Глава Вторая

ще издали можно было рассмотреть, что на опушке негустого лесочка (состоявшего из не особенно и экзотических на вид, но невиданных в Старом Свете Бестужевым деревьев) собралось немало народу. Особенной суеты и оживления не наблюдалось - что как раз и свидетельствовало об отлаженности творческого процесса, когда каждый знает свой маневр и без нужды не слоняется там, где каждому есть дело.

Сразу, конечно, выделялась ключевая позиция: угнездившийся на высокой треноге кинематографический аппарат с квадратным раструбом объектива и двумя громадными круглыми коробками вверху, где помещалась кинопленка. К нему прильнул оператор в кепи, повернутом козырьком назад согласно то ли неписаной моде, то ли профессиональному удобству. А впрочем, ключевая полиция, как Бестужев уже успел убедиться, располагалась не там, а чуточку правее - где под высоким куполом солнцезащитного зонтика в удобном раскладном кресле обосновался самый главный здесь человек, режиссер Сол Роуз, он же Соломон Розенблюм. Американцы, как опять-таки было Бестужеву уже известно, терпеть не могли длинных имен с фамилиями и сокращали их при малейшей возможности. Что, разумеется, не касалось миллионщиков вроде Вандербильта или Стайвенхаунта - т а к их людей никто бы себе не позволил панибратски именовать сокращенно, да они и сами не на шутку рассердились бы, надо полагать…

Привычным взглядом Бестужев выхватил из окружающего то, что занимало непосредственно его: здоровенный нью-йоркский немец Ханс, один из альгвазилов Голдмана, прохаживался в тенечке, непринужденно помахивая ну оч-чень увесистой тростью, представлявшей собою скорее дубинку. Молодец, оценил Бестужев, не дремлет под сенью древ, как условленный в том числе и за небрежение своими обязанностями Курт - выражаясь военными словечками, осуществляет непрерывную караульную службу. Мало ли что…

На почтительном расстоянии расположились зеваки - с полдюжины вполне совершеннолетних местных лодырей и втрое большее количество мальчишек. Зрелище для обитателей глухой провинции было прямо-таки уникальное, не уступавшее по экзотичности, пожалуй, аэроплану месье Леду. А может, и превосходившее - в конце концов, аэроплан всего-то лишь с занудным стрекотанием ползал по лазурному небосклону, зато на кинематографических съемках всякий день происходило что-нибудь новенькое, не похожее на вчерашнее.

Среди мальчишек Бестужев быстро высмотрел двух своих старательных агентов - находившихся сейчас не на дежурстве. Он уже не в первый раз, нахмурившись, разглядывал членов съемочной группы - не тех, кто был нанят уже здесь для мелких работ и второстепенных ролей, а привезенных из Нью-Йорка его работодателями.

Был один нюанс, который Голдман, неопытный в таких делах, как выяснилось, не учитывал совершенно: неприятель, то есть синдикат, вполне мог подкупить кого-нибудь, чтобы тот выступал в качестве соглядатая и информатора. Глупо было бы подозревать в этом режиссера и главных актеров (чересчур уж их благополучие зависело от успехов кинофабрики), а вот среди рядового персонала вполне мог отыскаться этакий Иуда - дело житейское. У Бестужева имелись даже мысли по поводу одной конкретной персоны, но он ими с работодателями пока что не делился, не располагая твердыми уликами…

Еще на достаточном отдалении Голдман обернулся к Бестужеву и красноречивым жестом указал на Пако. Бестужев понятливо кивнул и, высмотрев подходящее тонкое деревце, надежно привязал к нему коня, чтобы тот, боже упаси, ненароком не нарушил какими-то своими неразумными действиями здешнего священнодействия. Мистер режиссер оказался человеком бурного темперамента, крайне несносным, форменным сатрапом - и взрывался, словно хорошо просушенный порох, от малейшей искры. По недостатку опыта Бестужев не мог сказать, особенности ли это характера данного конкретного индивидуума или общее качество всех режиссеров. Как бы гам ни было, даже Голдман и Мейер относились к Ноузу с явным почтением и порой ходили перед ним на цыпочках в буквальном смысле слова. Причина лежала на поверхности: оба прожженных дельца прекрасно понимали, что, несмотря на весь свой опыт финансовых воротил средней руки, руководить съемкой фильма ни за что не смогут, а замену Солу подыскать будет трудновато - очень уж редким, несмотря на семимильные шаги прогресса, было его ремесло, все мастера своего дела на перечет…

Они были уже совсем близко, шагая со всей возможной бесшумностью, дабы не нарушить резким хрустом сучка под ногой творческую деятельность маэстро. Каковой как раз поднес ко рту жестяной рупор немаленьких размеров и громогласно отдал приказ, сопровождаемый негромким трескучим эхом:

- Лили, солнышко мое, в кадр!

Очаровательная блондинка встрепенулась, вскочила со своего раскладного стульчика и, во мгновение ока войдя в образ, неспешным шагом двинулась в ту сторону, где объектив должен был вот-вот поймать ее в поле зрения. Она уже играла: безмятежно озиралась вокруг, с детским любопытством горожанки разглядывая кроны деревьев, временами наклонялась к цветам, одни срывала в букетик, другими просто любовалась. На взгляд Бестужева, получалось вполне непринужденно, ничуть не наигранно, не манерно - все же актриса, ей-богу, талантливая.

Ах, как она была обворожительна! Рассыпавшиеся по плечам золотистые волосы, огромные синие глаза… Жаль только, что черно-белый фильм не мог передать во всех оттенках и колерах подобные детали. Сол говорил как-то: по его глубокому убеждению, кинопленка когда-нибудь обязательно будет цветной, но случится ли это в обозримом будущем, предсказать невозможно, вот, может, лет через десять…

Точно так же будущий зритель не мог оценить во всей красе грациозную походку мисс Лили Блай (по-настоящему - фройляйн Лилиан Блаувертен из Гамбурга) - всякий, кто бывал в электротеатре, знает, что актеры на экране движутся совсем не в том ритме, в каком ходят обычные люди в жизни, экранные герои гораздо резче, даже суетливее перемещаются. Почему так происходит, Бестужев еще не вник - какие-то сложные технические подробности, которых ему никто не собирался вдумчиво растолковывать.

А вот ее точеную фигурку не могли исказить ни черно-белая пленка, ни экранная порывистость движений… Бестужев поневоле засмотрелся. К тому же наряд главной героини оказался крайне пикантным: широкие велосипедные шаровары и мужская рубашка в клеточку с двумя расстегнутыми верхними пуговицами.

По поводу этого наряда как раз и состоялся вчера короткий спор меж Голдманом и Роузом. Голдман (на взгляд Бестужева, вполне логично) заметил: действие фильма происходит в те времена, когда индейцы еще разгуливали на свободе со своими луками-топориками и имели возможность невозбранно нападать на белых путников - то есть самое малое лет с полсотни назад. А в те годы ни одна приличная юная леди не рискнула бы напялить мужские брюки, не рискуя всеобщим осуждением в ее адрес. Однако Сол, саркастически фыркая и гримасничая, заявил:

- И вы хотите сказать, Сэмюэль, что среди наших зрителей окажутся профессора истории? Эти кинематограф презирают, как убогое развлечение для простонародья. Смотреть фильм пойдет самая что ни на есть обычная публика, ее-то исторические тонкости не волнуют, и уж она-то на наряд нашей крошки будет таращиться с большой заинтересованностью… Я тут не историческую работу сочиняю, я делаю завлекательный фильм! Ясно?

Голдман, пожав плечами, спорить не стал…

Еще с минуту Лили (она же - юная леди из хорошей семьи, весьма неосмотрительно отправившаяся на прогулку в окрестные леса, где, кроме четвероногих опасностей, водились и двуногие) самым идиллическим образом собирала цветочки, любуясь деревьями и небом. Потом рупор заорал:

- Краснокожие, разрази вас гром, коварно подкрадывайтесь! Да поэффектнее у меня!

Помянутые, стоявшие тут же неподалеку, без промедления двинулись к юной красавице - пригнувшись, выставив маленькие индейские топорики-томахауки, то и дело переглядываясь, показывая друг другу какие-то непонятные, но выразительные жесты, в общем, всем своим поведением демонстрируя крайнее коварство и немыслимо злодейские планы. Выглядели они, приходилось признать, крайне внушительно: голые по пояс, с болтавшимися на шее связками диковинных украшений, длинными космами (парики из конского волоса, конечно), в которые воткнуты длинные птичьи перья. Вот у этих с актерским мастерством обстояло крайне скверно - ничего удивительного, если учесть, что они, как и прочие второстепенные актеры, ради той же разумной экономии были навербованы из местных жителей. («Зритель слопает, - не без цинизма заметил по этому поводу Роуз. - Все равно главное внимание привлекут очаровательная крошка и ее герой».) Хорошо еще, что по их лицам трудно было определить отсутствие всякого актерского опыта - физиономии им украсили затейливыми узорами так, что одни глаза виднелись.

- Лили, детка, ты их наконец увидела! Ах, какие они злые и страшные! Ты в ужасе!

Выронив букет, Лили добросовестно завизжала (очень даже натурально, жаль, зрители этого не услышат и не смогут оценить должным обра-ном), присела от изумления, прижала ладони к щекам, округлила глаза до пределов, дарованных ей природой.

- Накинулись на бедняжку злобные дикари! - грохотал Сол. - Злодейски накинулись, скрутили вмиг, как она ни сопротивлялась!

Так оно и произошло, краснокожие моментально сграбастали неосторожную красавицу, сломив ее слабое сопротивление, подтащили к дереву и проворно привязали пленницу за руки.

- Прекрасно! - кричал Сол. - А теперь краснокожие строят в сторонке гнусные планы… Старательно подчеркивайте гнусность планов, напоминаю! А красавица в отчаянии бьется…

Краснокожие проворно переместились на правый фланг, сбились там кучкой и, преувеличенно жестикулируя, то и дело показывая друг другу на пленницу, хохоча, принялись обсуждать планы на будущее. Сказать по правде, при этом они выглядели совершеннейшими идиотами, но Сол наверняка знал, что делает, во всяком случае, протестов от него не последовало. Колоритная троица замышляла что-то непонятное, но, безусловно, настолько гнусное, что гнуснее и некуда.

- Беззащитная жертва тем временем бьется в отчаянии!

Лили старательно билась с испуганным лицом, ее тщетные усилия освободиться выглядели чертовски натуральными.

- Расправь плечики, солнышко! - кричал Сол. - Ну, когда эта чертова пуговица отлетит? Я же предупреждал, Мэри: аккуратненько, лезвием безопасной бритвы подрезать так, чтобы держалась на паре ниточек!

- Я так и сделала, мистер Роуз… - робко пролепетала дама средних лет, исполнявшая функции костюмерши и гримерши.

- Ну, и где? Мне что, останавливать аппарат и самому возиться, чтобы сделать, как следует? Уволю! Всех уволю! Дармоеды, ничего не соображают, криворукие, простейших указаний не способны выполнить с толком… Ага! Наконец!

После очередного резкого движения бьющейся в отчаянии прекрасной пленницы пуговица на ее рубашке отлетела. Открывшееся зрелище не способно было оскорбить общественную нравственность, но все же представляло для зрителя определенный соблазн, тут и говорить нечего.

- Отлично! - завопил Сол. - Пленница извивается, бьется, трепещет… Лили, прекрасно, ты великая актриса! Так, теперь тот краснокожий, которому предстоит остаться пока что в живых, чуть отступает на задний план, а двое выходит на пару шагов поближе к камере… Где их и настигают меткие пули! И они умирают в конвульсиях! Старательно умирают, вы поняли, обормоты? Красиво умирают, эффектно!

Один индеец чуть неуклюже отступил подальше. Справа приблизился один из подручных Сола с винчестером, заряженным холостыми патронами, выпалил в краснокожего, передернул скобу затвора, выстрелил вторично. Патроны были снаряжены натуральным дымным порохом, так что сам стрелок в кадр не попал, как ему и полагалось, зато в аппарат угодили две крайне эффектных полосы порохового дыма. Краснокожие рухнули и принялись кататься по траве, старательно выгибаясь в немыслимых корчах.

- Хватит, хватит! Умерли уже! Окончательно! Лежите, как мертвым и полагается, смирнехонько, смотрите у меня, не шевелиться!

Краснокожие добросовестно умерли. Окончательно.

- Оставшийся в живых смотрит в сторону выстрелов… В сторону выстрелов, я сказал! Выражая крайнее изумление! Я сказал - крайнее!

Уцелевший индеец с выражением крайнего идиотизма на размалеванной физиономии уставился в ту сторону, откуда неожиданно грянули сразившие его сообщников выстрелы. Соляным столбом замер. Кажется, Сола это вполне устроило.

- Отлично! - завопил он. - Лили, ты тоже уставилась в ту сторону с невероятной надеждой на лице! Я сказал - с невероятной! Великолепно! Камера - стоп! Актеры остаются на площадке, убитые тоже, только старайтесь особенно не шевелиться, вам еще придется тут полежать… Перерывчик!

Он проворно вскочил со стула и двинулся прямиком к Голдману, еще издали улыбаясь самым приветливым образом и выделывая нечто вроде балетных па:

- Ну наконец-то! Как я рад вас видеть, Сэмю-зль, вы себе не представляете! Не успеваю благодарить бога, что свел меня со столь выдающимся бизнесменом, будущим королем кинофабрик нашей великой страны…

Говорил он патетично, с преувеличенным почтением и вовсе уж запредельной вежливостью. Жизненный опыт подсказывал Бестужеву, что человек разговаривает таким тоном, когда намерен мгновением спустя нанести некий коварный словесный удар. Впрочем, от Роуза можно было невзначай дождаться и не одного словесного: он так крутил и вертел свой здоровенный жестяной рупор, что Голдман чуточку отступил.

Возможно, его жизненный опыт заставил прийти к тем же умозаключениям, что и Бестужев только что. Он подобрался, спросил настороженно:

- Все в порядке, Сол? Мейер прибежал взволнованный, сказал, что у вас возникли какие-то проблемы…

- Мейер, как всегда, преувеличивает, и значительно, - отозвался Сол тем же сладеньким голоском сценического злодея, припасшего в рукаве отравленный стилет. - Проблемы? Хо-хо, все не так мрачно… - он взял Голдмана за лацкан и продолжал тихо, доверительно, веско: - Проблемы… Все не так мрачно. Нет у нас проблем во множественном числе. У нас тут завелась одна-единственная, маленькая, крохотная проблемочка… но, к моему огорчению, весьма даже существенная…

- В чем…

Роуз прервал энергичным взмахом руки с рупором:

- Никаких слов, Сэмюэль, никаких монологов и диалогов! Давайте брать пример с кинематографа, который кто-то остроумный обозвал Великим Немым… Не надо ничего говорить. Сейчас вы собственными глазами увидите нашу махонькую, но прямо-таки роковую проблему… - он поднес рупор ко рту и заорал: - Все приготовились, снимаем следующую сцену! Благородный герой, ну-ка живенько, к тому месту, где еще озирается последний оставшийся в живых краснокожий… Краснокожий озирается! Герой, галопом марш! Я фигурально выразился, трусцой!

«Мертвые» индейцы моментально замерли, как мышки. Лили вновь начала яростно биться, тщетно пытаясь освободиться от пут и демонстрируя некоторые свои безусловно выдающиеся достоинства. Справа показался всадник и мелкой рысцой направился к поляне. Это и был благородный герой, одетый ковбоем, с револьвером на боку, в широкополом стетсоне - родной племянник Голдмана.

Бестужев поморщился, как от зубной боли: ни один опытный кавалерист не смог бы спокойно смотреть на этакое непотребство. Крайне походило на то, что Голдман-младший сел на коня впервые в жизни: он нелепо, позорно болтался в седле мешком, не попадая в ритм конскому аллюру, держался в седле, как собака на заборе, с испуганным лицом, временами определенно порываясь бросить поводья и ухватиться за конскую гриву, чтобы не свалиться под копыта. Сол безмолвствовал, с непроницаемым лицом взирая на это позорище. Бестужев заметил краем глаза, что оператор не вертит ручку камеры, а стоит, скрестив руки на груди, столь же холодно, как его патрон, взирая на приближавшегося всадника.

- Пора спешиваться! - закричал Сол. Незадачливый наездник натянул поводья слишком сильно, отчего конь едва не взмыл на дыбы - но как-то обошлось. Выпустив поводья, актер неуклюже сполз с седла, цепляясь за высокую луку - будто мешок роняли с телеги.

- Вы уже в кадре, милейший! Револьвер! Голдман-младший попытался схватиться за рукоять револьвера, промахнулся с первой попытки, кое-как уцапал, вытянул, держа оружие неуклюже, как монашка - винную бутылку. Выпалил себе под ноги - вновь ударила густая струя дыма от старомодного пороха. Краснокожий, опустив руку с томахауком, добросовестно, с самым идиотским видом пялился на все эти манипуляции. В реальной жизни примчавшийся на выручку плененной даме благородный герой, замешкайся он столь неуклюже, давно был бы сражен злодейским топориком или просто ударом кулака - не говоря уж о том, что у индейца хватило бы времени спастись бегством загодя…

Второй выстрел худо-бедно оказался произведен в направлении краснокожего - и тот, не дожидаясь указаний, в картинных корчах рухнув наземь, принялся кататься по траве.

- Достаточно! - закричал Сол. Встал с кресла, крадущейся походочкой приблизился к Голдману-старшему и вкрадчиво спросил: - Ну как, Сэмюэль, вы вникли в суть нашей махонькой проблемки? Как вам зрелище?

Не без конфуза Голдман пробормотал:

- Пожалуй что, у него не особенно получается…

- Ах, как вы дипломатичны, друг мой! - грянул Роуз. - «Не особенно»! У него вообще ничего не получается, и более того я оставил всякую надежду добиться хоть какого-то правдоподобия. Вы всерьез полагаете, будто зритель поверит, что это вот - благородный герой? Нет, вы так думаете? Нас освищут, потребуют назад деньги, и на следующий фильм уже не пойдут. А злоязычная пресса? А мое реноме? А будущее кинофабрики?

- Действительно, несколько неуклюже… - пробормотал Голдман.

- Сэмюэль, вы великий организатор и опытный воротила, - проникновенно сказал Сол. - Но кто бы мог подумать, что вы, именно вы вдруг начнете путать бизнес и чувства? Не надо, я все понимаю! Это похвальная еврейская черта - помочь молодому родственнику. Я сам еврей, если вы запамятовали, правда-правда, я все понимаю… Но, Сэмюэль, нельзя же ставить родственные чувства выше бизнеса! Абсурд! Юношу невозможно снимать в роли отважного всадника прерий!

- Но он как-никак два года играет в театре на Бродвее, и не похоже, чтобы им были недовольны…

- А кого он играет? - спросил Сол, гримасничая. - А? Кого он играет все эти два года? Роковых соблазнителей в мелодрамах, первого любовника в водевилях, и тому подобную публику. И только. Нет, я не спорю, он очень даже годится на помянутые мною амплуа… но я-то сейчас снимаю картину с благородным героем, который мастерски скачет на коне, искусно бросает лассо, великолепно манипулирует револьвером, подстреливая целое племя краснокожих зараз! Я должен доснять эту картину… и снять здесь еще три, все наперечет с благородным героем. Мелодрамы и водевили у нас на эту экспедицию как-то не запланированы. - Он отставил рупор, скрестил руки на груди и заговорил тихо, спокойно, обычным голосом, однако с железной непреклонностью. - Я не буду его снимать в означенной роли, для которой он совершенно не годится. Во-первых, у меня есть в данном виде искусства кое-какое имя, я снял семнадцать картин, и ни одна из них не была освистана. Во-вторых, все мои картины приносили прибыль. Теперь же… Я сказал, Сэмюэль! Уговаривать меня бес-по-лез-но!

Голдман и не пытался. Он произнес чуть ли не в ужасе:

- Но у нас же нет никого на замену… Придется ехать в Нью-Йорк и искать актера, а это отнимет уйму времени…

- Посмотрите на меня внимательно, Голдман. Что вы видите? Вы видите перед собою гениального творца, нет, серьезно! Вам бы давно следовало повысить мне жалованье… но об этом мы поговорим вечерком, а пока… посторонитесь-ка…

Он шагнул мимо Голдмана к Бестужеву, цепко ухватил его за рукав и уставился сомнамбулическим взглядом творца:

- Молодой человек, вы, я слышал, служили в кавалерии?

- Да… - растерянно ответил Бестужев.

- На коне вы ездите неплохо, я несколько раз видел… - Ну-ка, выхватите ваш револьвер и нальните! Вон в то дерево хотя бы.

- У меня там настоящие патроны… )

- И наплевать! - заорал Роуз. - Огонь! Повернувшись спиной к присутствующим -

и, соответственно, лицом к указанному дереву, Бестужев выхватил револьвер и всадил пулю в ствол. Полетела кора, меж деревьев заметалось трескучее эхо.

- Вот он! - словно гоголевский Вий, воскликнул Сол, тыча в Бестужева указательным пальцем. - Вот вам натуральный благородный герой! А ну-ка, кто там, быстренько! Замените ему револьвер другим, с холостыми зарядами - и бегом на площадку! То есть в седло! Что стоите? А вы? Бутафорский револьвер сюда, быстро! Будем снимать!

- Позвольте… - в полной растерянности пробормотал Бестужев. - Я, собственно говоря… не актер…

- А мне плевать! - заорал Роуз так, что с дерева неподалеку вспорхнула стайка птичек, и разморенные солнцепеком зеваки поодаль встрепенулись. - А мне плевать, - повторил он тоном ниже. - Кто сказал, что нам нужен актер? Кто сказал, что публике нужен актер? Публика отдает деньги за то, чтобы наблюдать не актера, а симпатичного бравого парня, который метко стреляет, ловко скачет на коне и красивенько спасает прекрасную героиню от любых опасностей. Ясно вам, как вас, Михаил? И вы у меня будете играть, потому что ни у кого нет другого выхода. Не тащиться же в Нью-Йорк и не искать там подходящего парня, если он у меня под носом? Короче, Сэмюэль, - сказал он властно. - Я сейчас минутку отдохну от всех этих ударов судьбы, а вы быстренько объясните господину благородному герою, что он будет играть… Ясно?

Он демонстративно отвернулся, подошел к креслу и плюхнулся в него, упрямо глядя в другую сторону. Лили, хотя киноаппарат уже давно не стрекотал, старательно билась у столба, временами натурально охая, громко и горестно. Все остальные настороженно замерли.

Ухватив Бестужева за плечо, Голдман прошептал ему на ухо:

- Михаил, мы в отчаянном положении. Нужно соглашаться.

- Но я же не актер…

- А что делать? - трагически развел руками Голдман. - Я и в самом деле дал маху… - он оглянулся на племянника, торчавшего поодаль с растерянно-глупым видом. - Думал, если он играет на сцене, то он все сможет сыграть… Сол прав: придется убить уйму времени, искать в Нью-Йорке подходящего актера, а съемочная группа тем временем будет прохлаждаться, и мне придется все это время платить им жалованье, таков уж договор… Неужели вы не выручите несчастного старика? Велико искусство - скакать на коне, палить в краснокожих… Вы же умеете ездить верхом и стрелять, что вам стоит? Вспомните: наша будущая кинофабрика, наши ослепительные перспективы… Это и ваше будущее тоже… Михаил, я вам заплачу пятьдесят долларов, если вы будете сниматься! Пятьдесят баков за пару дней работы… да и какая это работа, если разобраться? Тьфу - и растереть! Вы же такой ловкий молодой человек, хороший еврейский парень, вы хотите добиться здесь успеха, или нет? Я вас умоляю!

В его голосе звучала неподдельная мольба. Сол демонстративно отвернулся, хотя держал ушки на макушке, сразу видно.

- Ну, можно попробовать… - нерешительно сказал Бестужев. - А там уж как получится.

- Да что тут может не получиться? - вскричал Голдман. - Скачете, стреляете, спасаете девушку… - он ухватил Бестужева за локоть и поволок к режиссеру, выкрикивая издали: - Сол, Сол! Молодой человек согласен сниматься!

- В таком случае приступим, - сказал Сол, вставая на ноги прямо-таки с царственным величием. - Хорошенько запомните, Сэмюэль, как я сегодня вытащил вас всех из совершенно безнадежной ситуации, потому что нынче же вечером мы будем обсуждать это, увязав с повышением жалованья… Я решил, - сказал он с величием древних императоров, - благородный герой - вот он. Хуже он, во всяком случае, не будет.

Голдман не без робости вставил словечко:

- Но ведь вы, Сол, уже сняли добрую половину фильма…

- Ну и что? - пожал плечами Сол. - Я просто-напросто буду продолжать с того места, где остановился. Все, что мы до сих пор сняли, так и останется: как Лили гуляет с этим вот, - он небрежно указал в сторону понурившегося племянника, - как принимает его любовные признания, на каковые, впрочем, по извечному же некому кокетству не отвечает ни «да», ни «нет», как отправляется на прогулку… А потом появляется совершенно новый герой - благородный незнакомец, который ее и спасает от краснокожих. А насчет дальнейшего мы еще подумаем. То ли другие краснокожие прикончат это сокровище, - он небрежно указал рупором на племянника, - чтобы не путался под ногами у меня и у зрителя, то ли он останется в живых, но перейдет на роль главного негодяя, который, видя, что сердце девушки отдано не ему, а спасителю, попытается героя погубить - безуспешно разумеется. Пожалуй, именно так и сделаем. Это нам даст возможность отснять увлекательную сцену финального поединка героя со злодеем, зритель такое любит, особенно если подобрать красивое местечко, водопад отыскать какой-нибудь, скалы причудливой формы - ну, это уже моя забота. Вы собираетесь что-то возразить, Сэмюэль?

- Ну что вы, Сол, - ответил с грустной покорностью судьбе Голдман. - Вам виднее…

- Вот именно. Всем приготовиться! - Он подскочил к Бестужеву, ткнул пальцем в грудь и деловым, напористым, серьезнейшим тоном продолжал: - Ну, вы все поняли? Вы подъедете на коне к границе кадра… так и въедете на нем в кадр. Видите, вон там в траве натянута ленточка?

- Вижу…

- Она и обозначает границу кадра. Пересечете ленточку - и вы уже в кадре, ясно? Это вы только что застрелили с коня тех двух прохвостов, следует незамедлительно покончить и с третьим. Вы спрыгиваете с коня, выхватываете револьвер - и метким выстрелом поражаете оставшегося индейца, отвязываете девушку… только подходите к ней со спины, чтобы не заслонять ее от камеры… понятно?

Бестужев оторопело кивал. Держа его за пуговицу, Сол втолковывал с расстановочкой:

- Дальше ничего, собственно говоря, и играть не надо. Вы - простой парень, вовсе не ожидали, что вам предстоит драться с краснокожими, да вдобавок освободить такую красотку, вы стоите себе, а спасенная бросается вам на шею… На этом сцена кончается.

Бестужев кивнул. Приблизив лицо, Сол продолжал с напором:

- Ничего не изображайте. Будьте самим собой. И не переживайте, что вы не актер. Кто тут актер, собственно говоря? Мы - самый молодой вид искусства, Михаил, понимаете? У нас за плечами нет, подобно театру или балету, или опере нескольких столетий великой истории, наполненной славными, священными именами. Мы все учились своему ремеслу без учителей, сами у себя, без опыта предшественников. И мы еще себя покажем! Пройдет не так уж много лет - и не будет никакого театра, ничего такого, останется один кинематограф. А если нам удастся еще придумать цвет… Некоторые горячие головы считают, что нам даже удастся придумать звуковые фильмы. Я не особенно верю, но верю, что мы им всем покажем…

Его глаза горели фанатичной яростью проповедника. Бестужев лишь кивал.

- Начинаем!

- А не стоит его приодеть, Сол? - робко поинтересовался кто-то. - Очень уж простецки.

- Так и должно быть! - рявкнул Сол. - Это вам благородный герой, а не роковой злодей с его брильянтовыми кольцами и безупречными сюртуками. Простой житель Дикого Запада, он ехал но своим незатейливым делам - корову отбившуюся найти или там выпить стаканчик…Зрителю, по-моему, понравится, что герой не особенно и отличается от него, простого парня… Начали, я кому сказал!

Бестужеву торопливо подсунули бутафорский револьвер, заряженный холостыми. Он бегом добрался до Пако, вскочил в седло и рысцой двинулся к площадке - там уже нетерпеливо ерзал в кресле Сол, грозя рупором. Застрекотал киноаппарат. Бестужев чувствовал себя так, словно его голым выставили на всеобщее посмешище на одной из самых оживленных нью-йоркских улиц. Во рту пересохло от волнения, ему казалось, что он движется ужасно неестественно, страшно было сделать что-нибудь не так и опозориться перед всеми. Пребывая в состоянии едва ли не тихой паники, он, однако же, усмотрел в траве низко натянутую над землей на низких колышках белую ленточку - и заставил себя собраться, как перед рывком в реальную схватку.

Спрыгнул с седла, не мешкая, двинулся к краснокожему, поджидавшему его со звериным оскалом на размалеванной физиономии и с трех шагов выпалил в грудь. Индеец рухнул наземь, принялся кататься по траве в жутких корчах. Перепрыгнув через него, Бестужев бросился к дереву, в последний миг вспомнил наставления режиссера и зашел со спины, чтобы не заслонять от зрителя Лили. С трудом распутал затянутые на совесть узлы толстой колючей веревки.

Вот она, волшебная сила искусства! Он увидел, что на щеках девушки поблескивают самые натуральные слезинки - настоящая актриса, не то что он… Лили, картинно распахнув объятия, бросилась ему на шею и без особых церемоний впилась в губы долгим поцелуем, так что Бестужев смущенно застыл, как истукан, не привыкший к подобной публичной демонстрации пусть и артистических чувств.

Раздался крик Сола:

- Все, закончили!

Он, такое впечатление, одним тигриным прыжком оказался возле них, бесцеремонно разомкнул объятия и закричал:

- Великолепно!

- По-моему, я выгляжу дурак-дураком… - честно признался Бестужев.

- Наоборот, все прекрасно. Вы себя отлично показали: прибытие героя, решительного, не терявшего ни секунды, меткий выстрел… Потом, правда, - он лукаво подмигнул, - вы и в самом деле держались в объятиях Лили, как деревенский вахлак, но эта робость зрителю понравится, они сразу увидят, что имеют дело не с каким-то там напыщенным рыцарем, а обыкновенным парнем, в меру застенчивым, в меру простым…

- Сол, я так не согласна, - плачущим голосом вмешалась Лили, все еще страдальчески морщившаяся и растиравшая запястья. - Эти мужланы привыкли связывать исключительно коров, они меня привязали так, что веревки немилосердно впились в тело, мне было жутко больно…

Сол уставился на нее отрешенно. Понемногу его подвижное лицо расплылось в искренней улыбке:

- Искусство превыше всего, детка! Ты так натурально извивалась и билась, на твоем личике читалось столь неподдельное страдание, что зритель будет в восхищении! Погоди минуточку, не мешай… - он шагнул вперед и крепко ухватил Бестужева за рубашку. - Парень, из тебя выйдет толк! Ты ведь служил в армии… Ну вот. Ты только слушайся меня, как усердный солдат фельдфебеля, а уж я сделаю из тебя настоящую кинематографическую знаменитость. Фельдфебель вовсе не способен озолотить исправного солдата - ну, а со мной, - он лукаво подмигнул, - со мной обстоит несколько иначе… Ты, главное, слушай меня, как отца родного… Лили, как он тебе?

Лили, стоявшая в стороне, надувши губки, окинула Бестужева откровенным взглядом, какого от благонамеренных девиц Старого Света трудно было ожидать. Улыбнулась кокетливо:

- С ним гораздо лучше, Сол, у него хорошо получается…

- То-то, - благодушно сказал Сол. - У меня как-никак профессиональное чутье, голубки мои… Все, отдыхаем, мне еще надо подумать над следующим эпизодом - у нас ведь появилась совершенно другая линия…

Бестужев перехватил тяжелый взгляд стоявшего в отдалении Голдмана-младшего и понял, что нажил себе нешуточного врага. Точнее говоря, недоброжелателя - этот лощеный молодой человек, классический городской хлыщ, никак не походил на человека, от коего можно ожидать настоящих неприятностей. К тому же Бестужев вовсе не собирался задерживаться здесь надолго, у него уже возникли соображения, как потихоньку убраться отсюда: под покровом ночной тьмы, когда все будут спать, расписание поездов известно, объясниться с кассиром помогут мальчишки-агенты, как помогли пообщаться с начальником почты, который, порывшись в каких-то толстенных справочниках, написал Бестужеву в записную книжку английскими словами точный адрес российского консульства в Вашингтоне…

Он растает в ночном мраке, и все вернется на свои места. Голдман-младший, определенно пытавшийся ухлестывать за красавицей Лили, получит к тому полную возможность. Чуточку непорядочно бросать свои служебные обязанности начальника охраны - но ничего не поделаешь, дело важнее, в конце концов, Голдману с Мейером не грозит ни смерть, ни увечья, да и подчиненных своих Бестужев малость поднатаскал, сами справятся…