— Вы не надумали, сын мой? — вместо приветствия спросил священник.

— О чем вы, святой отец?

— Вы должны отдать мне заговоренную картину.

— Зачем она вам?

— Ее нужно сжечь. Разве мало она принесла страданий?

— Я подумаю, — ответил Савелий.

— У вас мало времени, — напомнил аббат, — если не сделать этого сейчас, то завтра может быть уже поздно. Она погубит вас!

Разговор этот почему-то не отпускал Савелия, и на предстоящую встречу он отправился с самыми дурными предчувствиями.

До моста Александра III, где была назначена встреча, доехали легкой рысцой.

— Сделай кружок по набережной и мосту, — распорядился Савелий, — мало ли что! Не люблю я неприятных сюрпризов.

— Как скажешь, хозяин. — Мамай развернул пролетку и направил лошадь в сторону моста.

Савелий глянул вниз — серая мерцающая поверхность воды. Вот рядом с берегом, неторопливо покачиваясь, проплыло бревно с ободранной корой. На нем, проявляя чудеса акробатики, топтались две чайки. Набережная немноголюдна: несколько фланирующих пар да ветхозаветная старушка, кормящая голубей. Ничто не предвещало опасности.

— Останови, — приказал Савелий, когда пролетка съехала с моста.

Впереди эспланада Инвалидов.

Савелий спустился по каменным ступеням к реке. У парапета его ждал молодой человек, с жиденькой бородкой и в длинном сюртуке. Он чем-то напоминал студента, проживающего на скудную государственную стипендию. И только дорогие кожаные туфли свидетельствовали о том, что это не так. Вокруг никого, если не считать художника с взлохмаченной шевелюрой и огромными усами. Но он был увлечен арочным проемом моста и ни на что не обращал внимания.

Савелий подошел ближе.

Так вот он — неуловимый Вольдемар, он же граф Строганов, он же дворецкий графа д\'Артуа, он же командор масонской ложи, он же… Но Савелию нужны были последние доказательства.

Родионов вежливо поклонился. Вольдемар ответил небрежным кивком и сразу приступил к делу:

— Вы принесли картины? Настоящие картины?..

— Да, принес, — после некоторой паузы отвечал Савелий, приподняв рулон, который держал в руках. — Меня несколько удивляет, почему вы предпочли встретиться именно здесь? Для такого серьезного разговора можно было бы подыскать более укромное местечко.

Вольдемар улыбнулся:

— Здесь на нас никто не обратит внимания. Мы с вами всего лишь двое прохожих, которые разглядывают достопримечательности Парижа. Разрешите взглянуть?

Савелий не торопился:

— А как же мои условия?

— Прошу покорнейше извинить меня, — спохватился Вольдемар. — Давайте отойдем под мост. Мало ли… — Протянув Савелию пакет, он сказал: — Здесь деньги, можете пересчитать. Теперь ваша очередь.

Он слегка повернулся боком, и Савелий обратил внимание на его уши — узкие, почти кошачьи. Савелий вспомнил, где он впервые повстречал этого человека, — в фойе театра. Правда, тогда у него была борода и коротенькие черные усики. Но, надо полагать, это был грим.

Под мостом было прохладно, от воды дышало сыростью. Над головой что-то загрохотало — проехал тяжелый тарантас.

Савелий протянул рулон.

— Посмотрите.

Вольдемар взял рулоны, слегка развернул один холст и, заметив на его обратной стороне три таинственных знака, довольно улыбнулся.

— Это она! Мадонна… Она красива, не правда ли? — Развернул другую. Слегка нахмурившись, кивнул. — Все в порядке.

— Значит, вы и есть тот самый загадочный хозяин картин?

— Выходит, что так… Вы знаете, почему я пригласил вас именно под мост? — неожиданно спросил Вольдемар.

— Почему?

— Я разбираюсь в этих знаках. Они утверждают, что я, как хозяин этих картин, должен убить человека, который передаст мне их.

— Вы шутите?

— Нисколько. Магические знаки — штука очень сильная.

Савелий увидел ствол «кольта», направленный ему в живот.

— Хотите убить точно так же, как проделали это с Чернопятовым.

— Вы и об этом знаете. Похвально! Быдло, которое хотело стать масоном. Впрочем, ничего удивительного. Он всегда тянулся к привилегиям. Он получил то, что заслуживал, предав родителя, который его любил… по-своему. Эти картины я знал с детства, они висели в кабинете моего отца. И мой сыновний долг вернуть их домой. А Чернопятов… — Поморщившись, он добавил: —…Мой сводный брат подбил Барановского выкрасть их, переправить в Париж и спрятать в банке, где работал. Якобы для того, чтобы подыскать для шедевров хорошего покупателя. И таким образом они вышли на «графа д\'Артуа» и подсунули ему фальшивки. С этого самого момента их участь была предрешена. А потом мой братец вознамерился выкрасть эти картины из банка для себя, к чему привлек и вас. Но вы оказались хитрее.

— Был убит еще и художник, — напомнил Савелий.

— С чего вы решили, что это сделал я?

— Я был в потайной комнате, когда это произошло.

— Ах, вот как! — слегка удивился Строганов. — А вы не задумывались, почему Чернопятов обратился именно к этому художнику?

— Объясните.

— Дело в том, что художник тоже был воспитанником моего отца. Строганов, рассмотрев в юноше талант, отправил его учиться в Париж. Обратно тот уже не вернулся. Так что Чернопятов и художник знали друг друга с детства. Чернопятов дал ему картины, чтобы тот сделал с них копию. Когда же работа была завершена, то художник вернул ему фальшивки, а себе оставил оригинал. Мой сводный братец так и не понял, что таскал с собой копию.

— Вот, значит, как.

— Теперь вы знаете много. Иногда это мешает. Не грустите, — белозубо улыбнулся Строганов. — Не вы первый и не вы последний.

— Как вас называть: Строгановым или, быть может, Янычаром? — спросил Савелий.

— О! Вы знаете и об этом. Так вы опаснее, чем я полагал… У меня много имен. Можете называть Вольдемаром, как и прежде… Можете Янычаром. Теперь это не имеет никакого значения. Во всяком случае, для вас.

— Вы решили избавиться от всех свидетелей?

— Можете назвать это и так. — Ствол пистолета поднялся чуть выше, теперь он смотрел в самое сердце Савелия.

— Зачем же вы убили Артуа?

— Он мешал нам. Так же как и вы. Жаль, что я не остановил вас раньше!

Набережная продолжала безмятежно жить своей жизнью. Одна пара, опершись о парапет, о чем-то разговаривала, наблюдая за течением реки. Другая — стояла у стены дома, закрывшись от солнца широким зонтиком.

Художник, видно, устал, сложив этюдник, он направился к лестнице, ведущей с набережной на улицу.

Строганов, заметив приближающегося художника, слегка прикрыл полой сюртука «кольт». Неожиданно отчаянно взвизгнула дама, показывая на проплывающий у берега предмет. Взгляды всех невольно обратились в ее сторону. Строганов лишь слегка вильнул глазами — в тот же миг художник сделал два быстрых шага и с коротким замахом ударил его этюдником в висок. Потеряв равновесие, Строганов сделал неуверенный шаг в сторону и ухватился обеими руками за перила. Грохнулся о камни выпавший пистолет. Не давая ему опомниться, художник ухватил Строганова за отвороты сюртука и с размаху ткнул его лицом в парапет. Хрустнула разбитая переносица, и из носа обильно брызнула кровь.

— Ну что вы стоите? Он сейчас очухается! — прикрикнул на застывшего Савелия художник. — Давайте оттащим его в сторону!

Всмотревшись в художника, Савелий с удивлением узнал в нем генерала Аристова. Как он не узнал его сразу? Вот уж действительно мастер перевоплощений!

— Да, сейчас, — понемногу приходил в себя Савелий.

Савелий посмотрел на воркующую молодую пару. Странно, но фигура женщины показалась ему знакомой. Но, даже когда она обернулась, показав свое лицо, Савелий не сразу поверил увиденному, — перед ним была Лиза! Собственной персоной. И вовсе не та, которую он привык видеть, — беззаботное, словно бабочка, создание, разъезжающее по всему Парижу в поисках какого-нибудь модного пояса. А другая, совершенно незнакомая женщина, необыкновенно собранная и волевая.

Она едва улыбнулась растерянному Савелию, словно их связывало всего лишь шапочное знакомство, и уверенно направилась к «художнику».

За Елизаветой ненавязчиво, соблюдая дистанцию ровно в два шага, следовал молодой уверенный хлыщ в шикарном костюме. На жиголо не похож, скорее всего, из каких-нибудь богатеньких нуворишей, которые заполонили весь Париж. Бог ты мой, да это никак Виталий собственной персоной!

Уверенно, не обращая внимания на подошедших, Григорий Васильевич связывал пленнику руки. Тот лишь безвольно покачивал головой, из разбитого рта на белый воротник сочилась кровавая слюна.

— Что вы собираетесь с ним делать? — строгим, не свойственным ей тоном, спросила Елизавета.

Генерал Аристов удивленно взглянул на нее.

— Барышня, — серьезно сказал он, — вы проявляете неуместное любопытство. Но если это вас так интересует, отвечу: сейчас я свяжу его как следует и брошу в Сену. Если вы так настойчивы, мадам, я могу сдать его в полицию.

Елизавета стояла к Савелию немного боком, и он видел ее красивый профиль. Брови барышни слегка искривились. Савелий посмотрел на этот неправильный излом и вдруг осознал, что он совершенно не знает Елизавету. Точнее, знаком лишь с ее оболочкой — красивой, очень привлекательной, а под ней существует совершенно другая Елизавета, о которой он даже не подозревал.

Похоже, что Аристов был слегка обескуражен настойчивостью Елизаветы и даже с некоторой мольбой взглянул на Савелия — дескать, эта ваша женщина, вот вы с ней и разбирайтесь!

Джентльмен, стоявший за спиной Елизаветы, не принимал участия в разговоре. Он выглядел холодным, как кусок камня, и был невозмутим, как языческий божок. Савелий испытал нешуточную ревность. Оказывается, у его женщины в Париже была какая-то своя жизнь. Уж не с этим ли молодым человеком она прочесывала Париж в поисках модной шляпки? А может быть, она встречалась с ним вместо походов по магазинам?

Савелий, не сумев подавить ревность, сделал решительный шаг ей навстречу.

— Елизавета, мне кажется, нам с тобой нужно серьезно поговорить.

— Милый, в следующий раз.

Длинные и прохладные пальцы коснулись его щеки, заметно остудив его пыл.

Повернувшись к генералу, она протянула руку и разжала ладонь. Между пальцами Савелий увидел ассигнацию в сто франков, точнее, ее половинку.

Генерал Аристов сдержанно кашлянул. Осторожнее, чем следовало бы, вытянул из пальцев барышни половинку банкноты, несколько нервознее, чем следовало бы, выудил свою и, сложив их между собой, легко убедился, что это половинки целого.

— Возьмите, — несколько смущенно сказал Григорий Васильевич. — Значит, вы и есть тот самый… хм… так сказать, мой патрон. Право, не ожидал! Так что же с ним делать?

— Это и есть Янычар. Его нужно переправить в Москву, — быстро сказала Елизавета. — Слишком много тайн замыкается на его персоне.

— Вот как? — сдержанно удивился Аристов. — Серьезная величина. А я считал его альфонсом… и убийцей!

— Как ты здесь оказалась? — спросил Савелий.

— А разве не ты, милый, передал мне записку, что встречаешься под мостом с Янычаром. Ты сделал это через Григория Васильевича, — улыбнулась Елизавета. — Я ведь тоже кое-что понимаю в знаках, ты просил помощи, и вот я здесь.

Савелий посмотрел на набережную. Все те же четыре пары разыгрывают безмятежное спокойствие. Усмехнувшись, он подумал о том, насколько же был недальновиден.

— Позвольте, это каким же образом вы хотите переправить его в Москву? — вмешался Аристов. — Он же начнет кричать на первой станции, чтобы привлечь к себе внимание!

И будто бы в подтверждение его слов пленник зашевелился и глухо застонал. Стон напоминал рык пойманного, но несломленного опасного хищника. Ослабь на мгновение путы — и в полной мере ощутишь на своей шее крепость звериных клыков.

Молодой человек вышел из-за спины Елизаветы и, наклонившись, ткнул лежащего двумя пальцами куда-то в грудь. Тот дернулся и вновь потерял сознание. «Что-нибудь из джиу-джитсу», — проникся уважением Родионов. Виталий тут же отступил и опять стал тих и незаметен.

— Сейчас вы все узнаете.

Елизавета, повернувшись к баркасу, прижавшемуся бортом к набережной, взмахнула рукой. Два рыбака, казалось, дремавшие с удочками в руках, отложили нехитрые снасти и выпрыгнули на берег.

Подхватив под мышки бесчувственное тело пленника, рыбаки понесли его на баркас. Спокойно, без излишней суеты, словно это была свернутая рыбацкая сеть. Со стороны могло показаться, что двое приятелей тащили в трюм третьего, изрядно перебравшего на берегу веселого винца. Вот полежит в прохладе трюма, очухается и вернется на бережок для привычных житейских дел.

— Начальник департамента хочет поговорить с ним. Не ехать же ему в Париж из-за такого пустякового вопроса! — усмехнулась Елизавета.

— Как же вы его переправите через границу? — спросил Аристов, проследив взглядом за тем, как рыбаки осторожно, стараясь не стукнуть пленника головой, стали спускаться в небольшой трюм.

— В дипломатической почте, — улыбнувшись, ответила Елизавета.

— Понятно… Каких только чудес не бывает, — покачал генерал головой.

Трудно было поверить, что этот тщедушный, заметно горбатый человек, сидящий за столом напротив, сумел задушить трех здоровых мужчин. Что о нем было известно? Крайне мало. В общем-то парень не из особо разговорчивых, и, чего греха таить, полицейским пришлось изрядно поработать с ним, чтобы заставить его зашевелить языком. Звали его Батист Жульен. Двадцать восемь лет от роду. Родился в Лионе, в очень бедной семье. В Париже проживает уже третий год. А восемь месяцев назад купил пролетку и тем, по его утверждениям, зарабатывал на жизнь.

Комиссар Лазар остановил на арестованном тяжеловатый взгляд и как можно спокойнее поторопил:

— Итак, я жду откровений.

— Господин комиссар, я еще молод… Скажите, меня ожидает гильотина?

— Все зависит от того, насколько вы будете искренни со мной, — сказал Лазар бесстрастно.

— Я постараюсь… Правое колесо в пролетке у меня неприятно поскрипывает, по нервам бьет, — словно пожаловался Батист. — А это многих пассажиров раздражает… Ворчат… Ну я и останавливался в каком-нибудь безлюдном переулке, будто для того, чтобы починить колесо. А когда пассажир отворачивался, то я ему на горло набрасывал удавку и затягивал… Это я с виду такой худой, а руки-то у меня сильные, — не без тайной гордости сказал Батист. — Вот я его душу, а он трепыхается и только ногами сучит. Но разве от меня вывернешься!

— Сколько человек вы задушили, Батист?

— Пятерых… Мадам одна была. Не хотел грех на душу брать, да уж больно у нее сумочка была красивая, из черной лайковой кожи. Думал, денег в ней навалом. — И, взмахнув безнадежно рукой, объявил: — А там всего десять франков оказалось, как раз столько, чтобы со мной расплатиться. Только сюртук зря порвал… А куда он такой после этого? — пожаловался Жульен. — Только на тряпки! Все-таки разных господ возить приходится, мне же надо выглядеть подобающе!

Поимку душителя комиссар Лазар воспринял как закономерность. Как-никак он выслеживал его уже не один месяц. Полицейские, под видом праздных гуляк, подсаживались в шальные пролетки и терпеливо ожидали нападения. Повезло Готье, молодому сотруднику, еще год назад выступавшему на арене цирка с силовыми упражнениями. Разорвав руками шелковый шнур, наброшенный ему на шею, он его обрывками связал извозчика по рукам и ногам, после чего крепко наподдал ему за пережитые страхи.

Теперь Батист затравленным зверьком смотрел на комиссара заплывшими глазами.

Жан Лазар сунул руку в карман и положил на стол золотое кольцо, украшенное мелкими бриллиантиками. На внутренней стороне кольца была выгравирована надпись на русском языке: «Любимому Савелию, на День Ангела, от Елизаветы».

— При обыске вашей квартиры нашли вот это кольцо. Что вы можете мне сказать по этому поводу?

Батист ссутулился, спрятав голову. Теперь над столом возвышался один горб.

— Это кольцо… я взял у одного мсье.

— Вы не до конца со мной откровенны. Вы взяли его у шестого убитого?

— Господин комиссар, это произошло совершенно случайно… Он был пьян… Дьявол попутал! Он просто уснул у меня в пролетке… Я решил обшарить его карманы, а он проснулся… Мне более ничего не оставалось делать…

— Вы закололи его, — констатировал Лазар.

— Он слишком громко кричал! — с негодованием воскликнул Батист.

Шестым убитым был полотер «Национального банка». Один из немногих, имевших доступ в хранилище. Он подобрал кольцо во время уборки хранилища. А следовательно, господин Родионов в банке был, несмотря на его категорическое отрицание. Интересно, что он скажет, увидев потерянное кольцо?

— Посмотрите в окно, — сказал Жан Лазар. И когда Батист вытянул шею, комиссар спросил: — Что вы там видите?

— Двор тюрьмы, господин комиссар, — уныло отвечал серийный душитель.

— Вы не заметили главного — там стоит гильотина, и она дожидается вас… С нетерпением!

— Ты все дуешься? — спросила Елизавета, не выдержав гнетущего молчания.

Савелий посмотрел на нее. Вот она, — прекрасная и опасная, как мифическая горгона. Достаточно встретиться с ее взглядом, чтобы превратиться в камень.

— А что я, по-твоему, должен делать? Ты бы хоть обмолвилась о своем втором… призвании.

Елизавета сдержанно пожала плечами:

— Так случилось. Не хотелось загружать тебя своими проблемами. Ты же знаешь, мы долго жили за границей. Для этого у нас были причины: мой папа работал во внешней разведке. Так что это у меня наследственное… А потом, все это я делала отчасти и для тебя, ты ведь хотел вернуться в Москву? А я могу представить все произошедшее в лучшем виде. Поверь, тебя не только простят, но еще и наградят! Слишком в этой игре высокие ставки.

— Ты меня удивляешь. У тебя есть какие-то чрезвычайные полномочия?

— А ты не подумал, милый, почему тебе так легко удалось бежать из тюрьмы? — хитро улыбнулась Елизавета. — Или ты посчитал, что это простое везение? Все не так просто. Мы помогаем французскому правительству, они помогают нам в кое-каких вопросах. Франция сейчас интересует многих, в том числе и Россию. Кого только здесь не встретишь — и революционеров, и шпионов! На нынешнем этапе Франция наш стратегический партнер. Германия наращивает военную мощь, и Англию с Францией это очень настораживает. Так что речь о твоем освобождении решалась на самом верху.

— Значит, эти люди, что проживают напротив нашего дома и постоянно следят за нами, твоя охрана? — поинтересовался Родионов.

— Скажем так, они наши друзья и сумели уберечь нас от очень больших неприятностей.

— Жаль, что ты не сказала мне всего этого раньше! — посетовал Савелий.

— Извини, милый, не могла!

Оказывается, он совсем ее не знал. Кто бы мог подумать!

Помолчав, он спросил:

— Ты не шутила, когда говорила, что хочешь переправить Янычара дипломатической почтой?

— Разве ты еще не понял, что я очень серьезная барышня? — отвечала Елизавета. Глаза ее при этом смеялись.

Невероятно, но страшная горгона может быть еще и смешливой.

Как оказалось, круг общения Елизаветы был чрезвычайно широк, — доверенных лиц она имела не только среди эмигрантов, но и среди французских журналистов. Через три дня Савелий держал в руках российский паспорт. Совсем новенький, пахнущий типографской краской, клеем и, конечно же, долгожданной родиной.

Перед отъездом к ним заходил все тот же молчаливый подобранный Виталий. Уже не таясь от Савелия, она спросила его:

— Куда вы поместили нашего друга?

— В ящик.

— Он, случаем, там не задохнется? — не высказала удивления Елизавета.

— Мы просверлили несколько дырочек, так что он может дышать.

— Какой кошмар! Все это время он находился там? — ужаснулась Лиза.

По губам Виталия скользнула снисходительная улыбка.

— Что вы, мадам! За кого вы нас принимаете? Мы прячем его туда только на ночь. Сейчас он находится в посольстве… в подвале. Но уже через два часа, — щелкнув крышкой часов, франт поправился, — точнее, через полтора часа он будет доставлен на вокзал. Ему сделают пару успокаивающих укольчиков, и он будет спать беспробудным сном.

— Это не опасно?

— Уверяю вас, Елизавета Юрьевна, это совершенно безвредно. Над ним поработали наши лекари в посольстве. Они клялись, что все будет в полном порядке. А потом, сами понимаете, какая неприятность будет, если он скончается! Мало того, что от трупа нужно избавиться… ведь как-никак портится, жара, осмелюсь заметить! А с этим делом предвидятся определенные трудности… Очень неудобно будет смотреть в глаза министру. Не уберегли-с!

— Да-да, конечно, — согласилась Елизавета. — Я полностью на вас полагаюсь.

— Вам пора выходить, Елизавета Юрьевна, экипаж вас ждет, — напомнил Виталий, направляясь к двери.

Парижский вокзал оказался не суетлив и в меру тих. Надрывались только носильщики, предлагавшие свои услуги. А уголок таможни и вовсе безмолвствовал. Лишь жиденький прерывистый ручеек струился через широко распахнутые двери. Два таможенника проверяли багаж, не очень утруждая себя досмотром больших грузов.

— А если все-таки надумают? — обеспокоенно спросил Мамай.

— Не должны, у нас дипломатический иммунитет, — покачала головой Елизавета, — таков порядок.

Мамай, пригнувшись, нес два больших чемодана. Чуть позади, толкая тележку с массивным ящиком, шел носильщик, жизнерадостно поглядывая вокруг. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять, — он надеялся на крупные чаевые. А следом, никуда не торопясь, шли Елизавета с Аристовым.

— Ваши паспорта, господа, — вежливо попросил офицер, когда они подошли к дипломатическому коридору. Забрав документы, он старательно разглядывал каждый лист, вдумчиво изучая печати. Насмотревшись, учтиво вернул. — Это ваш багаж? — спросил он, указав на ящик и чемоданы.

— Да, мсье, — мило улыбнулась Елизавета.

Заметив, как двое носильщиков, надрывая спины, сгрузили длинный ящик, скупо заметил:

— Что-то он у вас тяжеловат.

— Да… Там дипломатическая почта, а еще… кирпичи, — располагающе улыбнулась Елизавета. — Дело в том, что наш атташе большой оригинал, он коллекционирует кирпичи со всего света. У него уже собралась весьма большая коллекция.

Офицер расхохотался:

— А вы, мадемуазель, оказывается, большая шутница. По вас этого не скажешь.

В холл пушечным ядром, рассекая пространство, вкатился комиссар Лазар. Размахивая над головой бумагой, он закричал:

— Стойте, мсье, задержите багаж! У меня имеется предписание проверить его!

— Вы спятили! Это дипломатический багаж! — предупредил комиссара таможенник.

— Это распоряжение министра! — Комиссар Лазар тряхнул бумагой, обернувшись. За его спиной молчаливо стояли двое агентов — невозмутимые гранитные статуи. — В этом ящике должен находиться гражданин Франции, наш агент!

Офицер с интересом посмотрел на Лазара, но спорить больше не посмел. Взяв бумагу, он внимательно принялся изучать ее.

— Я несу ответственность, — угрюмо протянул он. — Знаете ли… Может случиться дипломатический скандал… Все-таки такое дело. — И, возвращая бумагу, добавил: — Очень сожалею, мадам, но ничего не могу поделать. В предписании сказано все в точности. Здесь написано, что разрешается вскрыть ваш багаж…

— Это произвол!

— …У вас свое начальство, а у меня свое.

— Я буду жаловаться! — холодно предупредила Елизавета.

— Откройте, пожалуйста, ящик, — вежливым, но непреклонным голосом попросил офицер.

— И вы думаете, что после всего того, что произошло, я буду стараться? Потрудитесь сами!

Елизавета достала из сумочки ключ. В тот момент, когда офицер хотел взять его, ее ладонь неожиданно разжалась, и связка, выскользнув, стукнулась о край ящика и, мелко позвякивая, отскочила в сторону.

— Вы очень неловки, мадам, — сдержанно укорил ее офицер и, наклонившись, поднял ключ. — Так, где тут скважина? Ага…

Дважды повернув ключ, он приподнял крышку.

— Я буду жаловаться, — холодно напомнила Елизавета. — Я вас предупреждала!

Лицо комиссара удивленно вытянулось.

На лице офицера отобразилась горечь. Ясно, что с этой стервозной бабой неприятности не заставят себя ждать.

— Кирпичи, хм… Не ожидал! Зачем вам тащить из Парижа кирпичи? — обескураженно поинтересовался офицер. Он выглядел в высшей степени смущенным. — У вас в России не хватает своих?

— Я же вам уже говорила, что наш атташе их коллекционирует.

— Хм, я вижу, что вы не лукавили, мадам. Оказывается, ваш атташе действительно очень большой оригинал. Впрочем, каких только чудаков не встретишь на свете, — заключил офицер, закрывая крышку. И, повернувшись к комиссару, угрюмо стоявшему рядом, спросил с укором: — Надеюсь, теперь вы удовлетворены, комиссар Лазар?

— Вполне, — равнодушно отозвался комиссар.

На лицах агентов появилось некое подобие улыбки. А может быть, просто показалось?

— Что ж, пойдемте отсюда, — скомандовал комиссар. — Теперь ждите неприятностей, господа, — кивнул он таможенникам.

В дверях комиссар столкнулся со странной процессией: два дюжих санитара заносили в зал человека на носилках. Зрелище, конечно, необычное, но порой на поездах путешествуют и таким вот образом. Смущал лишь облик лежащего на носилках, — человек был облачен в смирительную рубашку и вдобавок крепко привязан к носилкам. Лицо сплошь обмотано бинтами. Рассмотреть можно было лишь глаза — огромные, пучеглазые, словно у жабы.

Санитары уверенно направились в сторону дипломатического зала.

— Постойте! — крикнул комиссар Лазар и заторопился вдогонку. — Покажите мне этого человека, я хочу знать, кто он!

— Это сотрудник российского посольства, — подошла к нему Елизавета. — Он немного не в себе. На родине о нем позаботятся лучшие специалисты. Там он пройдет курс лечения, — сообщила Елизавета и, повернувшись к обескураженному офицеру, протянула документы: — Пожалуйста, господин офицер. Это его паспорт и заключение врачей. Я его сопровождаю… А это предписание, что его надо немедленно отправить на родину в связи с обострением болезни.

— Какого черта?! Обострение! — кипятился комиссар Лазар. — Это как раз тот человек, которого я ищу. Развяжите его немедленно! Я приказываю!

Офицер внимательно изучил документы и подчеркнуто вежливо протянул их Елизавете:

— Пожалуйста, все в порядке. Заносите!

Двое сопровождавших приняли из рук санитаров носилки и уверенно направились на перрон.

— Вы допускаете большую ошибку, — скрипнул зубами комиссар Лазар. — Сегодня же я доложу о вашем поведении министру.

Таможенный офицер лишь едко хмыкнул.

— А хоть самому президенту Франции!.. Послушайте, у меня и так из-за вас будут большие неприятности. В вашем предписании сказано, что вы можете осмотреть багаж мадемуазель Волковой, так? А сумасшедший, привязанный к носилкам, это, по-вашему, багаж?! Если вы не удалитесь отсюда, то я прикажу выпроводить вас силой! — повысил голос таможенный офицер.

— Вы делаете большую ошибку, — угрюмо повторил комиссар.

Офицер нарочито учтиво поинтересовался у Елизаветы:

— Где же вы разместите вашего э-э-э… больного сотрудника?

— Его купе находится рядом с моим. Мало ли что может произойти в дороге! Я должна быть рядом! — вздохнула Елизавета.

Тем временем носилки внесли в вагон. Потеснили застывшего в проеме проводника. Не очень заботясь об удобстве больного, перевернули носилки боком и внесли в купе.

Поезд дернулся, лязгнув колесами, и медленно, издав прощальный гудок, покатился по путям.

Елизавета вошла в купе. Присела за столик и, достав сигарету, закурила.

— Ну, что ты на меня так пялишься? Ты же ненормальный! Тебе должно быть все равно, курю я или нет. А я вот сижу и расслабляюсь, поглядываю в окно. Ладно, ладно, не сверкай глазами, больше не буду, — она потушила сигарету. — Как же они тебя связали, бедного!

Достав из сумочки перочинный нож, барышня чиркнула по веревкам на запястьях, еще дважды у голеней.

Отшвырнув обрывки веревок, Савелий присел и уже самостоятельно стал сматывать с лица бинты. Скомкав их, он зло швырнул бинты в угол.

— А тебе очень идет смирительная рубашка, — улыбнулась Елизавета. — Может быть, ты не будешь ее снимать до самой Москвы?

— Когда приедем в Москву, могу доставить тебе удовольствие и буду надевать ее каждый вечер вместо пижамы, — хмыкнул Савелий.

Елизавета прыснула.

— Я думал, что так и пролежу связанный по рукам и ногам, — признался Савелий. — В таком положении очень скверно думается. Так и в самом деле недалеко до помешательства. Я хотел спросить у тебя, а куда же делся Янычар?

Елизавета хитро улыбнулась:

— Не стоит о нем беспокоиться. Сейчас ему, конечно, не так хорошо, как нам… А если откровенно, в Петербург его доставят морем.

— Я даже не подозревал, что ты такая важная особа.

— Ты много о чем не подозревал.

Дверь купе была слегка приоткрыта, и Савелий увидел, как по коридору прошел Виталий. Они обменялись взглядами, и Виталий скрылся за дверью далекого купе.

— Что это за франт? — стараясь скрыть ревность, спросил Савелий.

— Забудь сразу же, что я тебе скажу: это Скрябин Виталий Юрьевич, — с заметным уважением, понизив голос, сказала Елизавета. — Этот человек один стоит целой армии. Даже удивительно, что он позволил тебе увидеть себя. — И, заметив, что Савелий нахмурился, подвинулась к нему ближе. — Но он тебе не соперник. Ему не до любовных приключений.

— Ты меня успокоила.

— Комиссар Лазар никогда не простит тебе, что ты с ним не попрощался.

Теперь пришла очередь Савелия хитро улыбаться:

— А вот здесь ты не права. Я оставил ему коротенькую записку, чтобы он не обижался. — Он окончательно скинул с себя смирительную рубашку. — Все! Теперь я развязан, а значит, готов для любви!

— Разве? А ты ничего не забыл?

— О чем это ты?

— Ты мне кое-что обещал, как только мы приедем в Москву. Для чего же я тогда старалась? — плутовато прищурилась Елизавета. — Если ты забыл, тогда я скажу сопровождающим, чтобы они связали тебя вновь и не развязывали до Москвы.

Савелий беспомощно поднял руки и шутливо произнес:

— Сдаюсь… Женюсь!

Мамай вошел в собор и, глянув под высокий потолок, стянул головной убор.

Аббат Мессиан удовлетворенно хмыкнул: хоть и нехристь, а в храм ступил смиренно, смахнув с темечка узорчатую тюбетейку. Мамай неторопливо поклонился и сказал, протягивая сверток:

— От господина Родионова.

Священник потянулся за протянутым свертком, но потом отдернул руку и кивнул Мамаю, приглашая его следовать за собой.

Они спустились в подвал, где пылала топка обогревательной системы собора.

— Положи здесь, — аббат показал на широкую скамью у стены.

Мамай положил сверток, молча поклонился и вышел.

Аббат прочитал молитву и развернул сверток. Все-таки картины были на удивление хороши. Жаль, что их придется уничтожить.

Раскрыв дверцу топки, он скомкал одну картину и швырнул ее в самый жар. Полотно скукожилось, и на нем ярко проступили магические символы. Через минуту они исчезли в пламени. Так же аббат расправился и со вторым полотном.

Мессиан довольно улыбнулся и, перекрестившись, пошел готовиться к воскресной проповеди.

Раздался негромкий стук в дверь.

— Входите! — разрешил комиссар Лазар. — Не заперто!

— Этот пакет просили передать вам лично в руки, господин комиссар, — положил посыльный на стол конверт.

— Откуда это? — насторожился Лазар.

— Его просил передать один господин. Сказал, что это очень важно.

Комиссар Лазар с недоумением взял конверт. Повертел его в руках. Неподписанный. Что бы это могло значить? Внутри он нащупал что-то плотное. Похоже на фотографию. Посмотрев на свет, Лазар надорвал краешек конверта и вытряхнул на стол его содержимое. На ворох бумаг упали фотография и записка.

Комиссар Лазар поднял фотографию. Вот это сюрприз! На фото был запечатлен улыбающийся Савелий Родионов. Развернув записку, комиссар принялся читать ее:

«Если вы читаете мое кратенькое письмецо, значит, я нахожусь очень далеко от вас. В безопасности! Вы даже представить себе не можете, господин Лазар, как я успел привыкнуть к вам за это время. Очень хотелось бы верить, что вы испытываете похожие чувства ко мне. Признаюсь, в Москве мне будет не хватать наших редких, но очень содержательных встреч. Жаль, что у меня нет на память вашей фотографии. Но зато я вам оставляю свою. Смотрите на меня, вспоминайте…

Да, кстати, если вам будет угодно, то можете сослать фотографию на каторгу или куда-нибудь в каменоломни. На худой конец, в вашей воле положить ее под нож гильотины. А я уж как-нибудь доживу свой век в России! Вот, собственно, и все…

С поклоном, ваш Савелий Родионов».