ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

«Льдина раскололась в полночь» – броское, в стиле модерн название для кинофильма. Интригует и приковывает, хотя ничего не отражает: вторая половина апреля – это полярный день, когда полночь от полудня можно отличить лишь по расписанию работы камбуза. Кипит на плите бульон – значит полдень; рыщут по камбузу ребята в поисках сосисок – типичная полночь. Трудно было предъявлять льдине претензии; она вела себя корректно, предупредив несколькими толчками о своих намерениях – «иду на вы». Так что беда не оказалась неожиданной, хотя не перестала от этого быть бедой.

Когда корабль тонет, первая мысль – о шлюпках; расколовшейся льдине – о взлетно-посадочной полосе; если полоса разрушена, ее нужно восстановить во что бы то ни стало. Полоса в аварийной обстановке – часто единственное окно, через которое можно выйти из горящего дома. Из дальнейшего повествования вы увидите что это не громкие слова.

Чувство огромного облегчения – полоса осталась невредимой. Теперь можно спокойно оглянуться и оценить обстановку.

Первая трещина полуметровой ширины прошла за домиком аэрологов, вторая, пятиметровая, – недалеко от радиорубки. Площадь нашей льдины сразу уменьшилась вдвое, но все сошлись на том, что непосредственной угрозы самому лагерю пока нет. «Пока» – очень ненадежное слово на дрейфующей льдине…

Вместе с Анатолием Васильевым я отправился осматривать трещины. Первая уже заторосилась длинной и безобидной на вид ледяной грядой полуметровой высоты – похожей на ту, которую сгребают своими щетками на городских улицах уборочные машины.

Зато вторая трещина впечатляла. Было странно и дико видеть среди вечных льдов километровой длины разводье, напоминающее талый ручей весеннего Подмосковья. Края разводья уже начали зарастать тонким ледком; через несколько дней ледок покроется слоем снега, и тогда – берегись, прохожий! Упаси тебя бог ступить на этот ничем не приметный снежок: окажешься в ловушке, по сравнению с которой волчья яма – это цветочная клумба.

Я не отказал себе в удовольствии сфотографироваться у трещины, и эта карточка – жемчужина моей коллекции. Широкая, отливающая свинцом трещина дышит холодной уверенностью и сознанием своей силы, но, присмотревшись, вы поймете, что и я выгляжу достаточно внушительно. Непредвзятый зритель скажет, что я даже выигрываю в сравнении с трещиной, поскольку она безоружна, а на мне висит обязательный для дежурного карабин. «Корреспондент и стихия» – так бы я назвал эту полную внутреннего драматизма сцену. Или еще точнее – «Корреспондент побеждает стихию»: как-никак трещина лежит у моих ног, а не наоборот. Карточка производит сильное и долго не проходящее впечатление. Ее значение я вижу в том, что она укрепляет уверенность в окончательной победе человека над природой.

Эти мысли пришли ко мне потом. А тогда я отнесся к трещине с почтительностью, которую она вполне заслуживала. Тем более что перспектива, обрисованная Анатолием, показалась мне совсем не забавной.

– Бывает так, – гудел Анатолий своим баритоном, – идешь осматривать разводье – и вдруг слышишь за собой треск. Оборачиваешься – новая трещина, и ты отрезан от лагеря.

Но ведь одному выходить из лагеря запрещено, – напомнил я.

– Конечно, – хладнокровно подтвердил Анатолий. – Вдвоем лучше. Можно орать «караул!» хором. Что это вы ускорили шаги?

Нашел место и время задавать такие вопросы! На посадку заходила «Аннушка»: с ледовой разведки возвращались Панов и Булатов. Через несколько минут они пришли в кают-компанию, где за чашкой кофе коротала ночь чуть не половина личного состава станции.

– Между нами и подскоком масса трещин и разводий, – сообщил Булатов.

– Одно из них шириной до пятидесяти метров, вовсю бушует море.

– Аэропорт имени Данилыча держится? – спросил кто-то.

– Трещина прошла, но небольшая, – ответил Панов. – Толщина льда на подскоке восемьдесят сантиметров.

– Всего? – удивился я.

– Лед молодой, крепкий, – пояснил Булатов. – Данилычу ничто не угрожает, если не будет подвижек. Подскок находится в окружении четырехметровых паковых льдов. Но стоит им надавить – и от подскока остается одно воспоминание, на его месте образуется вал торосов.

Начальники станции не спали уже вторые сутки. Но о том, чтобы загнать их в постели, нечего было и думать: в эти часы решалась судьба станции. Если трещины пойдут по лагерю, сразу же возникнет аварийная обстановка, тем более тревожная, что подходящей льдины в окрестностях обнаружить не удалось.

– После пурги такие сюрпризы вообще не редкость, – ответил Панов на мой вопрос. – Северо-западные ветры сменились южными, и произошла резкая смена температуры. А завтра, двадцать четвертого апреля, – новолуние, время наибольших приливов: Луна, Земля и Солнце находятся на одной линии. Отсюда и активные подвижки льдов, торошение.

– Неплохое наследство ты мне оставляешь, – улыбнулся Лев Валерьянович.

– Не забывай, что с наследства положено брать налог, – парировал Панов. – Вот Арктика и взяла отходящий ей по закону кусок бывшей льдины!

– Нужно ускорить отлет твоей смены, – напомнил Булатов. – Сам понимаешь, чем меньше останется на станции людей, тем легче будет их эвакуировать – в случае аварии.

– Конечно, всех лишних – немедленно на материк. – Кизино выразительно посмотрел на меня и рассмеялся.

– Но-но, – сказал я. – Не пытайтесь вырвать изюминку из пресного теста моих очерков.

– Пусть остается, – поддержал Панов. – Ему сейчас есть на что посмотреть. Булатов улыбнулся и кивнул.