Глава 11

ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ СЕРОВ

20 апреля 1954 года в Западной Германии разгорелся грандиозный скандал. Корреспондентам, собравшимся со всего мира, представили бывшего капитана Комитета государственной безопасности СССР Николая Хохлова, который рассказал, что ему поручили убить Георгия Сергеевича Околовича, руководителя эмигрантского Народно-трудового союза.

Хохлов продемонстрировал корреспондентам специальную технику, которой его снабдили в КГБ для проведения террористического акта.

Хохлов не стал убивать Околовича, а предпочел остаться на Западе. Он сдался западногерманской полиции еще в феврале, когда Комитет государственной безопасности существовал только на бумаге. Боевое задание Хохлову подписал министр внутренних дел Сергей Никифорович Круглое. Но к моменту пресс-конференции перебежчика Хохлова КГБ уже появился, его создание оживленно комментировалось, и все интересовались фигурой нового начальника советской спецслужбы Ивана Александровича Серова. Таким образом, первый председатель КГБ сделался известен всему миру.

Незадолго до августовского путча 1991 года бывший капитан Хохлов как ни в чем не бывало приехал в Москву. Он произвел тогда на меня несколько странное впечатление. Хохлов давно перебрался за океан и был профессором психологии в Калифорнийском университете. Кажется, его больше интересовала парапсихология. Впрочем, и само его появление в Москве было чем-то сверхъестественным. Он даже сходил на Лубянку, где в центре общественных связей КГБ с ним поговорили вполне вежливо. Возможно, потому, что Комитету государственной безопасности существовать оставалось всего несколько месяцев.

А тогда, в 1954-м, все только начиналось.

В одном из романов англичанина Яна Флеминга, Создателя Джеймса Бонда, «Из России с любовью», советский генерал госбезопасности размышляет о выдающейся роли Серова в жизни страны:

«Серов, Герой Советского Союза и талантливый ученик создателей ЧК, ОГПУ, НКВД и МВД, во всех отношениях был более крупной фигурой, чем Берия. Это он руководил устранением неугодных советскому руководству миллионов людей в 30-х годах. Он был режиссером большинства московских показательных процессов. Он организовал кровавый геноцид народов Кавказа. Именно он, генерал Серов, был вдохновителем депортации населения Прибалтийских республик и похищения немецких ученых-атомщиков, позволивших России достичь такого стремительного технического прогресса в послевоенные годы.

Генерал армии Серов вместе с Булганиным и Хрущевым правит страной. Возможно, наступит день, когда Серов будет стоять выше всех на сверкающей вершине власти…»

Герой Яна Флеминга был страшно далек от реальной жизни, нарисованный им портрет имел мало общего с оригиналом, да и будущее Серова он предсказал неудачно. Но это не единственный миф, который возник вокруг имени Ивана Александровича Серова.

Как пишет профессор Владимир Некрасов, считается, что отец Серова Александр Павлович до революции был урядником в Кадомскои тюрьме для политических заключенных в Вологде, где в 1912-м отбывал срок Сталин. После революции отец Серова бесследно исчез…

Однако будь это так, Иван Александрович вряд ли смог бы сделать столь блистательную карьеру в НКВД.

Согласно Роберту Конквесту, автору знаменитой книги «Большой террор», которая познакомила Запад с историей сталинских преступлений, маршал Тухачевский и другие военачальники «были расстреляны во дворе здания НКВД на улице Дзержинского, дом 11, средь белого дня. Руководил этим бледный и потрясенный маршал Блюхер, а командиром отделения палачей, расстреливавших командармов, называют Ивана Серова, в то время молодого офицера».

Тухачевского, как теперь известно, расстреляли не на Лубянке, а в подвале здания Военной коллегии Верховного суда на Никольской улице. Это произошло 11 июня 1937 года. Серов был тогда еще слушателем Военной академии, а не сотрудником НКВД. Ни ему, ни маршалу Блюхеру, ни кому бы то ни было другому из военных такое деликатное дело бы не поручили.

Иван Александрович Серов родился в крестьянской семье в 1905 году в Вологодской губернии. После школы несколько месяцев заведовал избой-читальней в селе Покровское, два года был председателем Замошского сельсовета.

В 1925 году его призвали в армию и осенью отправили учиться в Ленинградскую пехотную школу. Там он вступил в партию. После окончания школы служил командиром огневого взвода. Видимо, служба в артиллерии у него получалась, потому что его командировали на артиллерийские курсы усовершенствования командного состава РККА. После курсов он получил под командование батарею, со временем стал помощником начальника штаба полка, а потом исполнял обязанности начштаба.

С этой должности его в январе 1935 года отправили в Военно-инженерную академию, откуда через год в звании майора перевели в Военную академию имени М. В. Фрунзе, которую он успешно окончил в январе 1939 года.

Серов собирался быть кадровым военным. На фотографиях того времени запечатлен молодой бравый офицер. Военная служба ему нравилась. Но из академии приказом Главного политического управления Рабоче-Крестьянской Красной армии его распределили не в войска, а в народный комиссариат внутренних дел.

Известный писатель Эдуард Анатольевич Хруцкий, зять Серова, Рассказывал мне, что все произошло в один день:

— Часть выпускников уже разъехалась в места назначения, а Александрович, который получил назначение на Дальний осток, задержался на один день. И тут всех, кто не уехал, собрали в зале академии, пришел заместитель наркома обороны и начальник Главпура Лев Захарович Мехлис и сказал: весь выпуск поступает в распоряжение НКВД.

Это был бериевский призыв: НКВД укрепляли свежими людьми, партийными работниками и военными. Серова принял сам новоиспеченный нарком Берия и в одну минуту решил его судьбу. Серов был майором, Берия тут же произвел его в майоры госбезопасности.

Специальные звания, которые присваивались сотрудникам НКВД, были на две ступени выше соответствующих воинских званий. Иначе говоря, Серов из майоров сразу же оказался комбригом, а через два с половиной месяца он получил звание старшего майора, равное генерал-майору (до мая 1940 года комдиву).

И службу в наркомате Серов начинал сразу с высшей руководящей должности. 9 февраля 1939 года он приступил к исполнению обязанностей заместителя начальника Главного управления рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР. А уже через девять дней стал начальником всей советской милиции.

Жена Серова страшно переживала, когда он вместо военной формы, которая ему очень шла, надел милицейскую. Михаил Павлович Шрейдер, который в 30-х годах служил в милиции и был в ежовщину арестован, пишет, что однажды, когда его допрашивали, вошел Серов, назначенный начальником Главного управления милиции НКВД, и попросил его о помощи:

— Вы могли бы помочь мне, новому в органах человеку, если бы разоблачили работников Главного управления милиции, участвующих в вашем контрреволюционном заговоре. Поймите, я чувствую, что окружен врагами, и не знаю их. А вашим чистосердечным признанием вы могли бы помочь мне.

В 1958 году на торжественной встрече в клубе КГБ чекист-ветеран Шрейдер напомнил об этом председателю КГБ Серову. Тот сказал, что не помнит такого случая, и снисходительно добавил: о прошлом надо постараться забыть…

После прихода Берии началась чистка наркомата от людей Ежова, и Серов стремительно продвигался по служебной лестнице. В милиции он проработал всего полгода.

В последних числах июля 1939 года его перевели в Главное управление государственной безопасности заместителем начальника главка и начальником 2-го (секретно-политического) отдела. Это было важнейшее подразделение, занимавшееся борьбой с антисоветскими элементами. До Серова отдел возглавлял один из ближайших к Берии людей Богдан Захарович Кобулов, ушедший на повышение.

2 сентября 1939 года, на следующий день после начала Второй мировой войны, Серов стал наркомом внутренних дел Украинской ССР. И его тут же произвели в комиссары госбезопасности третьего ранга.

До него наркомом был Успенский — тот самый, который, пытаясь избежать неминуемого расстрела, бежал из Киева и несколько месяцев скрывался под чужой фамилией.

Нового наркома долго не могли подобрать, пока не остановились на кандидатуре Серова. До его приезда обязанности главы наркомата исполнял младший брат Богдана Кобулова Амаяк, который потом поедет резидентом разведки в Берлин.

В Киеве жизнь связала Серова с первым секретарем ЦК компартии Украины, первым секретарем Киевского обкома и горкома партии Никитой Сергеевичем Хрущевым.

А весной 1940-го он познакомился еще и с Георгием Константиновичем Жуковым, только что произведенным в генералы армии и назначенным командующим войсками Киевского особого военного округа. Эти два человека сыграют в его жизни ключевую роль, в особенности, конечно, Хрущев.

Через две недели после переезда Серова в Киев советские войска вступили в войну с Польшей. Западную Украину включили в состав Советского Союза, и органы НКВД ускоренными темпами проводили чистку новых областей от антисоветских элементов.

Важнейшей задачей была организация лагерей для польских пленных и аресты бывших польских офицеров, полицейских, политиков, польской интеллигенции и вообще сколько-нибудь заметных людей. Работу, которую чекисты на территории Советского Союза выполняли уже двадцать лет, на новоприсоединенных областях требовалось провести в сжатые сроки.

Помимо польских офицеров, убитых в Катыни, немалое число поляков, арестованных оперативными группами НКВД, расстреляли прямо в тюрьмах западных областей Украины.

Чекисты под руководством Серова арестовали и выслали из западных областей Украины и Белоруссии 380 тысяч человек. В августе 1941 года, когда в результате нападения нацистской Германии политическая ситуация изменилась, почти все поляки — кто выжил — были амнистированы.

Для непосредственного руководства операциями Серов из Киева перебрался во Львов, культурный и исторический центр Западной Украины.

Валентин Бережков был на Украине, когда Западную Украину присоединили. То, что он увидел, потрясло его:

«Началось раскулачивание, насильственная коллективизация, ликвидация частных предприятий и кустарных мастерских… Наши офицеры и работники различных советских ведомств, нахлынувшие в освобожденные районы, скупали все, что в Москве являлось дефицитом. Мелкие лавочки и кустари разорились. Цены на все, включая и продовольствие, подскочили до небес, а заработная плата у местного населения оставалась прежней. Все это, естественно, вызвало протесты, вспыхнули студенческие демонстрации…

Начались аресты, жестокие расправы с участниками демонстраций, депортации…

Наши органы госбезопасности занимали в освобожденных районах помещения бывшей жандармерии, что многим украинцам и белорусам, ненавидевшим секретную службу панской Польши, представлялось особенно зловещим. Использовать такие здания, было, видимо, удобно, ибо там имелись подземные тюрьмы. Однако с политической точки зрения это было конечно же недопустимо, ибо оскорбляло чувства населения».

Серов как нарком внутренних дел Украины, вспоминает Хрущев, «установил тогда контакты с гестапо. Представитель гестапо официально прибыл по взаимной договоренности во Львов со своей агентурой… Предлогом был „обмен людьми“ между нами и Германией». Это было время союзнических отношений с нацистской Германией.

В апреле 1940 года Серов получил первый орден Ленина.

Серов прослужил на Украине полтора года. В феврале 1941 года, после разделения НКВД на два наркомата, его отозвали в Москву и 25 февраля назначили первым заместителем наркома госбезопасности СССР, наркомом был Всеволод Николаевич Меркулов. Через полгода НКВД и НКГБ слили, и Серова назначили заместителем наркома внутренних дел.

Серов курировал милицию, пожарную охрану, тюремное управление, штаб истребительных батальонов и управление по делам о военнопленных и интернированных.

Вместе с другими заместителями Берии Иван Александрович занимался крупномасштабными операциями по депортации целых народов. 12 августа 1941 года Сталин приказал ликвидировать Автономную Советскую Социалистическую Республику Немцев Поволжья и вывезти всех немцев подальше от линии фронта в Сибирь, на Алтай, в Киргизию и Казахстан.

Руководил операцией замнаркома внутренних дел Серов. Справились за два месяца. Для вывоза немцев собрали несколько тысяч сотрудников наркомата внутренних дел, милиции и даже армейские части. В решающие недели осени 1941 года фронт отчаянно нуждался в людях, но Сталин страшно боялся восстания в тылу, того, что недовольные советской властью люди попытаются ее свергнуть.

В дни обороны Москвы Серов командовал войсками НКВД московской зоны, в частности занимался очищением столицы от преступного элемента. В конце 1942 года он получил второй орден Ленина.

В 1944 году вместе со всем наркоматом Серов участвовал в депортации чеченцев, ингушей, калмыков, крымских татар. Руководил этими операциями сам Берия. У каждого из его заместителей был собственный сектор.

За эту работу Сталин всех щедро наградил.

8 марта 1944 года Серов получил орден Суворова I степени. Такие же ордена были вручены Берии, Круглову и Кобулову. Начальнику СМЕРШ Абакумову дали орден Суворова II степени.

В июле Серова наградили орденом Красного Знамени «за проведение операции по очистке территории Крыма от антисоветских и шпионских элементов». Такой же орден получил Богдан Кобулов. Они действовали вдвоем и в ходе операции выселили из Крыма двести с лишним тысяч человек крымских татар, болгар, греков, армян.

Депортации продолжались и после войны — из Прибалтики, Украину и Молдавии. Но уже без участия Серова. Ему досталась более интересная работа.

В начале января 1945 года «для обеспечения очистки фронтовых тылов действующей Красной армии от вражеских элементов» был учрежден институт уполномоченных НКВД СССР. Иван Александрович Серов поехал уполномоченным на 1-й Белорусский фронт к Жукову. Можно предположить, что сам маршал и назвал его имя. Они вполне ладили и даже дружили.

Уполномоченным на 2-й Белорусский фронт отправили наркома госбезопасности Белоруссии Лаврентия Фомича Цанаву, при Игнатьеве он станет заместителем министра госбезопасности СССР. 4 апреля 1953 года его арестуют как соучастника убийства Михолэса. Через два года он умрет в тюрьме.

Уполномоченным при 3-м Белорусском станет начальник СМЕРШ Виктор Абакумов. Он же — заместитель представителя советского правительства при Польском комитете национального освобождения.

Уполномоченным при 1-м Украинском фронте сделали генерал-лейтенанта Павла Яковлевича Мешика, заместителя начальника СМЕРШ. После войны ему поручат заниматься созданием ядерного оружия, в 1953-м Берия назначит его министром внутренних дел Украины, их расстреляют вместе.

Уполномоченным на 1-й Прибалтийский фронте отправили Петра Николаевича Кубаткина, начальника управления госбезопасности Ленинградской области. Его расстреляют в 1950-м по «ленинградскому делу».

Уполномоченным НКВД при 1-м Прибалтийском фронте стал Иван Матвеевич Ткаченко, во время войны начальник управления НКВД по Ставропольскому краю, потом уполномоченный НКВД — НКГБ по Литовской СССР. В 50-х годах служил начальником милиции в Челябинской области. Он еще легко отделался…

Как распределяли между собой обязанности сразу три ведомства — Главное управление военной контрразведки СМЕРШ и наркоматы госбезопасности и внутренних дел?

Историк Никита Васильевич Петров, изучавший документы о Серове, рассказывал:

— СМЕРШ находился в рядах наступающей Красной армии, он противостоял немецким спецслужбам и выявлял крамолу в собственных войсках. НКВД двигался вслед за армией и занимался охраной тыла, в частности выставлял заградительные отряды и одновременно проводил чистку освобожденных от немцев территорий. Затем появлялись органы НКГБ, которые наводили окончательный порядок.

В марте 1945-го Серов был назначен советником НКВД при министерстве общественной безопасности Польши и руководил арестом командиров Армии Крайовой — подпольной боевой организации, которая подчинялась польскому правительству, эмигрировавшему в Англию…

Когда Красная армия вступила на территорию Польши, поляки испытывали смешанные чувства. Они были благодарны за освобождение от немцев, но с учетом опыта 1939 года боялись, что Сталин не даст им возможности жить так, как они хотят. И их опасения оправдались. Поэтому многие подпольные организации в Польше не хотели сдавать оружие, а некоторые даже пытались сопротивляться, прежде всего отряды Армии Крайовой, которая хотела восстановить довоенные границы Польши и вернуть эмигрировавшее правительство в Варшаву.

Сталин же принял решение, что право на существование имеет только Польша, которая станет союзником Советского Союза, поэтому на территории Польши проводились массовые «оперативно-чекистские мероприятия» с целью уничтожить все структуры, связанные с правительством в эмиграции, и боевые отряды, которые сражались против немцев.

Этим занимались подразделения СМЕРШ и части НКВД, которые были переброшены на польскую территорию. Они разоружали отряды польского Сопротивления, поляков арестовывали или вывозили на советскую территорию. Тех, кто не хотел сдавать оружие и сопротивлялся, уничтожали. Причем речь шла о людях, которые с 1939 года мужественно сражались с немцами и воспринимали Красную армию как союзника.

Серов докладывал Берии из Виленского округа: «Вчера, в 20 часов, были собраны в районе деревни командиры бригад и батальонов Армии Крайовой якобы для смотра их командующим фронта. Всего собралось 26 офицеров, из них: 9 командиров бригад, 12 командиров отрядов и 5 штабных офицеров польской армии. На наше предложение сдать оружие офицеры ответили отказом, и лишь когда было объявлено о применении оружия, офицеры разоружились».

Войска НКВД, офицеры СМЕРШ действовали в Польше крайне жестоко. Член военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Константин Федорович Телегин 21 ноября 1944 года вынужден был распорядиться: «Имели место случаи приведения приговоров к высшей мере наказания за незаконное хранение оружия и за враждебную деятельность против ПКНО и Красной армии — публично перед польским населением. Считая такую меру крайним исключением, предлагаю впредь расстрелы публично за подобные преступления проводить только после особого, в каждом отдельном случае, разрешения Военного Совета фронта».

Серов перебирался из города в город, докладывая Берии о чистке в Вильнюсе, Варшаве, Лодзи, Познани… Он предложил изымать радиоприемники, чтобы поляки не могли слушать передачи лондонского радио. Этого не делали даже немцы.

Люди Серова охотились на лидеров подполья. В первую очередь было приказано захватить последнего командующего Армией Крайовой бригадного генерала Леопольда Окулицкого.

Окулицкий после поражения Польши в войне с Германией перешел на подпольное положение и стал организовывать отряды Сопротивления. В январе 1941 года его арестовало львовское НКВД. В августе, когда Германия напала на Советский Союз, его освободили, чтобы он принял участие в формировании польской армии. Он был начальником штаба в армии генерала Андерса, которая была была сформирована на территории Советского Союза, но переброшена на Ближний Восток.

В середине 1944 года по решению эмигрантского правительства генерал Окулицкий был переброшен на оккупированные земли. Он стал заместителем командующего Армии Крайовой, участвовал в Варшавском восстании. После поражения восстания возглавил Армию Крайову.

Гестапо его не поймало, а оперативники НКВД легко заманили Окулицкого в ловушку. Ему и другим руководителям подполья сообщили, что с ними желает встретиться для переговоров «представитель командования 1-го Белорусского фронта генерал-полковник Иванов». Это был псевдоним Серова.

Полякам передали, что «генерал Иванов» имеет особые полномочия от Сталина для ведения переговоров, а после переговоров им предоставят самолет, чтобы они могли вылететь в Лондон и согласовать свои действия с правительством в эмиграции. Причем советское командование гарантировало польским участникам переговоров полную безопасность. Они имели наивность поверить этим обещаниям.

Серов 27 марта 1945 года докладывал Берии: «Нами установлено, что эти лица пришли одни без охраны и оружия, заявив оставшимся, что они едут по деловым вопросам к военному командованию. Одновременно с этим они предупредили о необходимости явки на „совещание“, где они тоже будут присутствовать. Таким образом, их исчезновение не вызовет подозрения».

Полякам сказали, что сначала им надо вылететь в Москву, а оттуда они уже отправятся в Лондон. В Москве их поместили во внутреннюю тюрьму НКВД. И сразу же стали готовить суд над «организаторами диверсий против Красной Армии».

Британское правительство просило Москву объяснить, куда делись все эти люди. Молотов ответил британскому послу: «Советским властям не поручалось вести переговоры с представителями; польского правительства в Лондоне… Советские органы, перегруженные срочной работой, не имеют возможности заняться в настоящее время проверкой разного рода сообщений относительной арестов в Польше тех или иных поляков…»

Однако вся эта история стала изестна и вызвала бурю возмущения среди поляков, не ожидавших такого вероломства от союзников по совместной борьбе с фашистской Германией.

Ставленник Москвы генеральный секретарь Польской рабочей партии Владислав Гомулка, которого Сталин поставил во главе страны, в апреле 1945 года подписывал в Москве договор о дружбе. Оя все-таки задал Сталину вопрос о судьбе арестованных. Гомулка наш стаивал на том, что НКВД действовал незаконно и арестованные должны быть переданы польским органам безопасности. На что Сталин сказал:

— Они стреляли в наших.

Гомулка попытался возражать:

— Они приказывали стрелять не только в ваших, но в еще большей степени в наших людей.

И Сталин — так, во всяком случае, много позже рассказывал Гомулка — сказал:

— А может быть, вы и правы. Глупец Серов, уберу его.

Серова действительно перевели в Германию, но репрессивная политика на территории Польши продолжалась.

Над арестованными поляками в Москве организовали суд. Всех приговорили к различным срокам тюремного заключения. Большинство потом освободили по просьбе польского правительства — все это были известные в стране люди. Трое, в том числе генерал Окулицкий, по официальным данным, умерли в советской тюрьме.

В 1944–1945 годах в лагерях и тюрьмах НКВД сидело 27 тысяч поляков.

В 1946 году правительство социалистической Польши наградило его орденом Виртути милитари IV степени. В 1995-м президент Польши Лех Валенса отменил этот указ.

29 мая 1945 года за «образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и достигнутые при этом успехи» по представлению Жукова Серов был удостоен звания Героя Советского Союза.

Вместе с Жуковьш они вошли в Германию и вместе там остались. Жуков возглавил советскую военную администрацию в Германии. Политическим советником к нему был назначен заместитель министра иностранных дел Андрей Януаръевич Вышинский.

Серов 2 мая был утвержден заместителем командующего 1-м Белорусским фронтом по делам гражданской администрации, а через месяц он стал называться заместителем Главноначальствуюшего советской военной администрации в Германии по делам гражданской администрации.

Одновременно Серов оставался заместителем наркома внутренних дел и руководил оперативной работой органов НКВД на территории оккупированной Германии. В июле он из комиссаров госбезопасности второго ранга превратился в генерал-полковника.

Многолетний начальник разведки Восточной Германии генерал-полковник и заместитель министра госбезопасности ГДР Маркус Вольф вспоминает, что Серов всегда был в мундире и в буквальном, и в переносном смысле этого слова. Серов сформировал структуры госбезопасности в Восточной Германии и назначил представителей госбезопасности во всех округах ГДР.

Один из создателей космической техники академик Борис Евсеевич Черток, ближайший сотрудник Королева, вспоминает, как в начале октября 1946 года советских ученых, которые приехали в Германию изучать немецкие ракеты «Фау-2», собрал генерал-полковник Серов.

Серов попросил составить списки немецких специалистов, которых есть смысл отправить в Советский Союз, чтобы они там продолжили свои работы. Лишних не брать — только тех, кто нужен.

— Мы разрешаем немцам брать с собой все вещи, — сказал Серов, — даже мебель. С этим у нас небогато. Что касается членов семьи, то это по желанию. Если жена и дети желают остаться — пожалуйста. Если глава семьи требует, чтобы они ехали, — заберем. От вас не требуется никаких действий, кроме прощального банкета. Напоите их как следует — легче перенесут такую травму. Об этом решении ничего никому не сообщать, чтобы не началась утечка мозгов.

Вечером 22 октября в ресторане был устроен банкет якобы по случаю успешных испытаний первых ракет. Немцы действительно веселились, русские, лишенные возможности выпить под такую прекрасную закуску, были мрачными.

В четыре часа утра сотни военных машин разъехались по городу. Сотрудники Серова практически одновременно постучались в двери всех немецких специалистов, которых решено было взять в Советский Союз. Переводчица будила хозяев, объясняя, что у нее срочный приказ Верховного Главнокомандования Красной армии. Дисциплинированные немцы беспрекословно начинали собираться. Никто и не пробовал сопротивляться. Люди Серова вели себя корректно, охотно шли навстречу любым просьбам — захватить еще что-то из вещей или заехать с кем-то попрощаться. Немцев погрузили в эшелоны, снабдили обильными пайками и отправили в Советский Союз. Но настроения в Москве вскоре изменились, и немцев фактически не подпустили к серьезным разработкам. Один из руководителей советского ракетного проекта откровенно сказал Чертоку:

— Борис Евсеевич, неужели вы еще не поняли, что немцы ни в коем случае не будут нашими режимными органами допущены к настоящей совместной работе? Они находятся под контролем органов НКВД, которым в каждом из них чудится фашист, перешедший на службу к американской разведке. А кроме того, что бы они ни сотворили, это будет не созвучно нашей теперешней тенденции в идеологии — все созданное в науке и технике сделано без всякой иностранщины…

В 1950-м немцев вернули на родину.

Генерал Серов по приказу Берии был утвержден членом Специального комитета по реактивной технике при Совете министров (Спецкомитет № 2; его возглавил член политбюро Георгий Маленков), то есть занимался ракетными делами.

Первая задача состояла в том, чтобы воспроизвести немецкие ракеты «Фау-2» и «Вассерфаль» (зенитные управляемые ракеты). Это долго не получалось.

В сентябре 1947 года Сергей Павлович Королев и его сотрудники приехали на еще строившийся ракетный полигон Капустин Яр, это старинный городок в низовьях Волги.

18 октября в 10 часов 47 минут утра там была запущена первая баллистическая ракета.

Председателем государственной комиссии по пускам немецких ракет «А-4», они вошли в историю под названием «Фау-2» (это сокращение от немецких слов «Vergeltungs Waffe» — оружие возмездия), был назначен маршал артиллерии Николай Яковлев, его заместителем — Дмитрий Устинов, членом комиссии был Серов.

Несколько дней не удавалось запустить двигатель ракеты, установленной на испытательном стенде. Не срабатывали электрические устройства, которые воспламеняют горючее. Электрика была еще несовершенной. Серов, раздраженный задержками, сказал ученым:

— Слушайте, чего вы мучаетесь? Найдем солдата. На длинную палку намотаем паклю, окунем ее в бензин, солдат сунет ее в сопло, и пойдет ваше зажигание!

Ученые вежливо замяли разговор.

Потом все-таки нашли неисправное реле, которое стояло в цепи включения зажигания.

— А кто отвечает за это реле? — спросил Серов.

— Товарищ Гинзбург.

— А покажите мне этого Гинзбурга, — грозно сказал Серов. Один из заместителей Королева, прикрыв собой стоявшего там же Гинзбурга, невинным голосом сказал, что показать Гинзбурга сейчас никак невозможно.

20 октября запустили еще одну ракету, но она сильно отклонилась от намеченной трассы. Полигонные наблюдатели с горьким юмором сообщили:

— Пошла в сторону Саратова.

Это услышал Серов.

Когда собралась государственная комиссия, Серов сказал:

— Вы представляете, что будет, если ракета дошла до Саратова? Я вам даже рассказывать не стану, но вы сами можете догадаться, что произойдет с вами со всеми.

Он не знал, что до Саратова было значительно дальше, чем могла пролететь ракета…

— На территории Германии столкнулись все три ведомства — СМЕРШ, НКВД и НКГБ, — рассказывает Никита Петров. — И всем стало тесно. Постепенно верх взял начальник СМЕРШ Абакумов. С начальником СМЕРШ, а затем министром госбезопасности Абакумовым у Серова развернулась настоящая война. Абакумов жаловался, что Серов командует структурами военной контрразведки СМЕРШ, хотя не имеет на это права: «Серов со свойственным ему нахальством разражался потоком самых непристойных ругательств, в которых похабнейшими словами отзывается обо мне».

Эта вражда усилилась после того, как Серов вернулся в Москву, в центральный аппарат министерства внутренних дел.

Первым заместителем, как тогда говорили, по общим вопросам у Круглова стал Василий Степанович Рясной, еще один бывший нарком внутренних дел Украины. В конце февраля 1947 года Рясной и Серов поменялись местами. 25 февраля Иван Александрович стал первым замом. Он будет занимать эту должность семь лет до 13 марта 1954 года, после чего возглавит КГБ. Рясной же был назначен «просто» замом.

Между МГБ и МВД шла борьба не на жизнь, а на смерть. Абакумов забрал у министерства внутренних дел все, что мог, но хотел еще и избавиться от непокорных конкурентов. Абакумов жаловался Берии: «Тов. Серов известен своими провокационными выходками и склоками, которые он иногда допускает, поэтому пора положить конец этому и предупредить его».

Серов не сдавался. Он проявил бойцовский характер.

Абакумов писал на Серова Сталину, сообщал, что заместитель наркома внутренних дел возит из Германии барахло целыми вагонами, что Звезду Героя Советского Союза Жуков дал ему по дружбе. Обычно такие доносы ломали карьеры. Но Сталин ценил Серова, и его не тронули.

Серов не оставался в долгу и писал на Абакумова.

«Осенняя операция министерства государственной безопасности по украинским националистам, — сообщал Сталину заместитель министра внутренних дел Серов, — была известна националистам за десять дней до начала, и многие из них скрылись. Это ведь факт. А Абакумов за операцию представил сотни сотрудников к наградам».

В феврале 1948 года Серов обратился к Сталину с личным письмом:

«Этой запиской я хочу рассказать несколько подробнее, что из себя представляет Абакумов. Несомненно, что Абакумов будет стараться свести личные счеты не только со мной, а также и с остальными своими врагами — это с тт. Федотовым, Кругловым, Мешиком, Рапава, Мильштейном и другими.

Мне Абакумов в 1943 году заявил, что он все равно когда-нибудь Мешика застрелит. Ну а теперь на должности Министра имеется полная возможность найти другой способ мести. Мешик это знает и остерегается. Также опасаются и другие честные товарищи.

Сейчас под руководством Абакумова созданы невыносимые условия совместной работы органов МГБ и МВД. Как в центре, так и на периферии работники МГБ стараются как можно больше скомпрометировать органы МВД. Ведь Абакумов на официальных, совещаниях выступает и презрительно заявляет, что „теперь мы очистились от этой милиции. МВД больше не болтается под ногами“ и т. д. Ведь между органами МГБ и МВД никаких служебных отношений, необходимых для пользы дела, не существует.

Такого враждебного периода в истории органов никогда не было. Партийные организации МГБ и МВД не захотели совместным заседанием почтить память Ленина, а проводили раздельно, и при этом парторганизация МГБ не нашла нужным пригласить хотя бы руководство МВД на траурное заседание.

Ведь Абакумов навел такой террор в министерстве, что чекисты, прослужившие вместе 20–25 лет, а сейчас работающие одни в МВД, а другие в МГБ, при встречах боятся здороваться, не говоря уже о том, чтобы поговорить. Если кому-нибудь из работников МГБ требуется по делу прийти ко мне, то нужно брать особое разрешение от Абакумова. Об этом мне официально сообщили начальник отдела МГБ Грибов и другие. Везде на руководящие должности назначены работники СМЕРШ, малоопытные в работе территориальных органов МГБ. Сотрудники МГБ запуганы увольнениями с работы и расследованиями».

Никита Петров:

— Сталин ценил откровенность. Серов и Абакумов честно выкладывали друг про друга все, что знали плохого. Сталин мог быть только доволен. Благодаря этому соперничеству он узнал, У кого какие слабые места…

В 1951 году Абакумова отстранили от должности и арестовали. Серова Сталин сохранил.

А после ареста Берии в 1953-м Серова спас Хрущев.

Никита Петров:

— Хрущев был ангелом-хранителем Серова, который вполне мог пополнить ряды «бериевской банды». Но когда Хрущеву надо было на кого-то опереться в органах, он выбрал Серова…

Наверное, в первые часы и дни после ареста Лаврентия Павловича Серову было сильно не по себе, как и другим руководителям МВД.

Никита Петров:

— Другой заместитель министра внутренних дел Герой Советского Союза генерал армии Иван Иванович Масленников застрелился, видимо боясь последовать за Берией. Серову, похоже, объяснили, что у него проблем не будет.

В январе 1954 года во исполнение постановления ЦК КПСС «О серьезных недостатках в работе партийного и государственного аппарата» был создан Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР.

Окончательное решение было принято 10 февраля президиумом ЦК. На этом заседании была рассмотрена записка МВД, в которой отмечалось, что структура министерства громоздка и «не в состоянии обеспечить на должном уровне агентурно-оперативную работу». Поэтому предлагалось выделить оперативно-чекистские управления и отделы из МВД и на их базе создать Комитет по делам государственной безопасности при Совете министров СССР, пишут историки Александр Кокурин и Никита Петров.

Сразу было решено, что оперативные подразделения, которые передадут из МВД в КГБ, будут сокращены на двадцать процентов. Президиум постановил «принять в принципе проект постановления ЦК о выделении из МВД органов государственной безопасности». Детали документа доработала комиссия в составе секретарей ЦК Николая Николаевича Шаталина и Михаила Андреевича Суслова, министра внутренних дел Круглова и его первых заместителей Серова и Константина Федоровича Лунева.

13 марта появился Указ Президиума Верховного Совета об образовании КГБ. Хрущев вывел партаппарат из-под постоянного контроля спецслужб. Он вообще не хотел усиления чекистского ведомства, поэтому оно не стало министерством, а получило второразрядный статус госкомитета. Впрочем, роль и влияние КГБ определялись не его формальным статусом.

Председателем КГБ в тот же день был назначен генерал-полковник Серов. Через год ему присвоили звание генерала армии, 25 августа 1955 года в честь пятидесятилетия наградили еще одним орденом Ленина.

Первым заместителем председателя был назначен Константин Лунев, профессиональный партийный работник. Он учился в Промышленной академии и Текстильном институте и много лет работал в Московском обкоме партии, последняя должность — заведующий административным отделом. На следующий день после ареста Берии его перебросили в МВД.

Генерал армии Филипп Денисович Бобков, который всю жизнь прослужил в КГБ, вспоминал, что вскоре после создания комитета Хрущев приехал в Центральный клуб имени Дзержинского и выступил с большой речью — она продолжалась больше двух часов — перед руководящим составом органов и войск КГБ.

Никита Сергеевич говорил, что роль контрразведки раздута, что нет необходимости держать такие большие штаты. Он предложил сократить аппарат госбезопасности, превратить комитет в обычное общегражданское министерство, отказаться от воинских званий, а то в Москве и так полно генералов…

После первого секретаря выступил Серов:

— Вы убедились, насколько товарищ Хрущев глубоко знает нашу работу и насколько четко, предельно ясно дал указание по агентурно-оперативной работе и по всей работе. Вот что значит человек громадного ума и большой практики. Ведь многие из вас также работают по десять — пятнадцать лет, а иной раз скатываются на всякие глупости. Поэтому вы должны четко, ясно продумать, вспомнить все указания, которые были даны товарищем Хрущевым.

Руководству КГБ было предписано «в кратчайший срок ликвидировать последствия вражеской деятельности Берии в органах государственной безопасности и добиться превращения органов государственной безопасности в острое оружие нашей партии, направленное против действительных врагов нашего социалистического государства, а не против честных людей».

Начались ликвидация райотделов, сокращения в городских и областных отделах и управлениях. Чекистов частично переводили в милицию, частично увольняли. Воинские звания сохранялись, но отменялись льготы. Это вызвало недовольство аппарата. Начальство пугали разговорами о том, что разочарованные сотрудники органов госбезопасности станут объектом вербовки со стороны иностранных разведок.

После войны в органы в большом количестве брали офицеров-фронтовиков — людей, привыкших выполнять приказы и сражаться с врагом. Понемногу стал расти образовательный уровень работников госбезопасности, большинство которых раньше даже школу не заканчивали.

За два года Серов уволил из КГБ 16 тысяч человек «как не внушающих политического доверия, злостных нарушителей социалистической законности, карьеристов, морально неустойчивых, а также малограмотных и отсталых работников». Две тысячи убрали из центрального аппарата, 40 человек лишили генеральских званий.

«Заменены почти все руководящие работники главных управлений, управлений и отделов центрального аппарата, — говорилось в одном из документов. — На эти должности более 60 человек направлены ЦК КПСС с руководящей партийной и советской работы».

Расставание со старыми кадрами шло трудно.

Бывший первый секретарь Московского горкома партии Николай Григорьевич Егорычев рассказывал мне:

— У меня в школе была любимая девушка, и я дома у нее бывал. Ее отец в Гражданскую командовал полком у Тухачевского. Его вслед за маршалом посадили и расстреляли. За что? Он сказал: «Я не верю, что Тухачевский — враг народа. Когда Сталин клялся у гроба Ленина, он много сказал хорошего, но ничего не выполнил…» Когда я уже в хрущевские времена был вторым секретарем МГК КПСС, она ко мне пришла и говорит:

— Моего отца не хотят реабилитировать.

— Почему?

— Не знаю.

Егорычев запросил через госбезопасность дело и посмотрел. Оказывается, вопрос о реабилитации попал к тому же самому следователю, который вел его дело…

Филипп Денисович Бобков пишет, что в 1954 году на заседании парткома в КГБ они рассматривали персональное дело некоего генерал-лейтенанта Жукова. В 30-х годах он был начальником дорожно-транспортного отдела НКВД на Западной железной дороге. В 1937-м или 1938-м на угольном складе станции Орша была раскрыта «шпионская группа, работавшая на Польшу». По делу арестовали около ста человек (сто шпионов на одном складе угля!), многим из которых были изменены фамилии с добавлением шипящих, что делало их похожими на польские, это придавало достоверность доказательствам шпионажа в пользу Польши. Серов предполагал назначить Жукова зампредом КГБ в одной из республик. Но назначение не состоялось, Жукова исключили из партии и лишили генеральского звания.

Генерал-лейтенант Вадим Алексеевич Кирпиченко, который всю жизнь прослужил в разведке, пишет в своей книге, что Серов, небольшого роста, быстрый в движениях, не мог долго сидеть на одном месте. Любил сам водить иномарки по Москве. Говорили, что внешне и по характеру он похож на Суворова, это Серову очень нравилось.

С назначением Серова в КГБ у оперативного состава исчез страх за свою жизнь. Но разведчики, которых он вызывал к себе, поражались его неосведомленности во внешней политике, небогатому словарному запасу. Иностранных языков он не знал.

«Во время многочисленных совещаний, заседаний и собраний актива, — вспоминает Вадим Кирпиченко, — Серов громил и разоблачал Берию и его окружение, то есть занимался привычным ему делом — все время надо было кого-то разоблачать, клеймить позором „врагов народа“ и призывать к повышению классовой, революционной и чекистской бдительности. Одновременно выдвигались требования соблюдать законность и партийные нормы в работе.

Когда кампания по разоблачению Берии и чистке чекистских рядов от его единомышленников несколько утихла, Серов начал заниматься и делами разведки, которые находились в запущенном состоянии вследствие волюнтаристских действий Берии. Руководители отделов разведки стали получать какие-то осмысленные указания по работе, началось заново формирование резидентур, поиски сотрудников на роль резидентов…»

По мнению историков, Серов провел большую чистку архивов госбезопасности в первую очередь от наиболее одиозных материалов, компрометирующих партию и правительство. Те, кто осенью 1954 года сидел во внутренней тюрьме КГБ на Лубянке, рассказали потом, что нельзя было открыть окно — такой шел дым. Во дворе жгли секретные бумаги.

Несколько дней машинами вывозили документы из архива Московского горкома партии, которым прежде руководил Хрущев. Занималась этим созданная в секретномпорядке группа, состоявшая из сотрудников секретариата Серова, и новое руководство спецотдела (архивы) КГБ, переведенные на Лубянку из аппарата ЦК КПСС.

В результате исчезли документы, которые свидетельствовали о причастности Хрущева к репрессиям. Поэтому Никита Сергеевич и решился подготовить и произнести знаменитую антисталинскую речь на XX съезде. Помимо его очевидного желания сбросить груз прошлого и освободить невинных людей, эта речь играла и сугубо прагматическую роль — подрывала позиции его соперников: Маленкова, Молотова, Кагановича, чьи подписи на расстрельных документах сохранились.

Почему секретный доклад был прочитан после формального завершения работы съезда? Считалось, что Хрущев решился в последний момент. Это не так. Доклад долго готовился, этот вопрос много раз обсуждался на президиуме ЦК. Ворошилов удрученно сказал, что после такого доклада никого из них не выберут в ЦК, делегаты проголосуют против. Поэтому доклад и был произнесен уже после выборов руководящих органов партии.

Берия хранил у себя досье на всех руководящих работников. Эти документы Серов перенес из КГБ в ЦК, чтобы никто из чекистов в них не заглянул. Хрущев пишет, что он эти досье не читал. Вероятно. Но их читал Серов. После чего члены президиума ЦК договорились все уничтожить. Это было одиннадцать больших бумажных мешков. Правда, кое-какие документы остались, и по ним можно предположить, что хранилось в остальных досье.

После поездок членов политбюро по стране в госбезопасность поступали доносы. Они были оформлены в виде рапортов о ходе поездок, но содержали такие детали, которые легко могли стать поводом для освобождения кое-кого из них от работы. Партийные руководители тоже люди: вдали от дома и бдительного ока коллег они, расслабившись, что-то себе позволяли, а сотрудники охраны заботливо все фиксировали и сообщали начальству на Лубянку. Этим занималась большая команда.

Народное восстание в Венгрии началось 23 октября 1956 года. Днем по Будапешту с пением «Марсельезы» и «Интернационала» прошла массовая демонстрация. Демонстранты требовали отстранения от власти сталинистов и возвращения опального премьер-министра Имре Надя. Партийное руководство бросилось в советское посольство за помощью: введите войска!

В Венгрию разбираться прибыли члены президиума ЦК — первый заместитель главы правительства Анастас Иванович Микоян и секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. И вместе с ними председатель КГБ Иван Александрович Серов.

Демонстранты напали на здание будапештского горкома. Погибло несколько десятков человек. А тут еще премьер-министр Имре Надь потребовал вообще вывести советские войска с территории Венгрии и сообщил, что страна выходит из Варшавского Договора.

Хрущев приказал Жукову подготовить операцию «Вихрь». 1 ноября в Москву на смотрины привезли члена политбюро и секретаря ЦК Яноша Кадара. Были и другие кандидатуры, но Хрущев поговорил с Кадаром и решил, что ему можно доверить Венгрию. Никита Сергеевич не промахнулся.

4 ноября началась операция «Вихрь»: советские танки вошли в Будапешт и другие города и подавили народное восстание. Первым делом арестовали министра обороны Венгрии Пала Малетера и начальника генштаба Иштвана Ковача, которые прибыли на переговоры о выводе советских войск.

Это было повторение операции, проведенной в 1945-м в Польше. Посол СССР в ВНР Юрий Владимирович Андропов сказал, что переговоры будут долгими, и предложил перенести их на советскую военную базу вне Будапешта. Но вести переговоры с венгерскими военными никто не собирался. Серов приказал их арестовать.

Серов дал указание особым отделам дивизий, вступивших в Венгрию, арестовывать всех организаторов мятежа, оказывающих сопротивление Советской армии с оружием в руках, а также тех, кто подстрекал и разжигал ненависть народа к коммунистам и сотрудникам органов госбезопасности.

Кадар пожаловался, что советская госбезопасность задерживает рядовых участников повстанческого движения. На это Серов ответил, что «могут быть арестованы отдельные лица, не принадлежащие к перечисленным категориям. Поэтому все арестованные тщательно фильтруются, те, которые не играли активной роли в мятеже, освобождаются».

Серов доносил в Москву, что «по ряду областей руководящие работники обкомов партии и облисполкомов чинят препятствия в аресте контрреволюционного элемента, принимавшего руководящее участие в выступлениях».

Кадар обратился к советским эмиссарам с просьбой освободить бывшего заместителя премьер-министра Ференца Эрдеи. Эрдеи во главе группы парламентариев пригласили в ставку советского командования и арестовали. Кадар ручался, что академик Эрдеи — не контрреволюционер.

Серов доложил в Москву: «Считаю, что делать уступки в этих вопросах не следует, так как практика показывает, что малейшая уступка реакционерам влечет за собой ряд дополнительных требований и угроз».

Кадар пришел в ужас, когда по стране распространились слухи о том, что арестованных венгров отправляют в Сибирь. Председатель Серов и посол Андропов объяснили Москве: «Небольшой эшелон с арестованными был отправлен на станцию Чоп. При продвижении эшелона заключенные на двух станциях выбросили в окно записки, в которых сообщали, что их отправляют в Сибирь. Эти записки были подобраны венгерскими железнодорожниками. По нашей линии дано указание впредь арестованных отправлять на закрытых автомашинах под усиленным контролем».

Заместитель министра внутренних дел СССР Михаил Николаевич Холодков, который прибыл в Ужгород для приема арестованных, доложил в Москву: Серов сообщил, что арестованных будет 4–5 тысяч человек. Поступило несколько десятков несовершеннолетних в возрасте от 14 до 17 лет, в том числе 9 девочек. На большинство арестованных не было надлежаще оформленных документов, неясно, за что их арестовали.

Холодков был переведен на службу в МВД всего за несколько месяцев до начала венгерских событий с должности секретаря одного из московских райкомов, до этого он работал на заводе и с чекистскими методами был еще незнаком.

Заместитель министра доложил своему начальству, что произведены явно необоснованные аресты. Серов в ответ сообщил в Москву, что виноват один из командиров дивизий, который отправил учащихся ремесленного училища в Чоп «без согласования с нами». Что касается остальных, то ведь враги никогда не признают свою вину…

Серов докладывал, что восставшими руководили югославы и с ними встречались американские дипломаты, в частности военный атташе. В последующем эти сообщения не подтвердились.

Серов предлагал похитить кардинала Йожефа Миндсенти, который укрылся в американском посольстве. КГБ СССР направил к нему агента с предложением нелегально вывезти его из страны. Но кардинал на провокацию не поддался.

За участие в венгерских событиях 26 военнослужащих получили звание Героя Советского Союза. Серов был награжден вторым орденом Кутузова I степени.

Венгерские события серьезно напугали советское руководство. Они в определенном смысле погасили волну либерализации, которая пошла после XX съезда. Комитету государственной безопасности было приказано выявлять и арестовывать «клеветников» и «ревизионистов». Было арестовано несколько сотен человек.

В декабре 1956 года все партийные организации получили письмо ЦК «Об усилении работы партийных организаций по пресечению вылазок антисоветских, враждебных элементов». Это был серьезный шаг назад от антисталинских решений XX съезда и иделогическая платформа для действий КГБ.

Великая балерина Майя Плисецкая вспоминает, как КГБ сделал ее невыездной: не выпускали на гастроли, за ней следили. Не помогло и обращение к главе правительства Николаю Александровичу Булганину, поклоннику балета и балерин. Знающие люди посоветовали Плисецкой: надо поговорить с самим Серовым. Из министерства культуры по вертушке Плисецкая позвонила председателю КГБ.

Серов сам взял трубку и неприятно удивился:

— Откуда вы звоните? Кто дал мой номер?

— Звоню из министерства культуры…

— Что вам от меня надо?

— Я хотела с вами поговорить…

— О чем?

— Меня не выпускают за границу.

— А я тут при чем?

— Все говорят, что это вы меня не пускаете.

— Кто все?

— Все…

— А все-таки?

Плисецкая сослалась на жену тогдашнего министра культуры Николая Александровича Михайлова:

— Раиса Тимофеевна Михайлова…

— А ей больше всех надо!.. Все решает Михайлов, я здесь ни при чем…

И председатель КГБ бросил трубку. История фантастическая. Никто — ни до, ни после — не решился обвинить самого председателя КГБ в том, что он делает людей невыездными.

Через полчаса в министерство культуры приехали сотрудники отдела «С» (правительственная связь) КГБ и сняли аппарат, которым воспользовалась Плисецкая. Секретаршу, позволившую Плисецкой добраться до вертушки, уволили.

Выездной Плисецкая стала уже тогда, когда Серова в КГБ сменил Александр Николаевич Шелепин. Она написала письмо Хрущеву, и оно возымело действие. Ее письмо обсуждалось на президиуме ЦК. Хрущев, как он сам вспоминает, предложил:

— Давайте разрешим ей поехать за границу.

— Она не вернется. Она останется за границей, — послышались возражения.

— Так нельзя относиться к людям, — доказывал Хрущев свою точку зрения. — Мы сослужим хорошую службу нашему государству, если покажем миру, что больше не придерживаемся сталинских взглядов, доверяем людям. Возьмем крайний случай — она останется. Советская власть от этого не перестанет существовать, хотя нашему искусству будет нанесен чувствительный ущерб.

Точка зрения первого секретаря возобладала. Шелепин пригласил Майю Михайловну:

— Никита Сергеевич вам поверил. У нас тоже оснований не доверять вам нет. Многое из того, что нагородили вокруг вас, — ерундистика. Недоброжелательность коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речь и поступки следует контролировать…

В «Независимой газете» опубликована записка председателя КГБ Серова о том, как на события в Венгрии отозвался гениальный физик, будущий лауреат Нобелевской премии Лев Давидович Ландау:

«Ландау родился в семье инженера. Отец его в 1930 году арестовывался НКВД СССР за вредительство, о чем Ландау скрывает. В 1939 году Ландау Л. Д. арестовывался НКВД СССР за участие в антисоветской группе, но был освобожден как видный ученый в области теоретической физики…»

Ландау является весьма крупным ученым в области теоретической физики с мировым именем, способным, но мнению многих специалистов, к новым открытиям в науке. Однако его научная и особенно практическая работа сводится главным образом к выполнению конкретных заданий, которые он выполняет добросовестно.

По своим политическим взглядам на протяжении многих лет он представляет из себя определенно антисоветски настроенного человека, враждебно относящегося ко всей советской действительности и пребывающего, по его заявлению, на положении «ученого раба».

Так, положение советской науки Ландау в 1947 году определил следующим образом:

«У нас наука окончательно проституирована и в большей степени, чем за границей, там все-таки есть какая-то свобода у ученых.

Науку у нас не понимают и не любят, что, впрочем, и неудивительно, так как ею руководят слесари, плотники, столяры. Нет простора научной индивидуальности. Направления в работе диктуются сверху…»

Отождествляя мятежников с венгерским народом и рабочим классом, происходящие события в Венгрии он характеризовал как «венгерскую революцию», как «очень хорошее, отраднейшее событие», где «народ-богатырь» сражается за свободу…

«Наши в крови буквально по пояс. То, что сделали венгры, это считаю величайшим достижением. Они первые разбили, по-настоящему нанесли потрясающий удар по иезуитской идее в наше время…»

«Я считаю, что наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может. Поэтому вопрос стоит о двух вещах. Во-первых, о том, в какой мере внутри этой фашистской системы могут быть улучшения… Во-вторых, я считаю, что эта система будет все время расшатываться. Я считаю, что, пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, никогда нельзя было, вообще это даже смешно. Я на это не рассчитываю…»

В марте 1956 года в Грузии в Тбилиси, Гори, Сухуми и Батуми прошли массовые выступления по случаю годовщины смерти Сталина. В основном это была молодежь, которая не соглашалась с критикой великого вождя… Было решено подавить возмущение. Военные разогнали манифестации. Погибло двадцать человек. КГБ задержал почти четыреста человек.

Признаки вольнодумства в Советском Союзе усилили антихрущевские настроения в руководстве страны. Критика Хрущевым Сталина, считали его противники, разрушительна для социализма, и эту критику надо остановить.

В 1957 году в Москве разгорелась борьба за власть между Хрущевым и его молодыми сторонниками, с одной стороны, и старой гвардией — с другой.

Председатель Совета министров Николай Александрович Булганин, первые заместители главы правительства Вячеслав Михайлович Молотов и Лазарь Моисеевич Каганович, заместитель председателя правительства Георгий Максимилианович Маленков считали, что Хрущев забрал себе слишком много власти, не считается с товарищами по президиуму ЦК, подавляет инициативу и самостоятельность, поэтому его надо освободить от должности первого секретаря. Да и вообще пост первого секретаря не нужен, партийное руководство должно быть коллективным.

18 июня 1957 года на заседании президиума ЦК Хрущеву предъявили все эти претензии. Расклад был не в пользу Хрущева. Семью голосами против четырех президиум проголосовал за освобождение Хрущева с поста первого секретаря.

Но Хрущев и не думал подчиняться этому решению. Серов и Жуков сыграли ключевую роль в его спасении.

С помощью председателя КГБ Серова и министра обороны Жукова в Москву самолетами военно-транспортной авиации со всей страны были доставлены члены ЦК — сторонники Хрущева. Они заставили президиум собрать пленум ЦК, на котором люди Хрущева составляли очевидное большинство. Остальные, увидев, чья берет, тотчас присоединились к победителю.

Молотов, Маленков, Булганин, Каганович думали, что партия автоматически примет их точку зрения, и ошиблись.

И ведь, казалось бы, разумные вещи говорили они в 1957-м: что формируется культ личности Хрущева, что нужна демократия и коллегиальность в партии, что лозунг «Догнать и перегнать Америку по мясу и молоку» просто глупый. Никто не стал их слушать, как они прежде не слушали других, пытавшихся критиковать партийный аппарат и вождей.

Молотов и другие так и не разобрались в характере партийного функционера. Всю жизнь занимались партийной работой, а сути созданной ими же самими партийной системы так и не поняли.

Первые секретари обкомов не хотели никакого либерализма в духовной жизни, но еще больше они боялись возвращения к сталинским временам, когда никто не был гарантирован от ареста. Молотов и другие в их глазах олицетворяли именно такую жизнь. Поэтому июньский пленум поддержал Хрущева. Никита Сергеевич тоже не у всех вызывал симпатии, но он открывал молодому поколению дорогу наверх, освобождая кабинеты от прежних хозяев.

Возможность опереться на КГБ была очень важной для Хрущева. Не зря он держал на этой должности лично преданного ему человека. Булганин и вся старая гвардия возражали против того, что КГБ подчиняется ЦК, то есть Хрущеву, а не Совету министров, то есть им, и что секретные документы КГБ поступают только в ЦК.

На это Хрущев говорил, что Комитет государственной безопасности — это политический орган и должен тяготеть к Центральному комитету партии. Что касается материалов госбезопасности, то Хрущев сообщил на пленуме ЦК: за три года в ЦК было получено от КГБ 2508 документов, в Совете министров 2316 документов. То есть правительство никто не обижает.

Хрущев сказал:

— Я прочел бумаг Серова больше, чем произведений Маркса, Энгельса и Ленина.

Это позволило Серову даже пошутить на одном из партийных активов КГБ: Никита Сергеевич постоянно жалуется, что он начисто лишен возможности изучать марксистскую литературу, так как все его время уходит на чтение разведывательной информации за подписью Серова!..

На пленуме член президиума ЦК, первый заместитель председателя Совета министров Сабуров рассказал, что антипартийная группа хотела сместить Серова с поста председателя КГБ и назначить на это место бывшего первого секретаря ЦК Белоруссии Николая Семеновича Патоличева или самого Булганина.

Кстати, Булганин начинал когда-то в ВЧК. Прослужил четыре года, в том числе в Особом отделе Туркестанского фронта, дослужился до должности заместителя начальника информационного отдела по транспорту ГПУ РСФСР, а в октябре 1922 году ушел из органов госбезопасности в Электротрест Высшего совета народного хозяйства.

— Мы ехали с Булганиным на Внуковский аэродром кого-то встречать, — рассказывал Сабуров на пленуме, — и он мне говорит, что не доверяет Серову, он на нас доносит, наверное. Я ему сказал: ты близок с товарищем Хрущевым, вместе с ним живешь, скажи ему, что надо принимать какие-то меры. И я в этом отношении не доверяю КГБ.

В стенограмме записано, что при этих словах Сабурова в зале зашумели. Раздались голоса:

— Если ничего не делаешь, пусть следят.

И кто-то ответил:

— Значит, что-то сделали, если боитесь доноса. Нечего бояться своих органов.

— Я говорил и Жукову, — продолжал Сабуров, — а он мне ответил: пусть попробует, я его в два счета снесу, и Лубянки не останется.

Это были крайне опасные для Жукова слова, и Хрущев их запомнил…

Все противники Хрущева были выброшены из политики. Оставили только героя Гражданской войны Ворошилова, который занимал номинальную должность председателя Президиума Верховного Совета СССР и никакой власти не имел. Молотова отправили послом в Монголию, Маленкова — директором гидроэлектростанции в Усть-Каменогорск на Алтае, Кагановича — управляющим трестом «Союзасбест» в город Асбест Свердловской области, Булганина — председателем Ставропольского совнархоза.

Они находились под наблюдением местных органов КГБ.

Генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов, бывший начальник одного из управлений НКВД, был арестован после крушения Берии. Его тоже судили как бериевца. Он пишет, что после суда осенью 1958 года его привели в кабинет Серова. Председатель КГБ сказал:

— Вас отправят во Владимирскую тюрьму. Если вы вспомните там о каких-нибудь подозрительных действиях или преступных приказах Молотова и Маленкова, сообщите мне.

Алексей Иванович Аджубей вспоминал, как летом 1957 года, на отдыхе в Крыму, за дружеским застольем министр обороны Жуков вдруг произнес здравицу в честь старого приятеля — председателя КГБ Серова, сказав при этом:

— Не забывай, Иван Александрович, что КГБ — глаза и уши армии!

Хрущев реагировал мгновенно. Он встал и подчеркнуто громко сказал:

— Запомните, товарищ Серов, КГБ — это глаза и уши партии.

Смысл этой реплики стал ясен позднее, когда Хрущев расстался сначала с Жуковым, а потом и с Серовым. Жукова, как более сильную фигуру, убрали с поля первым…

Принимать парад победы в Москве 24 июля 1945 года должен был Верховный главнокомандующий. Но возникла техническая трудность. Объехать войска, выстроенные на Красной площади, надо было на коне. Говорят, что Сталин даже пробовал ездить верхом, ему подводили смирного коня. Но не получилось. Все таки ему было шестьдесят шесть лет, а в кавалерии он не служил в отличие от маршала Жукова, чья военная карьера начиналась с драгунского эскадрона.

За несколько дней до парада Сталин вызвал Жукова и приказал ему принять парад. Жуков поблагодарил, но дипломатично сказал, что эта честь по праву принадлежит Верховному главнокомандующему. Сталин ответил: «Я уже стар, а вы помоложе».

В Параде Победы участвовали сводные полки всех фронтов от Карельского до 4-го Украинского и сводный полк Военно-морского флота. Не повезло летчикам: из-за нелетной погоды они не смогли пролететь над Красной площадью.

Небо заволокли тучи, моросил дождь. По лицам солдат и офицеров с козырьков фуражек стекали струйки воды. Но на кадрах сохранившейся хроники это совершенно незаметно. Участники парада, как и вся страна, были счастливы.

Под барабанный бой двести солдат бросили к подножию мавзолея двести знамен разгромленной немецкой армии. Это был миг торжества для всех, воевавших и невоевавших. Может быть, только у Верховного главнокомандующего настроение было подпорчено тем, что не он на этом параде оказался главным…

Вокруг маршала Жукова ходит множество слухов. И по сей день многие уверены, что он собирался совершить военный переворот и что армия была готова его поддержать. И только в последний момент его остановил Хрущев.

Но и те, кто не верит в эту версию, не могут понять, почему все послевоенные годы Жукова, который имел все основания почивать на лаврах, словно преследовал злой рок.

До самой его смерти им восхищался почти весь мир. Он навсегда обеспечил себе место в истории. И если можно назвать человека, которого любит народ, то это именно он.

И тем не менее значительную часть жизни маршал прожил в опале, несколько лет ждал ареста. Долгие годы его имя старались упоминать пореже, ему было запрещено появляться в общественных местах, он был изолирован от старых друзей и сослуживцев. Что же случилось с Жуковым после Парада Победы в 1945 году?

На следующий день Жуков собрал у себя на даче несколько близких ему генералов. Счастливые военачальники с радостью пили за Георгия Константиновича как за выдающегося полководца, одолевшего фашистскую Германию. Все разговоры на даче Жукова записывались, а записи показали Сталину. Он был крайне раздражен, потому что настоящим победителем считал себя, а вовсе не Жукова.

Не прошло и года после того, как маршал Жуков, увенчанный славой, принимал в Москве Парад Победы, а уже над ним сгустились тучи.

В 1946 году, вернув маршала Жукова из поверженной Германии, Сталин назначил его главнокомандующим Сухопутными войсками и заместителем министра Вооруженных сил. Жукова избрали кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Но отношение Сталина к Жукову после войны изменилось. Министерство госбезопасности приступило, как это называется на профессиональном языке, к оперативной разработке маршала. Иначе говоря, на него стали собирать показания и конечно же следили за каждым шагом.

Заказ был исполнен очень быстро.

Сталину представили показания арестованных военачальников, из которых следовало, что Жуков зазнался, политически неблагонадежен, враждебен к партии и Сталину. Первый заместитель министра Вооруженных сил Булганин доложил Сталину, что задержаны семь вагонов с мебелью, вывезенной из Германии для Жукова.

1 июня 1946 года на заседании Высшего военного совета Жуков подвергся публичной экзекуции. Его вину сформулировали так: «Маршал Жуков, несмотря на созданное ему правительством и Верховным главнокомандующим высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями правительства… Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывал себе разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной».

Военный совет предложил освободить Жукова от должности главнокомандующего Сухопутными войсками и заместителя министра Вооруженных сил. 3 июня Совет министров принял это предложение. Жукова отправили командовать войсками второстепенного Одесского военного округа.

На пленуме ЦК в феврале 1947 года Жукова вывели из числа кандидатов в члены ЦК. Когда пленум проголосовал, Жуков встал, несколько помедлил, затем повернулся направо и четким строевым шагом вышел из зала. Обычно вслед за исключением из ЦК следовал арест…

Положение Жукова в Одессе было очень тяжелым. Местные власти и политорганы вели себя с ним самым оскорбительным образом. После отъезда Жукова на его даче был обыск. Кончилось это тем, что маршал свалился с инфарктом.

20 января 1948 года специальным постановлением ЦК «вынес т. Жукову последнее предупреждение, предоставив ему в последний раз возможность исправиться и стать честным членом партии, достойным командирского звания. Одновременно ЦК ВКП(б) освободил т. Жукова с поста командующего войсками Одесского военного округа для назначения командовать одним из меньших военных округов».

Создается такое ощущение, будто Иосиф Виссарионович ревновал Жукова, завидовал его славе. Но ведь солнце не может завидовать луне? Сталин — такой великий — вдруг завидует простому маршалу?

Профессор Владимир Павлович Наумов:

— Сталин пытался закрыть историю войны. Ему многое хотелось забыть из того, что было. Он потому и пленных загнал в Сибирь, чтобы они не рассказывали, как все было, не напоминали о поражениях, о том, как миллионы людей попадали в окружение.

Сталин запретил генералам и маршалам писать мемуары. И постепенно сделал так, что ветераны войны перестали носить ордена. Сказал: пора гордиться орденами, полученными за восстановление страны.

Жуков командовал округом, а по всей стране одного за другим брали его бывших подчиненных и людей из его окружения. Будущий генерал госбезопасности, а тогда сотрудник военной контрразведки Борис Гераскин 31 декабря 1947 года был включен в оперативную группу для проведения обыска на квартире бывшего водителя маршала Жукова. Самого водителя уже арестовали в гараже военного министерства.

Семья водителя жила в бараке в Хамовниках. Жена готовилась в Новому году, двое детей играли на полу. В буфете нашли пистолет, о котором были предупреждены заранее.

Еще две оперативные группы в тот же день отправились на квартиры двух близких Жукову офицеров.

Арестованных обвиняли в том, что они участвовали в заговоре, во главе которого стоял Жуков.

Профессор Наумов:

— В переписке министерства государственной безопасности Жуков именовался так: «человек, претендующий на особое положение». Это был первый шаг к аресту.

Жукова пытались обвинить в тривиальном уголовном преступлении — мародерстве.

Министр госбезопасности Абакумов доложил Сталину, что арестованные сотрудники госбезопасности, работавшие в советской военной администрации в Германии, на допросах рассказывают, как вывозили оттуда ценности на советских военных самолетах. В их показаниях значился и Жуков, которому передавались самые ценные вещи.

Бывший адъютант маршала дал показания о том, что Жуков вывез из Германии много трофейных ценностей. В январе 1948 года на квартире Жукова в Москве был проведен негласный обыск. Цель обыска, докладывал министр госбезопасности Виктор Абакумов Сталину, состояла в том, чтобы «разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями».

«В процессе обыска чемодан обнаружен не был, — доложил Абакумов, — а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате. Дача Жукова представляет собой по существу антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картинами, причем их так много, что четыре картины висят даже на кухне…»

Сталин поручил секретарю ЦК Андрею Александровичу Жданову вызвать к себе Жукова и получить от него объяснения.

Жуков все серьезные обвинения отрицал, но признавался в ошибках: «Картины и ковры, а также люстры действительно были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи, которой я пользовался. Я считал, что все это поступает в фонд Министерства госбезопасности, т. к. дача и квартира находятся в ведении МГБ».

Иначе говоря, своего у маршала ничего не было, все, чем он пользовался, оказалось казенным.

Имущество у него отобрали. Сохранился «Акт о передаче Управлению делами Совета Министров Союза ССР изъятого Министерством государственной безопасности СССР у Маршала Советского Союза Г. К. Жукова незаконно приобретенного и присвоенного им трофейного имущества, ценностей и других предметов».

Неужели маршал был таким любителем красивых вещей?

Профессор Наумов решительно отмел это предположение:

— Нет, нет! Это потом выяснилось. Обвинения были сняты. Дело, заведенное в МГБ на Жукова, пухло, а он по-прежнему оставался на свободе, его отправили командовать Уральским военным округом. Зато продолжали брать людей из его окружения.

Одним из них был Герой Советского Союза генерал-лейтенант Владимир Крюков, бывший командир кавалерийского корпуса. Он был очень близок к маршалу Жукову, поэтому его посадили — в сентябре 1948-го. Вслед за ним арестовали его жену Лидию Андреевну Русланову, замечательную исполнительницу русских народных песен.

Генерала Крюкова арестовали для того, чтобы он дал показания о враждебной деятельности Жукова. Его привезли в министерство государственной безопасности.

Следователь сразу предупредил:

— Ты уже не генерал, а арестант, станешь запираться, будем бить тебя как сидорову козу.

Крюков возразил:

— Я еще подследственный, и из генералов меня не разжаловали.

Следователь подвел его к окну и сказал:

— Вот видишь там народ? Вот они подследственные. А ты уже осужден. От нас на свободу возврата нет. От нас дорога только в лагерь.

Крюкова доставили к самому министру госбезопасности Абакумову. Министр объяснил:

— Будешь упорствовать, будем бить и искалечим на всю жизнь.

Обвиняли Крюкова в том, что он участвовал в заговоре, во главе которого стоял маршал Жуков, и в том, что он вывез из Германии много трофейного имущества. Крюкова избивали до потери сознания, требуя, чтобы он дал показания о предательстве Жукова. Крюкова приговорили к 25 годам. Вслед за ним отправили в лагерь и его жену Лидию Андреевну Русланову.

Будущий генерал госбезопасности Борис Гераскин участвовал в начале февраля 1948 года в обыске квартиры Руслановой в Лаврушинском переулке. Гераскин и по сей день возмущается тем количеством картин, антиквариата, украшений, вещей, которые он увидел. Когда чекисты после трехчасового обыска уходили, старший оперативной группы опечатал квартиру и снял с двери медную табличку с надписью «Л. А. Русланова».

Русланову осудили не только по 58-й политической статье, но и по указу от 7 августа 1932 года («хищение государственной собственности»).

После смерти Сталина Крюкову удалось переправить письмо Жукову. Жуков передал письмо Хрущеву, и тот на следующий же день предложил президиуму ЦК пересмотреть дело Крюкова и Руслановой. Их освободили…

В общей сложности по делу Жукова сидело около сотни генералов — без суда. Новый министр госбезопасности Игнатьев, принимая дела, спросил Сталина: что с ними делать? Некоторые сидят по двенадцать лет, может быть, пропустить их через Особое совещание и отправить в лагерь?

Сталин ответил министру через Берию. Игнатьев добросовестно записал: «Товарищ Сталин, как передал товарищ Берия, сказал: пусть еще посидят».

Эти генералы были арестованы только на основании материалов прослушивания их разговоров. Поэтому их дела не хотят рассекречивать и по сей день. Аресты среди окружения Жукова шли почти до самой смерти Сталина. И маршал понимал, на какой тонкой веревочке он подвешен.

Сталин очень ловко представил Жукову дело так, что Берия и Абакумов собираются его посадить, а он за маршала заступился.

Константин Симонов в книге «Глазами человека моего поколения» приводит слова Жукова:

«Был арестован целый ряд офицеров, встал вопрос о моем аресте. Берия и Абакумов дошли до такой наглости и подлости, что попытались изобразить меня человеком, который во главе этих арестованных офицеров готовил военный заговор против Сталина. Но, как мне потом говорили присутствовавшие при этом разговоре люди, Сталин, выслушав предложение Берии о моем аресте, сказал:

— Нет, Жукова арестовать не дам. Не верю во все это. Я его хорошо знаю. Я его за четыре года войны узнал лучше, чем самого себя.

Так мне передали этот разговор, после которого попытка Берии покончить со мной провалилась».

Неясно, действительно ли Георгий Константинович поверил вождю, но в высшем эшелоне министерство государственной безопасности по своей воле никого не сажало — только с санкции товарища Сталина. И. если бы все дело было в Абакумове, то почему после его ареста Сталин не отменил приказ о слежке за Жуковым? Но уничтожать маршала Сталин не хотел — а вдруг новая война… Маршал мог еще понадобиться, поэтому на XIX съезде в 1952 году его опять избрали кандидатом в члены ЦК.

Абакумов передал Сталину запись разговора Жукова с женой. Маршал считал, что на него капает министр Вооруженных сил Булганин:

— Я раньше думал, что Сталин принципиальный человек, а он слушает, что ему говорят его приближенные. Ему кто-нибудь скажет, и он верит. Вот ему про меня сказали, и я в немилости. Ну, х… с ними, пусть теперь другие повоюют.

За несколько дней до смерти Сталин неожиданно вызвал Жукова в Москву. Зачем — маршалу не сказали. Может быть, Сталин хотел дать Жукову какой-нибудь особый приказ? Теперь это выяснить уже невозможно.

В Москве Жуков оказался вовремя. После смерти вождя все претензии к нему были забыты. Министерство госбезопасности, которое завело на него дело, было ликвидировано. Бывший министр госбезопасности Абакумов уже сидел. Другого бывшего министра, Игнатьева, освободили от должности, и он тоже ждал ареста. В одну минуту жизнь маршала преобразилась. Все собранные на него госбезопасностью материалы были уничтожены.

Жукова назначили первым заместителем министра обороны, а через два года министром. Новая власть нуждалась в его авторитете. А Жукова, несмотря на то что замалчивали его имя, народ продолжал любить.

Жуков модернизировал армию. Он создавал мобильные части, внедрял новую технику, наращивал воздушно-десантные войска. Потом его выставили самодуром, а он завоевал уважение офицерского корпуса тем, что поднял зарплаты, навел порядок. При этом он радикально сократил вооруженные силы почти на полтора миллиона человек.

Армия была очень большой, Сталин ведь опять воевать собирался. Но при Жукове армию уменьшали медленно, поэтому в памяти людей это не сохранилось, а хрущевское сокращение было резким и ему это поминают и по сей день. Впрочем, и жуковские увольнения были трагедией для многих военных. Участники войны, храбрые командиры, награжденные множеством орденов, но не имеющие высшего образования, должны были покидать армию и уступать места молодым офицерам, окончившим академию.

Жуков первым поставил вопрос о том, что пора изменить отношение к военнопленным. До него Серов предложил амнистироват тех, кто сотрудничал с немцами. Его предложение было принят Осенью 1955-го был принят указ «Об амнистии советских граждан сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественнс войны 1941–1945 годов».

Под амнистию не попали только бывшие красноармейцы, очутившиеся в немецком плену и потом осужденные за это советской властью. Для решения их судьбы в апреле 1956 года образовали комиссию во главе с Жуковым. Маршал в докладной записке в ЦК рассудил по справедливости:

«В силу тяжелой обстановки, сложившейся в первый период войны, значительное количество советских военнослужащих, находясь в окружении и исчерпав все имевшиеся возможности к сопротивлению, оказалось в плену у противника. Многие военнослужащие попали в плен раненными, контуженными, сбитыми во время воздушных боев…

Как во время войны, так и в послевоенный период в отношении военнопленных и лиц, выходивших из окружения и фактически не находившихся в плену, были допущены грубейшие нарушения советской законности, массовый произвол и различные незаконные ограничения их прав…

С 1941 года военнослужащие… направлялись через сборно-пересыльные пункты под конвоем войск НКВД в тыловые лагеря НКВД для спецпроверки, проводившейся органами НКВД. Условия содержания военнопленных в этих спецлагерях были приказами НКВД установлены примерно такие же, как для лиц, содержащихся в исправительно-трудовых лагерях.

В результате применения при спецпроверке во многих случаях незаконных, провокационных методов следствия было необоснованно репрессировано большое количество военнослужащих, честно выполнивших свой воинский долг и ничем не запятнавших себя в плену…»

Жуков предложил отказаться от политики недоверия к попавшим в плен, изъять из анкет пункт о пребывании в плену или на оккупированных территориях, восстановить всем звания, время пребывания в плену включить в стаж воинской службы. А тех, кто совершил побег из плена, был ранен, наградить.

Жукова сняли, и ничего из этого не было сделано. Вопросы в анкетах: были ли в плену или на оккупированных территориях? — отменили только в 1992 году…

Летом 1957 года Жуков спас Хрущева, когда Молотов, Маленков и Каганович попытались снять его с поста первого секретаря. Твердый голос Жукова и мощь стоявшей за ним армии были лучшей поддержкой Хрущеву.

Жукова сразу же избирают членом президиума ЦК, Хрущев подчеркнуто демонстрирует свою дружбу с прославленным маршалом, никуда его от себя не отпускает, даже отдыхают они вместе. Жукову в голову не приходит, что против него организован настоящий заговор. Что он и пяти месяцев не пробудет членом президиума ЦК.

Хрущев в воспоминаниях пишет:

«Члены президиума ЦК не раз высказывали мнение, что Жуков движется в направлении военного переворота, захвата им личной власти. Такие сведения мы получали и от ряда военных, которые говорили о бонапартистских устремлениях Жукова. Постепенно накопились факты, которые нельзя было игнорировать без опасения подвергнуть страну перевороту типа тех, которые совершаются в Латинской Америке. Мы вынуждены были пойти на отстранение Жукова от его постов. Мне это решение далось с трудом, но деваться было некуда».

4 октября 1957 года Жуков вылетел в Севастополь, а оттуда на крейсере «Куйбышев» отправился с официальным визитом в Югославию и Албанию.

А Хрущев выехал в Киевский военный округ на учения. Он разговаривал с генералами, прощупывал настроения в войсках. Потом Хрущев на пленуме скажет:

— Вы думаете, я там охотился на оленей? У меня там была политическая охота на крупную дичь…

Хрущев обвинит Жукова в лицемерии и вероломстве, хотя все было наоборот.

Профессор Наумов:

— Жуков проявил поразительную наивность. Маршал, уезжая, думал, что он в Москве друга оставил. А Хрущев за его спиной беседует с командующими округами, объясняет им ситуацию. И они все правильно поняли.

Пока Жуков находится за границей, президиум ЦК принимает постановление «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте». По всей стране проходят партийные собрания, где резко критикуется министр обороны. Жуков об этом не подозревает, хотя ему доложили, что связь с Москвой внезапно прервалась. Опытный человек, мог бы сообразить, что это означает…

Рассказы о том, что начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал Сергей Матвеевич Штеменко обо всем сообщил министру по своим каналам, за что и пострадал, — это миф. Когда Жуков вернулся в Москву, он не знал, что его ждет. Штеменко уже был бит и учен. И рисковать своей карьерой он бы не стал даже ради маршала Жукова.

В первый раз Штеменко наказали после ареста Берии — сняли с должности и понизили в воинском звании на две ступени с генерала армии до генерал-лейтенанта. Булганин обвинил его в том, чтя Штеменко через Берию передавал Сталину «разные сплетни на некоторых руководящих военных лиц».

После свержения Жукова Штеменко опять сняли с должности, но вскоре вернули в Москву и назначили с повышением, значит Хрущев большой вины за ним не видел…

В аэропорту в Москве Жукова встречали его первый заместитель маршал Иван Степанович Конев и родные.

Дочери написали ему записку о том, что по всей стране идут партийные собрания и его осуждают. В аэропорту Конев сказал Георгию Константиновичу:

— Вас просили сразу ехать на заседание президиума в Кремль, вас ждут.

Но дочери упросили разрешить Жукову заехать домой, попить чаю. Конев вынужден был согласиться. Родные успели что-то рассказать маршалу.

В Кремле на Жукова сразу обрушился поток обвинений.

Профессор Наумов:

— Он какие-то ошибки признал, другие отверг. И говорит: «Мне надо посмотреть на документы, чтобы вам ответить». А ему заявляют, что он уже освобожден от обязанностей министра и в министерство обороны его больше не пустят…

После президиума сразу же собрали пленум ЦК, где на Жукова навалилась уже вся партийная верхушка. Жукова буквально топтали ногами.

Профессор Наумов:

— Они друг друга чуть ли не нецензурной бранью крыли, как на базаре. Хрущев кричал: «Если Жуков головой роль партии не понимает, мы ему через зад объясним!»

Жуков даже не понял, что он противопоставил себя всей партийной власти. Уж очень он был уверен в себе. А они давно сговорились убрать его с политической арены. Жуков проявил благодушие, которое не должен был проявлять. Он недоуменно говорил:

— Три недели назад, когда я уезжал, вы все со мной так душевно прощались, а теперь… Что же произошло за три недели?

Жукова обвинили в том, что он пытается вывести армию из-под контроля ЦК, сократил политорганы, что он все решал сам, что он груб, жесток и вообще готовил военный переворот. Насколько реальны эти обвинения?

Когда шло сокращение армии, Жуков старался сохранить побольше строевых командиров, увольняя тыловиков и политработников. В реформируемой армии нелюбовь к прохлаждающимся политработникам была очевидной. Строевые офицеры целый день в поле на учениях, а политработники в клубе газеты читают, к лекции готовятся… Жуков считал их просто бездельниками.

На пленуме Суслов цитировал слова Жукова:

— Политработники привыкли за сорок лет болтать, потеряли всякий нюх, как старые коты… Им, политработникам, только наклеить рыжие бороды и дать кинжалы — они перерезали бы командиров.

У начальника Главного политуправления генерал-полковника Александра Сергеевича Желтова отношения с Жуковым сразу не сложились. Желтов считал, что Жуков недооценивает значение политорганов, слишком амбициозен и не сделал для себя выводов из прошлого. Желтов старался не ходить к министру на доклады, посылал заместителя. И постоянно жаловался на Жукова в ЦК.

Это отношение к политработникам сыграло свою роль при обсуждении на пленуме вопроса о Жукове. Ведь в зале сидели такие же политработники, только в штатском.

Жукову особо поставили в вину то, что в армии тайно формируются специальные диверсионно-штурмовые части и школа диверсантов. Школу предполагалось со временем развернуть в дивизию особого назначения. А зачем Жукову такая дивизия? Чтобы Кремль штурмовать?

Профессор Наумов:

— Во всех округах по стране было семнадцать разведывательных рот. Жуков свел их воедино и стал учить. Вот и все. Жуков на пленуме напомнил Хрущеву: «Я же тебе два раза об этом говорил, обещал потом прислать подробную докладную. И ты согласился…»

Создать армейское училище для подготовки диверсантов незаметно для КГБ и для местной партийной власти было невозможно. Особые отделы, подчиненные ведомству госбезопасности, знали все, что происходило в армии…

Некоторые историки ссылаются на показания генерал-полковника Хаджиомара Мамсурова, известного разведчика, Героя Советского Союза, назначенного начальником этой диверсионной школы, в подтверждение версии о коварных замыслах маршала Жукова. Но в реальности генерал Мамсуров ничего о заговорщических планах Жукова не говорил по причине их отсутствия.

Генерал всего лишь обратился в отдел административных органов ЦК КПСС с резонным вопросом, почему так долго его не утверждают в должности. А не утвердили его, потому что Жуков еще не написал соответствующей записки, а только обговорил с Хрущевым все на словах.

Принимавший генерала Мамсурова сотрудник ЦК ничего о школе диверсантов не знал, обратился с вопросом к своему начальнику, тот переадресовал вопрос дальше, а тут как раз Жукова стали снимать и сказали, что вот все молчали, один генерал Мамсуров проявил бдительность. Генерал был достаточно опытен, чтобы не опровергать эту версию…

Этим эпизодом просто воспользовались для того, чтобы подкрепить приписываемую Жукову идею военного путча: дескать, Жуков уже готовил и части специального назначения для того, чтобы с вершить военный переворот.

А может быть, все-таки Жуков хотел стать первым человеком в стране?

Профессор Наумов:

— Хрущев понимал, что Жукова могут выдвинуть. Он пользовался в стране авторитетом. Но нет фактов, свидетельствующих о том, что Жуков готовил путч!..

Дочери Жукова рассказывали, что маршалу действительно звонили какие-то люди, уговаривали взять в стране власть и навести порядок. А все его разговоры КГБ подслушивал. Так что эти звонки были либо сознательной провокацией, либо желанием выяснить: а как он отреагирует на такие слова?

Хрущев конечно же рассматривал Жукова как вероятного политического соперника. Жесткий характер маршала, его полнейшая самоуверенность пугали Никиту Сергеевича. Но неверно представлять себе происшедшее личным столкновением Хрущева и Жукова. Главным было другое. Жуков напугал членов ЦК еще на предыдущем пленуме, когда заговорил о репрессиях и о том, что в них виновны все лидеры партии.

Когда Жуков выступал против Молотова, Маленкова, Кагановича, он напомнил об их ответственности за репрессии:

— Мы верили этим людям, говорил Жуков, носили их портреты, а с их рук капает кровь. Если бы люди знали правду, они бы их камнями закидали.

То есть Жуков прямо сказал, что все члены высшего партийного руководства, включая Хрущева, виновны. Каганович возразил Жукову: это политическое дело. А раз политическое, значит, они неподсудны. Жуков резко ответил: нет, это уголовное преступление!

Из его слов следовало, что члены партийного руководства могут быть привлечены не только к политической, но и к уголовной ответственности. Эту угрозу они запомнили. Он и не понял, что противопоставил себя всему партийному аппарату.

Профессор Наумов:

— Жуков не был диссидентом. Он был военным и думал об укреплении армии, а политработники ему мешали. Двоевластие вредит армии. Партийные секретари удивлялись Жукову. Они ему говорили: неужели ты не понимаешь, что армия — это инструмент партии и важнее всего удержать власть? А Жуков считал, что задача армии — защищать государство от внешнего врага.

Всякий раз, когда руководству страны нужно было выбирать, что важнее: лояльность военачальника партии или интересы безопасности страны, выбор делался в пользу первого: верность партийной линии важнее обороноспособности государства.

Маршал Жуков был смещен со всех постов и уволен в отставку. Пленум ЦК принял постановление: «Жуков нарушал ленинские, партийные принципы руководства Вооруженными Силами, проводил линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и военных советов, на ликвидацию руководства и контроля над армией и военно-морским флотом со стороны партии, ее ЦК и правительства».

Между прочим, тогда увольнение Жукова многими в стране, кто не знал, что же произошло в реальности, воспринималось как восстановление ленинских принципов, как отказ от администрирования и диктаторства, от подавления критики…

После пленума в Кремле прошло собрание партийного актива Московского гарнизона и центрального аппарата министерства обороны, участвовал Хрущев. Доклад делал Жуков. Резче других Жукова осуждал Малиновский. Он говорил, что предупреждал ЦК о властолюбии и непредсказуемости Жукова. В фойе организовали выставку — привезли картины, на которых был изображен Жуков. На самой большой из них Жуков был в парадном маршальском мундире, на вздыбленном коне, с обнаженным клинком, а внизу пылал Берлин. Эта картина должна было символизировать властолюбие свергнутого маршала…

«Правда» опубликовала статью первого заместителя министра обороны маршала Конева, который подверг своего недавнего начальника резкой критике, заявив при этом, что Жукову приписываются заслуги, которых он не имел.

Конев рассчитывал стать министром, однако новым министром обороны назначили маршала Родиона Яковлевича Малиновского, который со времен войны многим был обязан Хрущеву. Правда, Малиновский через семь лет первым предаст Хрущева.

На приеме 7 ноября 1964 года, когда Хрущева уже отправили на пенсию, Малиновский, выпив лишнего, сказал главе китайской делегации Чжоу Эньлаю:

— Давайте выпьем за советско-китайскую дружбу. Мы своего дурачка Никиту выгнали, вы сделайте то же самое с Мао Цзэдуном, и дела у нас пойдут наилучшим образом.

Возмущенный Чжоу ушел с приема. «Дурачком» маршал Малиновский назвал человека, который в прямом смысле его спас.

В конце 1942 года Сталин направил Хрущева членом военного совета к Малиновскому, насчет которого у вождя возникли сомнения. Исчез адъютант Малиновского, и считалось, что он убежал к немцам. И застрелился член военного совета. Над Малиновским нависли тучи. Хрущев его спас, благоприятно отозвавшись о нем Сталину. Никита Сергеевич был уверен, что уж Малиновский будет ему предан до гроба…

Жукову обещали дать какую-нибудь работу, однако даже не включили в группу генеральных инспекторов министерства обороны, куда он, как маршал, автоматически попадал…

Но вот поразительный факт. Через несколько лет, незадолго до того, как его свергли, Хрущев, понимая, что теряет опору, вдруг вспомнил об опальном маршале.

Летом 1964 года он вдруг сам позвонил Жукову. Фактически извинился перед маршалом за то, что в 1957-м отправил его в отставку. Хрущев говорил:

— Знаешь, мне тогда трудно было разобраться, что у тебя в голове, но ко мне приходили и говорили: «Жуков — опасный человек, он игнорирует тебя, в любой момент он может сделать все, захочет. Слишком велик его авторитет в армии…»

Жуков с обидой заметил:

— Как же можно было решать судьбу человека на основащ таких домыслов?

— Сейчас я крепко занят, — сказал ему Хрущев. — Вернусь из отдыха — встретимся и по-дружески поговорим.

И его помощник записал: после отпуска в Пицунде запланировать встречу Никиты Сергеевича с Георгием Константиновичем. Речь шла о восстановлении отношений и о новой работе. Хрущев таким образом упрочил бы свой авторитет в армии. Но из отпуска Никита Сергеевич вернулся пенсионером.

Можно точно сказать: если бы Жуков оставался министром обороны, армия в свержении Хрущева участия бы не приняла.

Почему Жукова не восстановили после падения Хрущева? Потому, что руководство армии и политорганов было настроено проти него. Жуков возражал против отхода от антисталинского курса, считал, что нельзя не говорить о причинах катастрофы 1941 года, а Главпур и ЦК категорически возражали против этого. Генералы брали курс на восстановление культа личности Сталина. Жуков им мешал. Поэтому маршалы жаловались в ЦК, что он по-прежнему выступает против партии.

Сохранилась непроизнесенная речь маршала Жукова о Сталине. Он подготовил ее к пленуму ЦК, который в 1956 году на волне XX съезда должен был осудить культ личности Сталина.

Речь Жукова — это обвинительный акт Сталину. Он считал, что неподготовленность к войне «явилась одной из решающих причин тех крупных военных поражений и огромных жертв, которые понесла наша Родина в первый период войны…».

«Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было, — писал Жуков. — О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты…

С первых минут войны в верховном руководстве страной в лице Сталина проявилась полная растерянность в управлении обороной страны, использовав которую противник прочно захватил инициативу…

У нас не было полноценного Верховного командования. Генеральный штаб, Наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным… Он, не зная в деталях положения на фронтах и будучи недостаточно грамотным в оперативных вопросах, давал неквалифицированные указания…

Сталин принуждал представителей Ставки Верховного Главнокомандования и командующих фронтами без всякой к тому необходимости проводить наспех организованные операции, без достаточного материального и технического их обеспечения, что приводило к чрезмерно большим потерям… Можно привести еще немало отрицательных фактов из оперативного творчества Сталина, чтобы оценить, чего стоят на самом деле его полководческие качества и „военный гений“…»

Пленум, на котором Жуков собирался произнести речь, не состоялся.

После увольнения Жукова Хрущев распорядился возобновить оперативное наблюдение за Жуковым и сам знакомился с материалами слежки. Впоследствии КГБ докладывал о настроениях и разговорах Жукова лично Брежневу.

В 1959 году умер генерал Крюков. На поминки пришли маршалы Жуков и Буденный, а также осведомители КГБ.

После чего председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин отправил в ЦК КПСС записку о нездоровых, политически вредных разговорах, которые вел на поминках Жуков.

Была создана комиссия под руководством Брежнева, которая побеседовала с Буденным и Жуковым. Буденный сказал, что ничего плохого не говорил и не слышал. Он комиссию и не интересовал. Им нужен был Жуков. Жукова вызывали в ЦК КПСС и воспитывали.

На судьбе вдовы Крюкова Руслановой это отношение к Жукову тоже отразилось. Петь ей, конечно, не мешали. Но она жаловалась, что власть ее недолюбливает. Лидия Андреевна Русланова так и осталась всего лишь заслуженной артисткой. Это звание присвоили ей еще в 1942 году.

На даче маршала Жукова была установлена аппаратура прослушивания, записывались даже его разговоры с женой в спальне. Он был лишен всех постов, исключен из политической жизни, а КГБ держал маршала под постоянным контролем. Его все еще боялись и завидовали его славе и всенародной любви.

В 1963 году председатель КГБ Владимир Семичастный докладывал Хрущеву: «В беседах с бывшими сослуживцами Жуков во всех подробностях рассказывает о том, как готовилось и проводилось заседание Президиума ЦК КПСС, на котором он был отстранен от должности министра обороны, и допускает резкие выпады по адресу отдельных членов Президиума ЦК…»

7 июня сообщение КГБ рассматривалось на заседании президиума ЦК. Решили: «Вызвать в ЦК Жукова и предупредить. Если не поймет, тогда исключить из партии и арестовать».

Жукова в 1957 году, по существу, обвинили в преступной антигосударственной деятельности, в попытке совершить военный переворот. Его, к счастью, не судили, однако эти обвинения с него так и не сняты. Фактически Жуков до сих пор не реабилитирован.

Жукова и Серова не назовешь близкими друзьями. Они были скорее соратниками. В столкновении Хрущева и Жукова Серов благоразумно принял сторону первого секретаря. Но, помня дружбу двух генералов, Хрущев вскоре и Серова убрал с ключевой должности.

8 декабря 1958 года Серов был освобожден от обязанностей председателя КГБ и через день назначен начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР и заместителем начальника Генштаба по разведке.

Филипп Денисович Бобков считает, что Серова сбросили со всех постов, потому что против него были настроены в отделе административных органов ЦК.

Серова не любил его бывший подчиненный Николай Романович Миронов, который стал заведовать отделом административных органов. Миронов был из Днепродзержинска. В 1941-м он ушел на фронт, после войны вернулся на партийную работу, стал на Украине секретарем обкома. В 1951-м, при Игнатьеве, его взяли в министерство госбезопасности заместителем начальника Главного управления военной контрразведки. Берия в марте 1953 года отправил его в Киев. После ареста Берии его вернули на прежнее место. Потом Миронов возглавил управление госбезопасности в Ленинграде. В 1959-м возглавил отдел административных органов ЦК.

До Миронова отдел курировал еще медицину и спорт. И ему приходилось разбираться во взаимоотношениях между футбольными командами. Миронов добился, чтобы ему оставили только силовые структуры. Он представил Хрущеву записку об упрощении структуры и о сокращении штатов центрального аппарата и периферийных органов КГБ, что не встретило понимания у Серова.

По мнению историка Никиты Петрова, причинами этого были «ведомственный патриотизм» Серова и нежелание идти на серьезное сокращение аппарата КГБ.

Генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко пишет, что об уходе Серова из КГБ никто не сожалел:

«Люди, одинаково виноватые в организации массовых репрессий, разделились на две неравные категории. Те, кто оказались на вершине власти, расправились с теми, кто был в их подчинении, свалив на них всю ответственность за беззакония и репрессии. А Серов к тому же был известен в стране как главный исполнитель приказов о депортации народов.

Дальше все пошло по известной схеме: начал падать — будешь падать до самого конца, и тебя будут все время раздевать, снимут звезды, лампасы, вышлют из Москвы, исключат из энциклопедических словарей твое имя и похоронят голеньким…

Трагедия Серова вызывает жалость и чувство протеста. Свой позор и падение ему пришлось пережить при жизни. В основном же у нас все-таки разоблачают людей уже после их смерти, впрочем, равно как и реабилитируют тоже после…»

Вопрос о личной ответственности Серова за то, что творили органы госбезопасности, возник после XX съезда. Академик Борис Черток вспоминает, как в закрытом НИИ-88, где создавались советские ракеты, состоялся партийно-хозяйственный актив. Доклад по поручению ЦК делал генерал Серов.

Выступление Серова о сталинских преступлениях подействовало на аудиторию угнетающе. Когда он закончил, в зале раздался срывающийся женский голос:

— Иван Александрович! Объясните, вы-то где были? Вы кем были, что делали? Наверное, громче всех кричали: «Слава Сталину!» Какое право вы имеете говорить о злодействе Берии, если были его заместителем?

Это говорила пожилая работница листоштампового цеха. Серов долго молчал. Потом встал и сказал:

— Я во многом виноват. Но виноваты и все, все здесь сидящие. Вы разве не славили Сталина на всех своих собраниях? А сколько раз каждый из вас вставал и до устали аплодировал, когда упоминали имя Сталина на ваших конференциях и собраниях? Всем нам трудно, не будем предъявлять счета друг другу.

Но Серову счет был предъявлен.

Профессор Наумов:

— Когда Серова назначали председателем КГБ, возражал весь президиум ЦК. Есть запись заведующего общим отделом ЦК Малина, который присутствовал на всех заседаниях президиума и составлял краткий протокол. Но Хрущев тогда настоял и не промахнулся. Но потом переправил его в ГРУ, что было сильным понижением. Конечно, его участие в репрессиях тоже играло роль, но дело не только в этом. Должно быть, Хрущев беспокоился, что у Серова есть контакты с Жуковым.

В аппарате эти настроения быстро уловили.

Начальник следственного управления КГБ Михаил Петрович Маляров обратился непосредственно к Хрущеву с жалобой на своего начальника. Он не решился бы на это, если бы не чувствовал, что позиции председателя КГБ ослабли.

«В некоторых архивных материалах, хранящихся в КГБ при СМ СССР — сообщал Маляров, — были прямые указания на то, что в практике т. Жукова имеются диктаторские тенденции, что он чрезмерно честолюбив и переоценивает свою роль в Отечественной войне (в этих же материалах указывается на наличие таких же пороков и у т. Серова), однако т. Серов в 1956 году приказал тушью вымарать фамилии Жукова и Серова и все, что говорилось о них в этих документах…

Я не провожу никакой аналогии между практикой т. Жукова и практикой т. Серова, однако полагаю, что грубость к подчиненным, администрирование, нетерпимость к критике, игнорирование принципов коллективного руководства, стремление сохранить в кадрах КГБ явных нарушителей социалистической законности, повысить их в должностях и наградить, а также чрезмерное честолюбие т. Серова, являются достаточными основаниями к тому, чтобы обратить внимание на его поведение и потребовать от него изжития этих недостатков.

Докладывая о вышеизложенном, прошу ЦК КПСС принять соответствущие меры и восстановить справедливость».

Но были, видимо, и другие причины, предопределившие падение Серова. Должность у него была такая, что не предполагала друзей. Напротив, товарищи по партийному руководству его недолюбливали и побаивались, потому что он знал все и обо всех.

В начале 1958 года в правительственном аэропорту новый секретарь ЦК Нуритдин Мухитдинов участвовал во встрече очередного иностранного гостя. Пока ждали самолет, к нему подошел председатель КГБ Серов, сказал:

— Ты ухаживаешь за хозяйкой своего особняка.

Мухитдинов вспоминает, что был ошеломлен словами председателя КГБ:

— Ты откуда это взял?

— Она сама заявила.

— Врешь! Это ложь!

— Хочешь, допрошу и ее запротоколирую?

— Наверняка уже сделал это, а протокол у тебя в кармане.

— Я хотел просто предостеречь тебя.

— Не предостеречь, а прибрать таким образом к рукам. Ты сам организовал эту провокацию, принудил эту бедную женщину дать ложные показания. Не стыдно тебе?

Вернувшись к себе в кабинет, Мухитдинов позвонил Хрущеву и попросил принять его.

Никита Сергеевич спросил:

— Очень срочно?

— Да.

Мухитдинов пришел к Хрущеву. Тот спросит:

— Что случилось?

Мухитдинов пересказал беседу с Серовым. Хрущев слушал внимательно, не перебивая, и, что удивило Мухитдинова, спокойно. Пз этого можно было сделать вывод, что Серов его уже информировал А может быть, и вовсе выполнял поручение Хрущева.

Никита Сергеевич рассудительно сказал:

— Многие работники обслуживающего персонала избалованы, так как купились в роскоши. Сейчас обновляем их состав, приучаем действовать в пределах утвержденных смет расхода средств, продуктов. Вот они и проявляют недовольство. Поэтому будьте с ними поосторожнее, отношения пусть будут ровные, официальные. Я и сам иногда побаиваюсь, но что же делать? Такова жизнь.

Мухитдинов сказал:

— Никита Сергеевич, разрешите мне вернуться в Узбекистан. На любую должность!

— Почему? В связи с чем?

— Если уже сейчас, буквально через несколько месяцев после переезда в Москву, со мной так поступают, что же будет дальше?

— Отношение к вам сложилось хорошее, так в обиду вас не дадим. Разговор с Серовым близко к сердцу не принимайте, не горячитесь. Но то, что я сказал, надо учесть.

Хозяйку особняка от Мухитдинова забрали. Мухитдинову объяснили, что ее перевели на другую работу из-за инфекционного заболевания.

Но в январе 1961 года, когда Мухитдинов ехал к себе в особняк, рядом с новым зданием Московского университета, самосвал ударил его «Чайку». Не пострадали ни жена Мухитдинова, ни дети. Мухитдинову диагностировали ушиб головы, прописали постельный режим и отправили в кремлевскую больницу, оттуда перевели в санаторий «Барвиха». Мухитдинов жаловался на сильные головные боли, головокружения, светобоязнь… На работу он вышел только через два месяца.

Его водителя задержали, выясняя обстоятельства аварии. Потом отпустили. Мухитдинов полагает, что эта авария была делом рук Серова, хотя в 1961 году тот уже не возглавлял КГБ. И сравнивает с аварией, в которой погиб белорусский первый секретарь Петр Миронович Машеров. Но смерть Машерова, что бы ни говорили, была трагической случайностью. Такой же случайностью, надо полагать, был наезд самосвала на «Чайку» Мухитдинова.

Но история с Мухитдиновым свидетельствует о том, как складывались отношения председателя КГБ с высшим партийным руководством.

Судя по всему, генерал Серов стал еще и жертвой ловкой аппаратной интриги.

Анастас Иванович Микоян вспоминает, что, когда речь заходила об участии Серова в репрессиях, Хрущев защищал его, говоря, что тот «не усердствовал, действовал умеренно». У Микояна иное объяснение: «Скорее всего, поскольку Хрущеву самому приходилось санкционировать аресты многих людей, он склонен был не поднимать шума о прошлом Серова. Это возможно, хотя точно сказать не могу».

Председатель Комитета партийного контроля Николай Михайлович Шверник представил Хрущеву документы о том, что Серов вывез из Германии огромное количество имущества. Но Хрущев склонен был ему все прощать:

— Нельзя устраивать шум. Ведь многие генералы были в этом грешны во время войны.

Но Серов, судя по рассказу Микояна, совершил одну непростительную ошибку. Он сблизился с секретарем ЦК Николаем Григорьевичем Игнатовым. Ныне совершенно забытая фигура, он в свое время играл очень заметную роль, а претендовал на большее.

Игнатов никогда и ничему не учился. После революции попал в Первую конную армию, потом сражался с басмачами в Средней Азии. В 1930 году его сделали секретарем партийной организации полномочного представительства ОГПУ в Средней Азии. Потом отозвали на двухгодичные курсы марксизма-ленинизма при ЦК, а потом отправили на партийную работу в Ленинград. Там после убийства Кирова и массовых арестов появилось множество вакансий. Игнатова сделали секретарем райкома. С тех пор он упрямо карабкался по карьерной лестнице.

В октябре 1952 года Сталин сделал его секретарем ЦК. Но после смерти вождя его отправили назад в Ленинград, и пришлось все начинать заново. Когда Хрущева попытались свергнуть, Игнатов, вовремя сориентировавшись, бросился на его защиту. В благодарность за это в декабре 1957-го Хрущев вновь сделал его секретарем ЦК.

Игнатов жаждал дружбы с председателем КГБ, потому что рассчитывал на большую карьеру. Но тем самым он настроил против себя второго секретаря ЦК Алексея Илларионовича Кириченко, который бдительно оберегал свои владения и ходу Игнатову не давал.

Кириченко, пишет Микоян, и обратил внимание на то, что Серов постоянно приезжает к Игнатову на Старую площадь, хотя по работе ему это не нужно, потому что председатель КГБ выходит непосредственно на Хрущева.

— Конечно, это не криминал, — заметил Кириченко. — Просто как-то непонятно. Несколько раз искал Серова и находил его у Игнатова.

Игнатов стал яростно оправдываться, утверждал, что ничего подобного не было, он с Серовым не общается.

В другой раз опытный Кириченко завел разговор об этом в присутствии Хрущева. Это был безошибочный ход.

— Как же ты говоришь, что не общаешься с Серовым? — спросил Кириченко Игнатова. — Я его сегодня искал, ответили, что он в ЦК. Стали искать в отделе административных органов — не нашли. В конечном итоге оказалось, что он опять сидит у тебя в кабинете.

Игнатов стал возражать:

— Нет, он у меня не был!

Хрущев ничего не сказал, но искоса посмотрел на Игнатова. Дело было сделано.

Хрущеву не понравилось, что председатель КГБ за его спиной ищет поддержки у кого-то из секретарей ЦК. Пострадали оба — и Серов, которого переместили в ГРУ, и Игнатов, которого Хрущев вскоре убрал из ЦК.

Сначала он назначил Игнатова заместителем председателя Совета министров и председателем госкомитета заготовок. Но и на этой должности он не удержался. В декабре 1962 года его сделали председателем президиума Верховного Совета РСФСР. Это уже была совсем незавидная должность. Вот поэтому он принял активное участие в заговоре против Хрущева, но вожделенного повышения не подучил. Товарищи по партийному руководству его не любили…

Перевод в Главное разведывательное управление был оформлен самым благоприятным для Серова образом. Хотя бы на словах Хрущев не хотел его обижать. В бумагах президиума ЦК говорилось о необходимости «укрепить руководство» военной разведки, о сохранении за Серовым «материального содержания, получаемого по прежней работе». Это касалось не столько зарплаты, сколько известных благ, предоставлявшихся номенклатуре: снабжения продуктами, медицинского обслуживания…

Своему зятю, Эдуарду Хруцкому, Серов потом говорил, что был счастлив, получив назначение в ГРУ.

— Как же так? — удивился Хруцкий. — Вы перестали быть членом ЦК, депутатом.

— Зато я вернулся в армию, — ответил Серов.

В военной разведке Серов прослужил четыре с небольшим года. Он оставался еще членом ЦК, но коллеги в военной разведке видели, что Серов уже не тот.

8 января 1960 года Хрущеву написал письмо генерал-майор Большаков, секретарь парткома ГРУ. Он жаловался на Серова, фактически это был опасный для Ивана Александровича политический донос:

«Никакого участия в работе партийного комитета т. Серов И. А. не принимает. Баллотироваться в состав парткома отказался. Вместо опоры на партийную организацию проявляет администрирование. На пленумах парткома не бывает. За шесть месяцев существования партийного комитета не дал ему ни одного направляющего указания или совета. Своих заместителей упрекает в том, что они идут на поводу у парткома…

Все это не содействует повышению делового и политического авторитета т. Серова среди зрелого партийного коллектива, а также создает большие трудности в работе партийной организации и партийного комитета…»

Хрущев 23 января расписал бумагу секретарям ЦК Суслову, Игнатову и Брежневу: «Надо побеседовать с т. Серовым в участием т. Большакова».

10 марта 1960 года Серов написал Суслову объяснительную записку:

«Содержание заявления тов. Большакова для меня явилось неожиданным, так как противоречит фактам… За прошедший год работы в ГРУ Генштаба я выступал 15 раз на партийных собраниях в управлениях, частях, научно-исследовательских институтах, в Военно-дипломатической академии, подчиненных ГРУ…

Я утверждаю, что ни одного месячного плана работы парткома без рассмотрения со мной тов. Большаковым не проводилось. Более того, он говорил мне, что работа в ГРУ пошла лучше… Выходит, что он во всех случаях двурушничал. Думал и писал одно, говорил другое. Так не должен поступать секретарь парторганизации…

Кстати должен доложить, что тов. Большаков и ранее доспускал поспешные, непродуманные действия. Так, работая по подготовке нелегала-женщины, женился на ней, бросив семью. Будучи военным атташе в США, не сумел организовать работу, создал склоку с сотрудниками, в связи с чем был через год отчислен и направлен в гражданский ВУЗ…

Я должен объективно доложить, что у нас в ГРУ имеются еще недостатки, над устранением которых мы коллективно работаем, но вместе с этим за последнее время с помощью ЦК КПСС решены серьезные вопросы, которые не решались ряд лет. Генералы и офицеры стали более ответственно подходить к выполнению поставленных ЦК КПСС задач, повысилась конспирация…

Коротко о себе. У меня, как у всякого человека, имеются недостатки в характере, во взаимоотношениях и т. д. Эти недостатки чаще всего проявляются в то время, когда на работе не так получается, как хотелось бы, поэтому проявляется невыдержанность и резкость. Я стараюсь устранить эти недостатки, но на нашей ответственной и острой работе не всегда удается…»

Каждый год 4 ноября большая группа офицеров российской армии, которые, судя по знакам различия, несут службу в различных родах войск, тихо и скромно, в узком кругу отмечают свой профессиональный праздник. Это офицеры-разведчики. Они ходят в форме танкистов, летчиков или артиллеристов. Они не в больших чинах, но принадлежат к закрытому для посторонних разведывательному сообществу. Здание военной разведки с легкой руки Виктора Суворова теперь именуют «Аквариумом».

4 ноября 1918 года приказом председателя Реввоенсовета Республики Троцкого в составе Полевого штаба Красной армии было образовано Регистрационное управление. Так скромно называлась военная разведка, которая теперь именуется Главным разведывательным управлением Генерального штаба Вооруженных сил. Первым начальником военной разведки был назначен член Реввоенсовета Республики Семен Иванович Аралов.

Военная разведка, как и многие другие ведомства, тоже часто меняла название.

Выросшее из Регистрационного управления Разведывательное управление штаба Рабоче-Крестьянской Красной армии было переименовано в Четвертое управление РККА. В 1934 году разведка, несколько месяцев именовавшаяся Информационно-статистическим управлением, опять стала разведывательным управлением, подчиненным непосредственно наркому обороны. В 1939-м оно уже называется Пятым управлением РККА.

В феврале 1942 года появилось нынешнее название — Главное разведывательное управление Генерального штаба. Однако в сентябре Сталин разделил военную разведку. ГРУ он вывел из состава Генштаба и подчинил непосредственно наркому обороны, то есть самому себе. А в Генштабе появилось Управление войсковой разведки. Впрочем, в апреле 1943-го все вернулось на круги своя.

История военной разведки будет написана не скоро. Известны лишь немногие ее блистательные удачи и оглушительные поражения. Военная разведка дорого дала бы за то, чтобы о ее существовании вообще забыли. Но люди компетентные знают, что она существует и действует.

Обнаружить военного разведчика не так уж сложно. Военные атташе всех стран — это и есть военные разведчики. Они считаются дипломатами, но все знают, что в действительности они служат по иному ведомству. А иногда, когда видишь в посольстве или в торговом представительстве молодого человека с широкими плечами, короткой стрижкой, военной выправкой, странно молчаливого для обычного загранработника, то можно предположить, что это военный разведчик, который работает под официальным прикрытием.

Политическая разведка в нашей стране, и когда она входила в состав КГБ, и когда стала уже самостоятельной, всегда подчинялась главе государства — генеральному секретарю или президенту.

Военная разведка всегда была ведомственной, при министерстве обороны, за исключением короткого периода после Второй мировой войны, когда Сталин приказал объединить в Комитете информации все разведывательные органы страны.

В военной разведке тоже были предатели и перебежчики, которые, оказавшись на Западе, рассказали о том, что происходит в этом ведомстве, но о ГРУ все равно известно меньше, чем о разведке КГБ.

Политическая разведка, говорили мне бывшие офицеры Первого главного управления КГБ, всегда ощущала себя на полголовы выше военной:

— Но неприязни к военным соседям мы не испытывали. Отношения были деловые, товарищеские. Конечно, возникали соперничество, конкуренция. Все хотели первыми доложить начальству в ЦК КПСС важную информацию. А шефы на Старой площади, когда возникали споры между двумя разведывательными службами, обычно брали сторону Лубянки. Так, мы получали от ГРУ любых агентов, в которых были заинтересованы.

Виталий Геннадьевич Чернявский, бывший начальник 4-го отдела внешней разведки КГБ СССР, вспоминает:

— Я, например, работал с несколькими первоклассными агентами, которых мы получили от военных соседей.

— Военные пытались протестовать?

— Такого не припомню. Нужно учитывать, что с самого начала военная разведка контролировалась политической. После войны контроль, пожалуй, смягчился, но за госбезопасностью все равно оставалась роль контролера. Тем более, что контрразведывательное обеспечение ГРУ и других органов военной разведки всегда оставалось в руках госбезопасности…

С 20-х годов начальник военной разведки назначался только с согласия Лубянки. В разведку не брали без проверки в органах госбезопасности. Перед отправкой в зарубежную командировку военного разведчика проверяли еще раз.

Генерал-майор Виталий Никольский, бывший резидент военной разведки в Швеции, рассказывал мне:

— КГБ — часть всемогущего аппарата, который подозревает всех и вся, а мы те, кого они вправе подозревать. Вот так обстояли дела. Трагедия нашей службы состояла в том, что все побывавшие за рубежом автоматически попадали под подозрение, и, следовательно, ими начинала интересоваться госбезопасность.

Внутри военной разведки находились уполномоченные наркомата внутренних дел. Они иногда выступали у нас на собраниях, говорили о необходимости усилить бдительность, соблюдать конспирацию. Один из них, — вспоминает Никольский, — как-то пригласил меня на конспиративную квартиру неподалеку от Новодевичьего монастыря. После обеда и небольшой выпивки он мне и говорит:

— Поступай к нам на службу, не пожалеешь.

Я говорю:

— Да я и так уже в разведке работаю.

Он стал хитрить:

— У нас другая служба, нужно выявлять внутренних врагов. Словом, вербовал меня в осведомители, но я сумел открутиться..

— А после войны институт уполномоченных сохранился? — спросил я Никольского.

— Люди из КГБ остались. Они присматривали за нами. Мы знали всех своих «опекунов».

— Офицеры военной разведки между собой осуждали действия «соседей»?

— Мы считали, что это в порядке вещей.

— Военные разведчики такие же проверенные люди, как и сотрудники госбезопасности, но вам почему-то все равно не доверяли. Вас это не раздражало?

— Вызывало, скажем так, легкую неприязнь. Кому же приятно знать, что на него доносы строчат? Но на практике все зависело от конкретного человека, а среди низовых работников во все годы немало было порядочных людей. Жандармской сволочи было не так много. Я всегда исходил из того, что у контрразведчиков есть свои задачи.

— Подозрительность контрразведки не была напрасной?

— К сожалению, известно немало случаев, когда офицеры военной контрразведки бежали на Запад. В Австрии, когда я там служил, американцы завербовали офицера Попова. Но разоблачили его уже позже, когда он вернулся из загранкомандировки и успешно работал в центральном аппарате ГРУ.

— У ГРУ было больше или меньше провалов, чем у КГБ?

— Неприятная особенность нашей службы состоит еще и в том, что собственные промахи у нас стараются преуменьшить, а заслуги преувеличить. Мне кажется, что у КГБ провалов и побегов было больше. Но у них и аппарат значительно больше, чем у военной разведки.

— В роли резидента военной разведки вы с «соседями» ладили?

— Я прежде всего старался не давать в обиду мой коллектив. Ведь разведка КГБ норовила «раздеть» военных — отобрать агентуру и выдать наши достижения за свои. Это у нас часто случалось: «соседи» умели кусок из-п�