Глава шестая

лавное было - не поддаваться робости. Спустившись по широкой каменной лестнице, он, не колеблясь, окунулся в поток прохожих. Надо сказать, поток этот был не таким суетливым, суматошным, как то, что он наблюдал на улицах прежде, здесь шествовали гораздо степеннее, почти как на парижских Больших Бульварах. Вероятнее всего, Бестужев оказался в одном из респектабельнейших уголков города, судя по зданиям и облику окружающих.

Какое- то время он двигался, стараясь не выбиваться из общего ритма. Пожалуй что, первая растерянность давно схлынула -и он даже начал определять, есть ли за ним слежка (вместе с телохранителями Луиза очень даже свободно могла прихватить с собой и хватких филеров). По всему выходило, что слежки за ним сейчас нет. Очаровательную амазонку подвело чувство некоего превосходства: чересчур уж она уверилась, что Бестужев здесь совершенно беспомощен и не решится на отчаянный поступок вроде бегства в неизвестность…

На вокзал, разумеется, нельзя. Уж коли она прознала про покупку билета до Вашингтона, то наверняка постаралась, чтобы там дежурили ловкие агенты. Если их сейчас на вокзале и нет, то перед отходом поезда они непременно появятся, к гадалке не ходи… Замаскироваться столь искусно, чтобы обмануть филеров, которым наверняка розданы его фотографии, не получится, тут необходим театральный грим. Стоило бы, безусловно, незамедлительно изменить внешний вид, насколько это возможно без услуг гримера - поменять одежду, головной убор, нацепить очки или пенсне с простыми стеклами. Вот только сделать это затруднительно, даже располагая чековой книжкой: попробуй отличи, не зная языка, вывеску магазина готового платья от, скажем, кондитерской лавки. А посему…

Он вовсе не шел наобум, у него уже была конкретная цель, о которой Бестужев подумал еще в номере, слушая Луизу, с очаровательной улыбкой сыпавшую нешуточными угрозами…

Вскоре он увидел то, что требовалось - на перекрестке, у тротуара, стояли вереницей полдюжины открытых экипажей с привычно понурившимися возницами на облучках. У экипажей был именно тот простовато-стандартный вид, свойственный извозчичьим средствам передвижения…

Не колеблясь, Бестужев подошел к переднему, преспокойно шагнул в экипаж и опустился на жестковатое сиденье. Возница вмиг встрепенулся, вопросительно обернулся к нему - маленький носатый человечек, черный, как грач, в шейном платке вместо галстука.

- Друг мой, - сказал Бестужев спокойно, - вы говорите по-немецки, быть может?

Судя по недоуменному пожатию плечами и удивленной физиономии, язык этот оказался вознице неизвестен. Точно так же он отреагировал и на фразу по-французски,

- Ну и варвары же вы здесь, братец ты мой… - усмехнулся Бестужев, произнеся это на родном языке. - Гарлем. Понимаешь? Или я неправильно произношу? Г-а-р-л-е-м…

- Гарлем! - кивнул извозчик и протарахтел длинную фразу, из которой Бестужев не понял ровным счетом ничего.

И повторил:

- Гарлем!

- Гарлем, Гарлем! - закивал извозчик.

И начал произносить непонятные слова с вопросительной интонацией.

- Деньги у меня есть, любезный, можете не сомневаться, - заверил Бестужев и продемонстрировал парочку здешних зеленых ассигнаций.

Дело, кажется, было вовсе не в его платежеспособности… Возница, явно произнося слова как можно медленнее и внятнее, продолжал тарахтеть что-то, задавая непонятные вопросы.

- Гарлем! сказал Бестужев.

- Гарлем, Гарлем!-откликнулся извозчик.

И снова затарахтел, уже раздраженнее, округляя глаза, помогая себе бесполезными в данной ситуации жестами, глядя на Бестужева, как на субъекта, мягко выражаясь, не блещущего особым умом.

- Какого ж рожна тебе нужно, иностранная твоя морда… - задумчиво протянул Бестужев, чувствуя не смущение, а злость.

Извозчик, уже начинавший сразу видно, закипать, изрек длиннейшую тираду, из которой Бестужев понял лишь дважды повторявшееся «Гарлем». Судя по мимике, жестикуляции, внешнему виду, это был представитель скорее латинской расы, нежели англосаксонской.

- Италиано? - спросил Бестужев. Извозчик просиял:

- Си, си, синьор, италиано!

И произнес длинную фразу на гораздо более мелодичном языке - вот только из итальянского Бестужев знал еще меньше, чем из английского. Кьянти, лаццарони, гондола… На этом его познания исчерпывались.

Убедившись, что странный наниматель не владеет и итальянским, возница трагически закатил глаза, пробормотав себе под нос что-то такое, что явно не украшало певучий язык солнечной Италии. Тянуться это могло до бесконечности, и Бестужев от злости начал, кажется, понимать, в чем загвоздка: Гарлем, похоже, не так уж мал, и кучер требует более конкретных географических указаний. Очень может быть: ведь и в Петербурге, если сказать извозчику «На Васильевский остров!», он рано или поздно попросит уточнить, куда именно…

Вздохнув, Бестужев поступил просто: достал ассигнацию в пять долларов, что по здешним меркам для простого народа было достаточно приличной финансовой суммой, сунул ее в руку извозчика, энергично махнул рукой куда-то в пространство и непререкаемым тоном приказал:

- Гарлем!

Переводя взгляд то на него, то на купюру, извозчик, гримасничая, что-то прикидывал. В конце концов он пожал плечами так, что они едва не поднялись выше ушей, отвернулся, взял кнут и прикрикнул на подтощалую вороную лошадку. Экипаж отъехал от тротуара и ловко влился в общий поток. Не оглядываясь более, извозчик сосредоточил все внимание на управлении экипажем. Бестужев устало вздохнул: поистине, деньги - гениальнейшее изобретение человечества…

Он, естественно, не собирался наносить визит герру Виттенбаху: просто-напросто сейчас Гарлем представлялся ему идеальным оазисом спасения. Коли уж там, как упоминал Виттенбах, обитает немалое количество немцев, затруднений с языком не будет. Именно там можно и переменить одежду, и отыскать без хлопот, если понадобится, приличную гостиницу, и расспросить кое о чем, реализуя кое-какие пришедшие в голову идеи.

Впрочем, о гостинице и думать не стоит. Чутье подсказывает, что следует покинуть этот город нынче же, не дожидаясь наступления ночи и уж тем более не задерживаясь до утра… Или, если не получится, самое позднее на рассвете.

Бестужев проводил внимательным, оценивающим взглядом двух показавшихся слева полицейских - на высоких, ухоженных лошадях с коротко подстриженными хвостами. Как и все здешние городовые, которых он видел прежде, эти выглядели крайне внушительно, ничуть не уступая российским, французским, австрийским блюстителям порядка: рослые, уверенные в себе, в темно-синих мундирах, фуражках с медными цифрами и какими-то эмблемами. Ну что же, лишенная единого руководства полиция вовсе не обязательно должна состоять из смешных недотеп…

Экипаж ехал вдоль набережной - а вдали, за полосой воды, вздымалось целое скопище высоченных зданий. Бестужев уже знал, что это место называлось Манхэттен, остров в городской черте.

Водный путь бегства… Он поначалу думал и об этом. Выглядело даже более заманчиво: если до Вашингтона около ста верст, то до Британской Канады от Нью-Йорка не более тридцати, и туда совсем нетрудно попасть морем.

Впрочем, кому как… Он представления не имел, как устроено регулярное водное сообщение между Штатами и Канадой, каковы пограничные правила, и, самое важное, не знал языка. При таком раскладе чересчур рискованно было бы и пытаться.

Раздумывая над угрозами Луизы, Бестужев не сомневался: все, что она обещала, может быть пущено в ход. Подобные вещи не так уж и трудно устроить беззастенчивому дельцу с миллионными капиталами. Более того: он был прямо-таки твердо уверен, что выбран будет самый у н ы л ы й для него вариант: сказочка о страшном головорезе, которого для пущей надежности и не следует даже пытаться взять живьем.

Хейворт поступит так не потому, что он как-то уж особенно зверски жесток. Просто-напросто это самый рациональный, простой и надежный вариант, вот ведь что… Можно, конечно, объявить Бестужева шпионом или похитителем бумаг, засадить за решетку - но в том-то и дело, что эти расклады гораздо более сложны и трудоемки, а следовательно, ненадежны. Живой узник может наговорить массу интересных вещей. Вовсе не обязательно, что ему поверят с первой минуты, но в таком случае, несомненно, риск для Хейворта гораздо более велик. Кроме полиции, здесь существуют еще судьи, прокуроры, чиновники министерства иностранных дел, не говоря уж о репортерах и адвокатах. Чересчур уж многих придется подкупать, и это при том, что полной гарантии все равно не будет.

Если отбросить ход мыслей обычных людей, вернуться к жестокой и незатейливой логике грязных дел, то, в самом деле, проще и выгоднее всего провернуть историю с «жутким злодеем». В этом случае нужно заручиться поддержкой одного-единственного высокопоставленного полицейского чиновника. Ни одна полиция мира не может похвастать тем, что полностью состоит из неподкупных, что на высоких постах совершенно нет продажных субъектов. Думать иначе - утопия…

Один- единственный, зато достаточно высокий чин спустит вниз циркулярное указание -и десятки, да что там, сотни нью-йоркских городовых и агентов в штатском, не подозревая об истинной сути дела, будут совершенно искренне пытаться выследить изверга, врага человечества, убийцу-маньяка. Более того, сверху будет спущено и м н е н и е, что брать этого субъекта живьем все равно не стоит, чтобы не рисковать жизнями бравых стражей порядка. Бестужев прекрасно знал механизмы подобных предприятий; везде, в сущности, одно и то же, взять хотя бы девятый год и этого рижского Роберта-Дьявола, фигуру жуткую, заляпанную кровью по самые уши. Терять ему было абсолютно нечего, все равно был приговорен к смерти, вот только бежать с помощью собратьев ухитрился, не расставаясь с двумя маузерами, - и агентов заранее предупредили, что живьем этот скот, собственно, никому и не нужен. Когда ему прочно сели на хвост, и Роберт-Дьявол это заметил, полез обеими руками в карманы пальто, опытные филеры, не колеблясь, ударили по нему с трех сторон из браунингов - ну и наповал, конечно.

Беспроигрышная комбинация, в самом деле. Мертвец уже никому ничего не сможет объяснить, ни в чем оправдаться. И никаких особых последствий для знающих подоплеку - между прочим, в данном случае отсутствие единого руководства всей полицией страны удобно для продажного еще и тем, что над ним гораздо меньше начальствующих, чем в Европе, меньше надзора и присмотра…

Увы, Бестужев предоставил Хейворту дополнительные «улики» - когда оставил у себя в номере связанную парочку. Если они не сами освободятся и не покинут тихонечко гостиницу, а будут обнаружены прислугой, которая после полуночи непременно явится навести порядок в номере, Хейворт получит лишний козырь. Заявит, что сей опасный маньяк и страшный разбойник, напав на его племянницу, как раз и похитил у нее бесценные документы. Довольно простой ход, человеку коварному сразу придет в голову. Но что поделать, если не было другого выхода…

В одном можно быть уверенным: машина еще не закрутилась. Фотографический снимок Бестужева еще не размножен, не роздан здешним городовым и агентам сыскного, даже если пленники и освободились буквально только что, пара часов в запасе, вероятнее всего, найдется. А то и побольше. Дело упрется в чисто технические, процедурные детали: в считаные минуты ни фотографии не размножить, ни проинструктировать сотни людей… фотографии еще нужно развезти по всем участкам города, раздать, собрав предварительно весь наличный состав полицейских сил. Уж Бестужев-то прекрасно понимал, сколь громоздким и неторопливым бывает на этом этапе механизм чрезвычайного розыска. Как бы ни пылали энтузиазмом высокие начальники, потребуется время, чтобы, так сказать, организовать охотников и экипировать их должным образом…

Так что какое-то время у него было. Может, и до утра. Но успокаиваться не следует, вести себя нужно так, словно охота уже пустилась по пятам…

Городской пейзаж ощутимо менялся - здания вокруг гораздо ниже, чем в центре города, не такие помпезные, потоки людей и экипажей ощутимо поредели, меж домами все больше свободного пространства, занятого парками, а то и просто совершенно нецивилизованными пустырями…

Его догадки подтвердились: извозчик остановил экипаж у почти безлюдного тротуара, обернулся к Бестужеву, широко ухмыляясь:

- Гарлем! - показал налево. - Гарлем! - показал направо. - Гарлем! - широко развел руки в стороны, словно обнимал весь мир в приливе братской любви или алкогольной горячки:- Гаа-арлем!

И уставился так, словно насмешливо спрашивал: «Ну какого тебе еще рожна надобно, чудило?» Бестужев, и бровью не поведя, вышел из экипажа, отошел на шаг и, видя, что извозчик явно считает себя вполне удовлетворенным и не намерен требовать еще денег, неторопливо направился прочь.

И очень скоро с превеликой радостью увидел вывеску над первым этажом трехэтажного здания, где черным по белому, прекрасно ему знакомым готическим шрифтом было начертано: «Генрих Кранц. Галантерейный товар наилучшего качества». По-немецки начертано было, господа мои!

Бестужев блаженно улыбнулся, почувствовав себя почти что дома.

И незамедлительно развил бурную деятельность. Первый из встречных немецкого не понял - да и отвечал, очень похоже, не на английском, а на каком-то другом языке - но второй, благообразный пожилой господин, немецким как раз владел. Через каких-то четверть часа Бестужев уже снял номер в гостинице: чистенькой, респектабельной, всего-то пятиэтажной, что по меркам Нью-Йорка, надо полагать, считалось едва ли не голубятней. Записался он, не мудрствуя, как Иоганн Фихте - какового здесь никто и не искал, да и пристанище понадобилось совсем ненадолго.

После чего предпринял поход по магазинам - скорей уж смахивавший на марш-бросок. Вскоре он преобразился, теперь щеголял в просторной куртке со множеством карманов, тонкой шерстяной фуфайке, брюках гольф по колено и кожаных гетрах. На голове вместо шляпы красовалось клетчатое кепи с застегнутыми на макушке клапанами-наушниками. В Европе он казался бы всем молодым человеком, имеющим прямое отношение к спорту - впрочем, и здесь тоже, он видел в Нью-Йорке людей, одетых именно на такой манер, правивших автомобилями или шедших пешком. Он упомянул мимоходом флегматичному немцу-хозяину, что намерен участвовать в автомобильном пробеге, - на что усач без всякого интереса пробурчал: - Ну да, я вижу…

Прежнее платье он велел запаковать и отослать в гостиницу - что было принято опять-таки без малейшего удивления. К его чековой книжке проявили точно такое же доверие, как и в «Вальдорфе». Ободренный успехом, Бестужев зашел в лавку оптических изделий, где приобрел круглые очки в золотой оправе с простыми стеклами - а потом, завернув за угол и увидев нужный магазинчик, купил удобную трость, не слишком легкую, не излишне тяжелую, идеально подходившую для использования в качестве холодного оружия тому, кто умеет с такими полезными подручными приспособлениями обращаться.

И, покончив с экипировкой, неспешно двинулся по улице, сам не представляя толком, куда движется. Поигрывал тросточкой, временами, глядя на свое отражение в зеркальных витринах, с радостью отмечал, что узнать его теперь трудновато. Внешность у него признаем честно, довольно-таки ординарная, что в данном случае только к выгоде: полиция в подобных случаях, получив описание внешности, подходящее к превеликому множеству людей, особенное внимание уделяет той одежде, что была детально обрисована - обычная полиция, городовые и им подобные. Филеры политического сыска - другое дело, они и походку отмечают, и манеру двигаться, и еще многое - но здесь, достоверно известно, нет органа политического сыска…

Теперь следовало думать о том, как выбираться из города в сторону Вашингтона. Путь по железной дороге отрезан. А посему нужно в кратчайшие сроки разузнать, где здесь можно нанять извозчика или автомобиль, согласный вести его за четыреста верст до столицы. Он и понятия не имел, приняты ли здесь такие путешествия при наличии железной дороги, - но это не имело никакого значения. Некоторые стороны жизни, как он уже убедился, совершенно одинаковы что здесь, что в Старом Свете. Богач, где бы он ни был, имеет право чудить. И любые его чудачества, если они подкреплены надлежащим количеством денежных знаков, выполняются беспрекословно - ну, а то, что при этом окружающие думают, волновать не должно!

Вот именно. Наверняка и в здешнем языке сыщется нечто близкое знаменитой русской фразе, обычно произносимой со множеством оттенков: «Барин чудить изволят…» Тут и легкая насмешка, и удивление, но в первую очередь неприкрытая зависть к чудаку, имеющему возможность выбрасывать немалые деньги на свои прихоти. К тому же он иностранец здесь - а от иностранца всегда и везде подсознательно ждут чудачеств, не удивляются: что с заморского гостя взять, у них наверняка все иначе, дома на голове ходят и штаны через голову надевают…

Наметим контуры… Эксцентричный, как принято деликатно выражаться в таких случаях, молодой человек не из бедных желает незамедлительно отправиться в Вашингтон. Железной дороги он терпеть не может, есть у него такая то ли причуда, то ли мания, вот и понадобился ему либо экипаж, либо автомобиль. Случай не из рядовых, конечно, но и не самый удивительный, бывают и почуднее. Проще всего обсудить это дело с портье в гостинице или найти небольшой ресторанчик, где кабатчики и официанты, как правило, весьма словоохотливы и за скромные чаевые дадут щедрому клиенту любой житейский совет…

Но прежде следовало… Увидев украшенное американским флагом здание почты, он направился туда, рассудив, что служащие, пребывая в квартале, где обитает немало немцев, должны быть в ладах с немецким языком. Так оно и оказалось: немецкий явно не был для служащего родным, но объясняться на нем он мог сносно, и Бестужев без всяких задержек отправил в Вашингтон телеграмму, где сообщал, что из-за непредвиденных обстоятельств вынужден на некоторое время задержаться. Почтарь заверил, что переведет ее с немецкого слово в слово, благо и содержание нехитрое.

Выйдя с почты, двинулся по широкой аллее обширного парка - не особенно торопясь, потому что здесь никто не торопился, поигрывая тросточкой, далекий от уныния. Жизнь, можно сказать с грехом пополам наладилась. Теперь отыскать кабачок…

Он встрепенулся, прислушался. Никакой ошибки - шагавшие впереди него двое солидных мужчин разговаривали, вне всякого сомнения, на еврейском жаргоне, который прекрасно владевший немецким Бестужев вполне понимал, пусть порою и через пень-колоду. Да, несомненно: один из собеседников крайне озабочен, что его племянник начал проявлять явственные признаки лености, а порою и склонен к беспутному поведению, так что молодчика следует незамедлительно пристроить к делу, занять работой, чтобы времени не было на всякие разорительные глупости. Второй, похоже, не особенное склонен углубляться в тему, отделывается краткими репликами, поддакивает и слушает. Так, теперь говорят о каких-то перевозках, непонятно, правда, что там у них за груз, непонятные слова, похоже, позаимствованные из английского… Но в общем и целом понять их можно, как и они наверняка поняли бы его немецкий…

У него вспыхнула неожиданная идея. Без ложной скромности, почти что гениальная для данных обстоятельств. А почему бы не выдать себя за еврея? За новоприбывшего российского еврея, столкнувшегося с некоторыми трудностями, которые он по недостатку опыта не может разрешить самостоятельно?

Взаимовыручка и спайка евреев общеизвестны. Если грамотно держаться… Придется импровизировать на ходу, но задача не столь уж и сложная. На ветхозаветных приверженцев старины эти двое ничуть не похожи: ни лисьих шапок, ни лапсердаков, ни пейсов, просто-напросто два солидных господина вполне ассимилянтского облика - и, судя по всему, обитают здесь достаточно давно, так что им можно втюхнуть что угодно, сославшись на то, что они провели вдали от России слишком много времени, и там многое изменилось. А если они не из России, тем лучше, еще проще будет сочинить вполне даже правдоподобную историйку. Бесповоротное и окончательное разоблачение может произойти только в бане - но ее вовсе и не обязательно посещать совместно с ними.

Кое- какие наметки уже начинали складываться у него в голове. Главное -создать некую безупречную основу, ту печку, от которой следует плясать в соответствии с поговоркой. А остальное приложится. Здоровое нахальство, осторожность и взвешенность - и все пройдет гладко.

Бестужев и сам не заметил, как стал пасти их по всем правилам сыска: двигался на некотором расстоянии, неотступно, но так, чтобы у ведомы х и мысли не возникло, что за ними ведется плотное наблюдение.