арктика получает в летний период тепла не меньше, чем субтропики, и если бы снег не отражал девяноста процентов солнечных лучей, мы бы здесь выращивали виноград. Сегодня Георгий Иосифович согласился уделить мне два часа времени, и я знакомлюсь с хозяйством метеорологов. На площадке у домика стоят мачты с флюгерам, и на подставках – деревянные ящики, похожие на пчелиные ульи. На первый взгляд – вещи бесхитростные. Зато внутри домик оборудован как научная лаборатория. Со всех сторон он опоясан кабелями, многие из которых скрыты под снегом (через несколько дней, откапывая домик Кизино, я чуть не разрубил один кабель лопатой). Вместе с приборами на площадке мерзнут датчики, которые круглые сутки регистрируют поступление тепла – для изучения теплового баланса Арктики. Добытые сведения датчики великодушно передают регистратору – электронному прибору, который вычерчивает кривые на диаграммной ленте. Эти кривые и позволяют вычислить, сколько тепла поступило за отрезок времени. Кизино ведет и оперативные наблюдения за погодой, составляет синоптические сводки для института прогнозов – те самые, из-за которых Яша Баранов не может выспаться, – регистрирует силу и направление ветра, влажность, температуру и давление воздуха. И все эти данные можно получить, не выходя из домика, благодаря датчикам – отличное название для этих бескорыстных приборов. Но сообщать человеку о видимости и облачности датчики еще не научились, и это обстоятельство не позволяет метеорологу стать законченным домоседом. Кизино подвергает материалы первичной обработке и отдает их в распоряжение прогнозистов. Кстати, именно по их рекомендациям выбирается наиболее подходящее время для экспедиций, начала навигации по Северному морскому пути. – Как вы думаете, – продолжает Кизино, – каковы основные источники тепла в наших широтах? – Солнце, – догадался я, – и эти… газовые плиты на камбузе. – Два основных источника вы назвали правильно, – похвалил Кизино, – но забыли еще об одном: о теплых водах Гольфстрима. Вот мы и подошли к интереснейшей проблеме: можно ли будет в Арктике выращивать виноград и какие мероприятия для этого необходимы. Солнечную энергию примем за величину постоянную – ну, на ближайшие сто тысяч лет. Значит, решение проблемы – либо в установке на камбузе дополнительной плиты, что крайне сложно из-за ограниченности площади камбуза, либо – в Гольфстриме. Можно, конечно, поставить цепочку людей с ведрами, которые будут черпать из Гольфстрима воду и лить ее в Ледовитый океан, но потребуется несколько десятков тысяч ведер – бухгалтерия на такой расход не пойдет. Имеется более рентабельный проект инженера Борисова: Берингов пролив перегораживается плотиной, мощные насосы перекачивают воду Ледовитого океана в Тихий, и тогда Гольфстрим начнет заполнять вакуум более интенсивно. Есть и другой проект, по которому лед Арктики можно засыпать угольной пылью. Просто и логично: почерневшие льды будут жадно поглощать солнечные лучи – себе на погибель. Проводились опыты: отдельные льдины в проливах посыпались пылью, и вскрытие льда происходило действительно на несколько дней раньше, чем в других местах. Но для растопления таким способом всех льдов Арктики разведанных мировых запасов угля маловато. Кстати, а представляете ли вы себе, что произойдет, если все льды будут растоплены? – Думаю, – осторожно сказал я, – что нам с вами грозит опасность промочить ноги. Придется спасаться на клиперботах. – Безусловно, – согласился Кизино, – насморком мы будем обеспечены. Ну, а что произойдет с климатом на земном шаре? – А хватит ли у нас клиперботов?– поинтересовался я. – На всякий случай, знаете ли. Трещины, то, се… – Хватит, – успокоил Кизино. – Так с климатом произойдут самые чудесные превращения, о коих ученые придерживаются диаметрально противоположных взглядов. Когда закончится всемирный потоп, Сахара, быть может, станет житницей Земли, а летний Киев станет центром зимних Олимпийских игр. Загорать и принимать солнечные ванны жители сурового Крыма поедут на таймырские курорты, а снабжать Ташкент персиками будет знойный Якутск. – Так, может, не будем торопиться растапливать льды? – попросил я. – Подождем, – великодушно согласился Кизино. Георгий Иосифович на льдине один из самых старших по возрасту людей, ему 44 года. С мнением опытного полярника, зимовавшего в Антарктике и на многих дрейфующих станциях, ребята очень даже считаются: оно почти всегда необычно и потому интересно. Панов мне сказал, что Кизино для него – великолепный стимулятор: он редко когда соглашается на совещаниях с предложениями начальника станции, и разгорается спор, в котором и рождается правильное решение. Когда я спросил Панова, не подрывает ли такой демократизм авторитет руководителя, он ответил: «Лучше поссориться, поспорить и найти истину, чем дружно проголосовать и ошибиться». Афоризм, который неплохо бы вызубрить наизусть руководящим товарищам – разумеется, отдельным, некоторым, иным (упаси меня бог обобщать!). В самом деле, мне рассказывали про отдельных, нетипичных товарищей, которые относились к своему мнению, как великие художники к законченной картине, в которой исправлять нечего, поскольку она – совершенство. И вдруг отдельный товарищ с горестным изумлением узнавал из многотиражки, что его мнение выброшено на свалку, рядом с пустыми консервными банками и разбитыми гипсовыми поделками. Тогда он начинал соглашаться, спорить и обсуждать, но уже было поздно: мнения, как и другие предметы, со свалки возвращаются слишком уцененными. Товарищи уважают Кизино за резкую прямоту и честность во всем – в работе, в быту, в отношениях с людьми. Но резкость – это вовсе не значит суровость. Опытный, ироничный и умный человек, Кизино бережно относится к молодым ребятам, охотно делится своими большими познаниями и не унижает за ошибки. Поэтому общаться с ним приятно – его непринужденвесть передается собеседнику. Мы вышли на площадку. Жулька и Пузо, которые провожали меня к домику, оказались на том же месте, где я их оставил. Собаки льстиво замотали хвостами. – Такую преданность нужно вознаграждать, – сказал я, вытаскивая из кармана шубы рафинад. – Ко мне! К моему удивлению, Жулька и Пузо не шелохнулись – словно примерзли к снегу. – Ко мне! – громче повторил я, подбрасывая на ладони рафинад. Псы заскулили – и ни с места. Кизино засмеялся. – Бесполезно, – с удовлетворением сказал он. – Если бы площадка вместо снега была посыпана сахарным песком – все равно бы облизывались издали. И Георгий Иосифович поведал мне причину такого мистического уважения собак к метеорологической площадке. Однажды он пришел с обеда и обнаружил вместо датчиков обрывки проводов. Эта диверсия не на шутку встревожила Кизино: запасных датчиков у него не было. Подозрение пало на Жульку и Пузо, на снегу явственно отпечатались их преступные следы. Началось следствие. Допрос не дал ничего: преступники словно воды в рот набрали. Тогда Кизино начал распутывать следы, исходил весь лагерь и в конце концов нашел украденное добро – чуть ли не в двух метрах от площадки. Когда псы увидели детектива, грозно идущего к ним с уликами в руках, то сразу же поджали хвосты. – Пришлось всыпать, – закончил Кизино, – и достаточно ощутимо. С тех пор на площадку – ни шагу, провожают меня до нее и ждут, пока я не выйду из запретной зоны. А когда на короткое время у нас появился Мишка, он как ни в чем не бывало бежал за мной на площадку, ведь табу на него не распространялось. Сначала Жулька и Пузо злорадно ожидали, что Мишке сейчас достанется на орехи, а потом открыто возмущались – почему новой, без всяких заслуг собаке можно, а им нельзя. Очень ревновали. Кизино заглянул в метеобудку, проверил приборы. – На «СП-5», – вспомнил он, – между площадкой и лагерем прошла трещина. Сначала ребята перекинули через нее доски, и мы ходили по этому мостику. А потом площадку оборудовали ближе к станции – от греха подальше. Ну, пришло время давать радистам работу, аудиенция закончена. Кизино отправился в домик, а я – вознаграждать теряющих остатки терпения Жульку и Пузана.
|