Перчатка

Как же хорошо лететь по чистой воде вдоль границы льдов! Нас сопровождают морские птицы, а на проплывающих мимо льдинах покачиваются спящие одиночные тюлени и небольшие группы пингвинов. Наконец-то мы можем сами решать, с какой скоростью плыть!

Мачты на всех трех шлюпках выдерживают морские ветры. Как только мы швартуемся около какого-нибудь айсберга, чтобы перекусить и позаботиться о ногах Холи, Чиппи Макниш карабкается с одной шлюпки на другую, осматривает все пристальным взглядом и ощупывает все крепления мачт, проверяя подвеску рангоута, ходкость руля, ход шпиля и так далее. Широко расставив ноги и ворча, Чиппи стоит в качающейся шлюпке, по меньшей мере двое всегда держат его за ноги и подхватывают под руки, как почтенного старца, когда он готовится сесть, а он тем временем неразборчиво бормочет: «Еще подержится». Плотник Макниш, наш шкипер и гений штурманского дела Уорсли и Сэр — вот те трое, в чьих руках наши жизни. Мы следим за их благополучием недреманным оком, и когда, прижавшись друг к другу, дрожим от холода и сырости и не можем заснуть, то все наши разговоры в палатках крутятся исключительно вокруг этой тройки и чудесного сочетания их способностей и умения.

Со времени убийства его кошки и ссоры с сэром Эрнестом на льдине Макниш совсем ушел в себя; он говорит только самое необходимое, если к нему обращаются с вопросами. Шеклтон следит за каждым из его приемов, пренебрегая субординацией, он постоянно благодарит Макниша за его поистине гениальные придумки, и все же отношения между ними безнадежно испорчены, так же как и отношения Шеклтона с разжалованным боцманом. Ничто не может поэтому скрыть тот факт, что экипаж «Эндьюранса» теперь совсем не тот, что раньше. Наша общая цель, выживание, расколола нас и сделала чужими. И даже если большинство этого не замечает, Шеклтон тратит немало сил и терпения, чтобы поддерживать в нас нормальное расположение духа.

И четвертую апрельскую ночь после оставления лагеря мы проводим в шлюпках: за сорок морских миль до желанных островов мы видим в море лишь отдельные полузатопленные льдины, тот самый айсберг, к которому мы пришвартовались, показался Крину и Уайлду, которые его самым тщательным образом обследовали, не слишком надежным убежищем.

С наступлением темноты температура понижается до двадцати градусов ниже нуля. О сне думать не приходится. Шлюпки связаны между собой и пришвартованы к ледяной стене айсберга. Дождь сменяется снегом и градом, потом снег с дождем и град идут одновременно; мимо нас проплывают еще айсберги, за ними возникает череда волн, которые накатываются на наши шлюпки, вода заливает их, не спасают ни парусина, ни брезент. Мы промокаем до костей.

Вместо бедного Холнесса Шеклтон переводит к нам в «Стэнкомб Уиллз» совершенно запуганного и вымотанного Хау. Он, Бэйквелл и я неподвижно лежим, скорчившись и прижавшись друг к другу, под несколькими слоями брезента и парусины и не двигаемся, стараясь сохранить как можно больше тепла от наших тел. Я плотно обнимаю Бэйки; между нами на голом дне шлюпки скорчился Хау, которого мы согреваем и час за часом шепотом утешаем, пока его не одолевают холод, голод, усталость и ужасная бессонница. Весь дрожа, Хау погружается в обморочную дремоту.

Сначала Крин каждый час спрашивает, живы ли мы еще.

— Да! — отвечает кто-нибудь, и мы прислушиваемся, раздастся ли снова бас Тома Крина.

— Отлично! — кричит он немного погодя.

Я спрашиваю Крина, жив ли Винсент, с которым он прячется от холода.

— Не беспокойся обо мне, Блэкборо, — вскоре приходит ответ.

Во второй половине ночи мы замолкаем, даже капитаны шлюпок перестают окликать нас. До меня доносятся лишь шорох дождя и снега и грохот прибоя. Я сижу неподвижно как во сне целую вечность, прижимаюсь к другу, и его дрожь передается мне.

Я не хочу закрывать глаза. Дурной сон, который меня ожидает, — это бездна, она завывает моим голосом. Горячая голова Хау, зажатая между моими бедрами, обжигает мне кожу. Но отстранять ее я тоже не хочу. Но даже если и захотел бы, то не смог. Я не могу пошевелить и пальцем.

Рот Бэйки рядом с моим ухом. Он храпит, потом я понимаю, что это просто его тяжелое дыхание. Оно почти не отличается от негромкого воя ветра.

Лишь однажды мне кажется, что я различаю какие-то слова.

— Рыба! — тихо шепчет Бэйки. Ему что-то снится? Или это все же завывает ветер?

Рыба! Да, мелькает у меня в мозгу, надо вынуть рыбку Эннид. Когда же еще, если не сейчас?

Прочти ее послание, и останется только мужество, а отчаяние уйдет.

Я представляю себе, как я лезу за рыбкой. Пальцами, на которых исчезли все царапины и волдыри. Мгновенно открываю карман, и вот уже рыбка у меня в руках. На покрытое яркой краской дерево падает свет. Сердце выскакивает у меня из груди, когда я открываю крышку. В брюшке рыбки лежит не записка, а красная книжечка. По крошечной копии конторской книги мистера Малдуна я понимаю, что мне снится кошмарный сон. Но все же я ясно вижу семь страниц — больше книжечка не вместила — и читаю:

Утром над морем повис такой густой туман, что с носа «Кэрда» я не могу разглядеть лица людей. В тишине разносятся лишь тихие стоны Холи. Том Крин ощупывает Хау в поисках обморожений, потом садится позади него и заворачивает матроса в свою куртку. В их взглядах, во взгляде Винсента, во взгляде Бэйквелла — во взглядах всех я вижу, что они пережили такой же кошмар, как и я.

Шеклтон велел произвести перекличку. Он обхватил рукой мачту на «Джеймсе Кэрде» и внимательно слушает каждое имя.

И все мы, морщась от боли, кричим или хрипим свои имена.

Мы сами удивляемся, что еще до сих пор живы.

Мы плывем сквозь снег и туман, все в пятнах от обморожений, с воспалениями на губах и деснах, смертельно уставшие и мучимые страхом, что пропустим сушу. Во второй половине дня на короткое время погода улучшилась. Уорсли тут же кладет «Дадли Докера» в дрейф и направляет секстант на солнце. Тянутся ужасные минуты, в которые никто из находящихся в покачивающихся на легких волнах шлюпках не осмеливается произнести ни слова. Капитан также молча повторяет свои вычисления. А затем поворачивается к Сэру, и лица обоих светлеют.

Мы по-прежнему придерживаемся правильного курса, лишь сорок миль отделяют нас от острова Элефант. Если сохраним скорость, то достигнем острова с наступлением темноты. Никто не выражает радости. Мы переглядываемся, и некоторые смотрят на небо. Оно закрыто облаками. Врачи пытаются привести в чувство Холи.

— Земля, Холнесс! Через несколько часов будем на месте! Холнесс!

Маклин держит его лицо в руках, вскоре тот отвечает.

— Да, — говорит он слабым голосом. — Земля, есть. Понятно.

Мы сделали ошибку, захватив с собой в шлюпки слишком мало льда из боязни перегрузки, и теперь расплачиваемся

за это в полной мере, испытывая ужасную, невыносимую жажду. На некоторое время мы находим, как облегчить наше положение — высасывая кровь из кусков тюленьего мяса, которые оттаиваем, засунув под одежду; но из-за того, что мясо соленое, немного погодя жажда и боль во рту усиливаются вдвойне. Когда Маккарти в «Докере» и Маклеод в «Кэрде» один за другим срываются на крик и требуют воды, Шеклтон приказывает выдавать сырое мясо только во время приема пищи или когда жажда угрожает повлиять на рассудок человека. Маккарти и Маклеод получают каждый по куску, и их руки и рты сразу становятся красными от крови. Они смотрят на море отсутствующим взглядом, а в это время весь оставшийся провиант перегружается в самую маленькую шлюпку, то есть нашу. После этого она становится тяжелее, и ее берет на буксир «Кэрд».

Ранним вечером свежий ветер разогнал сплошной облачный покров. В разрывах между облаками под розовым небосводом мы видим семь покрытых снегом и льдом вершин. Они не оставляют сомнений — перед нами лежит остров Элефант. Навстречу нам летит стая буревестников, чтобы хорошенько нас рассмотреть. Роскошные птицы устремляются вниз, пролетают на уровне глаз мимо шлюпок и взмывают ввысь, планируя на шквалистом ветру, который уносит их в темноту. Нашим шлюпкам с трудом удается бороться с ветром, дувшим с суши, который так умело используют птицы. Черные очертания острова становятся все ближе. Однако в бушующих волнах, бьющихся о рифы, шлюпки тем беспомощнее, чем ближе мы подходим к острову.

С наступлением темноты опять начинается сильный дождь со снегом. Уорсли и Шеклтон, каждый громко крича со своей шлюпки, советуются. Наконец шкипер получает разрешение плыть вперед на «Дадли Докере» и поискать место для высадки. На носу «Кэрда» Шеклтон направляет луч света от лампы компаса на парус, чтобы дать Уорсли возможность ориентироваться. Некоторое время мы видим свет на «Докере», сквозь пургу и гребни волн мелькает освещенный парус, много раз скрываясь за скалами и утесами острова. Но потом световое пятно исчезает. Шеклтон еще долго стоит у мачты и всматривается в снежную завесу. Свет больше не появляется. Но едва Шеклтон отворачивается и пролезает к корме, как Гринстрит кричит, что Уайлд потерял сознание у руля.

На «Кэрде» убирают паруса. Тем самым нарушен контакт со шлюпкой Уорсли. Однако вытащить замерзшего до бессознательного состояния Уайлда из-за румпеля и перенести в середину люди на «Кэрде» могут, только когда шлюпка не движется. Мы с Бэйквеллом стоим на онемевших ногах у мачты и высматриваем нашу флагманскую шлюпку. Несколько человек делают Уайлду массаж, растирая его тело до тех пор, пока не удается согнуть сведенные судорогой конечности.

Он приходит в себя. Рядом с ним полулежит Холнесс, глядя в темноту большими глазами. Уайлд застонал, Холи тоже, а потом заплакал.

— Человек просидел у руля двенадцать часов, — говорит нам Том Крин. Кажется, он забыл, что то же самое можно сказать и о нем.

— Мистер Бэйквелл! — кричит он. — Отвяжите буксирный трос. Мы пойдем вдоль борта.

— Вдоль борта, есть.

Уайлд вытянувшись лежит в шлюпке и моргает из-под капюшона. Его непромокаемый костюм из барберри сверкает от приставших льдинок. Он поворачивает голову и смотрит на нас пятерых в «Стэнкомбе Уиллзе». Узнав Крина, он хочет встать.

Шеклтон удерживает его:

— Ты, черт тебя побери, будешь лежать до тех пор, пока я не разрешу тебе встать!

— Хватит говорить ерунду! — зло говорит Уайлд и садится. — У меня все в порядке. Нам нужно плыть дальше.

Его голос звучит хрипло, из-за опухшего языка он говорит очень медленно.

Шеклтон зол не меньше его:

— Покажи мне руки!

Уайлд отказывается; вместо этого он опять смотрит на Крина, как будто не может понять, как Крину удается сидеть в шлюпке.

— Твои руки. Покажи мне их, упрямый козел!

Крин кивает.

— Покажите ему руки, мистер Уайлд, — говорит он спокойно.

Шлюпки захлестывает волна, мы в тысячный раз промокаем насквозь. Когда вода сходит, Шеклтон освещает фонарем поднятые вверх руки Уайлда. Рукавица уцелела только на одной руке, другая — голая. Она стала красно-синего цвета, покрылась волдырями и наростами и больше похожа на культю, чем на руку.

Шеклтон снимает рукавицу и молча протягивает Уайлду.

Тот отказывается.

— Возьмите ее, Фрэнк! — раздается сразу несколько голосов.

И Шеклтон:

— Возьми, Фрэнк, или ты хочешь лишиться руки?

— Я ее не возьму, — заявляет Уайлд. — Свою я потерял, и за то, что я такой тупой, должен расплачиваться кто-то другой? Это даже не обсуждается. Забирай свою перчатку, Эрнест, а я возвращаюсь к рулю. Я чувствую себя хорошо.

Он хочет встать. Шеклтон удерживает его за плечи:

— Ради бога, садись за руль. Но без перчатки ты не пойдешь. Выбирай: либо ты ее надеваешь, либо я ее выброшу в море.

Лунный свет падает на волны, сквозь которые пробираются две наши шлюпки. Когда туман немного рассеивается, а порывы снега с дождем стихают, становится так светло, что мы различаем на черных склонах, мимо которых плывем, отдельные утесы. Я перегибаюсь через релинг и подставляю лицо ветру и клочьям тумана. «Джеймс Кэрд» продолжает свое рискованное плавание и тащит нашу лодчонку за собой все ближе к острову. Голубовато-черные громады тянутся острыми клиньями до самых волн. Я приподнимаюсь выше и тщетно пытаюсь увидеть вершины. Темные узкие изломанные долины и гроты появляются, проплывают мимо и исчезают позади в темноте. Ледниковые ручьи и водопады, беззвучные и окутанные белой пылью, я вижу так отчетливо, что мне кажется, будто я ощущаю их прохладу на лице. При этом я понимаю, что соленая морская пена поглощает любой ветерок, дующий с острова.

Несколько ночных часов мы плывем вдоль северного побережья острова. У руля «Кэрда» снова сидит Фрэнк Уайлд. У руля «Стэнкомба Уиллза» по-прежнему Том Крин. Он вполголоса напевает что-то. Его язык такой же распухший, как и мой, и волны заливают его точно так же, как и меня. Соль разъедает остатки кожи у нас на лицах, а наши губы такие же толстые и черные, как конские улитки в мокрой траве. Крин напевает. Он — кумир моего брата. Дэфидд говорил, что, глядя на Тома Крина, я должен представлять себе Сетанту, кельтского Ахилла, который случайно убил пса у Куланна и в порыве раскаяния предложил Куланну, что впредь будет его псом. Получив имя Кухулин, пес Куланна, стал величайшим героем и даже участвовал в честном бою с рыцарями Круглого стола.

Правда, говорил Дэфидд, ожидать от англичанина честной борьбы — это уж слишком.

Именно Крин обнаружил шлюпку Уорсли. Он хватает меня за плечи и показывает, где он ее видит. Едва различимый в пене прибоя и тумане перед крутым склоном, в нашу сторону обращен слабый столбик света.

— Шкипер! — хрипит Крин. — На нос! Идите сообщите об этом, Мерс. Но держитесь покрепче, понятно? Кивните, если вы меня поняли!

Я киваю. Обвязав вокруг груди страховочный канат, я опускаюсь на дно и ползу под банками в сторону носа. Там я поднимаюсь, и ветер сразу срывает капюшон у меня с головы. Я едва могу дышать. На корме «Кэрда» я вижу силуэт Фрэнка Уайлда, мне кажется, что он сам держит буксирный трос, на другом конце которого тащится наша шлюпка. Над самой его головой ветер крутит во все стороны гик и наполняет парус.

Я понимаю, что у меня хватит сил лишь на один-единственный крик.

Но что кричать? Я должен одновременно привлечь внимание к себе и к найденной шлюпке; она находится в миле от темно-серого глетчера и держит курс туда, где туман особенно густ и может поглотить ее раньше, чем ее увидит кто-нибудь с «Кэрда».

Я срываю перчатку с левой руки и изо всех сил ору:

— Хей-хо!

В этот момент, когда Фрэнк Уайлд встает из-за румпеля и широко открывает глаза, я поднимаю руку без перчатки и показываю: по левому борту, внимание!

В затихающем прибое около ровного ледяного склона плывет «Дадли Докер». Его парус еле-еле залатан, в корпусе пробоина. Люди Уорсли уже несколько часов непрерывно вычерпывают воду. Лишь Гринстрит и Орд-Лис неподвижно сидят на обледеневшем носу, прислонившись друг к другу, и смотрят на нас. Орд-Лис засунул ногу Гринстрита себе под пуловер и сохраняет ее от обморожения.

У шкипера есть еще новости. На северо-восточной оконечности острова Элефант они видели площадку, пригодную для высадки. Она представляет собой узкую каменистую полоску берега у подножия неприступного склона, унылое и открытое всем ветрам место. Но, несмотря на все это, там можно попытаться высадиться.

— Мы должны попробовать, сэр! — переводит Читхэм хрип Уорсли. — Сэр, что вы об этом думаете?

Шеклтон глядит на затянутое туманом море на востоке. Начинается новый день, четыреста сорок пятые сутки нашего принудительного пребывания в море Уэдделла. Затем кивает — он согласен.

Капитан Уорсли получает приказ снова плыть вперед, но обязательно оставаться в пределах видимости. Держась совсем рядом со сползающими в море ледниками, три шлюпки движутся на север. Наступило утро, температура минус десять, идет густой снег пушистыми хлопьями. С моря один за другим проносятся шквалы. От них становится еще холоднее, ветер настолько усиливается, что на «Кэрде» в нескольких местах рвется парус, и нам приходится искать укрытия в ледниковой бухте. В ней покачиваются куски пресного льда. Мы несколько часов перекатываем их в воспаленных ртах от ранки к ранке, наслаждаясь этим нежданным спасением от жажды.

Берег, на который мы хотим высадиться, от прибоя прикрывает гряда рифов. Сэр принимает решение: первой по узкому проходу между рифами должна пройти наша шлюпка и произвести в бухте замеры глубины. «Стэнкомб Уиллз» освободили от буксирного троса. Придется снова грести. Мы подходим к «Кэрду» и берем на борт Шеклтона.

Рифы остаются позади, мы попадаем в бухту. Между скалами мы слышим лишь эхо от завывания штормового ветра и грохота прибоя. Оно то усиливается, то слабеет почти так же быстро, как при работе на веслах пульсирует кровь у меня в ладонях.

Произведенные Крином замеры показывают, что глубина бухты позволяет войти в нее и двум большим шлюпкам, о чем мы и сообщаем Уайлду и Уорсли с помощью штормового фонаря. Шлюпки медленно входят в бухту, подтягиваются к нам, и все вместе мы медленно скользим к берегу по неожиданно ставшей спокойной воде.

Все молчат. Лишь Шеклтон время от времени негромко говорит курс. Когда под килем «Уиллза» раздается скрежет черной гальки, он решает, кто должен стать первым человеком, чья нога ступит на остров Элефант. Он кричит в сторону «Кэрда»:

— Джентльмены! Перенесите на этот берег мистера Холнесса!