Глава первая

Воздух трепетал подобно струнам арфы. Лёгкий ветерок, играя шелковистой травой, разносил над аллеями песни невидимых птиц. Розовый свет зари проникал сквозь утренний туман, над которым возносились башни Лувра[3], Пти-Шатле[4] и бесчисленных колоколен на правом берегу Сены. На востоке, в просветах между облаками, нежно голубели большие острова. Набухшие почки, молодые побеги, зелень листвы и распускающиеся цветы — всё говорило о пробуждении природы.

Зима была суровая. До самого марта кружило вороньё над оледенелыми полями. В апреле Сена выступила из берегов, и на Волчьем островке, расположенном выше острова Сите[5], ивы полоскали в воде свои чёрные макушки.

Наступил чудесный, тёплый май и принёс с собой песню новой жизни. Вместе с этой весной 1358 года рождались в Париже радужные надежды и чаяния. Купеческий старшина[6] Этьен Марсель возвестил о предстоящих реформах, и страх, таившийся в душах людей, как барсук в глубокой норе, постепенно исчез.

Стая вспугнутых перелётных птиц шумно сорвалась с кустов боярышника, когда группа из двадцати стрелков вышла на заросшую травой дорогу, окаймлённую подстриженными буками и редким кустарником. Эта дорога получила название аллеи Лучников, потому что на ней производились учения городской стражи. Аллея начиналась от боковой двери Куртий Барбетт[7] и кончалась у древней стены короля Филиппа Августа[8].

Капитан лучников, Готье Маллере, задрав голову, посмотрел на небо. На лбу у него блестели крупные капли пота.

— Жаворонки взлетают прямо вверх, — сказал он. — Боюсь, день будет жаркий.

Готье Маллере, верзила в шесть футов ростом, тучный, с багровым лицом, пыхтел под тяжестью доспехов. У его людей тоже был далеко не бравый вид. Длинная кольчуга из крупных металлических колец доходила им до середины бёдер, а заострённый кверху шлем с гребнем посредине переходил в подбородник из таких же колец, плотно прикрывавший шею и лицо. Колчан был укреплён так, что одним движением руки можно было выхватить оперённую стрелу с железным наконечником.

У Готье Маллере было три страсти: стрельба из лука, вино и весёлые шутки. Когда его лучники освободились от своих тяжёлых шлемов и колчанов, на каждом шагу ударявших их по правому боку, он крикнул, скривив беззубый рот:

— Эй, стрелки, кто нынче не собьёт чучело с расстояния по крайней мере в тридцать туазов[9], должен будет угостить товарищей, а уж мы позаботимся, чтобы нам налили не какой-нибудь кислятины или грушёвой настойки, а доброго винца, по четыре денье[10] за пинту[11].

В ответ раздались весёлые возгласы. Предложение капитана подогрело интерес к привычной забаве. Каждый надеялся с честью выйти из состязания, иначе говоря, угоститься за счёт своего ближнего.

На столбе укрепили мишень — грубо вырезанное из дерева подобие птицы, а на земле разложили охапки соломы. Готье большими шагами отмерил расстояние.

— Вот, друзья, и готово! У кого крепкая рука и сердце бьётся ровно, тот пусть и начнёт.

Лучник, по прозвищу Перрен Рыжий, кончиками пальцев вытащил из колчана стрелу и, грозно нахмурив брови, медленно натянул тетиву. Едва задев чучело, стрела упала на солому. Тридцать туазов — расстояние немалое, и ни у кого не было желания подтрунивать над неудачником.

Пятеро стрелков один за другим столь же безуспешно испробовали свои силы.

— Ах, бездельники! — не сдержался Готье. — Вам платят по два су[12] в день, чтобы вы были недремлющим оком и защитой короля, а вы стреляете из лука, как неотёсанное мужичьё.

Перрен Рыжий посмотрел на него с удивлением.

— Не пяль на меня свои рыбьи глаза, Перрен. Я знаю, что король покинул Париж, но лучники всё равно остаются королевской стражей.

Между королевской стражей и городской, состоявшей из людей, не обученных военному делу, существовало постоянное соперничество. Захват власти Этьеном Марселем ещё больше обострил эту взаимную неприязнь, и Готье Маллере постоянно подстрекал своих людей к неподчинению власти прево, что могло окончиться для него тюрьмой.

— Я не хотел вас разгневать, капитан, — угодливо промолвил Перрен Рыжий. — Всякий знает, что нам далеко до вашего умения.

— А ну-ка, дайте сюда мой лук и стрелу! — загремел капитан. — Сейчас вы увидите, как надо целиться. Я не хочу быть посмешищем всего города. И без того среди черни уже пошли разговоры, будто мы бряцаем оружием, чтобы извещать о своём приближении воров и бродяг.

Взяв лук, Готье глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, чтобы придать большую меткость стреле. Ему почти всегда удавалось попасть в намеченную точку.

Перрен Рыжий, привыкший заискивать перед капитаном, почтительно осклабился, как усердный ученик, который боится проронить хоть одно слово учителя, и уже приготовился первым захлопать в ладоши.

Стрела просвистела и ударила птицу в бок, но недостаточно сильно, чтобы её свалить.

Перрен едва сдержал готовое вырваться «ура». В этот миг никто из стрелков не решился бы заглянуть Готье в лицо.

За кустами раздался весёлый смех.

— Это кто ещё там? — заорал Перрен, натягивая лук и подходя к кустам.

Смуглолицый подросток, с волосами цвета спелой ржи, вышел из укрытия раньше, чем лучник решился выстрелить.

— Прошу прощения, господин капитан, — сказал он, обращаясь к Готье, — но это было так забавно, что я не мог удержаться от смеха. Не сочтите мои слова за дерзость, меня очень интересуют ваши состязания. Я и сам каждое воскресенье после обеда упражняюсь в стрельбе из лука и уже кое-чего достиг. Ваш выстрел был не так уж плох. За исключением этого рыжего, — он указал на Перрена, — остальные стреляют не бог весть как.

— И потому-то ты смеялся, молокосос? — прорычал Готье.

— Не сердитесь, сударь, просто я вспомнил, как в народе говорят, будто королевскому стрелку легче влить в глотку три пинты вина, чем попасть с двух пядей в тарелку.

Багровая физиономия капитана посинела. Лучники с трудом сдерживали смех.

— Может, заткнуть ему глотку и натереть уши крапивой? — предложил Перрен Рыжий.

— Чёрт побери! — обозлился капитан. — Я уже достаточно взрослый и управлюсь один. Как тебя зовут и сколько тебе лет? — спросил он у мальчика.

— Колен Лантье, к вашим услугам. В день Святого Сильвестра мне исполнилось пятнадцать.

— Я не нуждаюсь в твоих услугах. А ты случайно не родственник живописца вывесок Лантье, что живёт на улице Писцов?

— Я его сын. А вы — Готье Маллере и живёте в Сите, за Еврейским кварталом. Я очень высокого мнения о вашей ловкости, господин капитан!

Юноша стоял непринуждённо, переминаясь с ноги на ногу, и, казалось, ничуть не робел. Его лицо выражало отвагу. Куртка из доброго сукна ловко сидела на нём и подчёркивала ширину плеч. С виду ему можно было дать не меньше восемнадцати лет.

Чувствуя, что попал в смешное положение, капитан пустил в ход хитрую уловку.

— Так ты хвалишься, что хорошо стреляешь из лука? Может, даже с трёх шагов попадаешь в дверь своего дома?

Тон был издевательский, и Готье, довольный своей шуткой, захохотал.

— Моим учителем был Купен Клопиналь, — сказал юноша. — В то время он стоял во главе городской стражи.

— Этот торговец лекарственными травами, — зашипел Готье, как разъярённый кот. — Интересно, чему он мог тебя научить!

Лучники посмеивались. Не многие из них знали, что Купен попадает из лука в монету, подброшенную в воздух на сто футов.

— А вот вы сейчас увидите, сударь! Позволите мне взять ваш лук?

Такая самоуверенность возмутила капитана.

— На, бери! Да только смотри руку не сломай!

Стрелки, столпившись за спиной Колена, притворились испуганными.

— Сделайте милость, капитан, позвольте ему стрелять с двадцати шагов, — злобно подсказал Перрен Рыжий. — Тридцать туазов для такого цыплёнка — многовато.

— Такое расстояние меня не смущает, любезный рыжик!

Теперь насмешки посыпались по адресу Перрена, и тот, ворча, отошёл в сторону.

Колен спокойно прицелился. Видно было, как перекатывались под кожей его мышцы. Натянув без видимого усилия огромный лук, он отставил правую ногу назад, чтобы лучше упереться башмаком в землю, и спустил стрелу.

Сильный удар в самый центр мишени свалил деревянную птицу. Раздались громкие возгласы. Несколько стрелков честно похвалили вслух Колена. Другие не могли скрыть досады, что их превзошёл такой юнец.

Резкий голос Перрена Рыжего заскрипел, как испорченная дудка:

— Верно, сам дьявол или какой-нибудь колдун водил его рукой!

Глубоко уязвлённый, Готье Маллере поспешил увести своих людей.

В этот день и речи не было о выпивке.

Туман медленно рассеивался. Лишь кое-где, над дворцом Барбетт, ещё плыли отдельные клочья.

Лучники возвратились в свою квартиру подле Нельской башни[13].

Предоставив остальным заниматься своими делами, Готье Маллере подозвал Перрена, и они стали вполголоса совещаться.

— Этот человек будет в Париже к концу дня. Он проберётся через заставу Сен-Дени[14]. Гонец из Компьена сказал мне, что его зовут Одри. У него поручение к Этьену Марселю. Возьми с собой двух людей, на которых ты можешь положиться, и смотри, чтобы всё прошло как следует.

— У меня есть такие люди — двое бродяг: Массе Перрен и Жан Кузен. Они всегда рады подраться и будут немы как могила. Я уже дал им вперёд три ливра и дам ещё столько же, когда дело будет сделано.

— Дождитесь, пока этот негодяй остановится в какой-нибудь харчевне, прикончите его ночью и бросьте труп в реку. Воды Сены уносят теперь столько мертвецов, что на этого никто не обратит внимания.

— Всё это хорошо задумано, капитан, но что будет, если дело сорвётся?

— Чёрт побери, Перрен, ты трусишь, как девчонка! Когда король вернётся, он вознаградит одних и накажет других по заслугам.

В ответ на эту отповедь Перрен только смиренно согнул спину и не вымолвил больше ни слова. Он собрался уже уходить, когда Готье снова окликнул его:

— А для большей предосторожности наденьте красно-синие шапки[15], какие носят люди прево. Я буду ждать тебя вечером у тюрьмы Шатле после сигнала к тушению огней.