Анастасия Бароссо

Притяжение страха

ПРОЛОГ

Аминь! Его расчеты оказались верны. Потраченные усилия. Годы ожидания. Гнусные злодейства, разрушенные судьбы и бессонные ночи — привели к результату. Цель всей жизни, бесконечной, мучительной, преступной жизни вот-вот будет достигнута… Зачем — от сознания ли близости победы и того, что последует за ней, разум и сердце переполняют сомнения?

Тело девушки, распростертое на желто-сером песке, цветом почти не отличается от него. Зато составляет занятный контраст с другими телами, лежащими неподалеку, — бронзовыми, красными, золотистыми и терракотовыми, цвета мокко и цвета молочного шоколада.

Вокруг нее дрожит лазурно-аквамариновое сияние. Настолько яркое, что свет его ослепляет, но хочется смотреть — не отрываясь. Как странно и смешно, что никто этого не видит. Он и сам видит это впервые… А она?! Знает ли о своем предназначении? Вряд ли. Судя по заплаканным глазам, искусанному рту и тлеющей в нервных пальцах сигарете — конечно, даже не догадывается… впрочем, ни то, ни другое, ни даже третье не меняет ее сущности.

А значит — все не случайно. Значит, не зря это существо послано ему именно теперь. И он обязательно воспользуется шансом. Отличным шансом — чтобы развеять сомнения.

Кажется, она красива… а по-другому и не могло быть. Что ж. Это не только упрощает задуманное, но и делает его несказанно приятным!

Главное теперь — ни на день, ни на час, ни на миг не выпускать ее из виду…

«…Темное лицо склоняется над ней, медленно и неумолимо приближаясь.

Вот оно уже так близко, что его не видно. Видны только губы — странно бледные на загорелой коже, четко очерченные, идеальной формы. Не влажные и не сухие, не улыбающиеся и не сжатые. Она чувствует неведомое дыхание на своей шее — оно пахнет свежестью, морем и сигарами. Сейчас, очень скоро этот рот поцелует ее, и все изменится. А пока чьи-то прохладные пальцы щекочут кожу на левой лопатке. Или это змея? Обвила скользкими кольцами ее руку и ползет к шее?

Но это уже не важно. Безупречные губы приоткрываются, и она готова приоткрыть в ответ свои. А тело обволакивает знакомая истома, мучительная и сладкая. И с этих губ ей на лицо падает мелкими каплями теплая, соленая, с металлическим привкусом кровь…»

Глава 1

ПЕРЕМЕНА

Юлия Малеева быстро подошла к окну в своей комнате. И увидела, что прозрачные, серо-лиловые московские сумерки начала сентября слишком резко превратились в ночь.

Это случилось в тот момент, когда стремительная черная тень со скоростью осеннего ветра пронеслась над улицами одного из старых спальных районов.

Как типичная горожанка в свои неполные двадцать шесть лет Юлия все еще напоминает подростка. Фигурой, прической, манерой одеваться, рассеянно-серьезным выражением глаз и неустойчивым состоянием психики.

И сейчас Юлия слишком торопится. Из-за этой спешки движения ее неловки, так что окно не желает открываться сразу. А зажигалка срабатывает лишь с четвертой попытки.

Впервые Юлии так страшно от собственных мыслей.

Оказывается, существует два типа людей. Те, которые позволяют себя употреблять, и те, которые употребляют.

Если ты, воспитана определенным образом и обладаешь подходящими задатками, можно спокойно принадлежать к первому типу и быть при этом счастливой. Но если жизнь, с регулярностью маятника доказывает, что если ты станешь продолжать быть человеком первого типа, то этот маятник будет продолжать колотить тебя по лбу… волей-неволей возникает мысль о том, что пора, пока не поздно, переходить в тип второй.

Ветер, пролетая мимо открытого окна, вскользь стиснул грудь ледяными влажными ладонями. Нагло задрал розовые подолы занавесок и ворвался в темную комнату.

Все против нее.

Вот и теперь. Колючие капли, вылетевшие из сумерек, почти гасят недавно прикуренную сигарету.

— Юленька, ангел мой!

Юлия вздрогнула. И горячий пепел, прежде чем запорошить подоконник, обжег руку. Она сделала еще одну быструю, жадную затяжку.

— Ты ничего не забыла?!

Заботливый голос из-за закрытой двери доносится несколько глухо. Но он все ближе к комнате. Есть вероятность, что мама, невзирая на свою рассеянную интеллигентность, или — благодаря ей, не выдержит и от волнения войдет без стука. Нет, мам, ничего!

Еще одна затяжка обдирает горло. Слишком получилась резкая и глубокая. Зато слезы не пролились — удалось удержать состояние злой сосредоточенности и не превратиться в рыдающий кисель.

— А то вот крем от загара — это очень важно, Юля!

— Я знаю, мама…

Недокуренная сигарета летит в темноту. И разбивается внизу, осветив мокрый асфальт кровавыми брызгами. Юлия быстро закрывает окно — как раз в тот момент, когда открывается дверь в ее комнату. Запах, разумеется, есть, но следов преступления нет.

— Ангел мой… все в порядке?

— Конечно.

Если мама с детства называет тебя ангелом и любит больше жизни, это еще не повод считать себя таковым, а всех остальных — способными на такую же любовь к тебе, Жаль, что это осознание пришло так поздно. Но главное, пришло.

И с чего она взяла, что должна и может соответствовать этому светящемуся, лазурному, воздушно-невесомому образу, созданному мамой в своем, а заодно и в ее, Юлином, воображении?!

Ведь ясно же — и теперь это так очевидно! — что всю жизнь стремилась неосознанно совсем к другому. Если не к прямо противоположному.

Юлия раздраженно нажала на кнопку музыкального центра, прервав на полуслове «Куклу колдуна» — слишком сейчас эта песня в тему. Чересчур. В маленькой комнате повисла жалкая, сиротливая тишина.

Прежде чем уйти, Юлия обвела быстрым, новым, словно чужим взглядом затемненное полумглой знакомое помещение.

Неширокая софа застелена искусственным мехом цвета несуществующего ярко-синего животного. Письменный стол, заваленный обычным хламом. Телевизор в углу. В тумбочке под телевизором диски с любимыми фильмами — «Луна в сточной канаве» и «Интервью с вампиром», «Мечтатели» и «Ускользающая красота», почти полная подборка Висконти. Блок оранжевого «Пелл Мелл», спрятанный на полке за любимыми книгами. Бодлер. Жан Жене. Цвейг. Александр Грин. На одной из стен черно-белые фото. Цой с гитарой. Две «ню» в стиле «Германия сороковых». Полбутылки армянского коньяка в узкой щели за кроватью — хорошо, что мама не убирается с некоторых пор в ее комнате! Да, еще красные свечи и разбросанные по подоконнику черные кожаные феньки вместо обычных девичьих украшений. Затертый плюшевый медвежонок, сидящий на кровати, смешно расставив кривые лапки, только подчеркивает убогую маргинальность всего остального… Это похоже на обитель ангела?!

— Мам, я выйду ненадолго.

А вот еще одно фото. Полгода назад на двадцать пятый день рождения фотографию подарил он. Тот, кто предал ее сегодня так просто и пошло…

За стеклом в узкой металлической раме черно-белая старинная фотография. Действительно, старинная, обозначенный год — 1925. И подпись — SAGRADA FAMILJA… На фото изображено нечто невообразимое. Не удивительно, что ее тогда сразу напугало это изображение! Она даже обиделась на него за такой подарок. Но он сказал, что она ничего не понимает в неоготике. И не поймет, пока не увидит это воочию. Тогда-то они и запланировали эту поездку… Даже сейчас в памяти невольно всплывает определение, вычитанное в Интернете:

Бред какой-то… Порыв сильный, труднопреодолимый, как редко бывает. Сорвать со стены, бросить на пол, разбить тонкое стекло — так, чтобы острыми звездами разлетелись осколки по всей комнате. Она уже протягивает руку к картинке, где неоготический то ли собор, то ли замок, словно построенный из песка сумасшедшим ребенком, возвышается в центре какого-то заброшенного пустыря… но в последний момент останавливается, так и не уничтожив ненавистный подарок. Вместо этого она хватает несчастного мишку и, невзирая на умоляющий взгляд черных бусинок-глаз, быстро поворачивает его мордочкой к стене.

Юлия быстро одевается — свитер, джинсы, кроссовки. Долго и нервно завязывает шнурки, старательно пряча лицо в полумраке комнаты.

— Да куда ты, Юля, ведь поздно уже?! Тебе бы лечь… а то завтра дорога-то не близкая…

— Ничего, я скоро.

Не вызывая лифта, Юлия мчится вниз по заплеванным ступеням панельной девятиэтажки.

Густой, воняющий кошками и гнилыми помоями липкий сумрак кажется бесконечным, словно лестница в ад. Понять. Лишь бы понять — тогда, наверное, станет легче… Но как понять то, что понять невозможно?

Что это были за слова?! Что за дикая, унизительная отговорка, что за оскорбительная причина: «Ты слишком хорошая для меня…»?!! Как это — слишком хорошая? Так хороша, что даже плоха?!

Жуткие слова звенят в голове, словно оглушающий колокол, который ни выключить, ни остановить. Звучат, перебивая и гася встревоженный голос мамы, летящий вдогонку:

— А твой… — он завтра за тобой заедет? Прямо к подъезду?! Да?!

Бедная мама. Она ни о чем не догадывается. И всегда ей верит.

— Естественно. Не волнуйся.

…Прозрачные, серо-лиловые сумерки начала сентября сегодня слишком уж быстро превратились в ночь.

Мелкие капли холодными стальными иглами вонзаются в кожу. Все это позволяет надеяться, что встречные прохожие не замечают слез Юлии, пока они позорно и безостановочно струятся по неподвижному лицу.

«Выбирай хорошее!», «Делай правильный выбор!», «Определись к лучшему!» — рекламные слоганы везде, на каждом углу предлагают выбор. Она всегда старалась выбирать хорошее. В смысле, как учили — хорошее. Только вот — для кого? Для всех? А нужно было, может быть — для себя?!

Спина болит так, что категорически невозможно жить. Так бывает всегда, когда что-то случается. Реакция на стресс. Психосоматическое явление. У всех оно проявляется по-разному. У кого экзема покрывает ладони саднящими розовыми струпьями, у кого псориаз, у кого нервный тик. А вот у Юлии — спина. Будто мышцы в момент предельного напряжения залили в неподвижную гипсовую форму, причем максимально неудобную. Ни распрямиться, ни согнуться. Остается только терпеть. Или выпить.

Восемь часов вечера. Конец рабочего дня, когда в скромном салоне красоты уже не должно быть посетителей. По крайней мере — посторонних.

Юлия, отпихнув плечом тяжелую дверь, не глядя, валится на дерматиновый диван в маленьком затемненном холле. Сипло вдыхает… и только тогда начинает рыдать. В голос, надрывно и горько, со всхлипами и судорожными вздохами, как обиженный ребенок.

— Что еще?! — Зоечка-администратор аккуратно ставит чистую пепельницу на стеклянную поверхность круглого кофейного столика.

— Опя-ать… двадцать пять… — скептически морщится Маня, мастер из мужского зала, потушив в этой пепельнице очередной окурок.

А постоянный клиент Стасик перестает доставать из черного целлофанового пакета бутылки и чипсы. И просто молча, открывает симпатичный, ухоженный рот.

— Лю-юди… — задохнулась Юлия. — Есть… что-нибудь выпить?…

— Да на, на, уже несу… Господи ты, Боже мой… Зоечка, действительно, уже протягивает ей новую, «клиентскую» кофейную чашку, доверху наполненную дешевым коньяком.

Юлия резко запрокидывает голову — словно принимает лекарство. Черты ее дергаются в невольной гримасе не то отвращения, не то горя. Она отдает Зоечке пустую чашку и затихает, спрятав лицо в ладонях.

Минуту или две она сидит так, с неестественно прямой спиной, не шевелясь и не издавая ни звука, пока девчонки и Стасик молча, переглядываются, не зная, что делать. Тогда VIP-мастер Лена Лукашина подходит к Юлии. Опускает руку на мокрое плечо, мелко вздрагивающее под свитером.

— Ну, чудо в перьях, рассказывай… — тихо говорит она.

И, строго нахмурившись, прикладывает палец к губам, когда Стасик пытается начать открывать пиво.

…Минут через тридцать вся компания — то есть весь коллектив, остававшийся к этому часу на работе, сидит в небольшом, на два кресла женском зале.

Здесь интимнее, чем в холле, Стасику срочно нужно обновить прическу и вообще — им так больше нравится.

Если выключить верхний свет и оставить горящими только матовые круглые светильники по бокам двух овальных зеркал, создается впечатление, что находишься в зале какого-нибудь старинного замка. К тому же здесь есть музыкальный центр, который Стасик спешит зарядить диском Сальваторе Адамо.

В одном из парикмахерских кресел перед зеркалом в форме перевернутой капли сидит Юлия. Голова ее опущена, и лицо наполовину спрятано за густой вуалью темно-русых блестящих волос. В руке ее керамическая чашечка с коньяком, в пепельнице перед ней тлеет очередная сигарета.

— Ну и ну-у… — уже не скептически говорит Маня. — Такого еще не было.

— Да, — соглашается Лукашина, — такого еще не было.

— Слов просто нет! — возмущается Зоечка. — Она его из депрессии вывела. Весь год носилась с этим уродом, как с писаной, блин, торбой! Из кризиса среднего, мать их, возраста, вытаскивала, а он… Век живи — век удивляйся.

Ничего тут нет удивительного, — Ленка, увлеченно читающая психологическую литературу, может при желании объяснить все. — Это же классика! Мужик испугался ответственности, такое на каждом шагу… Увидел, гад, насколько для Юли все серьезно, и струсил.

— Для нее, всегда все серьезно, — замечает мастер нейл-арта Мариша, печально закусывая коньяк долькой лимона.

— Слишком!

— Да не ответственности он испугался, — подает голос Стасик, поправляя на голове разноцветные полосы фольги. — А несоответствия! Вы его видели вообще? Вот и подумайте — кто он и кто она?! Ей же соответствовать надо, а как? С его-то данными…

— Да. Трудно.

— Вот-вот…

Юлия тихо всхлипнула, подняла голову, чтобы опустошить очередную рюмку и затянуться. Из тусклого, затуманенного дымом зеркала на нее смотрело бледное, заплаканное лицо. Рассеянный желтый свет круглых плафонов и голубое мерцание кварцевой лампы над дверью создают странное, зловещее освещение — как в мистических триллерах.

— Самое страшное — накануне… накануне отъезда. Почему? Ведь я… старалась быть хорошей. Я ведь и вправду столько ему сделала… Почему?! Почему — так?!! Я думала, он меня любит…

— Почему, почему… — мрачно проворчала Лукашина. — Потому что! Кто тебе сказал, что любят — хороших?

— Вот именно, — деловито закивал Стасик, тряся шуршащей фольгой. — Всем ясно — любят вамп!

— Кого? — не поняла Маня.

— Роковых женщин. Стерв, короче, Мань. Тех самых, кто ноги о них вытирает…

— Неужели даже тебе это ясно?! — не удержалась Мариша.

— А то! — Стасик мечтательно закатил глаза.

И заботливо подлил Юлии коньяку. Она автоматически поднесла к губам кофейную чашку, остро пахнущую алкоголем. Подняла взгляд, словно ища у неба ответ на все мучительные вопросы.

Над зеркалом, придавая шик скромной комнате, висит стильный черно-белый коллаж. С него Юлии улыбаются кокетливо, хищно, презрительно, а чаще — равнодушно, женщины-вамп прошлого и нынешнего века, от Марлен Дитрих до Скарлет Йохансон. Вот стервы так стервы — представить, чтобы с любой из них кто-нибудь посмел так поступить… немыслимо!

— И как я родителям скажу? Они-то, наивные, думают, дочка завтра улетает с женихом в Испанию!

— А почему не в Турцию?

— Он всегда очень хотел в Испанию. Говорил, там красиво. И — таинственно.

— Ха! Он хотел в Испанию, а эта… мать Тереза уволилась с работы и на последние деньги купила с ним в пополам дорогущий тур на три недели!

Лукашина с досадой утопила окурок в большой чайной кружке с остатками пива. И принялась нервно стягивать фольгу с волос Стасика.

— Ты уволилась?!! — возопил Стасик. — Зачем?!!

— А кто бы ее отпустил, интересно, по-другому — в разгар сезона?! Когда народ с дач наконец-то в Москву ломанулся?!

Юлия опять глухо зарыдала, захлебнувшись густым сигаретным дымом.

— Тихо, тихо, тихо… — обняла ее за плечи Маня. — Мы все сейчас придумаем…

— Куколка моя, ну что мне для тебя сделать хорошего, а? — схватилась за сердце Зоечка. — Ты только скажи…

Все девчонки, Стасик и даже глянцевые звезды экрана и шоу-бизнеса смотрят сейчас на нее с той же мыслью в глазах и на лицах.

— Лен, — говорит вдруг Юлия ровным, совсем не всхлипывающим голосом. — Подстриги меня.

— О! Хорошая мысль, — с готовностью отзывается Ленка. — Начинать менять жизнь нужно со смены имиджа, я это всем клиенткам говорю… Как будем стричься?

— Вот так.

— Ты… вообще?!!

Но Юлия упрямо показывает пальцем на фото одной из «вамп» в короткой, изысканно «рваной» стрижке.

— И покрась так же. Прямо сейчас.

— Только не я.

— Да ты что, рехнулась?! — взвилась Маня. — Через мой труп! Чтобы я позволила из твоей гривы этакую осветленку сотворить? Да еще Лукашинской собственной рукой?!

— Юль, знаешь что… ты подожди до завтра, — осторожно посоветовала Лукашина. — Только до завтра. Утро вечера-то мудренее. Проснешься, посмотришь… и если не передумаешь — я, конечно же, в полном твоем…

Ленкин профессиональный тон, которым она обычно разговаривает с особенно неадекватными клиентками, мог бы помочь и теперь. Но при слове «завтра» глаза Юлии потемнели. Ее глаза-хамелеоны меняли цвет в зависимости от освещения и настроения Юлии. Теперь они вдруг сделались темно-серыми с каким-то дьявольским, изумрудным отливом.

Никто и опомниться не успел — с такой стремительностью она схватила с полочки ножницы. Стасик только громко сглотнул, а из руки у нее уже свисала блестящей змеей длинная волнистая прядь, срезанная с макушки.

— Упс… — сказал Стасик.

— Лен. Сделай, как прошу, пожалуйста… Нет? Ну, ладно, тогда я сама, — и Юлия снова поднесла руки к голове.

— Отнимите у нее ножницы, быстро! — завопила Маня. — Она ж психическая, не видите?! Еще зарежет кого…

— Да подстриги ты ее, Лен, — посоветовала Мариша. — Подстриги, волосы не зубы…

Еще через час все те же, сидя все там же, только в чуть более расслабленных позах, снова смотрели на Юлию. Но уже не с жалостью. С гораздо более разнообразными чувствами.

— Красотка… — восторженно протянула Зоечка. — И кому достанешься?!

— Не думала, Малеева, что тебе так блондинистый цвет пойдет, — одобрительно удивилась Маня.

— Это потому что он не блондинистый, — поправила ее Лукашина. — Не блондинистый, а кипенно-белый.

— Даже с голубоватым отливом! — восхитился Стасик.

— Сам ты с голубоватым отливом. Я же говорю — кипенно-белый, как лист бумаги. Такого эффекта очень трудно добиться на темных волосах, — гордо пояснила Ленка. — Это круто, — заключила она.

— Юлек, а давай я тебе сейчас маникюр ярко-красным лаком сделаю — таким, знаешь, совсем вампирическим?! И педикюр — тоже!

— Давай… — согласилась Юлия.

Она смотрела в зеркало, видела себя и не узнавала.

С этой рваной короткой стрижкой, выполненной Ленкой с редким вдохновением и всегдашним мастерством, с этим действительно крутым — по-другому не скажешь! — цветом волос, стильно уложенных пахучим гелем… Совсем иначе смотрелись покрасневшие веки и серо-зеленые глаза-хамелеоны в темных, слипшихся от слез ресницах. И небольшая родинка над левой бровью, и особенно — распухший, потерявший от слез четкие контуры, яркий рот… Что-то в этом было… демоническое. И порочное. И в то же самое время — беззащитное. То, что, как инстинктивно вдруг почувствовала Юлия, не может не изменить теперь ее жизнь.

— Ну вот, успокоилась, слава тебе, Господи… — обрадовалась Маня. — Теперь — к делу. Я лично с начальством поговорю, чтобы тебя обратно взяли.

— Не-ет, — Юлия задумчиво помотала головой.

— Правда, Юлька! Мы все поговорим. Да твои клиенты в шоке были, когда мы им эту новость сообщили, ты же — классный косметолог! Значит, так — завтра выходишь на работу.

— Нет.

— Хорошо, нет, так нет, — согласилась дипломатичная Лукашина. — Действительно, недельку отдохни, приди в себя. А мы пока тут почву подготовим…

— Нет!!

Юля залпом допила коньяк. И так хлопнула пустой чашкой по полированной полочке перед зеркалом, что в соседнем кресле вздрогнула, задремавшая было, Зоечка.

— Не дури, Юль. Путевки, конечно, уже не сдать, да и хрен с ними, с деньгами, новые заработаешь!

— Это у нее, между прочим, последние были, — прошептала Зоечка. — На черный день…

— Вот он и наступил! — нервно засмеялась Мариша.

— Я… полечу… — упрямо обещает Юлия своему отражению, к которому не может привыкнуть.

— Одна?! Ни языка, ни страны не зная?

— Деточка, да в твоем состоянии в булочную рядом с домом выходить опасно…

Юлия молча, помотала головой, не отрывая глаз от зеркала. Слушая голоса подруг, она, казалось, видит там что-то, чего не видят другие. И это что-то настолько важно, что все прочее уже не имеет значения.

— Юленок, подожди нас! Через полмесяца у Ленки отпуск, а там и Зоечка подоспеет — поедем вместе, как всегда, в Турцию — оттянемся, всех порвем на британский флаг…

Губы Юлии дернулись, задрожали, и уголки их горько и неудержимо поползли вниз.

— Не могу я ждать. Если еще хоть на день останусь в Москве, наверное, что-нибудь с собой сделаю. Уж лучше — так.

— За это надо выпить, — предложил Стасик.

Он налил всем — кому пива, кому коньяка. Они выпили. Помолчали. Подумали. Какое-то время в маленьком зале слышен был только нежный рычащий напев Сальваторе Адамо.

— А может, это и правильно… — задумчиво прищурилась Лукашина.

— Правильно, конечно правильно! — поддержал Стасик. — А какое место в Испании?

— Барселона, — мрачно ответила Юлия.

— Ой! — простонал Стасик. — Барселона! Это же мой любимый город! Я когда-то в молодости там так зажигал… Он такой, знаешь…

— Какой?

— Мистический!

— Мистическо-пидерастический, — подтвердила Маня, и добавила:

— Верно, верно, поезжай, развейся. А твой еще пожалеет, локти свои съест…

Юлия робко провела рукой по белоснежным волнам волос. И проговорила медленно и отчетливо, обращаясь к трогательно-порочной незнакомке, глядящей на нее из зеркала:

— Он. Для меня. Не существует.

Тишина, повисшая в комнате после этих слов, прозвучала еще более зловеще, чем сами слова. Только через полминуты онемевшая от неожиданности Маня первой нарушила затянувшуюся паузу:

— А вот это правильно! Горжусь тобой, девочка моя! — воскликнула она нарочито бодро.

— Ха! С таким Юлькиным настроением… да с такой прической в этой Барселоне ни одного живого мачо не останется… — усмехнулась Ленка.

— Юлек, кукла, оставь в живых хоть одного — ради меня! — попросил Стасик.

— Ладно. Одного оставлю… ради тебя.

Юлия резко повернулась к нему на крутящемся кресле.

— Только за это ты завтра отвезешь меня в аэропорт.

— Завтра? Да, но… завтра я встречаюсь с Жорочкой…

В глубине устремленных на Стасика, изящно встряхивающего свежей укладкой, глазах-хамелеонах вспыхнуло опасно-зеленое пламя.

— Хорошо-хорошо, — поспешно пробормотал Стасик.

И покорно поставил назад только что открытую бутылку пива.

Они еще долго сидели в прокуренном парикмахерском зале, плача, смеясь, допивая коньяк и слушая страстно-томного Адамо.

В темных зеркалах отражались ярко-красные огоньки их сигарет. Юлия еле заметно вздрогнула, увидев боковым зрением выпрямившийся в своем кресле незнакомый силуэт.

Прозрачные сумерки начала сентября теперь уже окончательно превратились в ночь.

А за ночной чернотой стеклянных витрин салона мелкий дождик незаметно превращался в затяжной ливень. И совсем уже осенний ветер сдергивал с тополей успевшие пожелтеть в холодном августе листья, чтобы гневно втоптать их в придорожную московскую слякоть, предварительно потрепав по мокрым тротуарам…

Глава 2

СПАСЕНИЕ

Дрожа от нетерпения, усталости и ночного ветра, Юлия с разбегу кинулась в раскрытые ей темные объятия моря.

И оно обхватило ее, нежно и крепко. Обхватило и понесло, увлекая все дальше в пространство наслаждения. Лаская бесчисленными прохладными ладонями каждый миллиметр измученного нагого тела.

Только оказавшись в воде, Юлия осознала, насколько она пьяна.

Она пила в аэропорту, когда ждала самолет, задерживающийся на два часа. Пила в самолете, безуспешно стараясь притупить острое чувство одиночества и потерянности. Получается, пока летела в самолете, пока проходила всякие контроли в аэропорту, пока тряслась по тошнотворному серпантину в автобусе — она себя вообще не осознавала. Наверное, сработал какой-нибудь защитный механизм психики — а иначе она бы просто развернулась и убежала от турникетов еще в Москве. Или завыла бы, пуская сопли пузырями у турникетов в Барселоне.

В самолете она крепилась. Листала дорогой глянцевый путеводитель по Каталонии, обещавший все радости жизни — от любимой средиземноморской кухни до страстного фламенко с неотразимым испанцем. Прихлебывала тайком от стюардессы «Чивас ригал» из плоской пластиковой бутылки. Смотрела на облака…

А облака — и свет, исходящий из них, или проходящий сквозь них, или струящийся вокруг, слепящий и какой-то очень родной — это было почти счастье. Такой покой она испытывала только в небе. Она бы вышла из самолета, если бы было можно. И зашагала по этим облакам. Она совершенно не боялась летать, и страха высоты у нее не было. Может, просто потому, что она не так уж дорожила жизнью?

Строчки статьи в путеводителе, сопровождающие роскошную фотографию той самой SAGRADA FAMILIA, расплывались перед глазами. И плыли, двигаясь, словно живые, замысловатые барельефы на фото…

«…Любопытно и характерно — голосование по приему Антонио Гауди-и-Корнета в школу архитектуры решилось положительно лишь минимальным преимуществом, а на выпуске 15 марта 1878 года ректор школы заявил с напускной иронией, очень плохо скрывавшей раздражение: «Господа, сегодня я выдаю диплом архитектора либо гению, либо сумасшедшему»… «Похоже, теперь я архитектор», — заключил студент, этот странный, резкий и нелюдимый молодой человек, который не очень-то располагал к себе высокомерием и упрямым равнодушием к общепринятому…»

Да, в самолете она почти успокоилась — ей так казалось. По крайней мере, удалось на время убедить себя в том, что все правильно… И что больше — никакой любви. Вообще. Пусть хоть сам Дон Жуан.

Поэтому в Барселонском «Дьюти-фри» она с ненавистью, смешанной со страхом и вожделением, уставилась на огромный рекламный постер одеколона «Эль Дьябло» с Бандерасом. Она внимательно, как ученый какую-нибудь редкую бактерию под микроскопом, разглядывала нахальную физиономию соблазнительного мачо. И, судя по тому, как твердела линия Юлиных губ и розовела кожа на скулах, в душе ее назревало некое отчаянное решение. Очередное.

Она пила даже в автобусе, пока их везли от Барселонского аэропорта до отеля с претенциозным названием «Дон Жуан». Она не заметила дороги — крутого узкого серпантина. И это было к лучшему, ведь ее даже не затошнило на нем. Просто потому, что тошнило уже перманентно.

И, конечно, она уже почти ничего не соображала, когда заселялась в номер. Почти ничего. Кроме того, что портье, принимающий у Юлии документы, смотрит на нее с немым осуждением. И еще того, что с ее балкона отчетливо и маняще слышен шум прибоя.

Поэтому, бросив сумку в комнатке с номером «314», она не легла спать. А вышла на темную улицу маленького курортного городка с невнятным названием.

Это нельзя назвать штормом — так, легкое волнение.

Под светом неполной, словно рваной луны море растягивалось до горизонта огромным куском черной лаковой кожи с напылением «металлик». Теплый порывистый ветер иногда слишком настойчиво пытался трепать эту блестящую поверхность. И тогда из равномерной ряби то там, то здесь поднималась вдруг, словно темная ладонь. И хлестко лупила Юлию по щеке, лбу или носу.

От этих хлопков Юлии стало весело. Они будоражили. Заставляли просыпаться и трезветь, выходя на время из тяжелого тягучего транса одних и тех же мыслей. Они принуждали вдруг резко и ярко осознать тот факт, что вот это же она, Юлия Малеева, вечная неудачница, потерпевшая только что очередное фиаско, одна в море, в Испании, купается ночью! Так значит, она все-таки смелая и решительная? И что-то в ней, значит, все-таки есть?! Не каждый бы на ее месте сделал именно такой выбор, а она… она смогла. Смогла это сделать.

— Я смогла это сделать! Смогла это сдела-а-ать!! — прокричала Юлия в темное небо с разорванными лоскутами прозрачно-серых облаков.

Она даже засмеялась тихо и счастливо, когда услышала эхо, разнесшее над водой ее победный клич. Она молодец, что сделала это! Она еще и не то совершит, еще и не на такое способна! Пьяный кураж и восторг захлестнули Юлию временным облегчением. Ощущение было такое, будто ноющий в течение трех дней зуб в один миг вдруг совсем перестал болеть.

Ветер с острым запахом морской воды и нежной ночи летел в лицо, и черная лаковая рябь неслась навстречу. И потому казалось, что это она, Юлия плывет так быстро, просто несется навстречу морю, навстречу самой жизни! Словно она мчится, подобно бесстрашной ночной наяде, а не вяло перебирает конечностями.

В голове зазвучала лихая композиция «Короля и Шута», слышанная недавно в Москве. Только теперь она производила совсем другое впечатление, чем тогда, в ее одинокой опостылевшей комнате. Юлия даже стала напевать, то и дело, путая слова и отплевываясь от соленых брызг: «…ты по-па-ла к настоящему колдуну, он загубил таких как ты не одну», — она демонически захохотала, примерив слова на собственную ситуацию: «…словно куклой в час ночной теперь, он может управлять тобой…» Больше я никогда не буду такой жалкой идиоткой! — внезапно осознала она. — Теперь я, одна я буду управлять не только собой, но и… Она не успела закончить мысль.

В этот самый момент очередная длань равнодушной многорукой твари с названием «море» поднялась прямо перед ее глазами. Юлия, конечно, не успела ни отвернуться, ни приподняться над волной. Она даже не успела испугаться, когда лицо обожгло ударом хлесткой морской пощечины.

Солено-горькая вода залила глаза, рот и нос одновременно. Юлия резко закашлялась, разлепила веки, хотела вдохнуть и на вдохе получила второй удар в лицо, сильнее первого.

Странно, она даже не очень ужаснулась, поняв, что задыхается.

Было только мгновенное, жуткое по накалу сопротивление всего существа, скорее на физическом уровне. И приступ паники, тоже слишком короткий. А так… если бы могла, она бы, наверное, усмехнулась. Лишь с небольшим сожалением принимая такой глупый, бесславный, но, надо признать, вполне логичный конец, своей глупой, бесславной жизни.

В последний раз, приоткрыв глаза, раздраженные слезами и водой самого соленого в мире Средиземного моря, Юлия увидела, как огромная черная тень, чернее ночного неба, сужая круги, опускается прямо на нее. Без особенного возмущения Юлия поняла, что это и есть смерть, которая склоняет над ней темное лицо.

И еще она поняла, что смерть — это ощущение полета. Яркого стремительного полета над волнующимся ночным морем.

…Темное лицо склоняется над ней, медленно и неумолимо приближаясь.

Вот оно уже так близко, что его не видно. Видны только губы — странно бледные на загорелой коже, четко очерченные, идеальной формы. Не влажные и не сухие, не улыбающиеся и не сжатые… она чувствует незнакомое дыхание на своей шее, оно пахнет свежестью, морем и сигарами. Сейчас, очень скоро этот рот поцелует ее, и все изменится. А пока чьи-то прохладные пальцы щекочут кожу на левой лопатке. Это змея! Обвила скользкими кольцами ее руку и ползет к шее. Но это уже не важно. Она видит только, как безупречные губы приоткрываются, и она готова приоткрыть в ответ свои. А тело обволакивает знакомая истома, мучительная и сладкая. И с этих губ ей на лицо падает мелкими каплями теплая, соленая, с металлическим привкусом, кровь…

Юлия вскрикнула, дернулась, открыла глаза.

Она очнулась от холода. Несмотря на мягкость южной ночи, лежать голой и мокрой на остывшем песке не особенно приятно. Сколько она валяется вот так, в паре метров от шумящей серебристой пены, которой не достает сил подобраться к ее застывшим ногам? Не так уж мало, если учесть, как занемели суставы…

Оглянувшись вокруг, Юлия Малеева ужаснулась по-настоящему. Ибо теперь она была абсолютно трезва. И потому могла трезво взглянуть на ситуацию.

Луна скрылась за густыми серыми облаками. На крошечном пляже царила почти девственная темень.

Черно-желтый лоскут полукруглого песчаного пространства оживляли лишь несколько бело-серебристых подвижных пятен, в которых Юлия признала чаек, ищущих корм. Еще одним бело-серебристым пятном была она сама.

Юлия отчетливо помнила, что тонула. Такое не забывается, будь ты хоть трижды в стельку! Она помнила момент удушья. И точно знала, что после этого ни за что, ни на каком автопилоте не смогла бы выкарабкаться оттуда, куда уже почти угодила. И уж тем более не смогла бы самостоятельно добраться до берега, да еще и выйти из воды, упав в нескольких метрах от кромки прибоя…

Юлия вскочила на ноги так резко, что чуть не упала снова.

Одежда валялась в нескольких шагах от нее. Путаясь от страха и холода в штанинах джинсов и рукавах рубашки, Юлия кое-как натянула на себя отсыревшую одежду и, невольно озираясь по сторонам, почти побежала в сторону от моря.

Туда, где, как смутно помнилось, был отель с названием «Дон Жуан» и тесная комнатка с номером «314».

Глава 3

СУЩЕСТВО

Сквозь подрагивающие веки в глаза вливались оранжево-красные брызги солнечных лучей. Она загорала уже, наверное, часа два. И теперь над верхней губой, на подбородке и бледном лбу бриллиантовой крошкой мерцали искры испарины. Перед глазами прыгали оранжево-зеленые круги, а бухающий в висках ритм был вполне себе роковым. Несомненно, это был шаг отчаяния.

В другом состоянии Юлия никогда не решилась бы на такое. В другом состоянии столь дикая идея просто не пришла бы ей в голову.

Но она снова поступила по-своему. По-Юлиному. Ей было очень плохо. И она поторопилась сделать так, чтобы стало еще хуже.

Только здесь — под этим ярко-синим от счастья и полноты жизни небом, только теперь — когда солнце, еще распаренное полднем, уже готовилось остыть, стало ясно, как же она на самом деле вымотана.

Юлия подняла от полотенца голову, тяжелую и раскалывающуюся из-за жары, перелета и прошлой бессонной ночи. Болела не только голова — кости, и суставы ломило, как при сильнейшем гриппе. К тому же Юлия еще раз убедилась в своей неисправимой порочности и испорченности. В неодолимом, роковом перевесе физического над духовным.

Казалось бы, душа ее страдает так, что невозможно жить. И, тем не менее, Юлия наслаждалась. Кожа, свободная от опостылевших одежд, млела под ласками бриза — то жаркого, то вдруг прохладного. Мышцы плавились в тягучий кисель. После шести нескончаемых месяцев промозглой московской зимы и небывало холодного лета измученное тело впитывало тепло, как голодный младенец материнское молоко. А глаза, покрасневшие и саднящие от недосыпа и слез, с жадным любопытством следили за окружающим, наблюдали и оценивали… Тем более, все, что она видела, настолько отличалось от привычного мира!

Пляж, уединенный и тихий, находился в маленькой уютной бухте. С одной стороны ее закрывал утес с настоящим средневековым замком. С крепостной стеной, резными верхушками сторожевых башен и всем таким прочим — почти как в Судаке, только гораздо компактнее. И намного красивее…

Белоснежные мини-яхты и лодки новенькими детскими игрушками качались и сверкали на зелено-серебряной воде, а вокруг… Вокруг лежала, сидела, курила, лизала мороженое, спала, играла в мяч, кричала, шептала и целовалась сама жизнь. Сама распрекрасная «бьютифуллайф», в которой Юлии не было места.

Глаза защипало сильнее. Больно прикусив губу — травматичный, но надежный способ — удалось не заплакать прямо здесь. Тем более она уже знала — слезы не принесут облегчения. Не спасут от чувства глобального одиночества и потерянности… Оказывается, она заехала так далеко лишь затем, чтобы глубже и острее прочувствовать то, о чем догадывалась, начинала подозревать давно еще в Москве. А именно — свою абсолютную никчемность, неустроенность и неприспособленность к жизни. Теперь — по контрасту с окружившим ее искрящимся благополучием и покойным счастьем — это стало яснее ясного. Человек, в двадцать шесть лет, не нашедший себе применения… не достигший абсолютно ничего, кроме разбитой души, и даже не знающий, чего ему, на самом-то деле, нужно… это потерянный человек.

Чувство было полным. И главное — гарантированным еще надолго. «Пожалуйста, Юля. Не будь совсем уж дурой. Используй эту передышку для выводов… Поменяй, наконец, что-то в жизни… Давно пора. Так почему бы не теперь? Похоже, время пришло… Не просто же так ты избежала смерти, неминуемой для таких алкоголичек, как ты…» В висках застучало сильнее — от этих мыслей? Или просто уже конкретный перегрев?

Юлия встала, стараясь привлекать как можно меньше внимания к своей бледной особе с напряженно поднятыми плечами. Опустить и даже расправить плечи как следует, мешала боль в спине. Спина болела постоянно, с детства — то больше, то меньше, а теперь был вообще какой-то ужас… Все нервы. Робко обходя разложенные вокруг полотенца, циновки и шезлонги, она подошла к морю.

Юлия обожала купаться. Она вообще недопустимо сильно любила все возможные чувственные удовольствия, и купание было одним из лучших. Но теперь она, преодолевая холодный страх, поселившийся в душе после вчерашнего ночного заплыва, просто упала в соленую зеленоватую воду. Просто окунула голову… и задохнулась от восторга. Проплыла метров пять, глубоко и тяжело дыша. И повернула к берегу. Не было сил плыть. Настолько не было сил, что, выходя из моря, она с трудом преодолела притяжение воды. И практически еле доползла до своего полотенца. Ослепленная садящимся солнцем и великолепием окружающего пейзажа, снова распласталась на животе. «Боже, как болит спина… Что-то надо делать с этим… Да-да, и с этим — тоже!» Она отчего-то всегда боялась идти ко всяким там мануальщикам и иглотерапевтам. Но, видимо, придется.

Вода освежила. Неизменно целительная, животворная вода смыла половину горя даже за такое непродолжительное купание.

Ветерок из удовольствия превратился в блаженство. Юлия вдохнула соленый морской запах с каким-то еще необычным терпким ароматом.

Приятной полноты испанец, сидящий слева на циновке, вкусно курил сигару… Рот не успел наполниться слюной, а рука уже рылась в сумке в поисках зажигалки. Ветер, не такой уж и легкий, тушил пламя, и вода с волос капала на кремень — прикурить удалось вовсе не сразу. А когда удалось, неожиданно горький дым обжег горло. Слишком крепкие сигареты купила в аэропорту, в спешке не найдя привычных «лайт». Юлия глубоко затянулась, закрыла глаза… а когда открыла — увидела их.

То есть сначала она увидела его. Ее — только потом.

Впереди, на расстоянии нескольких метров под натянутым брезентовым тентом загорали парень и девушка. Парня-то она и увидела. Она просто не могла не заметить такого! Явно либо манекенщик, либо актер, либо холеный наследник какой-нибудь богатой фамилии… Или тут таких много? Похоже, кроме Юлии, на него особенно никто не пялился… Как бы там ни было, он был невероятно смазлив. Просто нереально.

Он сидел, опершись на ладонь вытянутой руки. Одна нога согнута в колене, и на этом колене покоится другая рука. Кофейно-золотистый загар, ровный, как на рекламных картинках, нахально-белые плавки. Даже издалека различима прекрасная форма кистей и стоп. Вытянутый силуэт, ни грамма жира, шея как у Святого Себастьяна, что привозили недавно в Пушкинский. И, разумеется, влажные черные кудри касаются прямых распрекрасных плеч. Достойный объект для женщины-вамп! Вот таких, не зазорно влюблять в себя. Сводить с ума, отнимать сердце и… обламывать. Жестоко и равнодушно. Так, чтобы мало не казалось.

Юлия невольно стала курить с большим удовольствием. Она обожала красоту. То есть обожала тешить свои органы чувств и зрение в том числе. Довершал, эту превосходную картину, профиль… не греческий конечно, а, наверное — испанский? Короче, обалденный.

Юлия только собралась получше рассмотреть глаза и губы. Но юноша — а ему было не больше двадцати-двадцати трех лет, отвернулся.

Тогда она и заметила девушку. Он склонился к ней, изящно изогнувшись, и лежащая рядом темноволосая нимфа приподняла голову, чтобы слиться с ним в страстном бесстыжем поцелуе… тьфу. Юлия нервно воткнула окурок в горячий песок. «А чего ты хотела? Теперь любуйся на чужое счастье — времени у тебя вагон!» Она закрыла, снова готовые к слезам глаза и уронила голову на руки.

Необходимо, срочно вспомнить то новое, необычное ощущение, зародившееся в самолете. Что-то было спасительное, даже успокаивающее в этом: «…стать сукой… больше никакой любви… и никаких, не дай бог, признаний!» Чтоб, как минимум, не мучиться больше от таких вот зрелищ.

Но любопытство оказалось сильнее зависти. Как всегда.

Она ожидала увидеть продолжение эротической сцены или еще, что-то подобное. Вышло по-другому. Пока она, лежала в позе кающейся Марии Магдалины, предаваясь отчаянию, к парню и девушке приблизился еще кто-то, вероятно, знакомый. Теперь их было трое…

«Новый» мужчина сидел по-турецки у их ног, спиной к Юлии — она и видела только его спину. Тоже прекрасно загорелую, и ровную, и спортивную. Но совсем не такую идеальную, как у первого парня — портил все дело затылок. Юлия, как завзятый эстет, не любила такие затылки — очень короткая стрижка, почти «ежик». Да и цвет волос совсем не «вороново крыло», как у того, другого, а что-то среднее — не то русые с проседью, не то темно-пепельные. И не особенно длинная шея — просто нормальная, в общем — ничего интересного. Интересно было другое.

Парень с девушкой — оба такие привлекательные — а девушка тоже было очень хороша — стройная, гибкая, с густой черной гривой до талии и тонким профилем, такие оба явно влюбленные друг в друга… Так вот, оба они с каким-то неестественно жадным интересом смотрели на мужчину. Тот темпераментно жестикулировал — он явно рассказывал им нечто интересное. И, наверное, он был превосходным рассказчиком. Потому что Юлия впервые в жизни видела, чтобы взрослые люди слушали кого-то так упоенно и самозабвенно — ну точно детсадовцы Дедушку Мороза!

Девушка тоже села, и оба они подобрались к нему ближе — Юлии явственно вспомнились бандерлоги во время танца Каа из мультика про Маугли… подобрались и уперлись в дядьку глазами, совершенно, казалось бы, забыв, друг о друге. Иногда они смеялись втроем, негромко и мелодично, но чаще — эти двое серьезно смотрели в лицо странного собеседника, временами проникновенно кивали и пытались вставлять в разговор фразы — причем видно было очевидное соперничество, что они вели за его внимание! Они ловили каждое его слово, каждый взгляд… На мгновение, Юлии, даже показалось, что, посмотри он, на кого-то из них чуть дольше, чем на другого, и эти красавцы подерутся, как голодные кошки!

Все это выглядело настолько непонятно и интригующе, что Юлия даже забыла прикурить очередную сигарету. Так и застыла с зажигалкой в руке… «Что же это..», — она не знала, удивляться или возмущаться поведению девицы. — «У нее рядом, прямо вот, под боком лежит такое… а она треплется с каким-то кренделем…» Но самое дикое, было в другом. Черноволосый — Себастьян! Он вел себя, точно так же… можно было подумать, что они оба просто влюблены в этого стриженого… Тут Юлию осенила догадка. «А может, он, этот Себастьян — голубой? Ну, в смысле — «би», как их Стасик?» И с чего она взяла, что эти двое любят друг друга? Может — просто трахаются, как все нормальные люди. Это ведь только она, все никак не может отвыкнуть от дурацкого устаревшего понятия… И вообще, кто их поймет, этих иностранцев… Тут скептическим мыслям Юлии суждено было прерваться.

Неожиданно, без всякого предварительного намека на свое намерение, сидевший мужчина поднялся на ноги. «Спортсмен!» — решила Юлия, пронаблюдав этот плавный… прыжок? Или взлет? Но все равно не уразумела, как можно из позы по-турецки, не опираясь на руки, оказаться мгновенно на ногах. Тем не менее, это было так. А еще через мгновение, небрежно махнув рукой девушке и юноше в знак прощания, он обернулся к Юлии.

И тогда она все поняла. В тот же миг. В ту долю секунды, что осмелилась смотреть ему в лицо. Самое ужасное — он тоже понял. Тоже мгновенно и безоговорочно, он все понял про нее. Про эту несчастную бледно-серую кретинку с растрепанными волосами, осветленными пергидролью, что недопустимо неприлично уставилась на нормальных, хорошо воспитанных людей — так вылупилась, что чуть рот не открыла. А он почувствовал своей спортивной спиной, этот идиотский взгляд.

Задержав на Юлии насмешливо-удивленные глаза, он нарочито медленно склонил голову в галантном приветствии.

Юлия, боясь шевельнуться, уперлась глазами в песок перед собой. Она настолько одеревенела от жуткого смущения — щеки вдруг стали еще горячее, чем прокаленные песчинки, — что боль в спине стала почти непереносимой. Дура, вообще. Господи, хоть бы он уже ушел…

Когда Юлия осмелилась приподнять взгляд, она обнаружила, что хоть на этот раз Господь ее услышал.

Легкой, даже какой-то летящей походкой — будто бы двигался вовсе не по песку, а по ровному асфальту, в сторону набережной от нее удалялся… нет, не человек. Существо. Самое красивое существо на земле.

Только вода, жесткая, обжигающая, ласковая и горько-соленая, как пот или слезы, помогла остудить жар стыда, наполнивший лицо и шею, хоть ненадолго расслабить окончательно превратившееся в камень узкое место между лопатками.

Юлия несколько раз ныряла, делая большие гребки под зелено-голубой кромкой поверхности, потом долго лежала на воде, отплыв к буйкам, и потом очень медленно, почти во сне возвращалась обратно, к пестрому берегу.

«А нервы-то совсем ни к черту!» — думала она, мрачно усмехаясь, когда сидела на полотенце, глядя в слепящую морскую даль. Лежать уже не хотелось. Нет худа без добра — этот удивленно-насмешливый взгляд, добивший ее сегодня, заставил хотя бы поплавать. «Однако, нужно лечиться…» — посоветовала себе Юлия, невольно опять вздрогнув при воспоминании о недавнем позоре.

Было уже совсем не жарко. Приближался вечер. Народ потихоньку рассасывался с пляжа — скатывались циновки, собирались разбросанные всюду детские пластмассовые ведерки и грабельки, а платные шезлонги оставались сиротливо зеленеть небрежно сдвинутыми вбок влажными матрасами.

Где-то, за замком садилось солнце, и при всем желании смотреть на него, сейчас было невозможно. Зато в другую сторону смотреть было не только удобно, но и довольно забавно.

На возвышении набережной, припав животами к розоватому в лучах заката каменному парапету, стояла группа людей. Судя по всему — экскурсанты из роскошного туристического автобуса, припаркованного неподалеку. Это были японцы — даже издалека виднелись узко-раскосые глаза под козырьками разноцветных, смешных кепочек. Техника у них, видимо, дошла уже до такого уровня, что фотографировали они против солнца, не задумываясь. Беспрерывно и азартно щелкали разнокалиберными фото и видеокамерами. Юлия снисходительно оглядела потешных туристов и собралась уже отвернуться снова к морю, так стремительно меняющему цвета, что на ум невольно приходили псевдонаучные «скачки во времени»… Но что-то странное остановило ее. Что-то, не вписывающееся в общую картину.

В толпе низкорослых, суетливых, ярких японцев чеканно выделялся спокойной, даже слишком спокойной неподвижностью уже знакомый силуэт. Сердце опасно ухнуло и забилось часто и сильно, напоминая о неприятных признаках тахикардии. Боже, до чего же она себя довела… «Что тут особенного-то? Всего лишь тот самый мужик…» Только уже одетый — в белоснежной футболке и светлых льняных брюках, он любовался вместе со всеми на тонущий в красном зареве замок — картина и вправду заслуживающая внимания. Она думала, он местный — раз говорил с этими испанцами, — а выходит, тоже турист? Ну, конечно же! А то с чего бы, он вдруг взялся, как какой-нибудь японец, фотографировать виды? В руках у него, слава богу, тоже был сильно навороченный фотоаппарат.

Слава Богу — потому что его, умопомрачительное, сводящее с ума нервных женщин, лицо было почти полностью закрыто прибором. И этим самым прибором, незнакомец делал кадр за кадром, не хуже японцев, тоже явно не смущаясь неправильностью освещения… Интересно, кто он? Может, живет вот в том роскошном отеле «Рей мар» на первой полосе, балконы которого утопают в белых и розовых цветочках? Или прибыл с экскурсией и сейчас уедет… Незнакомец неожиданно опустил камеру. Открылось его лицо, даже на таком расстоянии снова поразившее странной, не броской, но неоспоримой красотой. Даже сердце заболело, тянуще, не сильно, но мучительно. И ей вдруг показалось… нет, она ясно увидела!

Поймав взгляд Юлии, он вдруг улыбнулся — скупо и как-то нехотя, и, резко вскинув фотоаппарат, быстро сделал еще один снимок.

Когда она опомнилась от изумления, мужчины за парапетом уже не было. Его место с готовностью заняли галдящие туристы.

Юлия часто готова была не доверять собственным глазам. И к тому же не находила ни одного объяснения случившемуся. Но было совершенно очевидно, что незнакомец, в отличие от японцев, фотографировал зачем-то именно ее, Юлию.

Глава 4

РЕШЕНИЕ

Стало совсем неуютно, когда, ко всему прочему, она обнаружила, что осталась почти одна на пляже. Только парочка подростков в одежде, томно обнималась на песке, а в другой стороне пара толстяков — тоже явно недавно приехавшие — храпели, с совершенно багровыми спинами.

Юлия быстро оделась — накинула прямо на влажный купальник длинный сарафан из синей марлевки, запихала в сумку полотенце вместе с песком, сигареты с зажигалкой, и двинулась с пляжа. И тут поняла, что болит не только, а может, не столько сердце, сколько желудок. Она ведь ничего не ела почти весь день, с самого утра… Проснулась в номере, переоделась, разбросав все по кровати, и ринулась к морю как к единственному спасению от усталости и стресса. А потом несколько часов не могла пошевелиться, пригвожденная солнцем к плахе из песка.

И вот теперь от головокружительных запахов, наполнивших набережную — жареной рыбы с чесноком, и вареного мяса, и еще чего-то неизвестного, но очень аппетитного, желудок свело острым спазмом. Ей говорили в турфирме, что на набережной самые дорогие рестораны. И что в глубине города, на расстоянии десяти, а то и пяти минут ходьбы, можно поесть не хуже, но в три раза дешевле. Однако Юлии было уже все равно. Она, не раздумывая, направилась в первый попавшийся — то есть в ближайший к пляжу, то есть — в самый дорогой ресторан под названием «Минерва».

Уютная веранда была пуста — потому что время было «ни то ни се». Уже убрали после обеда, уже застелили столы свежими «вечерними» скатертями. А на самом видном месте у входа выставили два огромных стеклянных не то чайника, не то кувшина с длинными носиками. В одном была красная, в другом — желтоватая жидкость. И дольки фруктов — апельсинов, яблок, лимонов и винограда сочно пузырились на дне. Сангрия-шампанское! — Юлия вспомнила рассказы знакомых, бывавших в Испании и, глядя на сочную фруктовую свежесть, испытала острейший приступ жажды. Но тотчас сникла. Слишком празднично для нее. Для сегодняшнего дня.

Мимо, «утомленные солнцем» люди, шли с пляжей в номера отелей — чтобы принять душ, отдохнуть, почистить перышки и лишь, потом выдвинуться на традиционный вечерний променад курортников. Но это даже к лучшему. Не придется весь обед смотреть в счастливые лица оживленно болтающих компаний.

Она присела за крайний столик с видом на замок. Официант, молодой длинноносый испанец, с очень смуглой кожей и ласковыми глазами с пушистыми ресницами, в белом накрахмаленном фартуке подскочил к ней и, вежливо улыбаясь, подал меню. На последней странице, после французского, итальянского, английского, финского и всех возможных языков мира, Юлия нашла русский перевод блюд. Ей срочно, немедленно нужен был суп. Любой.

— Сеньорита?

— Суп, — умоляюще сказала Юлия.

— Суп! О! Суп «А-ля Маринера»?! Си?

Юлия заглянула в пухлую тетрадь перед собой. «А-ля Маринера» в русском меню значился как «Суп рыбаков».

— Да, — согласилась Юлия. — И вино. Бокал. Уно. Красное. То есть — ред.

— О! Сеньорита — руссо?! — почему-то обрадовался длинноносый официант.

— Да, — опять не стала спорить Юлия.

От смущения и дикой нервной усталости она была немногословна. А официанту как раз явно хотелось пообщаться. Блестя ласковыми глазами, он начал:

— Руссо… Я немного говорю руссо! Суп, макароны, э-э-э… Пиво!!

— Да-да, — рассеянно улыбнулась Юлия.

— Уно моменто, сеньорита!

Официант растворился в глубине ресторанчика, увешанного картинами с видами моря, сетями, большими пыльными раковинами и сухими чучелами рыб, напоминающими воблу… Юлия смотрела на замок. Солнце уже было за ним, и красно-кровавый отсвет растворялся в воде под каменистым утесом.

…По набережной, пока что в романтичном одиночестве, гулял прохладный ветерок. Без солнца стало зябко, и плечи покрылись крупными колючими мурашками. Влажные волосы тоже не придавали комфорта… хотя, ей было все равно. Она была в том состоянии, когда сам себе не можешь ответить на вопрос, чего ты больше хочешь — спать, есть, плакать, смеяться или умереть?

Он принес кроме супа, великолепный, только что испеченный белый хлеб с хрустящей корочкой. И графин с водой. И два бокала. Сначала Юлия жадно выпила воду — Господи, она ведь и не пила ничего тоже с самого утра! А еще хотела нормально себя чувствовать. Вино было хорошим, и Юлия пожалела, что заказала всего один бокал. Он слишком быстро кончился. Суп был странным — чересчур непривычное сочетание рыбы, моллюсков и томатной пасты. А впрочем, он был горячим. И этого было достаточно. Отяжелев очень быстро, Юлия с трудом и неохотой поднялась из-за стола. Она оставила улыбчивому официанту чаевые, каких никогда не оставила бы в Москве. Как-никак, он был единственным существом, которое сегодня, с ней говорило.

В номер было еще рано — вечер только начинался. Сил еще раз выходить сегодня, она точно знала — уже не будет. Однако сидеть в отеле одной, когда весь городок наслаждается ночными красотами, сангрией, фламенко и флиртом, казалось невыносимым. И — неправильным.

Решение пришло само. Даже целых два. Все-таки пища иногда положительно влияет на мозги. Первым правильным решением было купить вина. Желательно такого же вкусного, как в «Минерве». По дороге был супермаркет. Юлия, недолго думая, взяла бутылку за пятнадцать евро, красного сухого. В смысле — ред драй. Не самое дешевое, но и не зашкаливает. Заодно банку оливок и кусок «зеленого» сыра — стандартный московский набор.

Второй правильной мыслью стало решение прямо сегодня, не откладывая на потом, зайти в туристическое агентство. В «Натали-турс» девочка-менеджер попросила Юлию, порекомендовав ей, именно этот город, передать маленький презент своим знакомым. Юлия тогда еще не была стервой и согласилась. Теперь, быстро поднявшись в номер, взяла пакет с завернутыми в белую хрустящую бумагу предметами, бросила на пол пляжную сумку с тяжелым полотенцем и двинулась по карте, нарисованной девочкой на одной из рекламных листовок «Натали-турс».

Ходьбы от отеля оказалось минуты три. Над захватанными стеклянными дверями вычурным, «под готику», шрифтом было написано «Трамонтана». Гребень, кажется, поет про что-то похожее… «Сейчас ты па-папа, но что ты запляшешь, когда с гор будет дуть трамонтана?»…

Натянув на лицо профессиональную улыбку, Юлия толкнула тяжелые, заляпанные двери.

В маленьком душном помещении посетителей не было.

За стойкой сидели двое — нездорово полный мужчина лет пятидесяти с необычной внешностью — глаза, круглые, немного навыкате, за толстыми стеклами очков придавали ему сходство то ли с жуком, то ли со шмелем. И маленькая женщина того же возраста, сутулая, щупленькая, тоже в больших очках, закрывающих пол-лица, с милой, но какой-то замученной улыбкой.

Девочка в «Натали» уверяла, что это крошечное семейное агентство, в котором говорят по-русски. К тому же делают знакомым, прекрасные, нестандартные маршруты для экскурсий.

— Здравствуйте, — сказала Юлия, усиленно улыбаясь.

— Здравствуйте, — загудел мужчина, ну точно, шмель. — Сеньорита руссо?

— Да, я… АЙ!!

Пронзительно вскрикнув, Юлия отпрыгнула назад, ударившись спиной о стеклянные двери. Трудно не вскрикнуть и не отпрыгнуть, когда к твоей щиколотке вдруг прилипнет что-то мокрое и холодное и медленно поползет вверх по ноге. Даже если это всего-навсего любопытный собачий нос.

— Чикко, но! — строго прикрикнул на пса мужчина и извинительно заулыбался крупными желтыми зубами. — Сеньорита Моску?

— Да. Я…

— О! Моску, Моску! — мечтательно закатил выпуклые глаза шмель.

— Я от Наташи, — Юлия протянула ему через стойку довольно тяжелый подарок. — Это вам из Москвы. От Наташи… — Юлия быстро заглянула в свою бумажку, — От Наташи Синициной…

— О! Наташа! Наташа!! Си! Моника, Наташа!!

Моника закивала, улыбаясь, чуть менее замучено. Юлия, наконец, вручила шмелю хрустящий пакет.

— О! Спасибо, спасибо! Наташа!! — с трудом вставая и принимая подарок, гудел шмель. — Меня зовут сеньор Мигель… — выговорил он, протягивая Юлии пухлую руку.

Она неохотно пожала прохладную влажную кисть сеньора Мигеля.

— Да-да, Наташа говорила. Здравствуйте.

— А… Вы? — спросил он, не отпуская ее руки.

— Юлия.

— Юлия, Юлия. Спасибо, Юлия! — он почему-то по два раза повторял все имена. — Я немножко говорю руссо…

— Понятно, — кивнула Юлия.

Сеньор Мигель развернул слои бумаги и достал из пакета… ну, разумеется! Маленький презент для иностранца. Что еще это могло быть? Литровая бутылка «Смирновки» и баночка черной икры — настоящей, с осетром на красной жестяной крышке. Тут сеньор Мигель загудел еще громче и сочнее, а Моника заулыбалась еще ласковее. Правда, она все равно была какая-то уставшая… Когда сеньор отвосхищался и отгуделся, он вспомнил про Юлию.

— Э… Где вы… м-мм… остановились?

— Дон Жуан, — с готовностью сообщила она.

— О. Дон Жуан. Угу.

Судя по виду, с каким шмель переглянулся с Моникой и Чикко, трехзвездочный отель «Дон Жуан» был у местных знатоков не на самом хорошем счету. Юлия с деланным равнодушием пожала плечами. Мигель переглянулся с Моникой еще раз. И Юлия сочла возможным спросить:

— Наташа говорила… У вас экскурсии бывают… Хорошие.

— О!! Да! Да! Очень хорошие, очень! Наташа — молодец, очень хорошие, для Наташи…

Чем-то, ему, эта Наташа, видимо, сильно угодила. А Моника проговорила вдруг нежным, неожиданно молодым голоском, многозначительно подняв на мужа рыжие бровки:

— Маньяна…

С минуту сеньор Мигель соображал, о чем идет речь. Потом загудел совсем уже оглушительно:

— О! Маньяна! Маньяна!! Фиеста ла Мерсе!

Он даже вскочил — что было не очень просто из-за тесноты конторки и его грушевидного живота. И куда-то полез. И достал яркие красно-зеленые буклеты с испанским текстом на обложке. Юлия посмотрела на них и с тем же выражением полного непонимания — опять на него. И улыбнулась еще шире. На это Мигель возбужденно замахал руками, вытаращив глаза, как немая рыба — видимо, словарный запас его русского иссяк. Тогда он обернулся за спину и крикнул в приоткрытую дверь подсобки:

— Хуан! Хуан!!

Он мог бы и не говорить, что молодой человек — почти подросток, вышедший из служебного помещения — его сын. Хуан был чуть уменьшенной и более молодой копией сеньора Мигеля — от намечающегося уже пузика, до выпуклых грустных глаз за толстыми очками. Кожа у него была неприятного желтовато-бледного оттенка, как и у родителей. «Странно, что у людей, живущих в Испании, бывает такой цвет кожи…» — подумала Юлия. А Хуан, печально улыбаясь и почти не поднимая на нее глаз, заговорил на чистом русском языке, лишь с небольшим напряжением подбирая нужные слова.

— Завтра в Барселоне будет проходить открытие рок-фестиваля «Мерсе», это грандиозное событие происходит один раз в два года… В рамках праздника каталонской культуры и мифологии….

— Си, си! — подтвердил шмель.

— Туда съезжается молодежь изо всех уголков Европы… — Хуан искоса взглянул на довольно кивающего отца. — И папа хочет забронировать вам номер в недорогом отеле, чтобы вы могли остаться в Барселоне на ночь после экскурсии по городу. А утром уехать самостоятельно на рейсовом автобусе… Вы согласны?

После этой тирады он смотрел на Юлию впервые больше двух секунд, с интересом и какой-то необъяснимой жалостью. Видя, что она не отвечает, он добавил:

— Это то, что стоит увидеть. Это не стандартная туристическая экскурсия, это настоящее…

— Да-да, спасибо, — очнулась Юлия. — Хау мач? В смысле — сколько стоит?

— Всего лишь шестьдесят евро.

— Ско-олько?!

Она была удивлена — мягко говоря. Ехать в Испанию, чтобы пойти на рок-фестиваль, отдав за это сумму, на которую можно целые сутки шиковать, объедаясь паэльей и упиваясь сангрией? Это было слишком оригинально, даже для нее. Она-то думала, тут будут корриды, матадоры, фламенко, суп из бычьих хвостов и всякое такое… Чикко, бестолково помахивая облезлым дворняжьим хвостом, умоляюще смотрел на Юлию грустными, слезящимися от старости глазами.

— Н-нет, спасибо. Я, пожалуй, съезжу на стандартную экскурсию и — все.

— Но там очень, очень интересно! — вдруг горячо воскликнул Хуан, и тут же отвел взгляд, поняв, что порыв его безнадежен.

— Это… редкая возможность, — пролепетала Моника, и видно было, как ей физически трудно преодолевать смущение. — Многие специально приезжают сюда в это время, чтобы попасть на «Мерсе»…

— Д-да?

Как-то неудобно было отказываться от столь эмоционального и настойчивого предложения. Нет, если бы она видела, что ее банально «разводят» алчные акулы турбизнеса, она бы вряд ли согласилась на такую явную обдираловку. Но эти чудики, кажется, искренне хотели сделать ей приятное.

— Ну, хорошо, давайте! Только адрес отеля напишите, пожалуйста, а то заблужусь…

— Конечно, конечно! Хорошо, очень хорошо! — радостно засуетился шмель-Мигель.

Яростно ругая себя за мягкотелость и нерациональность, Юлия заплатила за отель, автобус и экскурсию по Барселоне, поклявшись себе, что это последняя необдуманная трата.

— Спасибо большое, — сказала она еще раз уже в дверях.

И случайно увидела, что из подсобной двери вышла девушка, тоже подросток. И с тем же любопытством, что и остальные, смотрела на нее. Самое странное — и страшное — было то, что девушка была точной копией сеньора Мигеля и Хуана. Только волосы, тускло-серые и жиденькие, сосульками спускались до плеч. К сожалению, никто из детей Мигеля не унаследовал гены Моники.

Чикко вылез из заляпанных дверей вслед за Юлией, чтобы на прощание благодарно повилять ей облезлым желто-серым хвостом… Да черт с ними, с шестьюдесятью евро. Может, она сейчас на месяц обеспечила жизнь этим не очень приятным и явно не очень счастливым чудикам?

Пока она разговаривала со странным семейством, на улицу, мягкой, серо-зеленой вуалью, упали сумерки.

Пахло цветами, чесноком и сигарами, нарядные загорелые люди с детьми и без них выходили из отелей. Местные тинэйджеры, тонкие и темные, как некие южные эльфы садились стайками прямо на траву под деревьями. Продавцы открывали лавки с сувенирами, такими красивыми и разными, что рябило в глазах. Растерявшись от разнообразия, она выбрала самое привычное — две прикольные кожаные феньки с керамическими бусинами, по одной на каждое запястье.

С тоской и надеждой разглядывая начинающуюся «ночную жизнь» курортного городка, Юлия как можно медленнее проделала путь от «Трамонтаны» до отеля.

…Был поздний вечер. А по виду монохромно-черно-бархатного неба с половинкой луны, полированной золотой брошью приколотой к этому бархату, и по физическим ощущениям Юлии — глубочайшая ночь.

Она сидела на балконе. Отмокшая в горячем душе, с высушенными феном волосами, наряженная — ведь все же наряжаются! — в длинную многоярусную юбку из белоснежного «жатого» хлопка и узкий топ в виде корсета. Правда, в таком наряде она быстро замерзла. И ей пришлось накрыться скользким тяжелым покрывалом, которое она, недолго думая, стащила с кровати.

Юлия положила ноги на пластиковый стул, а к другому, безуспешно пыталась пристроить все еще болевшую спину. Короткие, высветленные до голубовато-белоснежного цвета волосы трепетали на ночном ветру подобно голубиным перышкам.

С этими перышками вместо волос, с острыми голыми плечами, выглядывающими из-под сползающего покрывала, с несчастными глазами и намертво прилипшей к лицу нервной улыбкой, она была похожа на потерявшегося ангела.

В одной руке у ангела была сигарета, в другой — полупустая бутылка вина. Из этой бутылки Юлия наливала себе третий бокал кисло-терпкой «Риохи».

Отель был в пяти минутах ходьбы от моря, которого, конечно же, не было видно. Вместо него под окнами орали и стучали пивными кружками по пластику столов открытого бара пьяные немцы. А узкая улочка слева уютно светилась оранжевыми окнами в оштукатуренных каменных стенах «старого города». Там, за этими окошками, ужинали, смеялись, ссорились, строили планы и любили друг друга счастливые, нормальные люди.

Юлии было плохо. Лицо горело, особенно нос и скулы. И еще — веки. Зато плечи и спину не отпускал колкий, жалящий холод, уверенно ввергая в озноб ослабшее тело.

Однако, все эти, физические неудобства, особенно тело, вкупе с вином, отлично прочищали мозги. И Юлия, пользовалась удачным моментом, чтобы подумать.

Сначала, вкусно заедая «Риоху» сыром и оливками, она размышляла о том мужчине. То есть не о нем самом, а о странном шоке, который испытала, увидев его лицо… Или это просто был эффект неожиданности? Ведь судя по затылку, она заранее записала его в своем сознании в невзрачные середнячки, и вдруг — на тебе! Она даже не могла вспомнить его черт — ни одной. Они были… обычны. И в то же время они были совершенны. Не черты, а само лицо. Или — взгляд? Или у нее что-то с головой. И это — скорее всего.

Однако, припоминая свое восхищение черноволосым Себастьяном, она беспощадно смеялась сама над собой. Господи, чем там было восхищаться?! Ведь по сравнению с ним он был… всего-то-навсего Святым Себастьяном. Не более того.

А потом, плавно и как-то очень гармонично от мужчины, она перешла к обдумыванию своей жизни. И теперь вот четко и быстро восстановила в памяти спасительное решение, зародившееся еще в самолете. Простое и гениальное.

Оно звучало примерно так: «Хорош болтаться, как говно в проруби. Да, задатки у тебя неплохие. И воспитание. И родители. И генетика отличная — еще бы! Так курить, столько пить и нервничать, и выглядеть в двадцать шесть на шестнадцать — не каждому дано. Короче, все предпосылки для правильной счастливой жизни… Одно подкачало. Склонности дурные, и ничего ты с этим не поделаешь. Как ни крути. А значит? А значит — нужно жить в соответствии со своими склонностями!»

Юлия захихикала, пьяно подмигнув четвертому бокалу перед тем, как его опрокинуть…

— Так и будем! — пообещала она кому-то в темноте испанской ночи.

Засыпая, она была уже другой Юлией. Юлией, принявшей решение. И в соответствии с этим решением, завтра для нее, должна была начаться новая жизнь — легкая и счастливая, полная наслаждений и лишенная лишь одного — страданий и мук рефлексии.

Вероятно, пользуясь обстоятельством, что «завтра» еще не наступило, перед тем, как заснуть прямо в одежде, Юлия тихонько и горько заплакала в поролоновую отельную подушку.

Глава 5

ВСТРЕЧА

Ей снился Бандерас в образе Дон Жуана. Или Дон Жуан в образе Бандераса? Впрочем, не важно — потому что потом он все равно превратился в дьявола.

И она вдруг поняла, что ведь это, оказывается, одно и то же! В смысле — дьявол и Дон Жуан. Недаром у них антураж одинаковый — красный подбой черного плаща, непристойная ухмылка и тень деланного страдания в темных сверкающих очах.

Тем не менее, она отлично выспалась. И хорошо, что не закрыла балкон — ночной воздух с моря лучше чего-либо другого разогнал и хмель, и усталость. Юлия расценила это как хороший знак к началу новой жизни.

На кафельный пол небольшой, оформленной в спокойных кремовых тонах комнаты лился чистый, отфильтрованный через полупрозрачную занавеску, свет утреннего солнца. Улица журчала уютным многоголосьем проснувшегося городка… Черт, сколько времени?!

Юлия резко села в постели — электронный циферблат телефона на тумбочке зеленел цифрами: «10.36». Поскальзываясь босыми ногами на мокром терракотовом кафеле, куда вчера пролила, неумело открывая бутылку, вино, Юлия кинулась в ванную. Теперь она другая, и не позволит себе — как сделала бы раньше — опоздать на уже оплаченную экскурсию!

Она быстро умылась, мокрыми руками пригладила назад белоснежные короткие волосы. Отняв от лица полотенце, она на миг взглянула в зеркало. И не смогла понять, нравится сегодня самой себе, или нет? Как у всех, у нее бывали дни, когда она была довольна своей внешностью. И другие — когда совсем наоборот. А сейчас, было как-то странно.

С одной стороны, утончившиеся от усталости и переживаний черты, делали лицо более юным, чем обычно. Возможно, этому способствовало выражение беспомощности и затаенного испуга в глазах-хамелеонах, которые сегодня утром приобрели сложный салатово-серый оттенок. Или — проявившиеся за ночь россыпи неярких крупных веснушек на скулах и переносице? С другой же стороны — ничего хорошего в сегодняшнем ее облике не было. Да и быть не могло. Веки стали еще краснее, чем вчера — Юлия мысленно отругала себя за ночные рыдания — а под глазами авангардным «панковским» макияжем темнели лиловые полукружья. На светлой от природы коже, как нельзя более «кстати» смотрелись неровные розовые отметины первого загаpa и обветренные губы. Радовало только одно — родинка над левой бровью, как всегда придавала лицу некую легкую ироничность, которой на самом деле не было и в помине. «Красавица! — язвительно усмехнулась Юлия. — Кому достанусь?!»

Замазывать все это косметикой было бесполезно — да и кто же на такой жаре красится? И все-таки она из принципа — стерва, так стерва — провела по сухим губам розовым блеском.

Не раздумывая, натянула любимые, обтрепанные снизу и рваные на коленях D&G — лучшей одежды для долгого экскурсионного дня не найти. С этими джинсами связано столько воспоминаний… Разных. Не только хороших. И все же вещи здесь — единственные близкие ей существа.

Потом пришлось, теряя драгоценное время, выбирать обувь. Вариантов было два. Простые резиновые «вьетнамки» и мокасины. Во «вьетнамках», конечно, очень хотелось пойти — ноги подышат в кои-то веки, к тому же на ногтях свежий педикюр с таким красивым, вампирически-красным лаком! Но если целый день шататься по экскурсиям… а потом еще и ночью… Теперь, думая о рок-фестивале, Юлия была уверена, что пойдет. Только вот в шлепках танцевать и прыгать неудобно, да к тому же там ей все пальцы оттопчут, как пить дать. Но в то же время — в закрытых мокасинах, хоть и мягких, целый день по этому пеклу?!

Юлия решительно сунула босые ступни во «вьетнамки». Это, ей-богу, смешно. Собраться жить в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывать — и уже мучиться по такому чепуховому поводу! В конце-то концов, если что — зайдет в магазин и купит новую обувь. Что она у себя — не одна, что ли?

«В том то и дело, что — одна», — уже за дверью, Юлия закусила губу с приторным малиновым привкусом. И тут же вернулась, чтобы взять на всякий случай пару сотен евро и сунуть в карман бумажку с адресом отеля, что дал ей вчера смешной и грустный Хуан. Не стала смотреться в зеркало. Стервам приметы не страшны, тем более что терять все равно уже нечего.

Она быстро позавтракала в отельном ресторане кофе, булочкой, жареными помидорами и малиновым блеском, которого после завтрака на губах не осталось ни капли.

Кофе был отвратный. Растворимые помои, причем не самого лучшего качества. Однако сейчас и это было в радость. Она только что начала осознавать этот кайф. Новая, незнакомая страна, обещающая красоту, экзотику, неожиданные встречи и, возможно — опасные приключения. И в ней — тоже новая, незнакомая самой себе Юлия, красивая, экзотическая, неожиданная и… опасная.

Автобус уже фырчал у входа в отель и был почти полон — «Дон Жуан» оправдывал характеристику одного из самых больших отелей эконом-класса в городе.

Юлия удовлетворенно упала на свободное сиденье. Хлебнула тепловатой воды — хорошо, что додумалась взять с собой бутылочку со стола, после вчерашнего вина пить будет хотеться еще долго. Откинула спинку сиденья и устроилась поудобнее в предвкушении занимательной поездки.

Экскурсионный автобус серо-перламутровой букашкой полз вверх по крутому серпантину. А внизу городок с черепичными крышами двухэтажных каменных домов, с извилистыми лабиринтами узеньких тенистых улиц и совершенным ансамблем старинного замка сиял в лучах утреннего солнца редчайшей антикварной игрушкой. Словно выполненный впавшим в детство волшебным мастером кукольный домик. Дальше — такое яркое, что делалось больно глазам, — сияло идеальное, сине-золотое море. Глядя на которое, так остро захотелось купаться, что Юлия подавила невольный вздох сожаления. Ну, ладно, успеется. Впереди, как-никак, еще три недели счастья.

В колонках автобуса неистовствовала знойная испанская гитара. То, стеная, то хохоча, она будила в воображении диковинные образы и заставляла кровь быстрее бежать по венам. Хрипловатый мужской голос, ломающийся, словно от страсти, с томными цыганскими переливами пел о чем-то жутком и прекрасном, и неотвратимом, как рок. На сиденьях справа расположилось русское семейство — мама, папа и сын, пухлый мальчик лет двенадцати. Они тайком жевали бутерброды, взятые из отельного ресторана. От кисловатого запаха вареной колбасы замутило так, что Юлия еще раз пожалела, что не осталась на море. Вестибулярный аппарат у нее всегда оставлял желать лучшего. Ее мутило на просторных шоссе и в московских пробках, и даже иногда в скоростных лифтах. И если бы не затошнило на этом узком серпантине с каменистыми обрывами — это было бы даже странно.

Поэтому, когда она поняла, что проваливается в хрупкую, болезненную дрему, то поторопилась погрузиться туда побыстрее и поглубже.

Юлия проснулась от навязчивого дискомфорта. Вместо страстной музыки в автобусе звучал высокий и как будто простуженный голос. Разлепив сонные глаза, она увидела, что у передней двери с микрофоном в руках стоит, опасно пошатываясь на крутых поворотах, высокая худая женщина с внешностью школьной учительницы. Синяя фирменная футболка с эмблемой известного туроператора была велика ей, как минимум размера на три и висела мешком на костлявых плечах. Женщина то и дело интеллигентно сморкалась в одноразовые салфеточки, а в промежутках вещала в микрофон о неисчислимых достопримечательностях Барселоны.

Взглянув в окно, Юлия мгновенно и окончательно проснулась. Оказывается, уже какое-то время она была в другом мире. И этот другой мир ей очень, очень, просто невыразимо нравился. Причем нравилось буквально все — от маленьких уютных кондитерских и баров до фешенебельных бутиков. От элегантных седых сеньоров, читающих газеты на скамейках бульваров, до интимно обнимающихся девушек в черных майках и спущенных на бедра штанах. Юлия смотрела во все глаза на все это великолепное разнообразие, и вдруг — замерла. Напряглась и вытянула шею, как кошка перед прыжком.

Вдалеке — там, где в молочно-голубом мареве дрожало небо, она увидела нечто невероятное. Не вписывающееся ни в какие представления. Будто нереальный объект из фантастического фильма… Тогда она перестала слышать гундосый голос экскурсовода. И перестала видеть окружающие интересности и красоты.

Автобус еще долго катал их по нарядным площадям и тесным улочкам, постепенно сужая круги вокруг центра города. Но она видела уже только их. Только их. Башни собора SAGRADA FAMILIA.

Юлия стала очень внимательно слушать, когда «училка» начала долгий рассказ об Антонио Гауди, о соборе, о жуткой легенде — якобы великий архитектор продал душу дьяволу за свой талант…

— Ну, это, конечно, фольклор для заманивания туристов, — усмехнулась экскурсовод.

Но глаза Юлии, невольно открывались шире, и сердце билось быстрее по мере того, как они приближались, невыносимо медленно, к высящимся, словно оплывшие свечи в подсвечнике города, необыкновенным башням. Она еще что-то говорила о сгоревших чертежах, о бесконечной стройке, которая длится уже почти два века на средства народа, и о нелепой, скоропостижной гибели того, кто выдумал всю эту нереальную красоту. Ее рассказ, в общем, перекликался с путеводителем, который Юлия изучала в самолете: «…за каждым из его творений, тянется шлейф мифов и легенд, его дома — это ребусы, скрытый смысл которых разгадывать и невозможно, и, кажется, опасно…»

И она не могла дождаться момента, когда их, наконец, припаркуют и выпустят из автобуса, дав возможность вволю полюбоваться на это чудо! А когда дождалась, не могла… прийти в себя.

Восторг и ужас. Именно — восторг и ужас, два чувства, настолько явные и мощные, что заставили приподняться микроскопические волоски на теле, как от инстинктивного предвидения опасности, захватили Юлию. Они, и еще — невозможность оторваться от грандиозного зрелища. Это было потрясение. Переворот в сознании. Короче, то, что называется «культурным шоком»… или, скорее — эмоциональным.

Она понимала это с каждой минутой все острее и четче, пока брела, как загипнотизированная, вслед за гидом, вынужденно держась своей группы, чтобы не потеряться среди множества таких же завороженных туристов. Их было здесь, разумеется, полным полно, и Юлия периодически морщилась от досады. Слишком уж быстро, по ее мнению, эта тетя пробегала вокруг собора, тараторя заученную информацию.

Юлии хотелось бы стоять здесь весь день. Не двигаясь, на одном месте. Получая бесконечное наслаждение от безуспешных и потому еще более сладких попыток проникнуть в тайну. То, что место это окутано Тайной — именно так, тайной с большой буквы, не вызывало никаких сомнений. Слишком густая атмосфера мрачной мистики витала над вершинами то ли готических, то ли мультяшных башен! И — не слишком ли сильное впечатление производило все это на Юлию? Странно. Но она действительно не могла отделаться от навязчивого ощущения, почти знания, неизвестно только откуда взявшегося, что там, внутри, ожидает нечто страшное и прекрасное, некая непостижимая, запретная истина.

Тетенька опять побежала вперед, уводя свою группу к новой площадке осмотра. И Юлия с сожалением скользнула взглядом по входу в фасад Рождества.

Она, почему-то не удивилась. Удивлению не было места в шторме эмоций, что налетел стылой, парализующей волной, едва не сбив с ног. На возвышении в несколько ступенек, чуть в стороне от входного проема, стоял… он.

Странное ощущение, скорее всего — просто случайность, но те самые восторг и ужас, вызванные затейливыми формами скульптур и орнаментов, тесно переплелись в ее сознании с чувствами, которые возбуждал неподвижный силуэт на фоне живых, словно бы двигающихся барельефов. Произошло что-то вроде импринтинга, и для Юлии, он и это сооружение навсегда слились в одно неразделимое целое.

Стоит ли говорить, как заметались вдруг мысли в снова загудевшей голове? И хотя, сейчас, некогда было разбираться в этой шальной, крутящейся перед глазами запутанной золотой проволокой головоломке, постепенно из нее вычленялись два главных вопроса, на которые срочно нужно было ответить самой себе.

Почему не было удивления? Будто бы так и должно было быть, будто она этого… подспудно ждала? Нет. Просто как будто знала об этом. О том, что так будет. И еще — отчего так резко загорелись щеки из-за одного только вида его фигуры вдалеке? Хотя, тут как раз все очевидно… Чего уж там? Не время притворяться, как говорит Маня. Интересно все же — что он здесь забыл… Или — тоже с экскурсией? Кто он? Испанец? Какой-нибудь европейский турист? Или — русский?! А вдруг! Юлия лихорадочно шарила глазами по многоликой толпе. Пока она силилась понять, с какой именно группой путешествует незнакомец с прекрасным лицом, он, разумеется, исчез. Господи. А может, его и не было? Неужели мерещится?! «Тоска по мужчине, замешанная на ненависти к нему же…» — усмехнулась Юлия, вспомнив вдруг фразу, слышанную в какой-то передаче про отношения полов. Как-то она ей сразу понравилась. Видимо, очень уж точно отражала состояние. Однако с тех пор ей было не по себе. Из-за этого эпизода, неизвестно, реального или примерещившегося, дальнейшие впечатления делались смазанными, как старинные фрески, которые чересчур трепетные художники не решаются до конца отреставрировать. Она то и дело озиралась, пока слушала очередные рассказы «училки», временами чувствуя на себе внимательный, насмешливый взгляд… или, скорее — ища его. То, что спина разболелась опять сверх всякой меры, было не удивительно и не важно — Юлия не думала об этом. Ей было не до того!

Спасибо добросовестному гиду, они обошли вокруг удивительного собора два раза вместо одного, долго разглядывая жуткий фасад Страстей Христовых, созданный Субираксом, надолго задержавшись у «нерукотворного лика». Он был сделан с таким эффектом, чтобы казалось, будто каменное лицо поворачивается вслед за тобой, провожая взглядом… А потом все-таки вошли внутрь. Когда Юлия подняла глаза, когда увидела фантастический лес из колонн, давящее ощущение восторга и ужаса усилилось троекратно. Так же, как явственно сгустилась атмосфера мрачной мистики, тревоги и опасности, горя и счастья, чего-то великого и неизбежного, что, как ей вдруг представилось, вот-вот раздавит ее маленькую нескладную смешную жизнь.

…Но все на свете когда-то заканчивается, и эта часть экскурсии завершалась. Первые «ласточки», истомленные застоявшимся зноем и свежими впечатлениями, уже потянулись к автобусу, оживленно переговариваясь и вытирая пот со лбов и шей одноразовыми салфетками. Юлия остановилась на секунду, чтобы бросить последний взгляд на ажурные башни фасада Рождества. И в тот же миг поклялась себе вернуться сюда при первой же возможности. Может быть даже — завтра!

Она тоже вытерла пот с горячего лба. В автобусе работал кондиционер, а здесь южный полдень изгалялся по полной программе над беззащитными ротозеями.

Пришлось все же стянуть через голову трикотажную легкую хламиду с длинными рукавами. Под хламидой была только майка-алкоголичка, белая и тонкая, в общем-то, совсем не предназначенная для ношения в качестве верхней одежды. Юлия украдкой опустила взгляд.

Так и есть — круглая грудь слишком уж вызывающе обрисовывалась под мягким хлопком. Хотя… «Для роковой красотки — в самый раз!» — усмехнулась она. Сняв кофту и обвязав ее рукавами вокруг бедер, она заставила себя сдвинуть лопатки, еще бесстыднее выставив себя на всеобщее обозрение, как какую-нибудь скульптуру.

Она не хотела уходить. Она стояла бы здесь вечно, пригвожденная к асфальту красотой, величием, дьявольским притяжением этого ни на что не похожего строения. Что она там говорила, эта «училка»? Гауди, якобы, посвятил это все искупительным страданиям Христа? «Бред… — Юлия скептически поджала сухие губы. — Да разве такое посвящают Богу?!» Во всем этом совершенстве, во всей этой дикой, но бесспорной гармонии абсолютно точно и, главное, так явно проглядывало что-то поистине сатанинское! «Похоже, в этой заманухе для туристов гораздо больше правды, чем ты хотела показать…» — подумалось ей.

— «Дон Жуан», в автобус, мы уезжаем! — раздался невдалеке знакомый простуженный голос.

Юлия с сожалением оторвала взгляд от вершин башен со смешными, как на детских рисунках, звездами из цветной мозаики, летящих в голубом жарком небе… и вдруг услышала странную фразу.

— Приветствую тебя, Камаель.

Это раздалось не рядом и невдалеке. А будто бы у нее в голове, словно эхо, или, скорее, маленькая слуховая галлюцинация. Такие голоса звучат иногда во сне… и имя! Имя, странное, совершенно незнакомое, отозвалось в крови настойчивым тревожным зовом… Юлия с любопытством обернулась по сторонам. Кто и к кому мог здесь так обратиться? Вроде бы рядом только народ из ее группы… а имя какое-то… нерусское, но смутно знакомое. Такое знакомое, что почему-то дрогнуло сердце, и она испугалась. И, главное, вдруг так невыносимо разболелась спина, что она чуть не застонала — тугой, все сильнее затягивающийся в узел комок боли между лопатками… Впрочем, ничего удивительного. Если учесть, сколько времени она уже стоит с задранной вверх головой.

— Группа «Дон-Жу-ан»! Мы от-прав-ля-ем-ся!!

Вокруг толпились люди, тесня плечами, щекоча жарким дыханием, окутывая запахами пота, духов и крема от загара, сигарет и еды. Медленно — потому что иначе не получалось, Юлия опустила голову, силясь разогнуть затекшую шею. Уже отойдя на шаг от перил, она обернулась. И ударилась о его взгляд.

— Буэнос диас, сеньорита!

Рядом, почти вплотную к ней, стоял, скрестив на груди смуглые руки, незнакомец. Только теперь он торжественно, слегка даже надменно улыбался, показывая белые, острые и ровные — просто великолепные зубы. В тонкой, цвета топленого молока, явно очень дорогой рубашке и стильно-мятых льняных брюках он выглядел рядом с Юлией, как какой-нибудь знатный гранд рядом со своей нерадивой горничной.

— «Дон Жуан»!! Отъезжаем!!

От неожиданности и еще чего-то, трудно поддающегося определению, Юлия онемела. В буквальном смысле. Она открыла рот, намереваясь ответить что-нибудь, соответствующее этому патетичному до высокомерия тону. Но не смогла выдавить из себя ни звука. Так и молчала, потея и беспомощно хлопая ресницами, будто закомплексованная «ботаничка» на выпускном экзамене. Хуже того. От его взгляда, в общем-то, спокойного и, может быть, только слишком любопытного, она непроизвольно попятилась, невежливо наступая на ноги стоящим сзади экскурсантам. И только родинка над ее левой бровью медленно ползла верх. Якобы — иронично.

— Буэнос диас… — повторил он.

Дальше началось уже совсем несусветное. Он поднял руку прекрасной формы, обрамленную белой шелковой манжетой. И поднес к ее лицу… целый миг было совершенно дикое ощущение, будто он хочет, чтобы она ее поцеловала… От изумления и шока Юлия застыла, как парализованная, а он поднял кисть выше и легко-легко — может, это даже просто был ветер — дотронулся до той самой родинки над левой бровью, словно проверяя ее наличие на том самом месте. Прикосновение привело ее в чувство. Юлия вздрогнула и, так ничего и, не сказав, ушла. Нет — убежала! Видимо от испуга и нервного перенапряжения, у нее в ушах застучало в ритм сердцу, как навязчивый мотив дурацкой песенки: Ка-ма-эль… Ка-ма-эль… Ка-ма-эль…

…Их привезли к знаменитому кафедральному собору.

Какие подробности рассказывала о нем простуженная гидша, как они ехали мимо глянцевых фешенебельных кварталов нового порта, Юлия не знала. Она толком ничего не видела. Спина отваливалась, чересчур быстро все мелькало перед глазами, очень неприятно подташнивало от этого бесконечного мелькания. И уже, наверное, от голода. Она допила всю воду, но — не полегчало. Как ни странно, только в самом соборе, в мрачной прохладе готических сводов, немного отпустила вязкая тревога, сжавшая сердце и желудок. Она прислонилась плечом к стене, прижала пламенеющий лоб к влажному холоду каменной кладки рядом со статуей «Черной Мадонны».

Высокие мрачные своды, богато задрапированные статуи католических святых в альковах и многоярусные ряды свечей, мерцающие в желтых и красных прозрачных подсвечниках, дарили покой. Витражные розетки небывалой красоты, словно детский калейдоскоп с цветными стеклышками, сквозь которые солнце рассеивало сине-красно-зеленые лучи по темному гулкому пространству, наполняли душу немотивированной, априори существующей надеждой на счастье. Но необычная тревога все же не прошла до конца. И когда они, выбрались на сверкающую небом и солнцем улицу из прохладного полумрака, навалилась с новой силой.

Бродя, словно зомби, по угрюмым проулкам Готического квартала, она уже не могла ни восхищаться, ни дивиться мастерству старинных каменотесов, мечтая лишь об одном. Чтобы их поскорее отпустили на обещанные три часа свободного времени.

В одном из узких, как каменный мешок, коридоров квартала Юлия подняла глаза к небу, в надежде глубоко вдохнуть и прийти в себя. И наткнулась взглядом на ехидно скалящиеся морды горгулий. Жуткие единороги, уродливые слоны, ухмыляющиеся обезьяны с пугающе-человеческими пальцами нависали над ней, как некие соглядатаи, позеленевшие от времени и почерневшие от бессильной, запертой в камень злобы. От их враждебных, несущих угрозу каменных морд, голова закружилась еще сильнее, и Юлия уже не смотрела никуда. Только все время чувствовала спиной любопытный взгляд, готовая каждую секунду встретиться с прекрасными, необычного светло-алюминиевого или серебряного цвета глазами.

— У вас будет три часа свободного времени, но постарайтесь не уходить далеко от этой остановки! — бубнила костлявая тетя.

Потом она вручила каждому подробную карту города, напомнив, что «…кто не придет к восьми часам, мы будем считать, что вы решили остаться, учтите, автобус ждать не будет…!»

А потом их, наконец, отпустили. Для начала нужно было срочно поесть. Она отказалась, когда ее позвала с собой семья с мальчиком.

— Девушка! Пойдемте с нами, перекусим…

— Нет-нет, — слишком поспешно воскликнула Юлия, и, застыдившись этой поспешности, вежливо улыбнулась. — Спасибо, я пока не хочу…

Они были довольно милые, чем-то даже родные, и тоже немного потерявшиеся. Но сейчас Юлия не могла составить им компанию. Сейчас просто необходимо было побыть одной. Вот уж не думала, что здесь у нее будут возникать подобные потребности! Боялась, скорее, обратного — что будет одиноко и не с кем парой слов перекинуться, а вот, поди ж ты…

Быстро смирившись с тем, что в этой поездке ей будет не до рациональности и экономии, Юлия опустилась на пластиковый стул первого попавшегося кафе на Площади Короля, прямо за кафедральным собором, уже смутно догадываясь, что подающиеся здесь бутерброды за углом можно купить в три раза дешевле. Было, как раз, время обеда, и все вокруг забито народом. Так что, ей еще повезло.

Юлия всегда любила вкусную еду, и в Москве при любой возможности гурманила по полной. Не боялась, и даже любила экспериментировать, она и жареных тараканов, которыми пугают вернувшиеся из Таиланда клиентки, с удовольствием бы попробовала. Недаром друзья в шутку называли ее кайфожоркой. И здесь, в Испании, она, безусловно, надеялась потешить свои гурманские склонности. Тем более что за соседними столами, оживленные люди в шумных компаниях вкушали, что-то вкусное и заманчивое. Но она абсолютно не знала, что это. В этом кафе не оказалось меню на русском, и она застеснялась спрашивать у взмыленной официантки, что это они там едят, как оно называется и из чего сделано. Да и сил уже не было. Придется, по всей вероятности, перенести лакомство на потом. Так что она просто ткнула пальцем в нарисованный на стоячем постере большой бургер, снова усмехнувшись про себя. Только она может приехать в такую даль, чтобы есть фаст-фуд за бешеные деньги. К бургеру, она заказала большую кружку пива.

Пока ждала заказ, рассматривала украдкой сидящий вокруг народ. И радовалась невольно. Здесь было много местных, хотя попадались, конечно, и туристы. В основном это была молодежь, модная и стильная. Стройные тела и красивые лица. А если не красивые, то интересные, привлекающие незнакомым выражением кофейных, бархатных глаз и яркими экспрессивными жестами. Голоса у всех, даже у женщин, хриплые, низкие и такие громкие, что постоянный… даже не шум, а гул, как от огромного водопада, помогал лучше чувствовать себя в толпе, попросту растворяя в ней.

Первый глоток вернул к жизни, а второй принес ощущение счастья. Жуя огромный, довольно, кстати, вкусный бутерброд, она прихлебывала холодное испанское пиво. Она вдоволь налюбовалась видом и людьми, еда и алкоголь расслабили одеревеневшее от поездки и переживаний тело. И тогда, с наслаждением закурив, она смогла более спокойно подумать обо всем… Обо всем?

Да, если учесть, что все состояло в нем. И в этом взгляде, что смутил ее опять до крайней степени идиотизма.

Она достала из сумки огрызок карандаша и в задумчивости стала рисовать на салфетке так поразившее ее лицо.

Несмотря на очень короткое время и свое странное замешательство, вблизи она рассмотрела его лучше. И сдавалось, она поняла, в чем заключается основная красота его лица… это необыкновенное, редкостное сочетание ровного золотисто-коричневого загара, очень светлых монохромно-серых глаз и волос такого же необычайного оттенка. Ибо, как она с изумлением убедилась, это была не седина. Это было необычно. Это было породисто. Это было просто красиво, наконец. Однако даже после всего этого, она понимала, что основная его привлекательность состоит не в этом. Убивало, сражало на месте и приводило в ступор другое. А именно — то неприятное и в то же время завораживающее чувство, впечатление, будто он видит ее насквозь. Или, скорее — просто знает о ней все! Даже то, чего она сама не знает о себе… Это был уже полный бред.

Юлия видела подобные взгляды два раза в жизни. Во-первых, у настоящего, живого «авторитета». Когда тот был еще жив, соседские ребята — мелкопоместные «братки» из двора, как-то познакомили ее с Валерой, неизвестно с какими целями. И еще однажды — у фээсбэшника, начальника отдела безопасности в банке, где работал отец… Но у Валеры были холодные, мертвые глаза убийцы, а у того, другого — профессиональный взгляд специалиста, начиненного манипулятивными техниками и секретными знаниями человеческой психологии. Здесь же было совсем другое. Что? Если без дураков — ясное, четкое, как контур витража в розетке кафедрального собора, ощущение, будто он обладает неким тайным знанием. Тьфу ты, мура какая-то… Юлия раздраженно стряхнула с колена пепел, упавший с полностью истлевшей сигареты.

И что тут странного? Он узнал ее — он ведь видел ее вчера на пляже. Приехал на экскурсию — туда же всех везут! Узнал и решил поздороваться. Что тут особенного? Тем более… может… она ему понравилась? Хм-м… Юлия, нервно щелкая зажигалкой, прикурила новую сигарету. Вообще-то, у таких мужиков, как он, таких как она — как у дурака морковки… Н-да. А впрочем, если так — что ж? Решила же наслаждаться жизнью, вот и наслаждайся!

Взбодрившись от отдыха и острых мимолетных взглядов, что бросали на нее время от времени проходящие мимо кафе знойные испанцы, Юлия решила, что если вдруг что — она не станет сопротивляться. Хотя вряд ли что-то будет. Размечталась.

Она досадливо скомкала салфетку с размытыми, неуловимыми чертами незнакомца. И с сожалением — еле заметным, проводила ее глазами, когда та улетела со стола, унесенная морским ветром куда-то в глубины Готического квартала.

Глава 6

ВАМПИР

Юлия провела в кафе больше часа, и правильно — пересидела самую жару. Но нужно было выдвигаться, тем более что она, начала засыпать под гул разговоров шумливых испанцев. Она решила использовать оставшееся время, чтобы побродить по заманчивым закоулкам, которые видела из окна автобуса.

Открыв карту Барселоны, выданную заботливой тетенькой, увидела отмеченную маркером центральную улицу под названием Рамбла. Одна из главных достопримечательностей, которую нужно обязательно осмотреть, — что-то типа нашего Арбата или американского Бродвея. Ну, что ж, Рамбла была в пяти минутах ходьбы и недалеко от места встречи с автобусом. Заодно можно подумать, идти ли на ночную тусовку. На сегодня впечатлений и переживаний и без того было достаточно.

Она отлично прогулялась по переулкам, пахнущим прелым компотом и свежим хлебом. Заходила в малюсенькие магазинчики с экзотическими местными товарами, с интересом разглядывала сетки, натянутые между домами на узких улочках. На сетках было набросано много чего — огрызки яблок, фантики, старые кеды и использованные презервативы, короче, помойка. Запах был соответствующий, а на жаре так вообще — самое оно. Вот нравы, дивилась Юлия, а цивилизованная, вроде бы, страна! Столица! В Москве и то почище будет, — не без гордости заметила она.

Но, несмотря на эти мелочи, по Рамбле, она шла уже совершенно очарованная. И чувствовала себя уже почти своей в этой многоголосой, многоликой толпе, что медленно текла двумя сплошными потоками навстречу друг другу.

Цветочные палатки, газетные ларьки и сувенирные лавки стояли здесь на каждом шагу. А между ними молодые стройные люди, одетые в вечерние платья и смокинги, танцевали танго под лежащий прямо на асфальте магнитофон-мыльницу. С обеих сторон широкого, мощенного плиткой тротуара, располагались небольшие возвышения, а на них стояли странные скульптуры. «В человеческий рост — не смотрится…» — отметила про себя Юлия. Хотя это и не скульптуры, кажется… больше похожи на манекенов. Она решила, что это какой-то муниципальный арт-проект, как с теми коровами, что в прошлом году расставили по всей Москве. Может, у них тут тоже мэрия развлекается?

Манекены были забавные, а некоторые — очень даже красивые. Около каждой композиции толпился народ, но Юлия, не задерживаясь, шла дальше. Ее гнало вперед любопытство и странный страх остановиться. Она залюбовалась роскошным кентавром, выкрашенным в серебряный цвет. Торс у него был дивный, а главное — лицо, просто как живое! Ну, надо же… а талантливые у них художники. Она улыбнулась, глядя на космонавта в смешном допотопном скафандре, удивилась золотому китайскому божку… и издалека заметила манекен в черном плаще с красным подбоем. Уж очень — даже слишком — он походил на ее сегодняшний сон.

Ну, да! Все именно так — шпага на боку, белая рубашка, высокие сапоги. Только лицо почему-то бледно-фиолетовое с черными глазами, неподвижно глядящими вдаль. Наверное, Дон Жуан — это же национальный герой как-никак. Темные локоны, шляпа с пером низко опущена на лоб… или все-таки, нечистый? Издалека не видно. Подойдя ближе, она остановилась на расстоянии полуметра от странного персонажа… и тут только поняла, что это никакой не Дон Жуан. И даже не дьявол, а… вампир. Вот это да. С юмором у них организаторы — вокруг яркого рта кровавые подтеки и даже на белоснежном жабо рубашки яркой красной краской нанесены живописные пятна.

Юлия приподнялась на цыпочки — рассмотреть, как натурально вылеплен из папье-маше или гипса подбородок. Ей понравился остроумный эффект — будто бы сквозь лиловую краску пробивается щетина… и вдруг она узнала, как случаются сердечные приступы. Рот гипсового вампира медленно открылся, и — она не поверила своим глазам! — оттуда показался живой, дрожащий, розовый человеческий язык!

У Юлии плавно помутнело в глазах, во рту образовался явственный металлический привкус, она стала терять сознание… когда вдруг услышала заливистый, веселый многоголосый смех, а несколько рук поддержали ее под локти. Она открыла глаза. Вокруг действительно смеялись, нет, просто хохотали до слез люди. И бросали монетки под ноги статуе-манекену. Юлия с ужасом обернулась. Как раз в это время вампир грациозно поменял позу и снова застыл в полной неподвижности. Кто-то из русских туристов проговорил, обращаясь к плачущей навзрыд пятилетней малышке:

— Доча, да не бойся, ну чего ты испугалась? Это же просто дядя, накрашенный красной краской! Он артист, у них работа такая… они только притворяются скульптурами… Ну, не плачь, пойдем мороженого купим…

Под ободряющий смех и иронические взгляды Юлия кое-как, спотыкаясь на ватных ногах, выбралась из толпы. Она не знала, плакать ей от испуга или смеяться над собой… Интересно вот, это она — дура, или они — идиоты? Во всяком случае, шутки у них точно идиотские.

Медленно приходя в себя, она добрела до небольшой симпатичной площади, подальше от того места, где так позорно облажалась. Там же, на площади, она купила себе еще банку пива. И вошла в высокие ворота городского парка. Там на пушистых газонах сидели, лежали и даже спали люди. «Мудро…» — похвалила идею Юлия.

Она опустилась на газон совершенно без сил от жары, долгого хождения, неожиданного испуга и довольно крепкого пива. И опять вместе с усталостью плечи придавили одиночество и обида, и боль… Странно, что от порыва заплакать и убежать в Москву к маме с папой спасло воспоминание о насмешливом и всезнающем взгляде серых глаз.

Привалившись спиной к гладкому основанию платана, она стала разглядывать карту и еще раз пролистала путеводитель, особенно то место, где рассказывалось о какой-то мутной истории, связанной с Гауди…

«…с 1914 года Гауди все силы отдавал только строительству своего храма. Церковь «бедняков» стала его навязчивой идеей. Углубляясь в себя, он становился все более эксцентричным, свято верил в свое мессианское предназначение, жил отшельником в своей мастерской, расположенной на строительной площадке, и выходил только время от времени «с шапкой в руке» для сбора средств на строительство церкви… Однажды, в 1926 году, недалеко от строительной площадки, Гауди был сбит трамваем. Никто не узнал в старике, одетом в поношенную одежду и похожем на бродягу, известного всей Барселоне архитектора…»

Спина болела, ноги гудели, глаза слипались. Она скинула вьетнамки, прилегла на мягкую щекочущую траву газона и представила еще раз серебряные глаза…

Она смотрелась там, как одна из них — одна из местных подростков-эльфов, самозабвенно целующихся в тени деревьев. Тоненькая, босая, в рваных джинсах, сползающих с узких бедер, и белой майке-алкоголичке. Из украшений — только кожаные феньки на запястьях, да татуировка в виде крыла на левой лопатке, сделанная когда-то по дурости. Тогда у них еще работал Миха-Тату. Ему нужно было потренироваться перед конкурсом, он и уговорил всех девчонок сделать бесплатно по картинке. Юлия почему-то выбрала крыло. Оно смотрелось очень демонически — черное, графичное, и как будто рваное у нижнего края — что-то там у Михи не получилось, не то краска растеклась, не то машинка сломалась.

Платан над ней шумел листьями, яростно споря о чем-то с теплым ветром. А ветер доносил с моря запахи рыбы, водорослей и сигар.

Она уже спала. И не заметила, что местный бомж, одетый с вызывающей роскошью — в шелковые пурпурные шаровары и вязаную сетчатую хламиду, — изящно стянул недопитую ею банку с пивом.

Как не видела и того, кто склонился над ней, на долю секунды заглянув в спящее лицо. А потом, осторожно сдвинув пальцами лямку майки, вгляделся с насмешливым любопытством в ее незаконченную татуировку.

Глава 7

АНТОНИО

Прекрасное лицо склоняется над ней, медленно и неумолимо приближаясь.

Вот оно уже так близко, что его не видно. Видны только губы — странно бледные на загорелой коже, четко очерченные идеальной формы. Не влажные и не сухие, не улыбающиеся и не сжатые… она чувствует незнакомое дыхание на своей шее, оно пахнет свежестью, морем и сигарами. Сейчас, очень скоро этот рот поцелует ее и все изменится. А пока чьи-то прохладные пальцы щекочут кожу на левой лопатке…

Юлия вскрикнула, дернулась и открыла глаза.

Лицо и голые руки приятно покалывало мелкими теплыми каплями южного дождя.

Сквозь ветви платана светили вместо солнца уличные желтые фонари… Выдохнув, Юлия села. Помотала головой. Это же надо было уснуть в такой неудобной позе, что спине только еще хуже стало! А, впрочем, это уже не лечится, видимо…

Она потерла лицо руками, стараясь разогнать мрак и тоску сновидения… бр-р… Вот приснится же на почве всех этих впечатлений. То ли еще будет. И вообще — слава богу, что жива, — подумала Юлия, оглядываясь по сторонам. Она была уже одна на просторном газоне, если не считать мятых бумажек и пластиковых стаканчиков из-под колы и пива… Ладно, сумка на плече и деньги, кажется, целы. Фу ты, черт, имея забронированный номер в гостинице, уснуть нужно было, именно здесь… Но ветерок был такой приятный, теплый и морской, и это из-за него, наверное, очень хотелось есть. И пить. И… жить!

Отдохнувшая, еще сонная Юлия встала, снова деловито развернула карту. Но запах жареного мяса из ближайшего ресторанчика повлек ее вперед, как маяк влечет в непогожую ночь заплутавший корабль. И там она, уже не стесняясь, заказала и воды, и вина, и маленькую чугунную сковородку с чем-то вкусно пахнущим, как у ребят за ближайшим столиком. Она показала на них пожилому официанту, и тот одобрительно закивал:

— О, си, си, паэлья! Си, сеньорита…

Через пять минут перед ней дымилось креветки и моллюски вперемешку с коричневым рисом. Она ела и пила с таким аппетитом, что появилась надежда на скорое «выздоровление» и даже — возможное счастье. Это было состояние из серии «жизнь налаживается!»

Было уже девять часов вечера. Ничего себе она поспала! Автобус, конечно, уехал… ну, что ж. Не нужно мучиться проблемой выбора! А это уже хорошо. На всякий случай она заглянула в карту. Хотя и так помнила, где находится Готический квартал.

…Тьма в Готическом квартале была именно тьмой. А не тем искусственным, кокетливым полумраком на фешенебельной Диагонали, который она безрассудно и без сожалений покинула.

Нельзя сказать, что Юлия целенаправленно искала жертву.

И уж конечно, она не собиралась сама становиться ею. Но когда мысль о мести, расплывчатая, неоформленная, являлась ей вскользь, становилось легче. По крайней мере, впереди возникала цель, способная заменить разрушенный смысл существования. Кому мстить — ни о чем не подозревающему бедняге, всему миру или самой себе, — было не так уж важно.

Несомненно, она была пьяна своим горем. Подобно всем чутким, артистичным натурам, она обладала способностью, возведенной в потребность, упиваться до одури любой эмоцией. Так, безжалостно растравляя душу, она, сама того не осознавая, умела наслаждаться даже собственными страданиями.

Итак, Юлия была пьяна — от душевных мук, кажется, неизбывных. От трех бокалов розовой сангрии, выпитых в душном, темном баре для местных, куда все-таки вошла, вопреки здравому смыслу. И, конечно, от атмосферы вокруг — порочной, изысканной и опасной. Такой же, как сама Юлия.

Она шла вдоль Рамблы, по одному из боковых тротуаров. Мимоходом заглядывая в витрины магазинов, в окна крохотных заведений под названием «Бодега» с экзотическими интерьерами…

Навстречу ей, оживленно переговариваясь, двигались двое мужчин, молодых и довольно интересных. Особенно один — в элегантных очках и знойных кудряшках, деликатно умащенных гелем. У него был вид рафинированного интеллектуала — вполне в ее вкусе. Вот она — отличная возможность испытать себя!

Юлия постаралась сосредоточиться. «Сейчас ты меня увидишь… — заклинала она, непроизвольно выпрямляя ноющую спину, втягивая и без того плоский, поджарый живот, — сначала ты увидишь мои ноги… мои ступни в резиновых вьетнамках, узкие и аккуратные, с ярко-алым лаком на ногтях… мои колени, нежно-розовые и соблазнительные, не успевшие покрыться защитной броней загара… ну, давай, давай… Подними глаза!» Он это сделал. И Юлия, встретив его взгляд, прочла в нем именно то, что хотела. Сначала — заинтересованность. Потом, когда они поравнялись, и она улыбнулась ему так смущенно и ласково, как только могла — непритворное восхищение… Ну?!!

— Сеньорита… Me gustos…[1]

Юлия прошла вперед, не обернувшись. Словно не заметила этой робкой попытки заговорить.

— Сеньорита!

Он повернул за ней, забыв о друге. Догоняя, протянул руку, несмело взял за локоть теплыми пальцами. Тоже улыбнулся, заглянув в Юлины глаза-хамелеоны. Только что такие нежные, они убивали холодным жестоким сиянием, бьющим из непроницаемой серо-зеленой бездны.

— Порфавор, сеньорита… э-э…

Класс. Раздавшийся из его уст растерянный лепет прозвучал драйвовее, чем последний сингл Сукачева. Юлия иронически усмехнулась уголком рта, маленькая родинка над левой бровью поползла вверх. И Юлия проговорила медленно, смакуя каждое слово:

— Я тебя не понимаю… милый.

— Сеньорита руссо?! О…

Юлия, не останавливаясь, скользнула мимо. Но успела заметить, как его почти физически резанула незаслуженная обида.

Дальше она шла, дрожа от нервного возбуждения, впервые, кажется, начиная осознавать это счастье. Счастье быть скверной.

Да, здесь тьма была истинной! Не разбавленной фонарями, огнями витрин и рекламы. Здесь не было ничего, кроме тьмы. Лишь подчеркивая ее, огоньки сигарет ало светились на фоне черных стен с горгульями на водостоках, разинувшими от изумления хищные клювы.

Будучи классической совой, Юлия, боготворила ночь. Ночь была ее хорошей подругой. Ночью все лучше. Мечты ночью становятся реальнее. Мужчины ночью кажутся умнее и благороднее. А самое главное, ночью не видно слез, предательски струящихся по лицу и… много еще чего хорошего есть в ночи. Например, вот — «Мерсе». Обещанный ей в турагентстве, знаменитый каталонский рок-фестиваль.

Юлия шла в ту сторону, куда уже несколько часов шумной беспокойной рекой стекался народ. Ее почти несло потоком, и она устало расслабилась. Ее толкали и смеялись, и кричали, возможно, что-то не вполне пристойное — как любая отрывающаяся молодежь. И одеты они были так небрежно, даже вроде бы неопрятно, и при этом — очень стильно. И соблазнительно, кстати. Вот умылись бы наши доморощенные готы, увидев это! — невольно присвистнула Юлия.

Улочка закончилась крошечной круглой площадью. Точнее — каменным мешком из непроглядных, мрачно нависающих над головой стен. А может, так казалось из-за тьмы? Юлия давно оставила попытки сориентироваться. Она только недавно была здесь с экскурсией, но ночью, в орущей толпе, в звоне гитар и грохоте барабанов все казалось другим… Совсем уж нереальным.

В центре площади, на возвышении сцены — и когда только ее успели смонтировать?! — ритмично пританцовывали четверо музыкантов. И играли умопомрачительный регги! Вместе со всеми Юлия начала покачиваться из стороны в сторону, благодарно отдаваясь ритму и атмосфере.

Через пару композиций она уже так слилась с окружающим миром, что, когда кто-то без спросу вынул у нее изо рта сигарету и, прикурив, вернул обратно, она только усмехнулась уголком припухших, обветренных губ.

Потом она опять двигалась вперед в плотном потоке по очень тесному проулку. Остро воняло аммиаком, и кто-то уже мочился прямо у стены, а кто-то уже лежал прямо под ногами. Приторно и густо запахло травкой, над головами инфернально разрисованных готов парили в ночном небе черные силуэты горгулий… Вокруг начиналось ее любимое, хмельное хард-роковое безумие. И Юлия была в нем, лишь частью сознания помня о том, что она — одна. И вообще, и — в частности.

А впрочем, именно по этой причине, она заглатывала впечатления, как голодный бомж домашнюю котлету, вместе с запахами, приятными и не очень, с видом черно-синего неба над старинными стенами, с жаром прижимающихся к ней тел. Народу вокруг становилось все больше, они стояли уже реально тесно, плечом к плечу. Она даже вспомнила юбилейный концерт «Алисы» в «Олимпийском». Рок-тусовки всегда были ее стихией. Нет, она не фанатела. Но более чем благосклонно относилась к этой культуре, где так тревожно дрожали басы гитар и ударных, а мужские брутальные голоса пели о чем-то мрачном или хулиганском. Там, дома, в Москве, она часто ходила в клубы на выступления любимых групп. И жалела, что все не получается попасть на «Нашествие»… А тут — такое! Это тебе не в дождливой Рязани, в промокших палатках и резиновых сапогах, в унылых декорациях березок и елок.

Здесь, в Барселоне, среди этих стен, хранящих мрачный дух инквизиции, память о подвигах благородных сеньоров и запретной любви, прекрасных дам… Да, это было круто.

А тем временем улюлюкающая, кричащая на испанском, французском, португальском, немецком и вообще на всех европейских языках, шальная толпа вынесла ее на другую площадку. Туда, где происходило что-то совсем уж крутое.

Она не очень жаловала такую музыку — слишком тяжелую и депрессивную. Но выглядела группа так, что невольно засмотришься. Трое ребят на возвышении сцены в черных шелковых капюшонах, низко надвинутых на лица. Все высокие, стройные, в темных облегающих одеждах, разумеется, с агрессивными металлическими украшениями, они рвали струны гитар и пели что-то жуткое, от чего волосы на голове должны были встать дыбом. И вставали временами. Особенно, от некоторых аккордов, жестко ломающих защитную оболочку души.

Они исполнили несколько композиций, одна мрачнее другой. Толпа заводилась все больше, все неистовее. Юлии стало надоедать это однообразное, гнетущее «бум-бум». Она принялась смотреть по сторонам. Бегло улыбнулась приятному, несколько изможденному парню, стоящему рядом. Она уже подумывала, как бы пробраться к выходу, было интересно увидеть, что творится на других площадках. Как раз в это время группа откланялась.

Демонические ребята, что-то прокричав в толпу, стали спускаться со сцены. Юлия видела, как черные капюшоны величественно удаляются в противоположный узкий проход. И тут случилось неожиданное. То, чего не должно было быть. То есть то, чего Юлия всегда опасалась в Москве, и потому редко ходила на большие сборные концерты. Толпа, возбужденная сверх меры маргинальными исполнителями, ринулась за ними.

Юлию потащили. Сначала это было забавно. И — неощутимо. Она, даже для интереса оторвала ноги от камней мостовой. И не упала. Потом ее сдавило так сильно, что сплющились ребра и нельзя стало дышать. Потом, что-то острое больно воткнулась в бок. Кто-то сдавленно вскрикнул. Кто-то пронзительно завопил. А потом ее притиснули к холодной влажной стене. И она поняла, что — все. Одна секунда, и ее раздавят.

Так бы и случилось, если бы не он. Этот парень, что стоял с ней рядом во время выступления черных капюшонов. Их, видимо, так и несло вместе, и теперь вместе прижало к стене. Вернее, его прижало к Юлии.

Он распластался по ней, тяжело дыша и как-то неестественно усмехаясь, будто бы это все его радовало. Он притискивался к ней всем телом, то есть его притискивали — так, что она явственно ощущала его ребра и стук сердца под ними, глухой и тяжелый. Его дыхание делалось все более прерывистым и сиплым, и его глаза закрывались в каком-то непонятном, тяжелом трансе. Кажется, он и вправду решил умереть именно так, вдавленным в нее всеми своими органами… Дурак, что ли, совсем?! Или — под кайфом?

С неимоверным усилием, причинившим неприятную режущую боль, Юлия высвободила правую руку и без замаха — потому что никакого замаха там по определению быть просто не могло — хлестнула его ладонью по колючей щеке. Получилось со страху довольно сильно — он вздрогнул, кажется, только теперь ее увидев. И будто проснулся. Слава богу, наконец-то! Теперь он, по крайней мере, упершись руками в стену по обе стороны от нее, изо всех сил сдерживал спиной толпу, колышущуюся штормовым морем прямо за ним.

У него плохо получалось — он был не из силачей. Тем не менее, это дало Юлии возможность вдохнуть и выдохнуть несколько раз. Достаточно, чтобы прийти в себя, не поддаться губительному приступу паники. Она попыталась сориентироваться, и ей это удалось.

Примерно в метре от них был поворот за угол, и толпа тупо ползла мимо него, устремляясь вперед, дальше — за черными капюшонами. Юлия метнула на парня отчаянный взгляд. У того на лбу и шее кошмарно вздулись вены, он почти не дышал. Но, проследив за ее взглядом, он понял. Собрав, видимо, все силы, что у него еще оставались, оттолкнулся руками от стены, дав Юлии зазор в сантиметр, чтобы выскользнуть. Потом, отчаянно рванувшись, вылетел сам в один из многочисленных переулков Готического квартала.

Все произошло так быстро, за несколько секунд, и вот — они уже свободны. Она дышит. Тяжело и сдавленно, но — дышит. Еще в паническом страхе от близости ужасной смерти. Второй раз за три дня — пугающая тенденция!

А он стоит рядом, согнувшись пополам. Кажется, с ним что-то не то… Его рука. Она заметила — он вскрикнул, и неловко дернул ее, когда вылетал из толпы. Юлия внимательнее вгляделась в парня в темноте узкого переулка. Так и есть, он прижимал руку к животу.

— Блин…

Она подошла ближе, нерешительно и неохотно. Потому что и в темноте было понятно, что рука у него в крови. Юлию замутило. Если перелом, она ему ничем не поможет. Скорее — наоборот. Однажды она видела, как девочка сломала ногу на детской площадке и кость, страшная, белая, вылезла наружу, прорвав кожу. Юлия не особенно боялась вида крови, но переломы — это была ее фобия. Тем не менее, она попросила слабым, незнакомым голосом:

— Покажи.

Он отпрянул, зыркнув исподлобья так агрессивно, словно она была его врагом номер один. Уж она-то знает такие взгляды. Сейчас будет строить из себя супермачо, а сам бледный, как мертвец.

— Ну, давай, давай! — ласково, но строго приказала Юлия.

Парень покорно, хоть и неохотно оторвал руку от живота. Футболка у него, конечно, белая и, конечно, в липких кровавых пятнах. Но это ничего. Замирая, Юлия перевела глаза на руку… и выдохнула с таким облегчением, будто еще раз избежала смертельной опасности. Там всего лишь была повреждена кожа — сильно. Рваная, очень неприятная на вид ссадина на внутренней стороне предплечья. Нехило. Но никакого пере�