Глава седьмая

еожиданно они свернули к лавочке с гнутой спинкой, на которую и уселись. У Бестужева хватило времени, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Он непринужденно, не глядя на преследуемых, свернул к соседней лавочке, уселся, достал портсигар и принялся старательно выбирать папиросу, разминать ее со всем тщанием.

Мимо него прошей рослый тип в котелке, не удостоив и взглядом, - и направился прямо к той скамейке, где сидели двое, намеченные Бестужевым себе в филантропы. Вульгарный малый, самого простоватого облика, физиономия скорее неприятная. Что-то он не похож на равного, которому столь солидные господа назначили бы здесь деловую встречу - однако подошел, остановился, что-то говорит, а они слушают…

Сохраняя с виду полнейшее равнодушие к окружающему, поглощенный якобы лишь своей папиросой, Бестужев краем глаза тем не менее следил за той лавочкой. Весь обратился в слух, но обрел немногое: каждое слово долетало отчетливо, однако разговор велся на английском, к сожалению…

И тем не менее кое-что не понравилось ему сразу. Можно не понимать чужого языка, но мимика и интонации говорят сами за себя - по крайней мере у европейских народов они, в принципе, едины… Так вот, у него создалось стойкое впечатление, что дело нечисто. Тип в котелке определенно н а с е д а л, он, пусть и негромко, цедил какие-то угрозы - а лица тех двух стали напряженными и озабоченными, они отвечали односложно, пару раз оглянувшись словно бы в тщетных попытках высмотреть полицейского… Положительно, дело нечисто! Может, перед ним попытка беззастенчивого уличного грабежа? Или все сложнее? Как бы там ни было, удобный случай…

Так- так-так… -Положение осложняется. Молодчик вынул руку из кармана, тускло блеснул надетый на пальцы массивный кастет, каковым он и принялся поигрывать под носом у сидящих, продолжая неторопливо, с пакостной ухмылочкой, произносить некие угрозы. Мельком покосился на Бестужева, но не похоже, чтобы стеснялся своего поведения перед посторонним…

Бестужев поднялся, бросил докуренную папиросу в мусорную урну и направился к той скамейке. Молодчик покосился на него сердито, без страха, а те двое - определенно с надеждой. Коснувшись козырька кепи, Бестужев спросил по-немецки:

- Не нуждаетесь ли вы в помощи, рабойсай?* Мне кажется, этот человек вам навязывает свою компанию…

Молодчик ничуть не смутился. Грозно приподняв руку с кастетом до подбородка, пробурчал что-то в адрес Бестужева - вероятнее всего, предложение убираться отсюда подобру-поздорову, пока зубы целы. Скольких нахалов сгубило самомнение и скольких еще погубит.

Глядя ему в глаза с веселым вызовом, Бестужев сказал по-русски:

- Ни словечка не понимаю, что ты там лопочешь, обезьяна…

- Позовите полицейского, молодой человек! - вскрикнул один из сидящих.

- Это совершенно ни к чему, - вежливо сказал Бестужев.

Рука с кастетом взметнулась вовсе уж угрожающе - но еще быстрее трость Бестужева описала дугу и нешуточно приложилась к левому уху громилы.

Человеческое ухо - орган весьма чувствительный, сильный удар по нему, пусть и нисколечко не опасный для здоровья, вызывает тем не менее сильнейшую боль и краткое ошеломление. Не стал исключением и громила в котелке, на краткий миг он, можно сказать, выпал из окружающей реальности - и Бестужев, не мешкая, развивая и закрепляя успех, выкрутил ему руку, вырвал кастет, ударом ноги отправил в недолгий полет к противоположной стороне аллеи, где субъект и растянулся на земле рядом с пустой лавочкой.

Довольно быстро опамятовавшись, он вскочил на ноги, вне себя от злости - и оторопело замер. Бестужев стоял, все так же вежливо улыбаясь, поигрывая трофейным револьвером. Сделал выразительное движение: милый друг, а не убраться бы тебе отсюда к чертовой матери?

Тип понял его совершенно правильно: попятился, подобрал котелок, не отряхивая его, нахлобучил на голову и бочком-бочком начал отодвигаться, зло глядя на Бестужева и бормоча что-то под нос: дескать, попадешься ты мне еще, убью-зарежу, душу выну, разорву на восемнадцать кусков. Недвусмысленный жест рукой с револьвером - и незадачливый налетчик припустил к выходу из парка едва ли не рысцой, уже не оглядываясь. Понятно было без слов, что он намерен как можно быстрее покинуть поле брани.

Спрятав револьвер, Бестужев обернулся к сидящим - они все еще выглядели ошарашенными - и сказал весело:

- Ну вот, и без полиции обошлось, господа мои… Этот негодяй пытался вас ограбить?

- Хуже… - пробурчал тот, что сидел справа, выглядевший постарше спутника. - Не знаю, как

вас и благодарить. Вы случайно не еврей, молодой человек? Вы употребили слова.

- Ну разумеется, - сказал Бестужев, улыбаясь, можно сказать, прямо-таки лучезарно. Позвольте представиться: Михаил Кац. Только что приплыл из России.

И подумал про себя: в России столько людей по фамилии Кац, что добавление к ним еще одного, пусть и самозванца, пройдет совершенно незамеченным и никаких подозрений не вызовет.

Нельзя сказать, что эти двое готовы были кинуться ему на шею и задушить в объятиях, - но живой интерес на их лицах все же наличествовал.

- Что до меня, то я уже двадцать один год, как из Одессы, - сказал тот, что был постарше. - А Мейер - чуточку поменьше, пятнадцать, - он кивнул на приподнявшего шляпу спутника. - Сэмюэль Голдман.

Бестужев самым непосредственным образом воскликнул:

- Вы не родственник ли Боруху Голдману, у которого писчебумажный магазин в Киеве, на Крещатике? -

- Да нет, что-то не припомню такого… А вы откуда?

Из предосторожности следовало выбрать себе фальшивой родиной какое-нибудь местечко по-дальше от Одессы. Благо подобное имелось в реальности, и Бестужев там пребывал какое-то время по пути в Левенбург.

- Из Загладья, - сказал он, не моргнув глазом.

- В жизни не слышал… Где это?

- Уездный городишко на галицийской границе, - сказал Бестужев. - Редкостная дыра, господа мои. Но я ее давно покинул, странствовал немало, пока не осел в Петербурге…

Голдман чуточку насторожился:

- В Петербурге? Вы, молодой человек, надеюсь, не выкрест?

- Ну что вы, - сказал Бестужев. - Должны же быть какие-то границы…

- Вот именно. Мы с Мейером, как видите, не такие уж и рьяные приверженцы старины… но должно же у еврея оставаться нечто нерушимое, синагога и всякое такое… - он неопределенно повертел пальцами. - Нельзя полностью рвать с еврейством.

- О да, разумеется, - сказал Бестужев. - Господа, а нет ли поблизости местечка, где мы могли бы выпить по рюмочке? Столь неожиданная встречали где, в Америке…

- Пожалуй, - сказал Голдман. - Пожалуй. Как считаете, Мейер?

Мейер был не против, и они двинулись по аллее. Не теряя времени, Бестужев принялся излагать свою импровизацию, для пущего удобства вплетая в нее обрывочки настоящей биографии: как он пустился искать счастья из своей неописуемой дыры, как в губернском городе нежданно-негаданно угодил под воинскую повинность и не сумел отвертеться, как служил в стоявшем под Петербургом драгунском полку и, получив отпускное свидетельство, ухитрился зацепиться в Петербурге.

- У Якова Перельмана, - развивал он тему без зазрения совести справедливо полагая, что в Петербурге уйма Перельманов, так что один вымышленный погоды не сделает. - Не доводилось слышать? Крупная ювелирная фирма, да.

- Неужели вам удалось подняться до приказчика в таком серьезном бизнесе, дорогой Михаил? - поднял брови Голдман. -Судя по вашему виду, вы вполне благополучны и не ночным сторожем в России трудились…

Бестужев долго не задумывался над очередным вымыслом. Объявлять себя ценным сотрудником ювелирного дела не следовало - они могут в этом разбираться, провалишься… Следовало бы придумать нечто такое, что перекликалось бы немного с его подлинным родом занятий… Ага!

- Нет, там все было несколько иначе, - сказал Бестужев. - Вы занимались когда-нибудь ювелирным делом? Нет… Ну все равно, наверняка слыхивали о нем то и это… Есть там своя специфика, господа мои. Очень уж ценный товар, требует особой заботы. Вы совершенно правы, числился-то я приказчиком, но занимался совсем другой работой, для которой, по-моему, и названия не придумано. Я налаживал там охрану, руководил сторожами, теми людьми, что сопровождали особо ценные партии товара, одним словом, присматривал, чтобы там было все безопасно, чтобы ничего не грозило драгоценностям, чтобы у служащих не возникло разных глупых мыслей, а то вы ведь знаете, как оно иногда бывает. Мейер хохотнул:

- То есть вы, образно выражаясь, были у Перельмана этаким начальником жандармерии?

- Очень удачно подмечено! - воскликнул Бестужев, искренне смеясь. - Да, если считать Перельмана государем императором, то я был чем-то вроде главы тайной полиции…

- И отчего же ушли?

- Старик умер, - сказал Бестужев с налетом грусти. - С наследниками как-то не сложилось…

Они вошли в небольшое тихое заведение, устроились в углу, Голдман что-то коротко бросил официанту на английском, и тот принес три стакана, в которых виднелась жидкость, крайне напоминающая разбавленное шипучей содовой виски. Именно этим она и оказалась на вкус. Бестужев, как и его собеседники, на американский манер посасывал напиток - что давалось с трудом и вызывало форменное отвращение, но приходилось терпеть, дабы соответствовать здешним политесам.

- Значит, вы были чем-то вроде начальника частной полиции в солидной ювелирной фирме… - задумчиво сказал Голдман. - И долго?

- Пять лет, - сказал Бестужев. - Старик Перельман был, между нами, очень прижимист, но мне платил хорошо, понимал, что есть вещи, на которых экономить не след. Тем более что получалось у меня неплохо, набрался сноровки. Военная служба многому научит человека сметливого…

- Да, я вижу, - сказал Голдман не без одобрения. - Как у вас ловко получилось с этим прохвостом… Так быстро и умело вы его одолели, я и глазом моргнуть не успел, да и Мейер тоже.

- То ли еще бывало, - скромно сказал Бестужев.

- Значит, вы человек, понаторевший в этих самых делах…

И они с Мейером обменялись откровенным, выразительным взглядом, оставшимся непонятным для Бестужева. Голдман продолжал:

- А потом, значит, вы не сработались с наследниками и решили попытать счастья в Америке?

- Угадали, - сказал Бестужев. - Я, правда, не знаю по-здешнему ни словечка, но полагал, что смышленый еврейский парень нигде не пропадет. Два дня как прибыл сюда…

- И тем не менее не производите впечатления робкого, потерявшегося в незнакомой стране человека, - промолвил Голдман не без одобрения. - Посмотрите, Мейер, какой бравый и уверенный в себе еврейский юноша, душа радуется… Я так полагаю, вам и Эллис-Айленд удалось пройти без затруднений?

«Неужели влип? - подумал Бестужев. Вопрос совершенно непонятен, судя по его небрежной обыденности, он касается чего-то привычного, всем давно известного, но знать бы только, чего… - Ладно, будем идти напролом».

- А что такое Эллис-Айленд? - спросил Бестужев.

Голдман поднял бровь:

- Как это, вы не знаете? Все иммигранты проходят досмотр и опрос на острове Эллис-Айленд…

- Ах, вот оно что… - пожал плечами Бестужев с самым безмятежным видом. - Но я не объявлял себя иммигрантом, дорогой Голдман. Я просто-напросто приплыл сюда, как путешественник, хотел поначалу присмотреться, что здесь и как, а уж потом решать, обосноваться ли тут или поискать счастья где-нибудь в другом месте. Здешние законы такое нисколечко не запрещают, насколько я выяснил.

Судя по их лицам, они преспокойно проглотили такое объяснение.

- Ах, вот как… - кивнул Голдман. - Завидую вам, нынешней молодежи, как вам все просто… А я вот приехал сюда с узелочком и парой монет в кармане. Тогда еще не было учреждения на Эллис-Айленд, был приют на острове Вард. Там работала на филантропических началах сама Эмма Лазарус… судя по вашему лицу, вы о ней и не слыхивали? Ах, эта молодежь! Эмма Лазарус, надобно вам знать, как раз и придумала те слова, что сейчас отчеканены у подножия статуи Свободы: «Дайте мне ваших обездоленных…» Даже чуточку грустно, Мейер, до чего молодежь не помнит славного прошлого…

- Молодежь, - кратко поддержал Мейер. Как Бестужев уже определил,. Мейер был молчуном.

- Значит, прибыли как путешественник… - продолжал Голдман. - Надеюсь, не в первом классе? А то вы, молодежь, любите ненужный шик…

- Ну что вы, сказал Бестужев. - Во втором.

Голдман вздохнул:

- Все равно пустой шик… Мы в свое время за радость считали и третий… Вот и Мейер плыл в третьем, со всякими ужасными итальянцами и вообще непонятно кем, и я… Я делаю вывод, что безденежье вас пока что не мучает?

- Пожалуй, - сказал Бестужев. - У меня есть кое-какие накопления… состоянием их, разумеется, не назвать, но продержаться на первых порах помогут.

- Ненадолго помогут, если будете шиковать, - наставительно сказал Голдман. - Ну вот с какого перепугу вы так вырядились? Посмотреть со стороны - вылитый спортсмен-бездельник, увлеченный спортом… Вы что, занимаетесь спортом?

- Да нет…

- Зачем же выбросили кучу денег на такой наряд? Куртка у вас определенно от Мюнцеля, а это самый дорогой магазин в Гарлеме. То же самое, столь же добротное, но гораздо дешевле можно было купить у Ратцеля, это не так уж далеко отсюда.

- Или у Либерштейна, - вставил скупой на слова Мейер.

Голдман кивнул:

- Или у Либерштейна. Хотя, вообще не следовало… Нужно было обойтись добротным, но недорогим костюмом…

Бестужев сокрушенно сказал:

- Мне-то казалось, что так будет очень по-американски… Так посоветовали…

- Не всяких советчиков нужно слушать, - отрезал Голдман. - Вас, я так понимаю, заворожил здешний размах?

- Да, что-то вроде того, - сказал Бестужев.

- Зря. Размах размахом, а человеку, начинающему новую жизнь в чужой стране, следует…

Он прочувствованно, многословно, чуточку упиваясь собственным красноречием, принялся учить Бестужева азам терпеливой бережливости. Бестужев покорно слушал. Он уже видел, что перед ним жуткий резонер, которому просто невозможно перечить. Пусть себе разливается соловьем, нужно подумать, как ввернуть насчет своей поездки в Вашингтон и попросить совета. Хотя… Очень похоже, он выбрал не тех людей. Скупердяй Голдман, тут и гадать нечего, моментально воспротивится его намерению нанять экипаж для поездки за четыреста верст, а уж про автомобиль и говорить нечего. Станет твердить, что человек экономный должен ехать на поезде, и уж никак не в салон-вагоне. Поздно разыгрывать перед ними чудящего богача, одержимого манией страха перед железной дорогой, - он уже надел на себя другую личину. Нужно, пожалуй, под благовидным предлогом с ними распрощаться и поискать других советчиков. Уже вечереет, следует поторопиться…

- Сэмюэль, - сказал Мейер с тем же многозначительным взглядом, что давеча.

Голдман с видимой неохотой оборвал проповедь о пользе бережливости, спросил с некоторой вкрадчивостью:

- А не заказать ли нам еще выпивку? Не беспокойтесь, Михаил, заплачу я, мы вам кое-чем обязаны… Значит, у вас нет достаточного капитала, который можно было бы вложить в беспроигрышное дело?

- Увы… - пожал плечами Бестужев.

- Жаль. Я мог бы вам именно такое дело порекомендовать… Вы намерены искать работу?

- Конечно, - сказал Бестужев.

- И что вы умеете, кроме того, чем занимались у этого вашего Перельмана?

- Да ничего, пожалуй, - сказал Бестужев, уже ломая голову, как бы с ними распрощаться. - Я думал обратиться к нью-йоркским ювелирам, им наверняка нужны такие люди…

Оба расхохотались, и Голдман, и малоразговорчивый Мейер.

- Ишь чего захотели! - фыркнул Голдман. - Такие люди им, конечно, нужны, но здешние ювелиры - этакая масонская ложа, надобно вам знать. Чужака к себе ни за что не возьмут, тем более на такую работу, тем более иностранца из-за океана… И думать забудьте. Не получится. На самое пустяковое и скудно оплачиваемое местечко возьмут только своего, за кого есть замолвить словечко. Посторонний и близко не подойдет… - его голос стал что-то очень уж бархатным. - А знаете что, Михаил? Думается мне, что мы с Мейером как раз смогли бы предложить вам такую работу, которую вы хорошо умеете делать…

- Вот именно, - живо поддержал Мейер, изменивший своей обычной невозмутимости. - Слушайте Голдмана, он дело говорит, у него не голова, а ума палата…

«На кой черт мне ваша работа?-подумал Бестужев, уже понимавший, что вытянул пустой номер. - Пора думать, как с вами расстаться…»

Голдман продолжал:

- Если бы все сладилось, мы могли бы уже сегодня покинуть Нью-Йорк, все вместе…

Покинуть Нью-Йорок? Уже сегодня? Вот э т и слова подействовали на Бестужева совершенно иначе. Он моментально забыл про попытки улизнуть под благовидным предлогом. Переспросил:

- Сегодня?

- Вот именно, - сказал Голдман. - Мы с Мейером собираемся уезжать часов в одиннадцать вечера - не на поезде, хочу уточнить. Михаил, вас не испугала бы перспектива проехать миль триста в конной повозке?

- Да нет, в общем-то, - осторожно сказал Бестужев. - Я же говорил, что служил в армии, а там ко многому привыкаешь…

Его собеседники переглянулись, и Голдман продолжал уже чуть взволнованнее:

- Давайте закажем еще выпивку, вы не против? Отлично… Вы так ловко одолели этого мерзавца, я сразу понял: вы именно тот человек, который необходим. Понимаете, нам с Мейером просто-таки необходим человек… специалист… ну, в общем, человек, который смог бы надлежащим образом обеспечить…

- Охрану и безопасность, - сказал Мейер.

- Вот именно, - кивнул Голдман. - Мы наняли несколько охранников, они вроде бы надежные парни, но всегда нужно, чтобы кто-то ими руководил, как офицер в армии, понимаете? Организовывал бы все, что надо. Вот вы можете определить, есть ли, как это называется, слежка?

- Сумею, - сказал Бестужев.

- А организовать охранников, чтобы… ну, я не знаю. Чтобы они не просто торчали там и сям, а заранее знали свои задачи?

- Я так думаю, что и с этим удалось бы справиться, - сказал Бестужев.

- Вот это и нужно! - воскликнул Голдман, - В каждом деле нужен распорядитель, начальник, старший, уж это-то я понимаю. У нас был подходящий человек, полицейский в отставке, но не сложилось. Сегодня мы отправляемся, а такого человека нет. Те, кого мы наняли, надежные вроде бы парни, и кулаки у них здоровые, и с револьвером управятся, но нет главного, который за них думал бы…

- А что у вас, собственно, за предприятие? - поинтересовался Бестужев не без настороженности. - Если приходится думать о таких мерах предосторожности? Хотелось бы знать заранее…

Они переглянулись с улыбкой.

- Дело чистое, - сказал Мейер. - Кинематограф.

- Вот именно, - кивнул Голдман. - Мы самым честным образом делаем кинофильмы. Только, видите ли… Это Америка, Михаил. Сплошь и рядом конкуренция здесь выливается в такие формы, о которых в старушке Европе и не слыхивали. Есть синдикат…

- Подождите, - сказал Бестужев. - Кажется, я могу сберечь вам время. Я… Мне приходилось на пароходе разговаривать с людьми о том и о сем… Есть какой-то синдикат, который стремится загрести все в свои руки. Создать, как это называется… монополию. Я правильно излагаю?

- Совершенно! - Голдман даже привскочил на стуле. - Эти акулы стремятся стать полными и законченными монополистами. Чтобы никто, кроме них, не загребал денежки в этом бизнесе. А мы с Мейером хотим урвать свою долю. В этом ведь нет ничего противозаконного, верно? Каждый имеет право снимать фильмы.

Гораздо более настороженно Бестужев произнес:

- Я слышал, что против синдиката борется некий Хейворт…

Вот номер будет, если окажется, что эти двое - сокомпанейцы Хейворта! Тогда придется срочно испаряться и из Гарлема, вовсе уж наудачу…

- Ну да, конечно… - поморщился Голдман, словно кислого хлебнул. - Об этом крикуне и позере даже на трансатлантических пароходах болтают, зато никто не удостоил вниманием двух скромных тружеников, Голдмана и Мейера… Хейворт только пытался войти в этот бизнес. Когда синдикат ему перекрыл дорогу, он и не пытался хоть что-то сделать. Сосредоточился исключительно на мести, словно какой-то дикий индеец или не менее дикий корсиканец. Т о л ь к о на мести, понимаете? Разыскивает какие-то там технические новинки, пытается придумать что-то коварное, чтобы отомстить… А это неправильно. Месть, знаете ли, экономически невыгодна, какой смысл тратить силы и деньги только на нее? Мы с Мейером хотим совсем другого: приложить силы, изворотливость, сделать все, чтобы заставить синдикат с нами считаться. Создать свою кинофабрику, понимаете? Поставить дело так, чтобы они уже не смогли нас задушить, хотим стать с ними вровень. Снять достаточно фильмов, чтобы превратиться в реальную силу, которая рано или поздно заинтересует кинопрокатчиков. Как по-вашему, это честное дело или что?

- Честное, - искренне сказал Бестужев.

- Ну вот, видите! Только нам приходится нанимать охрану и подыскивать для нее толкового начальника…

- А чего, собственно, от них ждать? - серьезно спросил Бестужев. - Насколько они опасны?

- Как вам сказать. В общем, никого еще не убили и даже не покалечили - есть границы, которые не хотят переходить. Но хлопот хватает. Неизвестно откуда взявшаяся банда хулиганов может разбить аппаратуру - а она стоит немалых денежек. Могут исподтишка поджечь декорации, разломать инвентарь, привести в полную негодность отснятую пленку, а то и ее поджечь, она ведь горит, как порох…

- А полиция куда смотрит?

- Полиция… - тяжко вздохнул Голдман. - Полиция, знаете ли, не может предотвратить все это заране е. И охранять нас не может - у нас же нет четких юридических доказательств, что именно на нас, именно в этом месяце собирается напасть шайка нанятых вандалов. Конечно, они начнут расследование, когда нам все разнесут… Но мы-то уже понесем серьезные убытки и будем вынуждены начинать все заново. Разумнее заранее нанять свою охрану. Этот тип, от которого вы нас недавно избавили… Он тоже не собирался причинять нам увечья - всего-навсего запугивал, отравлял жизнь, улучив момент, когда поблизости нет полицейских. Предположим, мы выдвинули бы против него обвинение… Предположим, его даже посадили бы на месяц. Такие пешки синдикат теряет безболезненно. Нет, нам нужна своя система охраны. Чтобы поняли наконец: о нас можно и зубы сломать…

- Начинаю соображать, - сказал Бестужев. - Вы, значит, уезжаете, из Нью-Йорка…

- Вот именно. Мы подумали-подумали и создали свою кинофабрику. «Голдман-Мейер». Подыскали отличное местечко в противоположном конце страны: райский уголок в Калифорнии, то ли Були-Вуд, то ли Голли-Вуд, в общем, что-то такое. Климат там прекрасный, ни дождей, ни прочей непогоды практически и не бывает, а это позволит резко сократить расходы: на освещение, на павильоны… Денег, конечно, на обустройство потребуется немало. Поэтому мы с Мейером пораскинули умом и решили снять несколько фильмов гораздо ближе, в штате Вирджиния, это миль за четыреста отсюда. Тут, знаете ли, свой расчет. Здесь, в Нью-Йорке, у синдиката все схвачено, да и в примыкающих штатах им действовать легко. А в Вирджинии у них нет п о з и ц и й, соображаете? Это Юг, там не любят здешних янки, там любую пакость провернуть гораздо труднее, исключительно силами пришлых. Небольшой городок, тихое местечко… Снимем несколько фильмов, постараемся продать их прокатчикам, заработаем денег на устройство в этом Були-Вуде…

- А этот городок далеко от Вашингтона? - небрежно спросил Бестужев.

- Не особенно, миль шестьдесят. Бестужев моментально перевел это в более привычные версты - что-то около сотни, гораздо ближе, чем от Нью-Йорка…

- А зачем вам?

- Собирался навестить знакомого в Вашингтоне, - сказал Бестужев. - Хочется посмотреть, как он устроился.

- Ну вот и навестите, когда будет свободная минутка. Шестьдесят миль - тьфу, чепуха!

- И вы получается, не поездом отправляетесь…

- А разве я не говорил? - Голдман хихикнул. - Отправляемся, словно переселенцы в старину: целым караваном конных повозок. В основном грузовых: аппаратура, пленка, еще всякое оборудование. Конечно, так будет чуточку дольше, чем на поезде, но не в пример надежнее. В прошлом году мы сдуру отправили груз в Пенсильванию железной дорогой, и что получилось? Ящики с киноаппаратами, хотя на них имелась масса предостерегающих надписей, разгрузили, швыряя с высоты, словно чугунные болванки, так что аппараты пришли в полную негодность. Нам объяснили, что грузчики, видите ли, не умели читать и перепутали ящики. С кинопленкой получилось и того хлеще: кто-то в пути аккуратненько вскрыл ящики, откупорил коробки, потом так же аккуратно привел все в порядок. Пленки погибло на пятьсот долларов, она, чтобы вы знали, портится бесповоротно, если попадает под свет до того, как проявлена. Никакая это, как вы понимаете, не случайность, а умышленное вредительство. Мы не смогли работать, пришлось возвращаться и закупать все заново… И ничего не удалось бы доказать! Теперь мы умнее и повезем все на повозках. Не думаю, чтобы они собрали банду и напали на нас по дороге - есть, знаете ли, пределы, как-никак тут не Дикий Запад… Работы там примерно на месяц - а потом, если все пройдет благополучно и будут необходимые деньги, переедем в Калифорнию. Если вы нам подойдете, мы и там не намерены отказываться от ваших услуг. Пока мы не набрали достаточно сил и не заставили с собой считаться, нас, чует мой нюх, попытаются достать и на противоположном конце страны… Теперь вы сами видите, дорогой, что я предлагаю вам абсолютно честную работу - и отнюдь не временную. Будет расти дело, будете процветать и вы. Я уже сейчас готов платить вам сорок долларов в неделю, верно, Мейер?

- Сорок долларов, - кивнул Мейер. Бестужев представления не имел, предлагают ли ему солидное жалованье, соответствующее должности и нелегкой работе, или, пользуясь его неопытностью, пытаются на нем, как бы это выразиться, разумно сэкономить. На всякий случай он откровенно поморщился - в конце концов, еврей он сейчас или нет?

- Пятьдесят, торопливо сказал Голдман. - Пятьдесят в неделю. Клянусь будущей кинофабрикой, это очень даже неплохие деньги. Если наше сотрудничество будет успешным, вам будет обеспечена и прибавка, и премиальные. Когда-нибудь мы, я верю, развернемся на полную… И вы будете во всем этом участвовать, а!

Бестужев думал о своем. Точно так же и Хейворту вдалеке от своих родных мест, где у него, как здесь выражаются, «все схвачено», будет трудновато и вести поиски, и устроить очередную пакость, эта неизвестная Бестужеву Вирджиния и для Хейворта, надо полагать, терра инкогнита. Продажных полицейских в чужих местах, где ты никого не знаешь, нужно еще найти, а это не столь уж легкое дело даже для миллионщика. Нельзя же вот так просто приехать в незнакомый город и спросить: «А где у вас тут продажные полицейские? Где тут можно раздобыть продажного судью?» Он вовсе не связан по рукам и ногам жесткими сроками, главное - доставить бумаги домой в целости и сохранности. Даже полезно для дела будет исчезнуть из поля зрения ищеек неведомо куда, чем больше времени пройдет в бесплодных поисках, тем больше ищейки расхолаживаются, и могучая машина сыска начинает вертеться вхолостую…

- Пятьдесят долларов и полный, так, сказать, пансион, - сказал напряженно наблюдавший за ним Голдман. - Еда, выпивка, жилье - все это за наш с Мейером счет. - Королевские условия, право, где вы такие еще найдете… Ну, что вы наконец, скажете?

Бестужев поднял голову и сказал с расстановкой:

- Я согласен, господа…