Флоря Александр Владимирович

РУССКАЯ СТИЛИСТИКА

КУРС ЛЕКЦИЙ

ЧАСТЬ 1.

ФОНЕТИКА. ГРАФИКА. ОРФОГРАФИЯ. ПУНКТУАЦИЯ.

ВВЕДЕНИЕ

Нефилологическое понятие о стиле

Стилистика - филологическая наука, и даже узловой пункт филологии, потому что здесь сходятся данные всех дисциплин, образующих эту специальность.

Но в жизни мы употребляем слово "стиль" расширительно, и не всегда в связи с искусством. "Понятие "стиль" все больше заполняет нашу аудиовизуальную обыденность, повседневность. "Стильная мебель", "стильный прикид", "стильная тусовка" - распространеннейшие современные рекламные клише. Смысл содержащегося в них призыва прозрачен: не отставайте, поспевайте за стилем, нельзя не быть в курсе" (Козлова 2000: 272). Существуют стили мебели (напр., английский чиппендейл), архитектуры и бытовой обстановки, жизненного уклада в целом, включая культуру (немецкий и австрийский бидермайер), одежды и т.п. В этом случае стиль синонимичен моде, а мы чаще говорим о стильности, т.е. о чем-то, похожем на стиль, но не являющемся им на самом деле. Стильное - это значит: общее, пусть даже не для всех, а для какой-то социальной группы. Знаменитые "стиляги", несмотря на все свое фрондерство, были именно стильны, т.е. похожи друг на друга внутри своей субкультуры. Зато герой романа Ю.О. Домбровского "Факультет ненужных вещей" художник Калмыков, современник стиляг, не был одним из них, потому что придерживался собственного стиля:

Калмыков сам конструировал свои одеяния и следил, чтобы они были совершенно ни на что не похожи. У него на этот счет была своя теория: "Вы представьте себе, - объяснял он, - из глубин вселенной смотрят миллионы глаз, и что они видят? Ползет и ползет по земле какая-то серая масса, и вдруг как выстрел - яркое красочное пятно! Это я вышел на улицу".

Комментарии здесь излишни.

Но у слова "стиль" есть и более высокий смысл, выраженный афоризмом Ж. Бюффона "Стиль - это человек". Существует стиль мышления, стиль поведения и, наконец, стиль жизни. И стиль этот влияет на то, как человек говорит и пишет. Стиль - это личность, и, пожалуй, не в метафорическом смысле. Итальянский поэт Эудженио Монтале, проживший очень достойную жизнь, сказал: "Я думаю, что добрый стиль придет к нам от добрых нравов", а Т. Манн писал о Ф. Кафке: "Он был мечтатель, сновидец, и его творения по своему характеру, по замыслу и воплощению - часто совершеннейшие сны (...) Но наполнены они разумной - пусть ироничной, даже гротеской, но - разумной, отчаянно разумной, всеми силами стремящейся к Доброму, Правильному, Богоугодному добропорядочностью, проявляющейся уже в добросовестно-деловитом, странно подробном, корректном и ясном стиле изложения". Для подлинно великих писателей эстетика - это уже этика и наоборот.

И, конечно, наоборот. Напр., жизнь А. Швейцера напоминает хорошо написанную книгу, но он и сам написал такую книгу - свою автобиографию, фрагменты из которой хотелось бы привести.

1. То обстоятельство, что (...) эксперты-медики, вопреки элементарнейшим с точки зрения квалифицированного психиатра, усомнились в здравости ума Иисуса. Можно объяснить только тем, что они были недостаточно знакомы с исторической стороной вопроса. Они не только упустили из вида, что мир идей, в котором жил Иисус, можно объяснить исходя из позднеиудейского мировоззрения, - они также не смогли отделить исторически достоверные сведения об Иисусе от недостоверных. Вместо того, чтобы придерживаться двух древнейших источников, Марка и Матфея, они собрали в одну кучу все, что есть во всех четырех Евангелиях, и, нарисовав портрет некой вымышленной личности, сделали заключение о наличии патологии. Не случайно главные аргументы за то, что Иисус страдал умственным расстройством, взяты из Евангелия от Иоанна. Реальный Иисус убежден в своем мессианском предназначении потому, что Его мощная этическая личность не могла осознать себя как-либо иначе в рамках господствующих в то время религиозных идей.

2. Нужно (...) помнить, что на органе времен Баха невозможно было играть в любом желаемом темпе. Клавиши двигались так туго, и их нужно было отжимать так глубоко, что хорошее moderato само по себе было уже достижением. Следовательно, Бах должен был задумывать свои прелюдии и фуги в настолько умеренном темпе, чтобы их можно было исполнять на имевшихся в его распоряжении органах. Поэтому и мы должны твердо помнить это обстоятельство и играть в темпе, соответствующем замыслу композитора.

3. Из болезней, с которыми мне приходилось иметь дело, главными были малярия, проказа, сонная болезнь, дизентерия, фрамбезия и гнойные язвы, но я был удивлен, обнаружив, как часто встречаются здесь пневмония и сердечные заболевания. Хирургического лечения требовали, главным образом, грыжа и элефантиазис (слоновая болезнь) (...) Первобытным пациентам врач должен говорить всю правду, ничего не скрывая. Они хотят знать ее и могут ее перенести, так как смерть представляется им чем-то вполне естественным. Они не боятся ее и встречают спокойно.

4. Обычно я просил посылать ко мне пожилых женщин, чтобы, насколько возможно, облегчить им этот получасовой экзамен. Однажды, экзаменуя одну почтенную матрону, я спросил ее, был ли Господь Иисус богатым или бедным. Она ответила: "Что за глупый вопрос! Если Бог, Великий Вождь, был его отцом, конечно же, он не мог быть бедным". И на другие вопросы она отвечала с такой быстротой и находчивостью, как будто родилась не в Африке, а в Ханаане. Однако хорошая оценка, поставленная профессором теологии, не помогла ей избежать переэкзаменовки. Туземный проповедник ее района отнесся к ней более строго, так как она недостаточно регулярно посещала занятия.

5. Погруженный в размышления, я сидел на палубе баржи, тщетно стараясь найти элементарную и универсальную концепцию этики, которой я не нашел ни в одной философии (...) К концу третьего дня, в тот момент, когда на закате солнца мы проходили мимо стада гиппопотамов, в моем мозгу непредвиденно, без всякой связи с предшествующими мыслями вдруг вспыхнули слова: "Благоговение перед жизнью". Железная дверь поддалась, я увидел дорогу в непроходимой чаще.

Автобиография А. Швейцера запечатлела богатство и напряженность его интеллектуальной, духовной жизни, в тексте это отражено. Жизнь и размышление здесь пребывают в единстве. Сюжетность и медитативность плавно и естественно чередуются, перетекают друг в друга. Трудно поверить, что все эти отрывки относятся к одному и тому же человеку. В этих фрагментах представлен Швейцер - герменевт, теолог, психолог, врач, музыкант, миссионер и моралист. За этими отрывками, представляющими различные ипостаси автора, стоит его мощная, благородная личность. Она воплощается в единстве стиля и интонации. В последней мы различаем оттенки: докторальность, повествовательность, юмор, поэтичность, - но это именно оттенки, нюансы. Автор их не педалирует, его тон спокоен, умерен, стиль скромен и лаконичен. Энциклопедическая образованность Швейцера проявляется не в изобилии терминов - их мало, - а в самой структуре мышления. Он хорошо разбирается во всем, о чем пишет (от грыжи до универсальной этической концепции), мыслит ясно, конкретно, предметно, логично и умеет об этом понятно говорить. Терминология у него дозированна, уместна и доступна, непонятные слова Швейцер объясняет. В построении текста преобладают цепевидность, причинно-следственные связи. Это язык ученого, рационалиста, проповедника. Швейцера интересует всё - отсюда точность, обилие деталей, искреннее внимание к действительности, доброе и уважительное отношение к людям из "другого мира", стремление их понять. И от самых бытовых, прозаических, даже натуралистических вещей автор легко переходит к самым возвышенным. Его кредо - "Благоговение перед жизнью" - идеально воплощается в таком элегантном, целомудренном, благородно простом и умном стиле.

Филологическое понятие о стиле

Происхождение слова стиль общеизвестно: это слегка видоизмененное греческое название палочки для письма на восковых дощечках (церах) заостренной с одного конца и тупой с другого. "Стиль" рекомендовалось чаще поворачивать, чтобы стирать написанное и таким образом улучшать текст. В русском языке до сих пор употребляется слово "стило"* - ироническое наименование орудия для письма: карандаша, авторучки, фломастера и т.п.

"Стиль" уже как термин, в более привычном, филологическом, понимании "речевая манера" - встречается в нашем языке с XVII в., возможно, как заимствование из польского - "штиль". М.В. Ломоносов употреблял эту форму видимо, под влиянием немецкого языка. Была известна также латинизированная форма - "стилус" (подробнее об этом см.: Вомперский 1965).

В общем виде стиль можно определить так: "исторически сложившаяся разновидность употребления языка, отличающаяся от других подобных разновидностей особенностями состава языковых единиц и особенностями их организации в единое смысловое и композиционное целое (текст)" (Горшков 2000: 27).

Конкретные значения термина "стиль" разнообразны (см.: Лосев 1993). Во-первых, (повторяем) этим словом принято называть разновидность языка, закрепленную традицией в данном обществе за одной из наиболее общих сфер социальной жизни, т.е. то, что обычно называется стилем языка нейтральным, книжным или разговорным. Однако мы не будем употреблять словосочетание "стиль языка", потому что это часто приводит к путанице понятий, смешению "стилей языка" (напр., книжного и разговорного) с функциональными стилями (высоким и просторечным). Мы будем говорить не "стили языка", а "типы речи" - нейтральный, книжный, разговорный. В их состав входят разнообразные функциональные стили, напр., просторечный стиль включается в сферу разговорной речи.

Впрочем, реальное соотношение этих понятий сложнее (см.: Степанов 1965: 218-247). В частности, разговорная речь не может рассматриваться просто как часть языка, более широкая, чем просторечие, и потому включающая его в себя. М.В. Панов и Е.А. Земская вообще рассматривают просто непринужденную разговорную речь как особую систему, не совпадающую с литературным языком (см., в частности: Русская разговорная речь 1983). Есть и более специализированное понимание разговорной речи, которая в сфере своего употребления не пересекается с просторечием. Разговорность в этом смысле трактуется как совокупность возникающих в непринужденном общении незначительных, не противоречащих системе языка, отступлений от ее стандартов, традиционных норм. Просторечие же - это безграмотная или вульгарная речь, находящаяся за пределами системной языковой нормы. Напр., горячее кофе или напиться кофию - это хоть и не нормативные, зато грамматичные варианты, лучше соответствующие системе русского литературного языка, чем несклоняемое слово кофе мужского рода (срав. с какао среднего рода), но кохвий - грубое просторечие, потому что ко времени заимствования слова кофе спиранты /ф - ф'/ входили в фонетическую систему русского языка уже как минимум 300 лет и не было никакой необходимости в их субституции (замене для адаптации к языку) через хв. Итак, первое традиционное значение слова "стиль" нами учитываться не будет.

Во-вторых, существуют функциональные стили. Им как раз и можно дать определение, которое дается упомянутым выше "стилям языка": разновидности национального языка, в которых язык выступает в социально-значимой сфере человеческого общения. Только семантический объем понятия "функциональный стиль" значительно уже. В книжную речь входят четыре функциональных стиля научный, официально-деловой, публицистический и высокий. Разговорная речь, как уже было сказано, включает в себя просторечный стиль. Для нейтральной речи в работах по стилистике функционально-стилистическое соответствие обычно отсутствует, и это логично: нейтральная речь включается в любой стиль, но трудно представить себе сферу, в которой она представлена в чистом виде. Однако такая сфера - хотя бы теоретически - существует: это речь дикторов радио и телевидения. Современные радио и телевидение далеки от этого стандарта, дикторы, пренебрегая элементарными профессиональными требованиями, позволяют себе откровенное выражение собственной позиции, но в идеале именно в данной области социальных коммуникаций нейтральная речь может выступать как функциональный стиль.

В-третьих, стиль - это общепринятая манера (дискурс) реализации речевого жанра - напр., стиль передовой или научной статьи, стиль дружеского или открытого письма, стиль указа и др. Напр., в автореферате диссертации выделяются актуальность, цели, задачи исследования, методика, гипотеза и т.д. В диссертации необходимо раскрытие логики рассуждений, в автореферате - нет, т.к. это не научный, а научно-деловой документ.

В-четвертых, стиль - это языковая парадигма эпохи. Напр., для первой половины XIX в. типичны: конкуренция русских и старославянских элементов (молодой - младой, ночь - нощь), кратких и полных произносительных вариантов (съединить - соединить, над мной - надо мной, полн - полон), е и ё (челн - чёлн), неокончательное адаптирование иноязычных слов (лавиринф, феатр, Омир, элей, Гишпания, аристокрация, кошемар, сивилизация и др.) (см.: Булаховский 1954).

В-пятых, стиль - это индивидуальная манера человека. Так, для лермонтовского стиля (идиостиля) типичны категоричные отрицания, слова с семантикой горения (пламя, огонь, пылкий, гореть и т.д.), оксюморонность, вообще - антиномичность, интеллектуализм и др. (см.: Чичерин 1977: Гл. 5). Для индивидуальной стилистики релевантна (существенна) речь любого человека, а не только литератора.

Кроме того, существуют и более частные понимания стиля. Можно говорить о стиле не писателя, а его последователей или, чаще, эпигонов - напр., "байронизм" - это не индивидуальная манера Байрона, а разновидность романтизма (см.: Сакулин 1990: 135); "достоевщина" - доведение деструктивных черт творчества Достоевского до предела и абсурда (типичная "достоевщина" - это скорее Ремизов и Арцыбашев, чем Достоевский).

Другие частные трактовки стиля дает А.Ф. Лосев. В трактате "Диалектика художественной формы" (см.: Лосев 1995: 150-151) он выдвигает критерии для их выделения:

а) материально-природный - напр., "фортепианный стиль" симфоний Р. Шумана (здесь было бы уместнее сказать о манере, т.е. о "выделении особенной формы за счет общей" - см.: Шеллинг 1966: 179);

б) психологически-настроительный - таковы "ноктюрный" или "колыбельный" стили в музыке (можно сказать: "нежный", "трепетный" и т.п.), а также стили "экстатический", "созерцательный", "деятельный", "вялый", "скорбный" и т.д. (предпочтительнее было бы назвать это не стилем, а тоном);

в) идеологический - напр., религиозное, национальное искусство и др.

Кроме того, со стилями часто отождествляют художественные методы (классицизм), направления и течения (сентиментализм, символизм), школы ("натуральная школа", "озерная школа"). Различие между методом и стилем Л.И. Тимофеев определяет так: "Стиль - это и есть частное, конкретное проявление метода. Метод можно сравнить с компасом: он определяет основное направление. В котором развивается творчество писателя (или ряда их), но уже и рельеф пути, по которому движется художник, и то, в какой мере он по нему продвинулся, и т.п. - это дело индивидуальной реализации метода в творчестве художника" (Тимофеев 1976: 109). Но какие бы термины мы ни употребляли, все эти устойчивые системы ("субъязыки" литературы) входят в компетенцию стилистики, потому что стилистика - это "лингвистика субъязыков" (см.: Скребнев 1985).

Мы не ошибемся, если будем понимать под стилем всё яркое и необычное в языке писателя, даже просто человека, если будем стремиться сквозь язык разглядеть личность в ее своеобразии. Но не следует забывать и о противоположной стороне этого явления - стилизации: "(...) стилизовать значит деформировать реальное, дереализовать. Стилизация предполагает дегуманизацию. И наоборот, нет иного способа дегуманизации, чем стилизация" (Ортега-и-Гассет 1991: 237). Испанский философ, автор знаменитого трактата "Дегуманизация искусства", пишет, по-видимому, о "партийно" понимаемой стилизации, когда человека принуждают придерживаться господствующих эстетических канонов - классицизма, реализма и т.п. - и отказываться от собственной личности (вспомним хотя бы историю с корнелевским "Сидом", осужденным французской Академией).

Однако писатель может быть заложником и собственного стиля, т.е. своей бесконечно тиражируемого "имиджа" - об этом, напр., часто говорит в своих стихах Игорь-Северянин:

Он тем хорош, что он совсем не то,

Что думает о нем толпа пустая,

Стихов принципиально не читая,

Раз нет в них ананасов и авто.

Фокстрот, кинематограф и лото

Вот, вот куда людская мчится стая!

А между тем душа его простая,

Как день весны. Но это знает кто?

Благословляя мир, проклятье войнам

Он шлет в стихе, признания достойном,

Слегка скорбя, подчас слегка шутя

Над всею первенствующей планетой...

Он - в каждой песне, им от сердца спетой,

Иронизирующее дитя.

Итак, стиль не всегда бывает выражением личности писателя и может, напротив, искажать представление об этой личности.

Наконец, стиль - это не обязательно совокупность приемов, ярких особенностей. Иногда стиль выражается в их отсутствии, в простоте, безыскусности языка:

Гимнастерка

Солдат оставил тишине

Жену и малого ребенка

И отличился на войне...

Как известила похоронка.

Зачем напрасные слова

И утешение пустое?

Она вдова, она вдова...

Отдайте женщине земное!

И командиры на войне

Такие письма получали:

"Хоть что-нибудь верните мне"...

И гимнастерку ей прислали.

Она вдыхала дым живой,

К угрюмым складкам прижималась,

Она опять была женой,

Как часто это повторялось!

Годами снился этот дым,

Она дышала этим дымом

И ядовитым, и родным,

Уже почти неуловимым.

... Хозяйка новая вошла,

Пока старуха вспоминала,

Углы от пыли обмела

И - гимнастерку постирала.

Ю.П. Кузнецов

Это стихотворение стилистически очень умеренно, почти нейтрально. Излагаются в основном события. Откровенных, явных приемов почти нет наиболее выразительны эпитет живой (дым) и совмещение двух смыслов в слове дышала: Она дышала этим дымом, т.е. вдыхала его и жила им. Однако в этом "простом" тексте создается высокая концентрация смысла, который трудно сформулировать определенно и однозначно. Возможно, речь идет о невольной жестокости людей друг к другу "из добрых побуждений": не из черствости, а по легкомыслию или просто по незнанию мы отнимаем у человека то, чем он живет, и убиваем его. И конечно, это аллегория смены поколений: на смену старикам приходят молодые люди, не знающие войны, равнодушные к памяти о ней и наводящие порядок - в прямом и переносном смысле: изгоняющие из жизни всё трагическое и тревожное, мешающее их эмоциональному комфорту. Безыскусно рассказанная история превращается в притчу о трагизме человеческого бытия, не переставая быть собой, т.е. прежде всего лирическим стихотворением, щемящим и глубоко проникающим в душу. В другом - напр., патетическом - изложении всё это потеряло бы смысл, потому что сама простота формы несет на себе главное содержание текста. Она говорит нам о том, как всё в этой истории обыденно, как легко человек может потерять самое дорогое, насколько он в беспощадном мире одинок и не защищен. В данном случае в простоте, лаконизме и проявляется стиль.

Но какой стиль - текста или автора? Текста - безусловно. Вопрос с автором сложнее. Наверное, такое стихотворение могли бы написать и другие поэты, особенно фронтовики - например, А.П. Межиров или Д.С. Самойлов. Более того, скорее всего, могли бы: Кузнецов здесь воспроизводит стилистику, общую для целого направления в советской поэзии. По-видимому, это делается сознательно и автор стремится к тому, чтобы эстетика "фронтовой лирики" была узнаваема, чтобы чувствовалось кровное родство с нею поэта более позднего поколения. Однако это еще и очень "кузнецовское" стихотворение, потому что именно для Кузнецова характерны какие-то необычные повороты привычных тем. В его творчестве силен метафизический компонент. Поэт говорит о жизни и смерти, о странных метаморфозах материи после умирания, об участии мертвых в судьбах живых. В стихотворении "Гимнастерка" дым - это живая душа погибшего солдата, с которой общается его жена. Даже если бы другой поэт написал такое же стихотворение, мы увидели бы в нем притчу, аллегорию, но вряд ли восприняли бы его как мистерию: для этого нужно видеть его в контексте творчества именно данного поэта. Вспомним по этому поводу точные слова А.В. Михайлова: "Стиль - это фактура вещи, отражающая творческую манеру ее создателя (...) [С]тиль - это такое конкретное качество поэтического произведения, которое ощутимо и явно во всем целом и во всем отдельном (отражающим в себе общее). Какое именно вот это произведение, какого оно уровня - все это отражается в стиле. Стиль - это в литературном произведении конкретный способ работы со словом у такого-то писателя. На слове сходится весь широкий размах его творчества" (Михайлов 1997: 473).

Стиль в художественной литературе не сводится к совокупности ярких приемов, к системе "отклонений" от нейтрального языкового стандарта, как утверждают крайние формалисты, - не потому, что не читали М.М. Бахтина и др., а потому, что так удобнее на практике. Бельгийские филологи остроумно высказались по поводу принципа "отклонений": "Это то же самое, что рассматривать женщину с точки зрения, чего ей не хватает, чтобы быть мужчиной" (Общая риторика 1986: 42). Стиль - это языковой образ авторской личности в целом, включая то, что свойственно не только ему самому, но и его литературной партии, его эпохе и т.д.

И здесь мы подходим к важнейшему пункту, который следует осознать: стилистика содержит в себе всё, что относится к филологии*. По этому поводу ученые высказывались неоднократно: "Предметом стилистики служат все области и все способы использования языка, в особенности литературного" (Виноградов 1961: 12); "В самом общем понятии "стиль" бывает там и тогда, где и когда язык манифестирует в речи" (Гельгардт 1966: 145). И, наконец: "[С]тилистика представляет собой дисциплину принципиально иного порядка, нежели фонология, грамматика, семантика, а не просто очередную ступень в иерархии языковых уровней. Стилистика рассматривает общий язык данного общества, распадающийся на различные подъязыки, тогда как указанные дисциплины рассматривают отдельные нормы для экспликативного общения" (Успенский 1969: 492); "Стилистика - это филологическая дисциплина, изучающая (1) не одинаковые для разных условий языкового общения а) принципы выбора и б) способы организации языковых единиц в единое смысловое и композиционное целое (текст), а также (2) определяемые различиями в этих принципах и способах разновидности употребления языка (стили) и их систему" (Горшков 2002: 20).

Можно было бы сказать: стилистически значимо любое отклонение от литературной нормы; стилистика возникает там, где появляются оттенки смысла. Это верно, однако не полностью. Ученые говорят так: стилистика возникает там, где появляется смысл.

Стилистика - это (воспользуемся формулировкой Р. Барта) "вторая лингвистика", и, в идеале, ее следовало бы преподавать параллельно с СРЛЯ, причем с первого курса до последнего. СРЛЯ излагает строение, нормы, законы русского языка, стилистика - особенности его функционирования, а главное детали, тонкости употребления языковых единиц. Такие дисциплины, как стилистика, культура речи, эстетика слова - это, в сущности, "высший пилотаж" науки о языке, потому что здесь языко-знание (т.е. и лингвистика, и процесс познания языка, и знание предмета, владение профессией) осуществляется во всей полноте. Для полноценной работы стилист должен знать и лингвистику в максимальном объеме, и литературоведение, и искусствоведение, и философию, и историю, и культурологию, и основы естественных наук, и многое другое, причем никакие знания не могут оказаться чрезмерными.

Стилистика, лингвопоэтика, риторика, эстетика слова, герменевтика

Под перечисленными дисциплинами, без которых существование стилистики невозможно, разные ученые понимают не одно и то же. Поэтому филологи иногда полемизируют, хотя на самом деле не утверждают ничего такого, с чем не согласились бы их оппоненты. В 20-х гг. М.М. Бахтин спорил с формалистами, определившими искусство как совокупность приемов. 40 лет спустя его последователь В.В. Кожинов с тех же позиций критиковал Тартуско-Московскую школу, прежде всего Ю.М. Лотмана и его программный труд - "Лекции по структуральной поэтике". "Возможна ли структуральная поэтика?" - спрашивает Кожинов и доказывает, что "изучать поэзию как систему сигналов, не принимая во внимание "художественную сторону" (...) - это уж совсем не нужное и бесплодное занятие" (Кожинов 1965: 106). Утверждение Кожинова само по себе справедливо, чего, разумеется не стал бы отрицать и Лотман, никогда не игнорировавший художественности текста. Но дело в том, что Кожинов фактически говорит о лингвоэстетике, тогда как поэтика, то есть устойчивая система выразительных средств (экспрессам), вполне может быть и структурной. Пример тому - книга льежских филологов под названием "Общая риторика" (правильнее было бы назвать ее просто "Поэтикой").

Философ Г.Г. Шпет высказался образно: "Поэтика - наука об фасонах словесных одеяний мысли". И добавил, что она не предписывает "правила моды, она их учитывает", т.е. обобщает художественные эксперименты писателей, выстраивает систему выразительных средств (Шпет 1989: 447).

Различные понимания стилистики и смежных с ней наук - отдельная и весьма обширная тема, рассмотрение которой не входит в наши задачи. Поэтому ограничимся изложением точек зрения, использованных в данной работе.

Ю.М. Скребнев предлагает такое определение своей науки: "Лингвистика субъязыков" (Скребнев 1985), то есть частных стабильных языковых систем ("язык" ученых, публицистов, деловых людей, жителей села и горожан, молодежи; системы выразительных средств, типичных для конкретного художественного направления - например, стиль барокко; индивидуальная манера писателя - все это разнообразные субъязыки).

Под поэтикой мы будем понимать науки о строении, а также функционировании книжной речи, прежде всего художественной и публицистической. Особенности последней изучает риторика - таким образом, ее можно считать частью поэтики, а обе дисциплины вместе включать в состав стилистики; впрочем, риторика в широкого смысле слова фактически совпадает со стилистикой, ибо это "наука об условиях и формах эффективной коммуникации" (Гиндин 1986: 364). Интересно определение риторики, данное М. Божуром: теория создания убеждающих текстов (Beaujour 1989).

Эстетика слова (лингвоэстетика) - это, в сущности, искусствоведческая дисциплина (такая же, как музыковедение, театроведение и т.п). Так понимает ее, например, М. Верли (Верли 1957: 57). Аналогично думал и М.М. Бахтин, критиковавший деятелей ОПОЯЗа, понимавших филологию как "материальную эстетику": детальный анализ языкового материала (Бахтин 1986).

Особенности лингвоэстетической интерпретации текста хорошо иллюстрируются примерами из рассказа И.Л. Андроникова, который, по совету своего университетского друга Л. Обломиевского (будущего литературоведа), посещал семинар Л.В. Щербы. За три года Щерба детально разобрал восемь строк "Медного всадника". Вот как это выглядело:

- (...) пока мы еще не выяснили, кто это стоит, полный великих дум?

- Петр, - несмело предложил Обломиевский.

- Тут не сказано...

Я сказал:

- Дальше сказано.

- Нет, не сказано. Сказано просто: "И думал он". Опять "он" <...>. Обломиевский сказал:

- Может быть, "он" это Медный всадник.

- Нет, - возразил Щерба. - Медного всадника тогда еще не было <...>. Я не могу сказать, кто это - Он, если мы не учтем модальности суждения, обусловленного различием между логическим определением и образным выражением <...>. Я не знаю, что такое пустынные волны. Может быть, вы попробуете объяснить это.

- Пустынные, - сказал я, - это в смысле пустые, подобные пустыне, где ничего нет.

- Это не так! В пустыне есть песок, дюны, в пустыне пальмы растут, кто-то ловит копье на скаку <...>. И хотя мы-то с вами хорошо знаем, что в пустыне много чего есть, мы воспринимаем слово "пустынный" в его переносном значении. Пустынный - где ничего нет. Это иносказание. Так же, как "полный великих дум". Думы - не наполняют <...>. В сущности, только одно слово - на берегу - соответствует здесь своему самостоятельному значению...

(Андроников 1990: 52-53)

Автор этих строк не претендует на восстановление логики самого Л. В. Щербы. Кроме того, ученый в ряде случаев бывает некорректен. Во-первых, имя Петра упоминается в поэме неоднократно, в том числе и во Вступлении. Во-вторых, Щерба допускает методологический просчет, когда возражает: "Медного всадника тогда еще не было". Мы, конечно, понимаем, что Обломиевский и Щерба имеют в виду Фальконетов памятник Петру I, но, строго говоря, они оба отступают от принципа, который вырисовывается достаточно ясно: от имитации первого чтения пушкинского текста, от его восприятия как еще не знакомого. При таком подходе интерпретатор еще "не знает", что Медный всадник - это именно изваяние Э. Фальконе и именно Петр I. Здесь же преподаватель и студент говорят о явно "знакомом" тексте. В-третьих, как будет показано далее, предположение Обломиевского, что "он" - это Медный всадник, хоть и неверно, все же не лишено смысла, и преподаватель напрасно отверг его с ходу.

Ученый подвел студентов к весьма важному выводу: текст может быть художественным, даже если он не изобилует яркими тропами. Пушкин употребляет самые простые и понятные слова, однако почти ни одно из них не совпадает со своим буквальным значением. Почти все слова отклоняются от своего смысла, но фразу - всю целиком - мы понимаем правильно.

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн

означает следующее: на малообжитом берегу Невы (или "побережье Финского залива") стоял Петр Алексеевич Романов, русский царь, и серьезно думал о делах, осуществление которых имело важнейшее значение для России. При такой трансформации пушкинского текста не изменили своего значения и внешнего вида слова на берегу и стоял и претерпели грамматическую перифрастическую модификацию думы ("думал о делах"). Хотя последнее слово принципиально не изменило своей семантики, видно, что оно не вполне адекватно себе. Все остальное изменилось.

Эту неполную адекватность обусловливает его сочетание с метафорическими словами великих и полн. Буквально понимаемому слову придаются метафорические атрибуты, на него падает тень метафоризации: ведь на самом деле эти думы не материальны, не огромного размера и не способны заполнить некий полый предмет, стоявший на берегу и обозначенный местоимением он.

Трактовка местоимения, на первый взгляд, не вызывает затруднений. Понятно, что Пушкин знает, кого имеет в виду, но не только это: он строит текст, исходя из этого знания.

Первые читатели поэмы, конечно, не могли исходить из сюжета об оживающей статуе, но вряд ли слово он было загадкой и для них. В самых тривиальных случаях человек ассоциирует местоимение с предшествующим существительным того же рода, что и сделал Обломиевский, глупо предположив, что если "он" - это не Петр, значит, Медный всадник, т.е. наименование, предшествующее местоимению. Трактовка, разумеется, курьезная, но курьезность имеет свои пределы. Ведь, строго говоря, к местоимению он гораздо ближе стоит, просто примыкает к нему, другое существительное - имя В.Н. Берх, упомянутое в Предисловии: Любопытствующие могут справиться с известием (о наводнении в Петербурге - А.Ф.), составленным В.Н. Берхом. Более того, это имя выделено курсивом, как и местоимение он, что могло бы облегчить акт сопоставления этих слов. Излишне говорить, что такая процедура может быть проделана только формально. Смысл ее настолько нелеп, что ни профессору, ни даже студентам мысль о возможности такого прочтения не приходит в голову.

Формальное истолкование местоимения он оказывается абсурдным, однако мы трактуем его без затруднений. Почему? Прежде всего, оно оформлено особым образом: выделено курсивом. Курсив сигнализирует нам об ослаблении синтагматики и активизации парадигматики - о том, что местоимение он не следует мотивировать ближайшим предшествующим контекстом, что понять его нам поможет тезаурус (т.е. система наших знаний о мире), причем понять однозначно. Хотя "он" - это не Медный всадник, но сегмент Медный всадник (т.е. явный конный монумент - в этом сомнений нет) в сочетании с "великими" думами позволяет ассоциировать "его" с Медным всадником по принципу не тождества, а метонимии. Упоминание Петербурга в подзаголовке ("Петербургская повесть") и наводнений в Предисловии (т.е. укрепление петербургского топоса) не оставляет никаких сомнений, что "он" - это Петр I. В тексте сказано достаточно для активизации наших экстралингвистических знаний, посредством которых мы однозначно идентифицируем и "берег пустынных волн"* и "его" и уясняем характер "великих дум". Сопоставить "его" и Медного всадника нам помогают и формальные признаки: инициальная позиция обоих сегментов и их особое выделение - пунктуационное и пунктуационно-графическое: местоимение выделено курсивом, заглавие сплошными прописными и разрядкой.

Предположения тут же подтверждаются - тройным повторением имени Петра и "стенограммой" его "великих дум".

Почему же Петр сразу не называется прямо - как, например, в "Полтаве" (Выходит Петр, хотя с тем же успехом можно было бы сказать: Выходит он)? В "Полтаве" это действующее лицо и, главное, живой человек. В "Медном всаднике" это воскресающий покойник. Он существует в двух планах мемориальном, как историческое лицо (и его имя упоминается прямо: Петра творенье, град Петров, тревожить вечный сон Петра - в последнем случае Пушкин, знающий о будущем оживании статуи Петра, как бы прогнозирует его), и в метафизическом - это дух, демон, продолжающий таинственно жить в русской действительности и влиять на судьбу России. В этом аспекте имя Петр табуируется и после Вступления практически отсутствует. Подобно римскому императору, Петр после смерти как бы обожествляется; знак этой сакрализации - монумент, метонимически подменяющий его. Памятник - это "кумир", и он внушает суеверный ужас. Мистически осознаваемый Петр предстает в ореоле перифрастических эвфемизмов: кумир на бронзовом коне; ...того, / Кто неподвижно возвышался / Во мраке медною главой, / Того, чьей волей роковой / Под морем город основался- так воспринимает его Евгений, и ему вторит автор: О мощный властелин судьбы! Даже взбунтовавшийся Евгений опасается назвать Петра по имени: Добро, строитель чудотворный!

Неупоминание имени Петра в начале поэмы получает мотивировку в ее сюжете. Это не просто реальное историческое лицо, но почти божество, пересоздающее мир. Бог, как известно, тоже маркируется местоимением третьего лица, также особо оформляемым (правда, не курсивом, а начальной прописной - Он). Сопоставление Евгения с Иовом вполне прозрачно и уже отмечено исследователями. Идеологема "царь - проекция Бога" очень устойчива в русской культуре. Этой параллелью определяется смысл первых строк "Медного всадника".

Пустынные волны - синтетический троп: метонимический эпитет (метонимия - синекдоха - состоит в замене целого частью). Пустынный - не значит 'пустой' в буквальном смысле слова (Пушкиным упоминаются избы и "бедный челн"). Пустынный - почти не тронутый человеком. Пустыня - место торжества дикой природы. Семантика обоих тропеиче-ских сдвигов, представленных в этом словосочетании, одна и та же: уход от конкретности. Конкретный гидроним Нева - дробится на какие-то абстрактные волны. Вода подменяется "пустыней". Пушкин даже идет дальше: примечательно, что он говорит о воде, а не о земле (о волнах, а не о побережье). Усиливаются мотивы безжизненности (вряд ли кто-то станет жить в "волнах") и неопределенности (пусть не очень твердая, но почва подменяется водной стихией). Все это работает на образ неоформленного хаоса4, который будет претворен творческой волей богоподобного Петра. Вот тогда описание приобретает предельную конкретность и отчетливость:

По оживленным берегам

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Темно-зелеными садами

Ее покрылись острова <...>

Люблю тебя, Петра творенье

и далее гимн во славу Петербурга, с подробным его описанием. Здесь появляются и детали, и имена. Возникает отчетливость, из хаоса создается новый мир.

Ранее было сказано, что неверное предположение студента, будто местоимение он означает Медного всадника, все же не лишено смысла, и теперь следует это пояснить. Конечно, Пушкин подразумевает Петра, но репрезентует его образ двусмысленно. В реальном, живом историческом Петре уже "дремлет" будущий мифологизированный, "монументальный" Петр.

На это указывают и прономинализация, подкрепленная курсивом, и думы, осознаваемые автором post factum как "великие". Он даже стоит на берегу реки, будто на импровизированном пьедестале. Итак, "на берегу пустынных волн" стоял не Медный всадник, но тот, кто потенциально нес в себе этот роковой образ.

Наконец, оборот дум великих полн также работает на тот же эффект деконкретизации. Здесь тоже, как и в сочетании пустынных волн, содержатся эпитеты и синекдоха - на сей раз целое выступает вместо части (он вместо разума, который, собственно, и был наполнен "великими думами"). Синекдохой подчеркивается максимальная сосредоточенность Петра на своих мыслях. В предыдущей строке синекдоха строится на сужении образа, здесь - на расширении. Отметим также, что эти строки пронизаны антонимией, как на вербальном, так и на образном и логическом уровнях. Противопоставлены суша и вода, статуарность царя и подвижность воды, антонимичны слова пустынных и полн. Напряженность, "разность потенциалов" задается с самого начала поэмы.

Таким образом, отмеченные Л.В. Щербой смысловые несоответствия объясняются эстетической семантикой данных строк. Это восхищение историческим Петром и страх перед Петром метафизическим, уподобление его творящему божеству, создающему свей мир из бесприютного невского пейзажа, сопоставляемого с пустыней. Все это не содержится в денотате и создается через языковые смещения.

Итак, теперь нам ясно, что такое "эстетический объект". Не эстетический объект - это просто предмет речи: референт или денотат. Референт - это вещь, о которой мы говорим, вещь абсолютно конкретная. Например: Дайте мне, пожалуйста, это яблоко - именно это и никакое другое: видимое, осязаемое и т.п. Денотат - это понятие о вещи. Например: Дайте мне, пожалуйста, яблоко - любое, какое-нибудь: мыслимое, представляемое. В реальной речи денотат и референт неразъединимы. Например: Я сижу за письменным столом - разумеется, я не могу сидеть за абстракцией (т.е. за денотатом); конечно, для меня это определенный предмет (референт), который мне не безразличен (за другим столом я, возможно, буду чувствовать себя неуютно), но для меня важнее факт работы, нежели сидения за столом, который имеет второстепенное значение. "Я сижу за письменным столом" фактически означает: "Я работаю", "Я пишу", поэтому письменный стол как бы игнорируется мною (превращается в денотат). Только сев за другой стол, я обратил бы внимание на место работы. Этим далеко не исчерпываются сложные взаимоотношения референта и денотата, но, полагаю, что в целом вопрос ясен.

У начальных строк "Медного всадника" есть свой референт - реальная ситуация: живой Петр I, действительно стоявший в мае 1703 г. - на берегу Невы в ее устье и думавший о преобразовании России, в том числе о новой столице. Денотат - наше знание об этом, то есть знак.

Эстетический объект - это денотат, одушевленный художественным сознанием Пушкина, а через него - и нашим. Это и трепет перед Петром, восхищение им, сравнение Петра с творящим Богом (все смысловые нюансы, заключенные в местоимении "он", выделенном курсивом), и сопоставление бесприютного невского пейзажа с пустыней. В самом денотате этого нет, все смыслы привнесены Пушкиным и выражены через языковые смещения (главным образом лексико-семантические: метафоры, эпитеты, метонимии).

Эстетический подход к языку в ХIХ-нач. XX вв. культивировали А.А. Потебня (концепция "внутренней формы" слова как следа анимистического мышления наших далеких предков) и "эстетические идеалисты" (Б. Кроче, Дж. Бонфанте, К. Фосслер, Л. Шпитцер, Г. Шухардт), причем все эти ученые были последователями В. фон Гум-больта, полагавшего, что в национальном языке заключен животворящий дух данного народа. В XX в. оформление лингвоэстетики как науки связано с именами Л.В. Щербы, В.В. Виноградова, но особенно М.М. Бахтина и Б.А. Ларина.

Основные признаки эстетического значения слова: невозможность слишком конкретных толкований, внешний (и часто мнимый) алогизм связей, слабое соотношение с ближайшими по семантике словами (эстетически значимое слово "служит намеком включенных мыслей, эмоций, волнений"), неразрывная связь с художественным целым (Ларин 1974: 33; Ковтун 1968: 21). Философ Б. Бозанкет пишет: "слово, очень строго говоря, никогда не употребляется в одном и том же смысле" (Бозанкет 1957: 280), то есть оно всегда окрашено конкретными эмоциями, с ним связаны определенные ассоциации, оно употребляется в данном контексте, и вряд ли все это может буквально повториться, да еще и в одинаковых соотношениях. Здесь имеется в виду обыкновенное, не художественное слово, но если даже у него всегда есть индивидуальная (более того, уникальная) окраска, то это тем более относится к слову поэтическому. Всех его смыслов мы не выявим никогда, ибо не можем знать, о чем именно думал автор, создавая данные текст, наша цель - максимальное раскрытие семантики, которую способен понять и / или почувствовать читатель.

Во многих отношениях лингвоэстетика - не только наука, но и искусство толкования текста, т.е. герменевтика. Собственно герменевтика (экзегетика, феноменология) - это целая философия (идеалистическая), рассматривающая сложные отношения между человеческим сознанием, действительностью, миром языка и текстом, причем главная роль здесь принадлежит Богу: ведь анализировались поначалу именно духовные тексты. Жрецы - герменевты через них пытались постичь волю богов. Даже само слово "герменевтика" происходит от имени Гермеса, посредника между обитателями Олимпа и людьми. Недаром один из первых герменевтов нового времени Ф. Шлейермахер, заложил основы этой науки (о ее научности мы говорим, не забывая, что это не только наука) в "Речах о религии". Отвлекаясь от богословских и философских аспектов герменевтики, а также от ее социологии (Ю. Хабермас, П. Рикер, Ж. Деррида, Дж. Уолфф и др.), можно сформулировать следующие собственно филологические итоги, важные для нас.

Главная проблема герменевтики - понимание. Шлейермахер полагал, что интерпретатор способен стать на место автора, воспроизвести процесс создания текста и понять произведение лучше, чем его создатель. Г. Гадамер и М.М. Бахтин сделали уточнение: мы не просто замещаем автора, то есть превращаемся в него, но воспринимает произведение через себя, свою эпоху и многие другие социальные и культурные факторы. Это диалог двух сознаний (авторского и читательского). Впрочем, реальная картина сложнее.

Приступая к прочтению текста, мы обладаем "предпроектом понимания", видим (представляем себе) некий "горизонт ожидания", т. е. еще до чтения незнакомого произведения кое-что знаем о нем: какую-то информацию дают имя автора, его предыдущие книги, род и жанр литературы, заглавие, оформление обложки и т.д. У нас складывается определенное прогностическое (от слова "прогноз") представление о книге: общее ожидание, которое подтверждается или обманывается. Исходя из него, мы лучше уясняем детали, которые, в свою очередь, помогают понять целое. Это напоминает движение по кругу, процесс "челночного движения" между общим и частным так и называется: "герменевтический круг", но круг не порочный (замкнутый), а, скорее, расширяющаяся спираль, потому что наше понимание текста постоянно переносится на более высокие уровни.

По выражению Гадамера, текст задает нам вопросы. Это не совсем метафора. Его слова фактически означают следующее: самим автором в текст заложены структуры, специально обращенные к читателю, в том числе и приемы, то есть необычные употребления языковых единиц, требующие интенсивной работы мышления, провоцирующие участие читателя в активном диалоге с автором.

На основании этих трех положений была создана стилистика декодирования.

Норма.

"Дирижером" стилистической системы является норма - совокупность ее наиболее устойчивых реализаций, узаконенных в процессе общественной коммуникации. Если мы составим семантическую парадигму, то нормой окажется самый употребительный вариант, чья семантика присутствует во всех ее членах. Можно сказать, что нормативность литературного языка объективно приближается к понятию стилистической нейтральности. Нормой функционального или другого стиля является, конечно, не стилистически-нейтральный, а наиболее типичный, частотный языковой (субъязыковой) элемент.

По Э. Косериу, норма - это "система обязательных реализаций", причем филолог отмечает, что "в силу стремления к парадигматическому разнообразию норма может даже требовать реализаций, противоречащих системе" (Косериу 1963: 175, 231). Впрочем, системность и несистемность - понятия относительные.

Что это значит на практике? Возьмем знаменитое лермонтовское четверостишие:

Не встретит ответа

Средь шума мирского

Из пламя и света

Рожденное слово.

А.А. Краевский указал автору на ошибку. М.Ю. Лермонтов несколько раз пытался ее исправить, хотел "изорвать" стихотворение, переписывал его, опуская эти строки (см.: Андроников 1967: 463-468), т.е. сам не был доволен своим вариантом, но именно эта редакция, в конце концов, осталась единственной. Почему? Помимо звукописи и ритмики, есть еще одна - важнейшая - причина: пламя - существительное, как нельзя лучше соответствующее и своему собственному значению, и эстетическому эффекту употребления его в данном тексте. Оно колеблется между двумя склонениями и двумя родами (пламя и пламень, а есть еще полымя), как само пламя колеблется на ветру. Неустойчивость, переходность слова пламя идеально вписывается в контекст его употребления: ведь здесь говорится о слове, рождающемся из огня, и сам текст иллюстрирует этот процесс. Пламя - слово "не готовое" и как бы рождающееся на наших глазах. Лермонтов не просто нарушает установившуюся норму - он будто приводит слово к его завершенности, восстанавливает его окончательную форму, по-настоящему соответствующую системе, которой противоречат разносклоняемые существительные. Возможно, они со временем слились бы с I склонением (по академической Грамматике), т.е. пламя превратилось бы в пламе, как это произошло с большинством болгарских слов того же происхождения (знаме, племе, правда, пламя там превратилось в пламен), и тогда вариант из пламя и света оказался бы нормативным.

Однако следует сказать, что в ту же самую эпоху лермонтовский вариант не был чем-то экстраординарным. Подобные "аномалии" допускали и другие писатели, даже классики. Мы помним крыловскую мартышку, прижимавшую очки "к темю". У В.А. Жуковского в переводе "Одиссеи" встречается "по стремю", у К.Ф. Рылеева в "Наливайко": "из стремя" и т.п. (см.: Булаховский 1954: 75). Итак, лермонтовское "из пламя" нарушает вариант, который в грамматической системе данной эпохи был узаконен как норма (напр., у А.А. Барсова). Однако "из пламя", с одной стороны, согласуется с другими формоупотреблениями такого же типа, распространенными в лермонтовскую эпоху, с другой - не противоречит глубинным тенденциям самой грамматической системы, которые, возможно, реализовались бы, если бы архаичная парадигма не была зафиксирована в письменной речи и грамматиках. Нормативность - понятие более сложное, чем представляется на первый взгляд. Говоря о норме, следует уточнять: о какой именно.

Можно выделить три вида норм:

а) прескриптивные, или предписательные, выражающие языковой идеал ("так следовало бы говорить") - напр., кофе среднего рода;

б) дескриптивные, описательные, отражающие традицию формоупотребления ("так принято говорить") - напр., кофе мужского рода;

в) ретроспективные, исторические ("так было принято говорить") напр., кофий. (Об этом подробнее см..: Мыркин 1998: 29).

Норма - понятие динамическое и относительное. Поясним это на самом тривиальном примере. Возьмем цепочку синонимов: лицо - лик - морда. Понятно, что первое слово - общеупотребительное, второе - книжное, третье просторечное, если, конечно, все три слова относятся к человеческому лицу. Подчеркнем: обычно не к одному и тому же. Вспомним, как у К.И. Чуковского маленькая девочка сообщает:

- Баба мылом морду моет!

- У бабы не морда, а лицо.

Пошла поглядела опять.

- Нет, все-таки немножко морда.

("От двух до пяти")

Вспомним и булгаковское замечание: "(...) что это вы так выражаетесь: по морде засветил? Ведь неизвестно, что именно имеется у человека, морда или лицо. И, пожалуй, ведь все-таки лицо" ("Мастер и Маргарита"). Лицо и морда плохо совмещаются по отношению к общему денотату и воспринимаются именно как альтернативы.

Итак, морда и лик - существительные стилистически отмеченные, а лицо нейтральное. Однако оно нейтрально лишь в определенном значении: передняя часть головы. Если же мы возьмем метонимическое значение - персона: частное лицо, официальное лицо и т.п., - то мы войдем в сферу официально-делового стиля, для которого именно такая семантика будет нормативной.

Напротив, слово морда, грубо-просторечное в приложении к человеческому лицу нельзя считать нормой даже в рамках просторечного стиля - т.е. нормой для этого стиля, - т.к. нет обязательного гласного или негласного предписания называть человеческое лицо именно мордой, а не физией и т.п. По отношению к данному стилю вульгаризм морда не нормативен, а лишь нормален, т.е. органичен. Превратить это слово в норму нетрудно: достаточно употребить его в прямом значении по отношению к животному. И, напротив, переместив на животное слово лицо, мы превратим эту нейтральную лексему в высокий поэтизм, поскольку подвергнем животное антропоморфной прозопопее (человекообразному олицетворению, или, вернее, одухотворению). Таково, напр., лицо коня в стихотворении Н.А. Заболоцкого. Лицо в этом значении перестает быть нормой, но не становится аномалией. Такое словоупотребление тоже нормально, поскольку в поэзии нормально, естественно само "очеловечивание" животного.

Эти примеры демонстрируют относительность, подвижность понятий нормы и стилистической нейтральности. Отметим и то, что отклонения от норм - это не обязательно грубые нарушения последних: это и легкие, порой почти незаметные сдвиги, вариации главного значения, допускаемые или даже предполагаемые системой (ярчайший пример - полисемия). Определенно можно сказать одно: возникновение или изменение стилистического значения обусловливается переменой контекста. Норма - явление насквозь стилистичное.

Функции стилистики

Стилистической науке присущи следующие основные функции.

1) Нормативная - определение норм, стандартов, т.е. наиболее эффективных форм функционирования литературного языка и конкретных субъязыков.

2) Дескриптивная - описание систем языка и речи, определение выразительных возможностей языковых единиц.

3) Прескриптивная - выработка оптимальных моделей коммуникации в различных условиях.

4) Культурная - стилистика отбирает лучшие литературные образцы, оберегает языковую и речевую культуру общества. Борьба человека и человечества за существование - это в решающей степени борьба за информацию, которую сохраняет культура. Но "культура - не склад информации", а "гибкий и сложно организованный инструмент познания" (Лотман 1970: 6). Сущность культуры - информация. И это в том числе информация стилистическая: представления о красоте, гармонии, духовности, мировосприятии народа.

5) Этологическая - воспитательная, дисциплинирующая: благодаря проработке тонких языковых и речевых значений человек приучается к их тщательному их использованию. Он учится мыслить, привыкает уважать язык, культуру, так или иначе облагораживается, потому что, как было сказано, "стиль - это человек", и, следовательно, стилистическое - воспользуемся выражением Ф. Ницше, - это "человеческое, слишком человеческое".

Стилистика ресурсов

В.В. Виноградов выделяет три "стилистики": языка, речи и художественной литературы (см.: Виноградов 1963: 5-6). Эта схема в целом соотносится с триадой Л.В. Щербы: речевая деятельность - языковая система языковой материал (см.: Щерба 1974: 24-26).

Ученые традиционно выделяют стилистику ресурсов - дисциплину, изучающую выразительные возможности различных языковых единиц на всех уровнях. Она также называется описательной (или дескриптивной) стилистикой, а с некоторых пор - и риторикой. В 1986 г. в СССР была переведена бельгийская "Общая риторика", построенная именно как стилистика ресурсов. В той же монографии риторике дается (С.И. Гиндиным в Послесловии) определение, фактически совпадающее со стилистикой: "(...) риторика есть наука об условиях и формах эффективной коммуникации" (Общая риторика 1986: 364).

Правда, не следует забывать, что почти любому утверждению соответствует противоположное, столь же верное (Дж. Сантаяна). Предшествующая фраза означает, что риторика - дисциплина, изучающая аутентичную речь. Иными словами, она помогает человеку максимально точно и эффективно выразить собственную мысль. Но можно сказать и прямо противоположное: риторика помогает человеку эффективно скрывать свои мысли - говорить то, что нужно сказать в данной ситуации, а не то, что мы на самом деле думаем. В этой связи приведем высказывание М.Л. Гаспарова о том, что возможен и третий вариант: "Напрасно думают, что это - умение говорить то, чего на самом деле не думаешь. Это - умение сказать именно то, что думаешь, но так, чтобы не удивлялись и не возмущались. Умение сказать свое чужими словами - именно то, чем всю жизнь занимался ненавистник риторики Бахтин" (НЛО. - 1997. - № 25. - С. 442). Наблюдение замечательное, но риторика, по-видимому, подразумевает и то, и другое, и третье. Учтем, конечно, и полисемию самого слова "риторика".

Г.О. Винокур высказывался против стилистики как особой науки: "Легко было бы (...) предложить для стилистики внутреннее разделение на фонетику, грамматику и семасиологию, тем более что она, действительно, занимается всеми этими тремя проблемами. Но это было бы серьезной ошибкой, потому что (...) звук речи как стилистический факт не существует без соотнесенных с ним фактов грамматических и семасиологических. Иначе говоря, построение стилистики по отдельным частям языковой структуры уничтожило бы собственный предмет стилистики, состоящий из соединения отдельных членов языковой структуры в одно и качественно новое целое" (Винокур 1960: 317-318). Даже если автор в чем-то не совсем прав (разве языкознание как таковое - а не только стилистика - не строится так же комплексно, однако мы не отрицаем языкознания, разделенного на языковые уровни), то преувеличения такого ученого все равно оказываются плодотворными. А плодотворный смысл фразы Г.О. Винокура состоит в том, что мало указать выразительные функции тех или иных языковых единиц: вне контекста и вне взаимодействия данных единиц с другими любые рассуждения о стилистике ресурсов останутся схоластическими. А вот с чем нельзя согласиться - так это с ошибочностью структурирования стилистики в соответствии с языковыми уровнями. Фактически это должно означать, что не существует устойчивых значений у языковых единиц (а также добавим: и последовательностей единиц) различных уровней. Это неверно, в чем мы убедимся в дальнейшем. Более того, даже звук, как показывают исследования по фоносемантике, может обладать собственным значением напр., эмотивным, - хотя Г.О. Винокур утверждал обратное.

Сейчас мы увидим, как одно и то же слово - допустим, "дуб" - на различных языковых уровнях изучается собственно лингвистикой и стилистикой.

Фонетический уровень

Лингвистика

Слово "дуб" состоит из трех фонем: /д, у, п2/. В слабой финальной позиции нейтрализован признак звонкости/глухости. Фонемы реализованы в виде аллофонов [дуп].

Д - согласный шумный звонкий парный, высокий, диффузный, недиезный, прерванный, нерезкий; переднеязычный передненебный, смычный взрывной, твердый парный.

У - гласный, низкий диффузный, бемольный, непрерывный; заднего ряда, лабиализованный, верхнего подъема.

П - согласный шумный глухой парный, низкий, диффузный, недиезный, прерванный, нерезкий; губно-губной, смычный взрывной, твердый парный.

Один слог, прикрытый, закрытый. Акцентный тип С1.

Стилистика

Возьмем строки Б.Л. Пастернака о младенце Христе

Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,

Как месяца луч в углубленье дупла.

Здесь используются два фонетико-стилистических приема: фоника (звукопись) и анаграмма. В основе первой лежит вторая. Базой для ассонанса (повторения гласных) и аллитерации (повторения согласных) служат слово "дуб", в котором компактно собраны опорные фонемы этого стиха, и "дупло", где добавляется сонорная /Л/, обрамляющая данные фонемы.

Если мы обратимся к фоносемантическим характеристикам звуков, из которых состоит слово "дуб" (см. таблицы звуковых значений в: Журавлев 1974), то увидим, что они довольно противоречивы. Д - прекрасный, радостный, возвышенный, бодрый, яркий, сильный, стремительный, суровый, темный, тяжелый, угрюмый, зловещий (курсивом выделяем наиболее проявленный признаки). У - нежный, возвышенный, сильный, медлительный, суровый, печальный, темный, тоскливый, зловещий. П - стремительный, медлительный, тихий, минорный, печальный, темный, тоскливый, устрашающий. Л/Л', выполняющие функцию рамки, в максимальной степени передают следующие признаки: прекрасный, светлый, радостный, сильный. Если учесть, что перечисленный звуки создают фоническую основу данных строк стихотворения, то общее настроение этого фрагмента можно охарактеризовать как меланхолическое и просветленное, проникнутое надеждой и тревогой. Излишне объяснять, насколько это сложное чувство естественно и для этих строк, и для всего пастернаковского стихотворения.

Лексический уровень

Лингвистика

У слова "дуб" два денотативных значения: дерево из семейства буковых (Дуб растет) и материал (мебель из дуба).

Стилистика

У того же слова есть переносное эмотивное значение: тупой, неотесанный человек (Ну, ты и дуб!).

Словообразовательный уровень

Лингвистика

В слове "дуб" непроизводная основа. От него можно образовать слова "дубняк", "дубовый", "дубина" (палица) и т.п.

Стилистика

С помощью суффиксов субъективной оценки от слова "дуб" можно образовать слова "дубок", "дубочек", "дубина" (дурак) и т.п., причем в последнем случае суффикс -ин- уже не нейтральный, а преувеличительный (срав.: детина, домина). Особый случай - неморфологическое (лексико-синтаксическое) образование фамилии Дуб в романе Я. Гашека "Похождения бравого солдата Швейка".

Морфологический уровень

Лингвистика

"Дуб" - существительное I склонения (твердый вариант), конкретное или вещественное (если означает материал), нарицательное, неодушевленное, мужского рода, изменяется по числам (конкретное) и падежам.

Стилистика

В этом аспекте имеет значение падежный вариант на дубу (разговорный или народно-поэтический - напр., у П.П. Ершова:

Сидит ворон на дубу.

Он играет во дуду)

в сравнении с нейтральным на дубе. Кроме того, существительное "дуб" в значении "тупой человек" становится одушевленным (и тогда можно будет сказать: "Я и раньше встречал таких дубов", но не "такие дубы"). В свою очередь фамилия Дуб становится существительным не только одушевленным, но также именем собственным.

Синтаксический уровень

Лингвистика

Со словом "дуб" можно составлять словосочетания (напр., увидеть дуб глагольное объектное, связь предсказующая обязательная - сильное управление) или предложения (Дуб растет; структурная схема - N1 Vf).

Стилистика

Можно образовать односоставное номинативное предложение - Дуб. Его нельзя считать стилистически нейтральным, потому что "имя существительное, образующее главный член номинативного предложения, совмещает в себе в концентрированном виде образ предмета и идею его существования в плане настоящего. Отсюда богатые экспрессивные возможности номинативных предложений и широкое их использование в статических описаниях, в повествованиях для передачи быстрой смены явлений и предметов, в эмоционально окрашенной речи" и т.д. (Розенталь 1974: 201). Дуб может относиться и к другим стилистически значимым конструкциям: эллиптическим предложениям, именительному темы, заглавиям - художественного, научно-популярного или другого текста, словарной статьи и т.д.

Уровень текста

Лингвистика в чистом виде на этом уровне почти не представлена. Можно сказать, что вокруг слова "дуб" складываются тексты различных типов. Простейший пример - определение, иногда в сочетании с описанием: Дуб - это дерево с широким стволом, густой кроной, резными листьями. Его плоды называются желудями и т.д. Этот микротекст уже едва удерживается в рамках нейтральности и выйдет за них, если мы широкий ствол заменим массивным и т.п. или к дереву добавим: из семейства буковых.

Стилистика

Возьмем отрывок из рассказа Ю.М. Нагибина "Зимний дуб". Там, как известно, учительница дает задание привести примеры имен существитель- ных.

И вдруг, словно очнувшись ото сна, Савушкин приподнялся над партой и звонко крикнул:

- Зимний дуб!

Ребята засмеялись.

- Зимний дуб! - повторил Савушкин, не замечая ни смеха товарищей, ни окрика учительницы. Он сказал это не так, как другие. Слова вырвались из его души, как признание, как счастливая тайна, которую не в силах удержать переполненное сердце.

Не понимая странной его взволнованности, Анна Васильевна сказала, с трудом сдерживая раздражение:

- Почему зимний? Просто дуб.

- Просто дуб - что! Зимний дуб - вот это существительное!

В этом микротексте дуб осмысливается не как абстрактная иллюстрация имени существительного, но как понятие, образ животворящих сил Природы. Это не дерево, а целый мир. Он особенно грандиозен и прекрасен зимой, поэтому Савушкин воспринимает его целостно, не выделяя ни "дуба", ни "зимнего". Восприятие ребенка выражается в его языке: синтаксическая единица словосочетание "зимний дуб" - фразеологизируется, превращается в подобие слова - "существительного", как выразился Савушкин. Сказал он это, конечно, неправильно, даже с окказиональной точки зрения: здесь преобразование происходит не на грамматическом, а на семантическом уровне. "Зимний дуб" не существительное точно так же, как "выводить на чистую воду" - не глагол. Кроме того, в процитированном тексте подробно характеризуется отношение разных людей к сочетанию "зимний дуб": энтузиазм, непонимание, раздражение - но в любом случае не равнодушие, чем подчеркивается неординарность примера.

Итак, мы видим, что стилистика и лингвистика не дублируют друг друга. Они базируются друг на друге, используют материал и методологию друг друга, но у каждой из них есть и своя специфика, свои закономерности, свои устойчивые функции языковых единиц. Таким образом, стилистика ресурсов как самостоятельная дисциплина возможна. Сделаем только одно уточнение: согласно концепции Ю.М. Скребнева, изложенной в "Очерке теории стилистики" (Горький, 1975), ее объектом должны быть не только единицы, но и последовательности - напр., аллитерация, ассонанс, инверсия и др.

Разделы стилистической науки. Методы стилистического исследования

Помимо уже названной стилистики ресурсов, стилистическая наука включает в себя ряд смежных с ней дисциплин. Это функциональная стилистика, чье название говорит само за себя, практическая стилистика - занимающаяся вопросами преподавания, а также литературного редактирования (из новейших учебных пособий такого рода выделим: Москвин 2000), индивидуальная стилистика, изучающая как язык писателей, так и языковую манеру любого человека - напр., при проведении разнообразных экспертиз для определения автора того или иного документа. Сравнительная стилистика относится главным образом к переводоведе-нию - она служит методологической основой теории художественного перевода. Важной научной дисциплиной является стилистика художественного текста, или стилистика декодирования.

В рамках практической стилистики изучается методика преподавания этой дисциплины. Иерархический принцип соблюдается и в данном случае: ведь в школе стилистические упражнения входят в конкретные разделы, такие как "Фонетика", "Лексика", "Словообразование", "Морфология", "Синтаксис". Необходимо, чтобы ученики не только поняли строение русского языка, но также уяснили тонкости значений и употребления различных единиц и их категорий. Это еще более важно для студентов. Вот, например, упражнение по категории рода существительных:

Проследите за употреблением слов поэт и поэтесса в применении к женщинам. Сделайте вывод об использовании этих слов.

1. Писательница Н. Ильина рассказывает: "На мой вопрос, как она (Анна Ахматова) относится к стихам одной поэтессы, сказала: "Длинно пишет. Все пишут длинно. А момент лирического волнения краток". (Она терпеть не могла, когда ее называли "поэтессой". Гневалась: "Я - поэт").

(...) IV Критик Ал. Михайлов, рецензируя сборник стихов узбекской поэтессы Зульфии, использует оба слова (и поэт, и поэтесса).

"Книга "Избранное", прекрасно оформленная, уже одним своим видом привлекает читателя. Мне лично она впервые так объемно, так многогранно и в то же время так внутренне цельно раскрыла мир замечательного поэта...

Лирика Зульфии многотемна. Листая страницы "Избранного", догадываешься, как и чем жила поэтесса все уже послевоенные годы".

Иванова В. А., Зелинская Н. И. Практические занятия по словообразованию и морфологии: Уч. пос. / Под ред. Н.М. Шанского. Кишинев, 1987. - С. 42-43.

В этом упражнении хорошо показана гармоническая взаимосвязь различных языковых уровней: морфологического, словообразовательного и лексико-семантического. Можно указать и другие: синтаксический (потому что употребление слов "поэт" и "поэтесса" имеет смысл только в контексте предложения) и орфоэпический: в слове "поэтесса" Т произносится твердо, вопреки орфографии; в слове "поэт" [о] может подвергаться качественной редукции, когда имеется в виду профессия (если бы А. Михайлов не писал статью, а произносил речь), или не подвергаться, когда слово "поэт" означает призвание (Ахматова о себе). В предложении IV слова "поэтесса" и "поэт" означают примерно одно и то же: род занятий, но второе звучит более возвышенно ("замечательный поэт" - мастер своего дела, высокий умелец). Слово "поэтесса" в I тексте вряд ли употреблено в ироническом значении (дама, развлекающаяся сложением стихов). Наверное, она талантлива, имеет заслуженный успех, но еще не поднялась до Поэзии в высшем смысле (не только профессии, но и образа жизни).

Кроме того, практическая стилистика изучает и другие виды деятельности - например, редактирование.

Предмет индивидуальной стилистики - художественное своеобразие личности (чаще всего писателя, но, в принципе, изучаться может индивидуальная речевая манера любого человека). Слово "своеобразие" точно раскрывает существо дела: имеется в виду не оригинальность, новизна автора (ее может и не быть), а то, из чего складывается его собственное лицо. Вообще слово "оригинальность" нужно употреблять особенно осторожно, в самых ярких случаях, действительно редко встречающихся, а лучше обходиться без него. Оригинальность всегда относительна. Только слабое знание культуры и плохая память позволяют нам говорить по поводу какого-либо автора, что так больше никто не писал, не употреблял таких приемов. Оригинальность проявляется на фоне современников писателя, его близких предшественников, хорошо ему известных авторов. Разумеется, стиль писателя мы тоже исследуем на разных уровнях.

На стилистике декодирования мы остановимся в конце Введения.

Из главных методов стилистического исследования назовем прежде всего общетекстовой анализ: определение целенаправленности текста, его информационной структуры, композиции, лексико-синтаксических средств его организации, образности, эмотивной окрашенности.

Очень важен метод стилистически дифференцированного анализа. Последний отвечает на три вопроса: нейтрален или стилистически маркирован текст, моно- или полистилистичен и проявляется ли в нем индивидуальность автора. При детальном стилистическом анализе определяются: тип речи, к которому относится текст, функциональный стиль, литературный стиль, индивидуальный стиль, тон речи (торжественный, официальный, интимно-ласковый, шутливый, иронический, пренебрежительный и др.). Собственно стилистические элементы полезно разграничивать с эмоционально-стилистическими. Основой стилистической дифференциации является словарная работа. Выявленные стилистически значимые элементы (далее они будут называться стилемами) распределяются по трем параметрам:

1. статистическому (количественное соотношение нейтральных и стилистически маркированных единиц);

2. структурно-композиционному (размещение и особенно концентрация стилем в тексте);

3. функциональному (роль стилем в данном произведении).

Конечно, это распределение оптимально, если мы анализируем небольшой текст.

Метод вариативной работы состоит, во-первых, в изучении доступных исследователю материалов, относящихся к данному произведению - списков, черновиков, дневниковых записей, статей (напр., "Как делать стихи" В.В. Маяковского); во-вторых, в использовании синонимических замен (Ш. Балли), когда вместо стилемы подставляется нейтральный вариант - или просто другой, - а затем оцениваются возникшие изменения. Напр., в уже упомянутой строке М.Ю. Лермонтова "из пламя и света" можно попытаться заменить "из пламя" на что-то другое - из пламени, из огня (с ударением на первом слоге) - и объяснить, почему лермонтовский вариант все же предпочтительнее.

Метод микротем (микрообразов) "состоит в выявлении того комплекса языковых средств различных уровней со всеми их стилистико-смысловыми нюансами, который (комплекс - А.Ф.) служит выражению (и созданию) данного микрообраза в системе образной мысли писателя" (Кожина 1977: 16). Автор этих строк дает пример такого анализа в своем учебном пособии "Лингвоэстетическое толкование литературного произведения", анализируя роман В.Н. Войновича "Приключения Ивана Чонкина" сквозь призму зооморфной образности, в рамках которой выделены микротемы, в частности: человек и лошадь. Этот метод удобен при работе с большими по объему текстами. Если мы выбираем темы и образы, типичные для данного автора и узловые для данного произведения, достаточно подробно рассмотреть их, чтобы понять все самое главное о тексте.

Наконец, выделим еще метод сравнительно-стилистического анализа, чаще всего применяемый в работах по переводоведению. Классический образец его дан в статье Л.В. Щербы "Опыты лингвистического толкования стихотворений. II. "Сосна" Лермонтова в сравнении с ее немецким прототипом" (см.: Щерба 1957).

Понятие о стилистике декодирования

Стилистика декодирования - то же самое, что и стилистика художественной литературы, только рассмотренная под особым углом зрения. Логика подсказывает нам, что адекватное представление о литературном произведении можно получить только в том случае, если мы подробно изучим все обстоятельства его появления, проработаем черновики и др. документы автора и его современников. Это мнение выглядит самоочевидным, и, действительно, ценность такого подхода к тексту для истории литературы не вызывает сомнений. Исследования в этой отрасли филологии ведутся именно так. Лингвоэстетическая дисциплина, базирующаяся на этом принципе работы с текстом, называется стилистикой кодирования.

Однако ее методологию абсолютизировать не стоит. Во-первых, при всей своей "материальности", она не всегда достоверна: нет гарантий, что сохраняются все необходимые документы, что их авторы объективны, что писатель адекватно и полно выразил свои намерения (он может фиксировать в рабочем дневнике только то, что боится забыть и т.д. - вплоть до неполного понимания или сознательного искажения собственного замысла). Но суть дела даже не в этом. Во-вторых, художественный текст, предназначенный для опубликования, изначально пишется с учетом того, что читатели не обязаны знать биографию автора и обстоятельства появления данного произведения. В самом тексте должна содержаться информация, достаточная для его полного и адекватного понимания. И стилистика декодирования выявляет именно эту информацию, которая не зависит от внешних по отношению к тексту обстоятельств, - правда, делая поправку на историческую стилистику: нужно знать, каковы были языковые, эстетические и др. стандарты эпохи, в которую появился текст. Стилистика декодирования изучает лингвоэстетику текста, исходя из него самого. Далее мы будем излагать основные понятия этой дисциплины по одной из монографий И.В. Арнольд, приводя, конечно, собственные примеры.

Главное из этих понятий - выдвижение, под которым подразумеваются "способы формальной организации текста, фокусирующие внимание читателя на определенных элементах сообщения и устанавливающие семантически релевантные отношения между элементами одного или чаще разных уровней" (Арнольд 1990: 63). Возьмем для иллюстрации миниатюру замечательного поэта-примитивиста Н.И. Глазкова:

В созвездья линзами двоякими

Труба смотрела Галилея.

В страну, открытую варягами,

Плыла Колумба кораблея.

В страну открытую, забытую

Таков удел любых Америк,

А старый мир стал картой битою,

Наивной картой Птоломея.

Язык стихотворения довольно ярок, здесь почти все останавливает наше внимание, и прежде всего:

а) варяги вместо викингов;

б) окказиональное слово кораблея (вероятно, каравелла);

в) повторение в страну открытую;

г) символизация (благодаря множественному числу) Америк (Америка здесь - контекстуальный синоним слова открытие);

д) контаминация (наложение) значений повторяемого слова карта игральная и географическая. Повтор в строках 7 и 8 можно квалифицировать как осложненный анадиплосис (подхват).

В двух первых строках тоже есть выдвижения:

а) изменение прямого (или даже просто нормального) порядка слов: детерминант, инверсия в первой строке, произвольный порядок слов во второй;

б) прозопопея, т.е. "очеловечивание", трубы, которая смотрит в созвездья.

Эти выдвижения не столь ярки, как названные ранее. Похоже, что автор концентрирует наше внимание не на первых строках, а на следующих за ними, где расхождение с узусом резче, т.е. эти следующие строки, по-видимому, важнее - возможно. В них заключена концепция текста.

Уже перечисленные выдвижения подкрепляются другими, факультатив-ными. Это

а) созвучие окказионального слова кораблея с именем Колумба: Колумба корабле/j а/;

б) инверсия в этом словосочетании;

в) постановка кораблеи в позицию рифмы знаменательна сама по себе, но еще показательнее, что эта рифма - сквозная;

г) слово Америк нарушает гармонию в этом сквозном ряду, и только по карте Птоломея мы судим о том, что рифма остается той же;

д) повторение конструкции о стране открытой усилено внутристрочной рифмой: в страну открытую, забытую - этой внутренней рифмой как бы компенсируется внешняя арифмия, возникающая из-за формы Америк;

е) контаминация значений карты усилена прозопопеей - эналлагой (наивной картой Птоломея);

ж) мир как битая карта - это метафора, т.е. тоже выдвижение;

з) звукописный повтор старый мир стал подчеркивает содержащуюся в этой строке семантику перехода, видоизменения, метаморфозы.

Итак, двумя рядами приемов (первый ряд усиливается вторым) "выдвинуто" содержание, связанное скорее с Колумбом, нежели с Галилеем. Первооткрывателем в подлинном смысле слова был Галилей, но не Колумб. Глазкова явно больше притягивает более сложная - парадоксальная - ситуация: не просто открытие, а переоткрытие, т.е. не открытие. Поэт, который вскоре после написания этого стихотворения констатирует: "На творителей и вторителей мир разделен весь", и чьи симпатии на стороне первых, сейчас больше думает о превратностях судьбы: забываются первооткрыватели и открытия, лавры достаются другим и т.д. По сути дела, эти восемь строк тоже о "творителях" и "вторителях", а вовсе не о первооткрывателях. Но разумная работа Истории все же совершается, и для этого нужны и те, и другие - условно говоря, и Колумбы, и Галилеи. Конечно, можно уточнить, что схема не так элементарна: и Галилей был не первым, а подтвердил концепцию Коперника, и Колумб открыл вовсе не ту страну, что открыли "варяги". Кроме того, судя по всему, Глазков полагал, что Птоломея опроверг не только Галилей, опровергнувший геоцентрическую картину вселенной, но и Колумб. Похоже, по Глазкову, Птоломей считал землю плоской, как изображение на игральной карте, - и эта "наивная" карта была "бита" Колумбовым открытием Западного полушария. На самом деле Птоломей знал о шарообразности Земли, хотя и считал последнюю центром вселенной. Реальные представления Глазкова об истории науки были гораздо "наивнее", чем карта Птоломея. Однако признаем другое: при чтении стихотворения мы хорошо понимаем, что имеет в виду автор, и не замечаем этих явных нелепостей. Мысль автора ясна: и первооткрыватели, и "переоткрыватели" необходимы, и совместными усилиями они изменяют мир. Именно мир, а не только представления о нем!

В тексте есть и другие "выдвижения":

1) разрыв континуальности, т.е. причинно-следственной связи, между событиями: Галилей предшествует Колумбу или они действуют параллельно друг другу - автор словно забывает, как было на самом деле; между событиями устанавливаются иные соотношения: с точки зрения вечности, всё "одновременно";

2) тенденция к перифразам (распространенным и неточным названиям вместо конкретных слов): труба с "двоякими" линзами - вместо телескопа, забытая страна, открытая варягами, - вместо Америки;

3) тенденция к деноминации, т.е. замене имен гиперонимами (словами, более широкими по значению): созвездья - а не Млечный путь, варяги - а не Эйрик Рауди и Лейф Эйриксон, кораблея - а не "Санта-Мария". В итоге должно создаваться впечатление неотчетливости, неопределенности, незнания - т.е. того, с чем борются Колумбы и Галилеи. Они вглядываются в эту неотчетливость сквозь "двоякие" линзы.

На определение "двоякие" обратим особое внимание, потому что в нем, по-видимому, сосредоточен смысл стихотворения, т.е. это ключ к тексту. На первый взгляд, слово "двоякие" так же неопределенно, как и другие слова: созвездья, варяги, кораблея, страна (добавим еще кораблею и варягов: Глазков будто забыл, какие слова нужно употреблять на самом деле). Действительно, какие линзы имеются в виду: двояковыпуклые или двояковогнутые? Глазков как будто уходит от конкретности, а на самом деле вводит ее: в телескопе Галилея были и те, и другие линзы, так что они могут называться двоякими в буквальном смысле слова. В самом начале стихотворения Глазков употребляет знаменательное слово: оно двойственно, внутренне противоречиво - неопределенно и точно одновременно, т.е. в одном своем значении неопределенно, в другом - точно. Это слово олицетворяет собой борьбу с непонятным и неотчетливым, оно будто наводит фокус на свою семантику. В каком смысле двоякие - выпуклые или вогнутые? - В обоих смыслах.

Слово, употребленное в начале стихотворения, задает тон ему всему. Вся форма этого текста иллюстрирует его главную тему - прорыв человечества к знанию сквозь незнание и забвение, неотчетливость (см. также нарушения порядка слов) и неуверенность. И в конце текста преодоление хаоса кристаллизуется в четкой структуре композиционного кольца:

В созвездья линзами двоякими

Труба смотрела Галилея...

- ...А старый мир стал картой битою,

Наивной картой Птоломея.

Четкость этой конструкции реализуется в нескольких текстовых параллелях: Галилея - Птоломея; созвездья - мир, двусмысленное слово двоякими - двусмысленное слово карта, кроме того, дважды повторенное.

Строки, говорящие о мироздании, объемлют центральную часть текста, посвященную земле, - в этом тоже проявляется обретенная в итоге гармоничность формы стихотворения.

Основные функции выдвижения:

1) оно устанавливает иерархию значений, выделяя наиболее важные смысловые фрагменты текста;

2) обеспечивает его целостность и связность;

3) защищает сообщение от помех, облегчает декодирование, создавая упорядоченность информации, благодаря чему читатель может расшифровывать неизвестные прежде элементы кода;

4) образует эстетический контекст и делает текст экспрессивным (см.: Арнольд 1990: 63).

Все это мы найдем, анализируя текст Глазкова.

При выдвижении возникают определенные эстетические эффекты, прежде всего - обманутого ожидания и конвергенции. Под последним подразумевается "схождение в одном месте пучка стилистических приемов, участвующих в единой стилистической функции" (Арнольд 1990: 64). В стихотворении Глазкова мы наблюдали это явление неоднократно (в частности, когда речь шла о привлечении дополнительного внимания к необычному слову кораблея: за счет звукописи, инверсии, рифмовки).

Эффект обманутого ожидания возникает чаще всего при нарушении ритма, когда автор многократно повторяет какой-то элемент текста и читатели настраиваются на то, что он будет появляться с определенной регулярностью до конца произведения, - и вдруг обнаруживают неожиданное отступление от схемы, к которой они успели привыкнуть. Возьмем, напр., уже упомянутое стихотворение Б.Л. Пастернака "Рождественская звезда".

И странным виденьем грядущей поры

Вставало вдали все пришедшее после.

Все мысли веков, все мечты, все миры,

Все будущее галерей и музеев,

Все шалости фей, все дела чародеев,

Все елки на свете, все сны детворы,

Весь трепет затепленных свечек, все цепи,

Все великолепье цветной мишуры...

...Все злей и свирепей дул ветер из степи...

...Все яблоки, все золотые шары.

Здесь применен прием, который называется полисиндетон (т.е. многосоюзие). Повторяемое местоимение все относится к однородным подлежащим, но в предпоследней строке это уже не местоимение, а усилительная частица всё, которая относится к совершенно другому предложению. Здесь происходит разрыв базовой синтаксической единицы, в которой обозначаются контуры наступающей христианской эры: старый мир, уходящий в прошлое, напоминает о себе. Он не сдастся без боя.

Эффект обманутого ожидания может проявляться и по-другому. В том числе и парадоксальным образом: через сбывшееся ожидание при изменении контекста. Возьмем для примера стихотворение Глазкова "Ворон":

Черный ворон, черный дьявол,

Мистицизму научась,

Прилетел на белый мрамор

В час полночный, черный час.

Я спросил его: - Удастся

Мне в ближайшие года

Где-нибудь найти богатство?

Он ответил: - Никогда!

Я сказал: - В богатстве мнимом

Сгинет лет моих орда.

Все же буду я любимым?

Он ответил: - Никогда!

Я сказал: - Пусть в личной жизни

Неудачник я всегда.

Но народы в коммунизме

Сыщут счастье? - Никогда!

И на все мои вопросы,

Где возможны "нет" и "да",

Отвечал вещатель грозный

Безутешным: - Никогда!

Я спросил: - Какие в Чили

Существуют города?

Он ответил: - Никогда!

И его разоблачили.

Когда автор этого учебного пособия впервые прочел "Ворона" Э. По, он был основательно удивлен: зачем персонаж, страдающий от повторения сакраментального Nevermore! (Больше никогда!), упорно задает инфернальной птице вопросы, провоцирующие этот ужасный ответ? (Тогда я еще не знал, что такое "мазохизм"). Та же мысль, конечно, приходила в голову многим, в том числе и Глазкову. Он не склонен к мистике и смеется над стремлением людей творить себе кумиров из того, что им непонятно. Глазков тоже провоцирует ответ "Никогда!", особенно - задавая свой последний вопрос: о городах Чили, и здесь его ожидание не обманывается. Но в целом эффект обманутого ожидания возникает - разумеется, у читателя, а не у поэта. Для эффекта обманутого ожидания нужно нарушения ритма, а ритм создается не только повторяющейся строкой "Он ответил: - Никогда!" (она сохраняется до конца), но и другими факторами, которые автор в финале видоизменяет. Прежде всего становится иным контекст вопрошания: последний вопрос уже исключает ответ "Никогда!". Кроме того, меняется схема рифмовки: перекрестная - на кольцевую. В итоге ответ ворона теряет свою выразительную силу: он перемещается в предпоследнюю строку и уже не венчает строфу. Он перестает звучать заключительным "роковым" аккордом, последнее слово уже не остается за вороном.

Эффект обманутого ожидания может создаваться и по-другому. У Глазкова есть миниатюра военных лет:

С фашистскою гидрой повсюду

Идет справедливая битва.

А Гитлер похож на посуду,

Которая будет разбита.

Эффект оригинальности возникает на фоне крайней заштампованности текста (пропагандистские клише выделены курсивом). Глазков с энтузиазмом воссоздает лозунги и штампы, и без того растиражированные. Они не отталкивают его, а, напротив, вдохновляют на неординарное сравнение Гитлера с посудой. Клише порождают поэзию - это, пожалуй, самый неожиданный эффект данного стихотворения, олицетворяющего желание поэта в тяжелое для его страны время слиться с народом, с массой, думать, чувствовать и говорить, "как все", - но не теряя собственного голоса. Он и говорит, "как все" - но чуть-чуть по-своему.

Между прочим, это "чуть-чуть по-своему" проявляется не только в оригинальной параллели Гитлер - посуда, но и в самом обыгрывании штампов. Кстати, они оба древнего - античного - происхождения: гидра взята (конечно, не Глазковым) из Гесиода, остальное ("Наше дело правое, враг будет разбит") - из Платона. Если последний лозунг, вербализованный Сталиным, был актуален именно во время Великой Отечественной войны, то уподобление врага гидре, типичное для Великой Французской революции, а в России - для Великой Октябрьской, во время написания стихотворения, по-видимому, было анахронизмом. Анахроничность тоже производит впечатление поэтической новизны: Глазков как бы воскрешает дух Октября в ином временном контексте.

В дальнейшем мы будем рассматривать стилистические элементы (стилемы) различных языковых уровней, пользуясь принципами стилистики декодирования, т.е. в художественном контексте и во взаимодействии с другими эстетическими элементами.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ СТИЛИ

Функциональный стиль - это разновидность национального языка, обусловленная сферой его употребления. Исходя из такого определения, следует обратить внимание на следующее: во-первых, речь идет именно о национальном (в данном случае русском), а не литературном (т.е. дистиллированном, очищенном от нюансов) языке; во-вторых, функциональный стиль - это "язык в миниатюре": он так же устойчив и так же иерархически структурирован.

Традиционно выделяются 5 сфер употребления национального языка: наука (и шире: профессиональная деятельность), делопроизводство, публицистика, высокая поэзия и непринужденное бытовое общение. Первым 4 областям человеческой деятельности соответствует книжная речь (стили: научный, официально-деловой, публицистический, высокий), последней - разговорная речь (просторечный стиль). Существует также нейтральная форма речи, не связанная ни с каким определенным функциональным стилем.

Одной из важнейших в стилистике считается проблема проницаемости. Даже в лучших учебных пособиях (например, Д.Э. Розенталя, М.Н. Кожиной и др.) говорится о межстилевых элементах (в частности, "общекнижных" словах). Тем не менее, на самом деле достаточно грамотный носитель языка чувствует, что есть общеупотребительные (нейтральные) единицы, но если какой-то элемент отмечен стилистически, то он относится к определенному стилю. Читая незнакомый текст, человек обычно без колебаний связывает его с научной, публицистической или какой-нибудь другой сферой, но не склонен квалифицировать его как "промежуточный" (эксперимент А.Я. Шайкевича Скребнев 1975: 55). На этом основании Ю.М. Скребнев выдвигает принципиально важный тезис: "Стиль есть понятие дифференциальное: он представляет собой совокупность дифференциальных признаков, а не всех признаков вообще" (Там же).

На первый взгляд, такое понимание стиля узко: ведь любому носителю языка известны многочисленные примеры языковых единиц, которые одинаково органичны для различных речевых сфер. Например, слово "деградация" возможно в разных контекстах: научном ("деградация почвы"), публицистическом "деградация общества потребления", "моральная деградация") или официально-деловом (агроном в отчете констатирует деградацию почвы в результате нерациональной мелиорации). Однако мы чувствуем, что, несмотря на его органичность во всех трех случаях, существует контекст, предпочтительный для данного слова: научный. В другие стили оно проникает, вписывается, но эти контексты для него вторичны.

Языковые элементы могут быть сходными, но разностильными, как, например, метафора зеркала. "Глаза - зеркало души" - принадлежность высокого стиля, а "литература - зеркало жизни" - черта публицистическая, равно как "Лев Толстой - зеркало русской революции". Публицистическая метафора - не просто поэтизм, украшение текста: ее роль состоит в том, чтобы через запоминающийся образ передать главную идею текста (в данном случае: обусловленность литературы жизнью). Мы безошибочно отличаем публицистические метафоры (другой пример: "акула империализма") от поэтических (срав. у М.И. Цветаевой:

С акулами равнин

Отказываюсь плыть

Вниз - по теченью спин)*.

Первые прежде всего идеологичны, общепонятны и малочисленны: обычно статья или речь оратора строится вокруг одного яркого образа. Недаром и художественные тексты, тяготеющие к политической тематике, не изобилуют метафорами, тем более необычными, т.е. сближаются с произведениями публицистического стиля (напр., "Анчар" А.С. Пушкина, "Стихи к Чехии" М.И. Цветаевой).

Ю.М. Скребнев ставит важнейшую задачу предельно остро: до сих пор стилисты интересовались тем, как пишут или говорят ученые, публицисты, поэты, чиновники и частные лица; теперь необходимо четко разграничить функциональные стили. Например, план научно-исследовательской работы Академии Наук - официальный документ, в котором богато представлена разнообразная терминология, но и термины не входят в официально-деловой стиль и сам этот план не превращается в научное исследование, т. е. рамки между стилями остаются.

Еще более яркий пример - автореферат диссертации. С одной стороны, его содержание научно, с другой - это документ, оформленный согласно строгим правилам. Автореферат относится к официально-деловому стилю, а не научному. Это отчетный документ того же типа, что и заключение диссертационного совета по диссертации, только значительно более развернутый. Тематика, содержание, терминология и другие формальные черты не превращают его в научное произведение, каковым является сама диссертация. С другой стороны, и диссертация строится по определенным четким канонам ГОСТа и сама служит отчетным документом (особенно показателен титульный лист: указание специальности, пометка "На правах рукописи" и, наконец, подпись автора), но элементы официально-делового стиля не переводят диссертацию в этот стиль из научного.

Таким образом, нужно различать функциональные стили (ФС) и нечто более узкое, что мы назовем функциональными диалектами (ФД). Функциональный стиль - это устойчивая система выразительных средств, обусловленных социальной сферой употребления национального языка. В состав ФС входят общеязыковые и межстилевые элементы: его особенность в данном случае заключается в том, какие из этих единиц он отбирает, а какие отбрасывает. Функциональный диалект - та часть функционального стиля, которая типична только для него.

А теперь рассмотрим конкретные ФС и ФД. Ограничимся лишь наиболее типичными признаками, учитывая, что Д.Э. Розенталь охарактеризовал ФС почти исчерпывающе.

Выбор ФС определяется следующими социальными факторами:

1) характером отношений, в которые автор вступает, взаимодействуя с обществом (другими людьми или государством);

2) состоянием общественного сознания: идеологией, научным мировоззрением, этикой, традициями, поведенческими стереотипами, эстетикой и т. д.;

3) адресатом - частным лицом, коллективом, государством, человечеством, миром;

4) целевой установкой автора;

5) личностью автора - и как индивидуальностью, и как пересечением общественных отношений (классовое, национальное сознание, культурный уровень, социальный статус, референтная группа и др.);

6) темой,

7) каналом связи.

В античной схеме "трех стилей" ("колесо Вергилия") учитывались многие из этих критериев, но тематика явно преобладала. Она определяла язык и образность произведения. Например, "Энеида", безусловно, относится к высокому стилю. Ее действие происходит, в частности, в городе и в военном лагере. Типичные для высокого стиля растения - кедр и лавр, животные конь, оружие - меч.

Тема, по-видимому, как и в античные времена и эпоху классицизма, остается основополагающим принципом выбора ФС, затем подключаются и другие (особенно целеустановка, адресат и социально узаконенные модели выражения). Кроме того, как явствует даже из приведенного примера, стилистические нормы динамичны: то, что недопустимо в данную эпоху, может войти в употребление впоследствии; возможно и обратное.

Научный ФС

Сферы использования - теоретическая и прикладная (лабораторные условия, производство) научная и вообще любая легальная профессиональная деятельность (напр., уголовники часто бывают изощренными профессионалами, но воровской жаргон, разумеется, не относится к научной книжной речи; впрочем, к разговорной речи, к просторечному ФС - тоже). Формы контакта прямая и опосредованная (прежде всего книгами и т. п.). Формы речи устная, письменная, печатная. Преобладают разновидности речи: печатная монологическая (жанры: монография, статья, диссертация, учебное пособие), письменная монологическая (реферат, рецензия), устная монологическая (доклад, лекция).

Субстили (частные разновидности ФС): собственно научный, дидактико-научный, научно-популярный; научно-философский; профессиональный.

Языковые признаки:

а) Фонетические - в иноязычных словах:

- тенденция к произнесению предударных О, Э без качественной редукции: стиль рОкОко, сЭмантика*;

- тенденция к отсутствию палатализации согласных перед /Э/: рЭгРЭсс, ДЭТЭктор*;

- имитация исконного произношения - особенно воспроизведение среднеевропейского I в музыкальных терминах*: allegro, largo, lento то же самое можно сказать и об иноязычных терминах (напр., филологических:

фр. recit текст рассказа

фр. enjambement в стихотворении: выход части

предложения за пределы строки

contre-rejet в предыдущую

rejet или последующую строки

нем. Vorgeschichte экспозиция литературного

произведения)

и фамилиях* - Saussure, Sechehaye, Meillet, Bally т.е. Соссюр, Сеше, Мейе, Балли. Впрочем, это можно воспринимать и как элемент жаргона ученых.

Слова произносятся четко, правильно (возможны только акцент и индивидуальные речевые дефекты - картавость, заикание, грассирование и т.п.).

Интонация главным образом повествовательная невосклицательная.

б) Лексические.

Словарный состав ограничен (не количественно, а качественно: лексикон может быть богатым, но однотипным). Лексика узкоспециальная* и общеупотребительная (все остальное - диалектизмы, жаргонизмы и т.п., вплоть до мата, возможно только в качестве объекта изучения). Фразеология в основном терминологическая (прогрессивная ассимиляция, научно-техническая революция, пассионарное поле и т.п.).

Высок удельный вес заимствованных слов греческого (филология, метафора, амфибрахий; этнология, акматическая фаза и др.), латинского (ассимиляция, коррекция, рецепция, функция и др.) происхождения или из других языков (текст, дискурс, актант, нарратор и др. - для филологии).

Крайне нежелательна полисемия, не поощряется синонимия. Мысли должны быть выражены максимально ясно, точно и поняты однозначно. Зато в науке могут использоваться художественные образы, метафоры, помогающие уяснить сущность явления: "демон" Максвелла; "черный ящик"; "плазменный шнур" П.Л. Капицы; "королевский крокет" (из сказки Л. Кэрролла) как образ энтропии в трудах Н. Винера; этнические "симбиоз" и "химера" в сочинениях Л. Н. Гумилева и мн. др. Когда ученый открывает нечто действительно необычное, новое, метафоры помогают ему выразить свою мысль.

в) Морфологические.

Существительные преобладают над глаголами. Из существительных превалируют конкретные и абстрактные.

Единственное число, как правило, выступает в плюральном значении - в описательных и определительных текстах:

Легенда потому и представляет собой исполненное поэтической силы воспоминание о событиях далекого прошлого, что она неизменно сосредоточивается на их человеческом смысле. На смысле, который раскрывается в акте переживания события вовлеченными в него людьми.

Ю.Н. Давыдов. Этическое изменение личности.

(Подчеркнутые сплошной чертой слова могут быть поставлены во множественном числе; в словах, выделенных курсивом, содержится семантический оттенок множественности). Сингуляризация множественного числа грамматически оформляет абстрактность научного мышления: нечто единичное воплощает в себе все подобные явления: факты, процессы, вещи.

У прилагательных в научном ФС качественность проявляется меньше, чем относительность (это не то же самое, что качественных прилагательных меньше, чем относительных). Формо- и словообразовательные возможности качественных прилагательных здесь ограничиваются (т.е. не всегда можно образовать краткие формы, сравнительные степени, формы субъективной оценки, редупликаты, антонимы с НЕ-, наречия на -О и -Е), что говорит о сближении с относительными, а нередко и о переходе в этот разряд: напр., "гладкая бумага" - "гладкие мышцы". Прилагательные при этом могут приобретать терминологическое значение и становиться частью фразеологического сочетания: "гладкие мышцы" - не "ровные", а "не имеющие поперечной исчерченноcти" (собственная семантика прилагательного утрачивается). Часто используются адъективы - причастия, перешедшие в прилагательные. Вот типичный текст:

КАМФОРА. С медицинской целью применяют правовращающую натуральную камфору, добываемую из камфорного дерева (...) либо синтетическую левовращающую, получаемую из пихтового масла, либо камфору рацемическую*. Белые кристаллические куски, или бесцветный кристаллический порошок, или спрессованные плитки с кристаллическим строением, легко режущиеся ножом и слипающиеся в комки. Обладает сильным характерным запахом и пряным, горьким, затем "охлаждающим" вкусом. Мало растворима в воде, легко - в спирте, эфире, хлороформе, жирных и эфирных маслах.

М.Д. Машковский. Лекарственные средства

Сплошной линией подчеркнуты относительные прилагательные, курсивом набраны - качественные, жирным шрифтом - прилагательные причастного происхождения. Несколькими способами выделены прилагательные, перешедшие в другой разряд или колеблющиеся между различными разрядами. Формально относительных прилагательных не больше, чем качественных (хотя в языке, т.е. в СРЛЯ, преобладают именно первые), однако значительно ослаблена качественность - т.е. переменность признака. Ученый ориентируется на то, что стабильно. Например, "кристаллический" в данном тексте значит: "твердый", причем не столько "жесткий", сколько "сохраняющий свою форму", т.е. в этом значении прилагательное фактически является относительным.

Можно говорить о преобладании в научном ФС форм несовершенного вида у глаголов, а также о превалировании настоящего времени, которое употребляется в неопределенном значении: неактуальном "Волга впадает в Каспийское море", "Земля вращается вокруг Солнца" - указание на общее свойство предмета вне связи с моментом речи) или абстрактном ("Имена собственные пишутся с прописной буквы" = "всегда следует писать"), предположительном ("Я не вбираю "ты" в себя, - я, напротив, сам вступаю в него". С.Л. Франк. Непостижимое). Иногда настоящее время употребляется вместо прошедшего (особенно в исторических и литературоведческих трудах). В философских сочинениях мы то и дело читаем: "Сократ говорит", "Марк Аврелий пишет", "Декарт утверждает", "Кант полагает", "Гегель учит" и т.п., хотя все они давно умерли. Настоящее время как бы оспоривает этот факт, воскрешает их: эти люди живут в своих книгах или идеях (как Сократ, от которого и книг не осталось).

Типичной чертой научного ФС можно считать пассивный залог, выражаемый постфиксом (или суффиксом - у деепричастий) -СЯ или страдательными причастными формами (напр.: "химическое состояние наружной коры нашей планеты, биосферы, всецело (...) находится под влиянием жизни, определяется живыми организмами". В.И. Вернадский. "Геохимическая энергия жизни в биосфере"; (...) миграция атомов, производимая организмами, но генетически непосредственно не связанная с вхождением или прохождением атомов через их тело". В.И. Вернадский. Эволюция видов и живое вещество).

г) Словообразовательные

В научном ФС используются иноязычные префиксы и префиксоиды А - ("не": асистемный), АМБИ-* ("меж": амбивалентность), АМФИ-* ("между": амфибия), АНТИ- ("против": античастица), АРХИ-* ("сверх": архисема), АЛЛО-* ("подобие": аллотропия, аллофон), ДЕ(3)- ("ликвидация": дегазация, дезактивация), ИЗО-* ("равный": изоколон), ИМ-* ("в": имплантация), ИМ//ИН-* ("не": имморализм, инвариантный) ИНТЕР- ("между": интертекст), ИНТРО-* ("в", "внутрь": интродукция), КВАЗИ-* ("лже-", "почти": квазичастица, квазиоптика), КАТА-* ("распад": катаболизм - т.е. диссимиляция), КО-* ("вместе": координация), КОН-* ("совместность": конфиксация, т.е. префиксально-суффиксальный способ словообразования), МЕГА(ЛО)-* ("крупный, огромный": мегаспора, мегалополис), МЕТА-* ("между", "через": метагалктика, метаболизм), МАКРО-* и МИКРО- ("большой" и "малый" макромир, микромир), О+ согласный (какое-то отношение к "другому" окказиональность, оппозиция), ПАН-* ("все-": пантеизм), ПАРА-* ("около": парадокс, паралингвистика), ПОЛИ-* ("много": полигамия), ПОСТ-* ("после": постмодернизм), ПРЕ // ПРО-* ("перед": препозиция, префикс, прогностика, программа), ПРОТО-* ("первенство": протозоология - изучает простейших животных), ПСЕВДО- ("лже" - псевдоголос), РЕ-("вновь": регенерация), СИН-* ("со": синхронный), СУПЕР- ("сверх": суперэлита - лучшие семена), СУБ-* ("под", "около": субтропики, субпассионарный), ТЕЛЕ-* ("далеко": телеметрия), ТРАНС-* ("за", "через": транскрипция), ЭКВИ-* ("равный": эквивалентность), ЭКС-* "из": экспирация), ЭКЗО- и ЭНДО-* ("вне" и "внутри": экзобиология - наука о возможности жизни в космосе; эндоскопия) и некоторые другие.

Из суффиксов чаще других встречаются морфы, с помощью которых образуются абстрактные существительные: -АНИj // -ЕНИj (влияние, сопротивление), -СТВИj (следствие), -ОСТ' (плотность), (Е)НЦИj (конвергенция) и т.п.: - ИЗАЦИj, - ФИКСАЦИj (механизация, стратификация) и др., -ИЗМ* (дарвинизм); из суффиксов конкретных существительных наиболее характерны - ТЕЛ' (ускоритель) и -ИСТ (дарвинист); можно отметить суффиксы -(О)ИД* ("подобный": сфероид), а также суффиксы, обозначающие классы веществ: -ИД*, -ИТ*, -АТ* (сульфид, сульфит, сульфат), - ИН* (сахарин), -АН* (бутан), -ИЛ* (бутил) и др.; из суффиксов собирательных существительных - -СТВ- (общество), -АТ* (пролетариат), -ИТЕТ (генералитет).

Типичные суффиксы прилагательных (чаще относительных): -(ИЧ)ЕСК (социалистический, фонетический), качественных: -АБЕЛЬН* (семантика возможности: вариабельный), суффиксы причастий (болеутоляющее средство, сжатый воздух, комбинированный препарат пролонгированного действия, искомый результат, проницаемое вещество).

Для глаголов характерны суффиксы -(ИЗ)ИРОВА* (полемизировать), -(СТВ)ОВА (соответствовать), постфикс -СЯ (изучается). Распространены причастные и малотипичны деепричастные формы.

Широко используются аффиксальные способы словообразования, сложение и неморфологические способы, особенно терминологическая субстантивация (млекопитающие, пресмыкающиеся и т. п.).

При образовании слов от иноязычных лексем мы нередко наблюдаем опрощение: конус - конический, а не "конусический" (слово, вероятно, заимствовано из латинского языка через немецкий; "-ус" в русском слове входит в состав корня, но в первоисточнике это окончание, которое при образовании прилагательного за пределами русского языка, естественно, отбрасывается), полемика - полемизировать и т.п.; или характерные чередования: рефлекс // рефлективный, хаос // хаотический, редуцировать // редукция и т. п.

д) Синтаксические

1. Под влиянием официально-делового ФС научные тексты обычно синтаксически стандартизованы: двусоставны, полны.

2. При богатой осложненности, затрудняющей процесс чтения, в изобилии употребляются вводные слова и конструкции*, направляющие читательское восприятие, не позволяющие потерять мысль. Логичность, связность выражены максимально.

3. Строго соблюдаются правила цитирования*.

Официально-деловой ФС

Сфера использования - все области взаимодействия личности и государства. Субстили: собственно деловой (постановления, указы, циркуляры и т.п.; служебные письма, протоколы, справки, доверенности, уведомления и т.п.), юридический (законы) кодексы, уставы), инструктивный (технические, медицинские и др. наставления).

Форма контакта - опосредованная, формы речи - письменная и печатная. Преобладает монологизм, хотя возможны элементы диалога (протокол; служебная переписка - ущербный диалог, чередование монологов).

К этому ФС многие относятся пренебрежительно, видя в нем "мертвый язык бюрократов", однако его неприятие - скорее реакция на "канцелярит". Сам же официально-деловой ФС необходим, как и все остальные.

Вот наиболее общие требования к нему: "1) максима полноты информации/количества; 2) максима качества информации; 3) максима релевантности и 4) максима манеры. Каждая из них состоит из нескольких постулатов. Постулаты к первой максиме гласят: твое высказывание не Должно содержать меньше информации, чем требуется; твое высказывание не должно содержать больше информации, чем требуется. Постулаты ко второй максиме: не говори того, что ты считаешь ложным; не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований (именно эти постулаты Грайс считал наиболее существенными для качества коммуникации). Особую важность имеет постулат качества, поскольку все остальные вступают в силу лишь исходя из предположения, что постулат качества выполнен. Третья максима практически состоит из одного постулата: не отклоняйся от темы. Максима манеры включает общий постулат: выражайся ясно, и ряд конвенций: избегай непонятных выражений, избегай неоднозначности, будь организован, будь краток. Перечисленные максимы и постулаты представляют собой принцип совместного оперирования информацией или "принцип циркуляции сведений в составе коммуникативного акта". На сегодня это основной принцип коммуникации, который нельзя оставить без внимания, если всерьез обсуждать явления речевого и коммуникативного актов" (Каспарова 2002: 87-88).

Приведем пример текста, в котором сочетаются элементы нормального официально-делового ФС и канцелярита.

Характеристика

Рядовой Чонкин Иван Васильевич, 1919 года рождения, русский, холостой, беспартийный, образование незаконченное начальное, проходил службу в войсковой части № 249814 с ноября 1939 года, исполняя обязанности ездового. Во время прохождения службы отличался недисциплинированностью, разгильдяйством, халатным отношением к своим служебным обязанностям. За неоднократные нарушения воинской дисциплины и несоблюдение Устава РККА имел 14 взысканий (впоследствии снятых).

Обладая низким образованием и узким кругозором, на занятиях по политической подготовке проявлял пассивность, конспекта не вел, слабо разбирался в вопросах текущей политики и теоретических положениях научного коммунизма.

Общественной работой не занимался. Политически выдержан, морально устойчив.

Командир в/ч п/п № 249814

п/полковник Пахомов

Комиссар части ст. политрук Ярцев

Вообще не выделены сугубо нейтральные элементы - фактически таковых здесь почти нет. Даже служебные части речи не всегда являются нейтральными, т.к. они иногда вовлечены в состав стандартных формулировок. Например, частица "не" в предпоследней фразе не является нейтральной, хотя, на первый взгляд, трафаретна только формулировка "заниматься общественной работой". Однако она кодифицирована по-разному в отрицательной и утвердительной форме (срав.: "Активно занимался общественной работой", причем обстоятельство необходимо, как и уточнение, какой именно работой). Частица "не" (вернее, смысл ее) определяет внешний вид всего предложения.

Курсивом набраны нормативные для данного ФС слова и грамматические модели, жирным шрифтом - "канцеляриты" (крайности, извращения ФС) сплошной линией подчеркнуты чужеродные элементы, нежелательные или недопустимые в данном ФС.

Несмотря на явно пародийный, сатирический характер этого текста, у нас может составиться вполне адекватное впечатление, во-первых, об официально-деловом ФС, во-вторых, об отклонениях от него. Итак, типичные приметы стиля:

а) воспроизведение определенных стандартов (заглавие и подписи, схема изложения информации: звание - фамилия, имя и отчество -год рождения и т. д.);

б) лексические штампы (войсковая часть № ..... воинская дисциплина, Устав РККА, политическая подготовка, политически выдержан, морально устойчив и мн. др.); клишированные грамматические конструкции (за + В. п. + имел + В. п. + постпозитивный причастный оборот - последний особенно характерен - и др.);

в) тенденция к замене номинативности "описательностью", выражающейся в субстантивации ("рядовой" вместо: "солдат");

г) тенденция к перифразам ("проходить службу" и "исполнять обязанности" вместо: "служить").

Характерные "канцеляриты":

а) тавтология: проходил службу - прохождение службы - служебным;

б) плеоназм - обладая низким образованием и узким кругозором (можно: "из-за низкого образования и узкого кругозора"), к своим служебным обязанностям (понятно, что к своим и к служебным);

в) бессмысленные замены: наименований описаниями ("текущей политики" вместо: "современной"; но "текущий год" - нормальное сочетание), слов словосочетаниями ("халатное отношение" вместо: "халатность");

г) оборот "проявляя пассивность" неудачен по многим причинам: во-первых, уже само заимствованное абстрактное существительное по отношению к конкретному живому человеку звучит бездушно, формально, это тем более относится к словосочетанию в целом; во-вторых, оборот плеонастичен: из его продолжения и так следует, что Чонкин не был активным на политзанятиях, причем, судя по пунктуации, оборот не является обобщающим, что оправдало бы его; в-третьих, возможно, помимо воли командира и комиссара, выражение "проявлял пассивность" воспринимается как обвинение в демонстративной аполитичности;

д) глагол "отличался" мы нередко употребляем как штамп именно в тех случаях, когда речь идет не об отличии, но лишь о свойстве, например, когда мы говорим (хотя и неправильно): "Задача отличается сложностью", это обычно означает, что задача сложна, и вовсе не подразумевается, что она сложнее всех остальных; но, что весьма курьезно, стертое, клишированное слово неожиданно приобретает первоначальный смысл: во-первых, лица, давшие характеристику, постарались подчеркнуть, что остальные солдаты были дисциплинированными и добросовестными, во-вторых, Чонкин, как мы помним, действительно отличался от своих товарищей - если не халатностью и т. п., то весьма неординарными умственными способностями;

е) для официально-делового ФС характерны конвенциональные (общепринятые) аббревиатуры типа "РККА" или "в/ч", но сокращения "п/полковник", "ст. политрук" - это уже нарушения нормы (как бы изобличающие желание скорее отделаться от неприятного занятия);

ж) в сущности, можно было бы подчеркнуть весь текст, начиная со второго предложения: это не характеристика, а бюрократическая отписка: "отцы-командиры" ни словом не обмолвились о главном - какой Чонкин солдат (а он, как мы помним, со своей "бандой" в лице почтальонки Нюры победил целый полк); особенно курьезна последняя фраза: Чонкин "политически выдержан" (следовало бы: "политически грамотен", но это был бы уже абсурд) - только что говорилось о его политической "пассивности" - и "морально устойчив" (читая роман В.Н. Войновича, мы имели возможность это оценить); с одной стороны, эти формулировки сами по себе типичны для официально-делового ФС, с другой - это канцеляриты, потому что за штампами теряется человеческое лицо Ивана (от него хоть что-то оставалось в предшествующих отрицательных характеристиках: халатность, разгильдяйство, политическая "пассивность").

Впрочем, на документ можно взглянуть и иначе: характеристика составлена вполне добросовестно, быть может, даже неплохими людьми. Они написали главное, что интересовало организацию "Куда Надо": что Чонкин проявлял пассивность на политзанятиях и слабо разбирался в вопросах текущей политики. Они честно исполнили свои обязанности, но постарались помочь ему (и себе): отметили его малограмотность, подчеркнули, что взыскания были сняты, и, чтобы написать о нем хоть что-то хорошее, добавили явно не подходящие в данном контексте замечания о политической выдержанности и моральной устойчивости. Командир и комиссар, возможно, проявили нормальные человеческие качества, хотя и подчинялись извращенной "логике" бюрократических отношений. В этой бюрократической антисистеме характеристика приобретает соответствую-щий ей смысл, т.е. из отписки превращается во вполне информативный документ, но от такой переоценки (с нашей стороны) не перестает быть "канцеляритом".

Итак, сделаем основные выводы:

1. В официально-деловом ФС мало специфических лексем, однако и нейтральных элементов почти нет. Стилистической значимостью обладает сам строй текста.

2. Канцеляризмы не являются элементами элементами данного ФС. Они аномальны для него.

Главные требования к официально-деловому ФС:

- рациональная стандартность;

- простота, точность, исключение двусмысленности;

- чистота;

- компактность подачи материала.

Характерные языковые признаки:

а) Фонетические особенности отсутствуют, т.к. ФС существует в письменной и печатной форме, зато орфография и пунктуация должны быть особенно четкими и правильными.

б) Лексика описывается скорее отрицательно: в этом стиле отсутствуют эмоционально окрашенные слова, просторечия, диалектизмы, поэтизмы и т. п. нет в ней устаревших слов, состав неологизмов ограничен, это главным образом термины, то той или иной причине вошедшие в относительно широкое употребление (например, "ваучер" - впрочем, это слово скоро станет историзмом).

Специфичными для официально-делового ФС можно считать различные, но только общепринятые социальные термины (гражданин, служащий, но не товарищ и интеллигент; например, в анкетах пишут: "Социальное происхождение - из служащих", а не "из интеллигенции")*, конвенциональные наименование профессий, родов деятельности ("врач" вместо "доктор", "рядовой" вместо "солдат", "военнослужащий" вместо "военный", "бортпроводник" вместо "стюардесса")*, названия учреждений и общественных институтов (Министерство, Верховный Совет, высшее образование, здравоохранение и др.)*. Поскольку государство регулирует самые разнообразные области жизни общества, в данном ФС широко представлена терминология, прежде всего научная.

в) Словообразовательные.

1. В этом ФС используются общекнижные аффиксы (см.: Научный ФС).

2. Шире, чем в других ФС, применяется аббревиация: МАПРЯЛ (Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы), РАН (Российская Академия Наук) и т.п., причем выбираются стандартизиро-ванные варианты: например, не просто "МГУ", а "МГУ им. М. В. Ломоносова")*.

3. Нередко употребляются шаблоны, образованные морфолого

синтаксическим способом, типа: "многоуважаемый", "вышеупомянутый"; возможна и субстантивация: "учащиеся", "служащие" и т. п.

г) Морфологические.

1. Из существительных преобладают конкретные и собирательные (имущество, оружие; к собирательным приближаются конкретные, употребляемые во мн. ч. типа "граждане").

2. Единственное число обладает значением множественного в кодексах, уставах и т. п. - например: "Часовой обязан..." = все часовые обязаны.

3. Велика доля существительных адъективного склонения: "учащиеся", "военнослужащие", "подозреваемый", "дневальный" и т. п. Они подобны адъективным существительным научного ФС типа "насекомые", "земноводные", "ластоногие" и т.п. - номенклатурным терминам (проникновение официально-делового стиля в научный)

4. Из прилагательных преобладают относительные.

5. В инструкциях используются инфинитивы и императивы, последние предпочтительнее. Наряду с ними, употребляется настоящее время со значением предписания, вообще весьма характерное для данного ФС*. Например, валокордин "без предписания врача взрослые принимают по 15-20 капель 3 раза в день" (т.е. следует принимать).

6. Весьма распространен пассивный залог, выражаемый возвратными глаголами ("Арендатор обязывается...", "Гражданин Н.Н. подозревает-ся...") или страдательными причастиями (выпускаемая продукция, перечисленные признаки и т. п.).

д) Синтаксические.

1. Строжайшая грамматическая упорядоченность речи: полнота, двусоставность, прямой порядок слов*.

2. Тенденция к перифрастическим заменам: "нанести оскорбление действием" вместо "ударить" (пример из романа В.В. Липатова "И это все о нем..."), "вести боевые действия" вместо "воевать"*.

3. В составных (как правило, глагольных) сказуемых используются модальные слова и обороты: должен, обязан, следует, имеет право и т. п.

4. Часто употребляются отыменные предлоги: в целях, согласно (+ Д. п.!), на основании, в силу, за счет и др.*

5. Нередки причастия и причастные обороты, а также деепричастные обороты со значением причины, условия или цели, например: "являясь ответственным квартиросъемщиком...", "соответствуя требованиям ГОСТ...", "стремясь завладеть имуществом..." и т. п.).

6. Простота или сложность синтаксиса обычно зависит от жанра: в инструкции чаще употребляются простые предложения, в заявлении, напротив, все содержание иногда описывается одной сложной синтаксической конструкцией, нередко с разнотипной связью.

Публицистический ФС

Сфера употребления - общественно-политическая, средства массовой коммуникации. Субстили: газетно-публицистический (жанры: передовая статья, репортаж, очерк, фельетон, заметка и др.), научно-публицистический (эссе, интервью и др.), ораторский (речь); формы контакта - опосредованная и прямая, формы речи - письменная и устная, монологическая и диалогическая.

Языковые признаки.

а) Из фонетических черт данного ФС следует выделить отсутствие дефектов и интонационное богатство (последнее отличает его от научного стиля).

б) Лексические.

1. Словарный состав богат и разнообразен, однако нежелательно употребление просторечных, а также узко-корпоративных слов (профессионализмов, жаргонизмов, арготизмов, слэнгизмов) и диалектной лексики. Слова нейтральные и общекнижные. Основные семантические поля: "Общество", "Нравственность", "Природа", "Мир" и т. п. Лексика нередко обладает категориальным значением: "Отечество", "народ", "ответствен-ность", "мораль", "гуманизм" и мн. др.

2. Широко используются метасемемы (см. тему "Стилистические ресурсы лексики"), однако метафоры, во-первых, адаптированы к восприятию массовой аудитории, чрезмерная оригинальность, замысловатость для них не характерна, во-вторых, нередко эмблематичны, то есть статичны, однозначны, плакатны, в-третьих, количество их в тексте обычно невелико. Это относится и к фразеологизмам - чаще всего "крылатым словам", то есть устойчивым, часто повторяемым формулировкам ("административный восторг", "альфа и омега", "аннибалова клятва", "башня из слоновой кости", "блоху подковать", "к добру и злу постыдно равнодушны", "как бы чего не вышло" и др.)*

3. Большую роль играют цитаты и реминисценции (видоизмененные чужие слова), особенно в заглавиях: "Мильон терзаний" - статья И.А. Гончарова. Реминисцентные заглавия весьма распространены, однако редко бывают удачными. Обычно они малоостроумны - например, в газете "Мегаполис-экспресс": "Шараф Рашидов как зеркало узбекской революции".

4. Использование авторских, окказиональных слов редко ("благоглупости" М.Е. Салтыкова-Щедрина нетипичны). Если публицист и употребляет не совсем обычное слово, оно, во-первых, вполне понятно, во-вторых, разъясняется в тексте - например:

Не упомню, от кого и когда я впервые услышал это русски-русское трагически емкое слово (...) В словаре Даля такого слова нет (...) Есть терпение, за которое стоит уважать, - терпение в муках рожающих матерей, терпение истин