ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ВЕСНА. КУЛА-ОРИ

Почти никто из эмигрантов на Рэйсатру не знал о том, что происходит сейчас на Оритане и Ариноре. Почти никто.

Ал стал замечать, что Ормона зачастила с отъездами. Супруги-экономисты объясняли это налаживанием связей с дальними соседями-тепманорийцами, а бездействие Тессетена — травмой ноги. Хотя он уже давно передвигался даже без костылей и без палки. Ал старался не думать об этом, но все же заподозрил неладное. Объяснить он не мог, однако поведение Ормоны вызывало в нем безотчетную опаску.

Залечивший свои раны Фирэ стал помогать Паскому в кулаптории и был столь успешен, что старик поставил под его начало нескольких своих помощников. А вот с братом, с Дрэяном, отношения у молодого кулаптра не заладились. Фирэ явно избегал его общества. Ал подозревал, что это происходит из-за Ормоны. Уж слишком окрепла дружба между Фирэ и Тессетеном, и, по всей видимости, юноша не мог простить брату его бесчестного поступка, о котором за пять лет узнали (или, по крайней мере, подозревают) уже многие кула-орийцы. Ал понимал, что Фирэ — человек благородный и даже излишне щепетильный, но чувствовал в нем и что-то непонятное, настораживающее. Словно некогда цельный сосуд дал трещину, которую не заделать, не залечить.

Даже дома, в семье, теперь было не все ладно. Танрэй замкнулась, причем спряталась она только от мужа. Казалось, ее больше радует общение с родителями, с Натом, с кулаптром, с Сетеном и Фирэ, чем с ним, с Алом. Возможно, это было связано с тем, что Ал так и не привязался к своему сыну, готовящемуся появиться на свет через несколько циклов Селенио. Уж слишком много внимания жена уделяла тому, кто барахтался в ее утробе. Ему она пела песенки, рождавшиеся в ее голове. С ним она разговаривала, рассказывала сказки. Алу казалось, что она сама все это и сочинила. Было слегка обидно, что она тратит свою творческую энергию попусту, ведь он однажды просил ее сосредоточиться для того, чтобы помочь им всем. Сделать что-то серьезное. А Танрэй лопочет какие-то несуразные стишки своему растущему с каждым днем, словно прибывающая луна, животу, и ничто не способно выманить ее из мира иллюзий. Когда-то давно Ал пообещал своей жене (или тогда она была только невестой?), что будет для нее защитой, будто каменная стена. И что? Прошло чуть больше десятка лет, и стена превратилась в застенки…

Будь Ал слабее, то его тяготило бы разобщение с близкими людьми. Но молодой ученый ушел в работу и старался не думать ни о чем постороннем. Возможно, все выправится само. Иногда лучше не влиять, чтобы не испортить положение вещей окончательно…

Расследование по делу пропадающих в джунглях людей и находимых трупах затягивалось. Гвардия Дрэяна проявляла себя очень нерасторопно, а сам командир оправдывался тем, что у них и без того много забот. Сказывалось и покровительство Ормоны, которой мало кто осмеливался перечить. Она сообщила, что лично займется этим вопросом, однако после ранения мужа ей стало не до курирования сыскных работ. Сетен посмеивался: «А живые кула-орийцы кушать хотят? Что ж, тогда слушайте атме Ормону и делайте так, как говорит она!»

И потому Ал, Солондан и отец Танрэй целыми днями пропадали на своем предприятии, а Кула-Ори пользовался плодами их работы. Но тень от крыльев Страха по-прежнему падала на новый город, и никто не чувствовал себя в безопасности. Боялись не диких зверей, которых развивающееся производство и цивилизаторы отпугнули от этих мест на много тысяч ликов. Боялись друг друга.

— Кто-нибудь есть в этом доме? — приоткрыв двери, Танрэй заглянула в зал.

Дом, где не было ни одного зеркала, безмолвствовал.

— Странно… Зачем тогда свет?..

— О, сестренка! — глухо послышалось откуда-то (женщине почудилось, что из-под земли). — Что за поздние визиты?

— Сетен, ты где?

— Спускайся ко мне! Я в подвале, обойди дом, там, позади, есть вход. Только смотри, лестница крута!

— Что ты там делаешь? — придерживаясь за перила, Танрэй спустилась в подвал, на удивление ярко освещенный и просторный; никогда прежде не доводилось ей бывать здесь.

— Валяю дурака, разумеется!

— Ты невозможен, Сетен! На этой лестнице можно переломать ноги!

— Намекаешь на то, что мне было мало?

Наконец он, слегка прихрамывая, вышел из-за ширмы. В его перемазанных глиной руках висела холстина:

— Послушай, если тебе не трудно, сестричка! — Сетен протянул ей повязку и склонил голову. — Неохота отмываться…

Танрэй подвязала его взлохмаченные волосы, успев попутно поглядеть по сторонам:

— Я ни разу не была здесь у тебя…

— Здесь никто и никогда не был.

— Даже Ормона?

— Тем более — она. Но ей здесь было бы неинтересно. Ты оставила Натаути наверху?

— Он не захотел спускаться, лег при входе. Откуда ты знаешь, что я пришла не одна?

Сетен не ответил. Он провел ее за ширму, и молодая женщина оторопела.

Верхний зал Сетена был забит довольно уродливыми глиняными фигурками, и Танрэй считала, что экономист балуется, неумело лепя их. Как говорят — «отводит душу».

А здесь…

— О, Природа! — прошептала она.

Веки его наморщились от улыбки.

Полные неизъяснимой красы, взгляду Танрэй предстали небольшие статуэтки. Лежащий, но, казалось, готовый вот-вот ожить и вскочить волк был точной копией Ната. В такой же позе лежал и большой гривастый зверь, обитающий на материке Осат. В стороне бил копытом пригнувший голову к земле тур. Во всю стену, чуть подсвеченный лампами, высился горный кряж, и Танрэй узнала окрестности своего с Алом дома в Эйсетти. Дома не из этой жизни. Дома, который предстал ей во «сне», подаренном Паскомом. А на полке рядом с вершиной сидела неизвестная Танрэй птица.

И, наконец, она увидела свое собственное лицо. Эта статуэтка пряталась в полутьме и не была закончена. Сетен уделил много внимания ее лицу, шее, прическе, но ниже — там, где должны быть плечи и грудь — оставил только бесформенный комок глины. Зато уже созданное было совершенством. Как и волк, женская скульптура готова была ожить.

— Как… ты сделал это? — Танрэй осторожно прикоснулась к «своей» щеке. — По памяти?

Сетен все же протер испачканные руки мокрой тряпкой и почесал в затылке.

— А ты замечала, чтоб я гонялся за тобой с гончарным кругом?

— Когда ты успел этому научиться? Я… даже не знала…

— Что ж, Ал не рассказывал тебе о моей первой специальности?

— Ты — созидатель? Нет, никогда не рассказывал. Зачем же ты бросил это?!

— Как видишь, не бросил. Но экономика показалась мне более нужной в этих условиях наукой…

— Это… жертва? Зачем? — Танрэй порывисто повернулась к нему, готовая возмутиться кощунству, предательству.

— Согласись: если мы все будем рисовать бабочек и сочинять сказки, телам нашим придется несладко в этом грубом мире…

Она поняла, на что намекает Тессетен.

— По-твоему, созидание и сочинительство — второстепенно?

— Нет. Но каждому свое. Да ты присядь, вот достаточно чистая скамейка…

— Послушай, я всегда думаю и не могу найти ответа: это ты озвучиваешь мысли Ормоны, или она вершит то, что говоришь ей ты? — Танрэй села и аккуратно расправила подол платья.

— Оу! Оу! — рассмеялся он, имитируя испуг и прикрываясь руками. — Главное — не бей! Я тоже не могу найти ответа: это ты так витиевато передаешь думы твоего мужа, или он столь мудрено думает под воздействием твоих слов?

Танрэй поняла, что отвечать всерьез Сетен не намерен. Неужели это тот же человек, который открыл ей свое сердце на ассендо, во время празднования Теснауто?! Что за колдовская смесь кипит в его странной душе?

Он присел на корточки, на одной здоровой ноге, чуть выдвинув покалеченную. Положил тяжелый подбородок на колени Танрэй:

— Да, это я.

Она впервые видела его лицо полностью открытым. С этой повязкой на лбу он казался еще страшнее прежнего, но и теперь у нее не появилось желания отвернуться. В его безобразии было что-то притягательное, и это разглядит не всякий. Танрэй разглядела.

— С какими мыслями ты лепил меня?

— У меня не было никаких мыслей.

— А что было?

— Я говорил с тобой. Так же, как сейчас.

Танрэй опустила руку в его густые, как серебристая шерсть Ната, волосы. Задумалась. Сетен молчал.

— Я не просто так спросила.

— Знаю.

— И что скажешь?

— Ты ведь не глина, которую нужно обжигать…

— Это ответ?

— Да.

— То есть, ты не сделал бы из меня вторую Ормону?

— Но ведь я не в состоянии сделать из Ормоны вторую Танрэй…

Они печально усмехнулись — оба, одновременно.

— Я не знаю, почему прихожу к тебе, Сетен. Ведь мне нечего тебе сказать. Наверное, это неправильно по отношению к Алу…

Он прихватил краешек подола ее платья и потер в пальцах тонкую ткань.

— Наверное, неправильно.

— Тем более — теперь.

— Тем более — теперь, — эхом откликнулся Сетен.

— Так подскажи, что делать?

— Это решать не мне. Ты привыкла, сестренка, к тому, что тебя опекают. Ты выносливее, ты сильнее, нежели кажешься, но тебе не дают проявить себя. Однако я не вправе что-то менять. По крайней мере, пока не вправе. Еще не время для этого. Дозволь нам чуть-чуть поболтать с Коорэ? Это ведь он сделал тебя еще красивее и еще сильнее, чем прежде! Ваш покуда нераздельный танец, особая плавность походки, которую он подарил тебе, сияние твоих глаз… Может статься, с его помощью ты вспомнишь то, что забыли все? Ты хранишь его сейчас — а он, возможно, сохранит тебя потом?..

Танрэй засмеялась. Разговаривать с нею, обращаясь к малышу, у него получалось лучше, чем адресовать свои речи ей напрямую. Так думал и тот, кого Тессетен упорно величал Коорэ. Радовался, оживлялся, приветствовал, чувствуя прикосновение знакомой руки…

Вскоре на лестнице послышалось клацанье звериных когтей. Нат остановился на ступеньках и, пригнув голову, поглядел на Танрэй.

— Кажется, вам уже пора, — согласился Сетен, плюнув на ладонь и стирая с кожи остатки глины. — Будь любезна, сестренка, принеси сверху что-нибудь попить! Уж не взыщи: мне ковылять по ступенькам тяжелее…

Пропустив хозяйку мимо себя, волк спустился к Тессетену. Танрэй заметила, что Сетен, обняв Ната за шею, что-то забормотал ему на ухо. Он странный, очень странный человек. Но… если бы она не была так привязана к Алу, то, быть может, все было бы иначе в их жизни?..

«Не смотри на меня так, сестренка Танрэй… От твоего взгляда мне иногда кажется, что ты все понимаешь и читаешь в моей душе. Увы, маленький мой солнечный зайчик! Мы разучились читать в душах друг друга…

Не смотри так на меня, не надо. Ты не поймешь, не вспомнишь и не сумеешь. По крайней мере, сейчас, пока всецело принадлежишь Разуму. Не мне сводить твой рассудок с ума.

Возможно, у меня у самого наступает размягчение мозга, я не спорю.

Ну, да, да, я хотел бы стать Алом. Не занять его место, а стать им. Этот мальчишка, этот Фирэ, всколыхнул в сердце моем громадные волны, когда в кулаптории по ошибке принял меня за твоего мужа.

Эх, пробежаться бы сейчас со всех ног, да по изумрудной траве Оритана, да вслед за солнцем, за нашим солнцем Саэто!.. Да как забыть бы всё к проклятым силам!..

Нет, отбегал я свое. По лицу Фирэ понял, что отбегал, когда тот в последний раз смотрел мой перелом. И Паском молчит — значит, согласен. Ну что ж, глупо вышло… А я ведь похоронил тебя в ту ночь под обломками павильона. Вот мне расплата за скверные мысли. Ведь сказано: «Пусть о вас всегда думают только хорошее»… Не удержал тогда порыва, весь сценарий жены отыграл, как по писанному… Уф… Иногда проще и легче ненавидеть…

Никогда больше не смотри на меня так, сестренка Танрэй»…

Звали его Ко-Этл. По-аринорски. Он и был типичным северянином — русоволосым, белокожим, голубоглазым. Да еще и отпустил бородку, что совсем удивительно глазу ори, аринорца и даже кула-орийского аборигена. Вместо меховых плащей тепманорийцы во главе с Ко-Этлом носили непромокаемые полотняные, белые, укрывающие всю фигуру с головы до пят.

Жители Кула-Ори с удивлением смотрели на восьмерку тепманорийцев, следующую за Ормоной по городским улицам. Восемь крепких, похожих друг на друга мужчин во главе с изящной женщиной, которую здесь знали все.

Ормона добилась своего с легкостью, недоступной другим. Она давно уже сотрудничала с эмигрантами Тепманоры. Ко-Этл и его миссия перебрались на Рэйсатру с Ариноры семь лет назад. Почти тогда же, когда на южную оконечность материка приехала чета Тессетен — Ормона.

Переселенцев в Краю Деревьев с Белыми Стволами было гораздо больше, чем оританян в Кула-Ори. Более развитые технически, северяне очень быстро отстроили на Рэйсатру заводы и фабрики и, пользуясь огромными залежами полезных ископаемых, принялись налаживать производство. Заводы Тепманоры и были целью поездки Ормоны. Правда, об этом знал только ее муж. Сама красавица-южанка обставила свой нынешний визит иначе: обмен приобретенным опытом. Убедить в том окружающих, при всем своем очаровании и обольстительности, Ормоне удалось с успехом.

Сияющими глазами смотрел Ко-Этл на Ормону. Она постаралась искусить лидера тепманорийцев, и он готов был следовать за нею куда угодно. С горькой усмешкой поглядывал на них Тессетен, а потом и вовсе ушел прочь.

Ормона вела себя в Кула-Ори как хозяйка. По сути, она и была хозяйкой молодого города. И никто не мог бы оспорить этот факт. Все, что было на Оритане и Ариноре, теперь казалось далеким-далеким, почти несуществующим. Правители тех стран были слишком заняты войной, а здесь творилась иная жизнь. И правители были иные…

— Я разместила тепманорийцев в доме Кронрэя, — готовясь к официальному ужину, предупредила Ормона Сетена. — Если наш созидатель вдруг соберется приехать в Кула-Ори на эту встречу, я предложу ему наш дом. Ты не против? — она вытащила из потайного кармашка на панно маленькое зеркальце и принялась подкрашивать губы.

Сетен никак не мог взять в толк, зачем ей совершенствовать свою и без того бесспорную красоту, но наблюдать за этим процессом любил. Женский ритуал прихорашивания вводил его в полугипнотическое состояние.

— Да нет, я не против, — экономист откинулся на подушки, продолжая созерцать жену.

— В Тепманоре шел холодный дождь. Как у нас, на Оритане. Помнишь, Сетен?

— Забористая штука — ностальгия! Правда, родная? — насмешливо отозвался он.

Ормона окатила его ледяным взглядом и слегка дернула идеальной бровью:

— В доме Ко-Этла повсюду зеркала. Как думаешь — это оттого, что он безумно красив, или оттого, что отчаянно-смел и не опасается другого мира?

— Я думаю, что это из-за того, что он непроходимо-глуп, родная, — по-доброму, как и прежде, улыбаясь, ответствовал Сетен.

Она бросила бутылочку с краской в ящик, источающий запах ее духов и притираний, ловкими движениями подобрала иссиня-черные волосы.

— Я нисколько не сомневалась, что именно так ты и ответишь. Впрочем, о чем можно говорить — ведь ты стал постоянно закрываться…

— И что ждет этих отчаянно-смелых и безумно-красивых парней?

Ормона опустила руки и вгляделась в мужа. Но глаза того были надежно спрятаны завесой — и не только упавшими на лицо космами.

— Все знаешь? — медленно проговорила она. — Что ж, тем лучше…

— Кто знает еще, хочешь осведомиться ты? — с невинным видом уточнил экономист. — Ал…

— Ты лжешь!

— Ты натравишь своих «соколов» на нас обоих или все же пощадишь свою зазнобу?

— Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.

— Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! — закатился Тессетен. — Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности?

— Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!

— Иначе?..

Она сделала бровями неопределенное движение.

— Только посмей! — глухо бросил он.

Ормона расхохоталась и собралась уйти. Сетен перехватил ее запястье, захлопнул дверь и швырнул жену на ложе:

— Только посмей!

— А почему ты уверен, что я смогу это сделать? — с вызовом спросила она. — Признаёшь мои силы, мой прекрасный супруг? Ведь признаёшь, не так ли?

Она легко расстегнула на боку тонкие брюки для верховой езды, откинулась на подушку, а затем, со сладострастием проведя языком по блестящим от краски губам, слегка развела стройные ноги. В черных очах ее разлилось масло.

— Не сердись на меня. Ведь одному тебе, Сетен, я доверяю все, что у меня на душе. Мы вместе уже двадцать лет, и это только в нынешней жизни… Все, что я делаю, я делаю во благо — нам, будущему, даже тем, кого, как ты считаешь, я не люблю… — голос ее стал грудным, воркующим, полным неизъяснимого очарования. — Ты всегда понимал меня.

— Я понимаю всех, — Тессетен не сводил с нее глаз.

— Хорошо — принимал. Всегда. Такой, какая я есть. Что изменилось? — она склонила прекрасную головку к плечу, а точеная смуглая ручка будто невзначай скользнула под пояс брюк, к паху, неторопливо, дразня наблюдателя, вернулась, слегка зацепила сверкнувший в пупке алмазный страз, поднялась выше, и сквозь полупрозрачную ткань блузки проступили послушно очертившиеся соски безукоризненной груди.

— Ничего не изменилось. По крайней мере — в тебе, родная.

Сложив руки на груди, экономист оставался неподвижен. Лишь улыбка кривила бледные губы его и без того некрасивого рта.

Прекратив любоваться собой, Ормона вскинула ресницы и туманным взглядом посмотрела на мужа, слегка удивленная его сомнениями:

— Тогда давай забудем всю эту чепуху. Мы делаем то, что нужно нам. Я никогда не предам тебя, ты никогда не предашь меня. Разве этого мало? Иди ко мне. Когда-нибудь позже вместе посмеемся над той нелепицей, которую нам пришлось пережить…

Сетен ухмыльнулся, сел в кресло напротив, оперся локтем на деревянный поручень и в задумчивости положил подбородок на два пальца:

— Послушай, Ормона, разве ты утратила былую остроту? Не рано ли для каких-то двадцати лет брака? Неужели считаешь, что меня можно купить тем же, чем ты покупаешь желторотых мальчишек? М? Вот мне просто интересно!

— Не притворяйся, я чувствую томление твоей плоти и прекрасно вижу, что ты желаешь меня.

Он прищелкнул языком и покачал головой:

— Не-а. Не желаю. Ты не обижайся, но мне мало, когда женщина просто раздвигает ноги. Наверное, старею…

Ормона выругалась так, как никогда прежде не позволяла себе выражаться в его присутствии, и, вскочив на постели, швырнула в него подхваченным со столика у изголовья кувшином с водой. Сетен молча выбросил перед собой «щит». Мокрые керамические черепки и брызги полетели во все стороны, отскочив от невидимой преграды.

— Гнилой пень! Однажды вы все будете рыскать в поисках друг друга по моей земле средь других лишенных памяти псевдоразумных существ! — вдруг с ужасающим спокойствием заговорила она. — И не будет вам покоя, не будет вам пристанища нигде! Самый тщеславный и высокомерный из вас будет самым презренным; та, которую желают многие, будет обесчещена и потеряет всё, в том числе и остатки памяти, в поисках своего самца; бескорыстный защитник не будет знать ничего, кроме боли, ран и немоты, а ты… ты будешь трухлявым гнилым пнем, о который спотыкаются все зарвавшиеся путники!

— А теперь скажу я, и последнее слово — закон, ты знаешь! Я давно ждал, когда ты наконец взорвешься этим! Первое слово сказано, да покроет его второе!

Тессетен оттолкнулся от поручней кресла и легко поднялся на ноги. Ормона померкла, закуталась в непроницаемую пелену, досадливо закусив нижнюю губу.

— Самый высокомерный средь нас всегда будет находить свою Попутчицу, каким бы он ни был при этом. Попутчица потеряет всё, но ее будут желать многие и не станут чинить ей сколько-нибудь опасные преграды. Бескорыстный защитник сохранит всё, что потеряют они, дабы впоследствии — однажды! — вернуть сохраненное им же. А я… я буду гнилым трухлявым пнем, как ты напророчила. Исполнится последнее слово, сказанное ори на языке ори в присутствии ори!

Дернулось пространство, искаженное подземным огнем и космической стужей. Громыхнуло в небесах средь ясного неба. Дрогнул пол под ногами.

Не ожидала даже сама Ормона подобной силы древних умений у собственного мужа. Не учла она близости гор Виэлоро. В запале своем пойманная на озвученной мысли, женщина уже не могла ничего изменить…

— Будьте вы прокляты! — только и произнесла она, а затем покинула ненавистный дом.

Сетен запрыгнул на ложе, прихрамывая, подошел к стене и вырвал из ножен огромный остро заточенный меч, висевший там. Старое оружие Оритана не носило на себе никаких меток — ни инкрустации на двуручной рукояти, ни клейма у основания лезвия. Просто кусок мастерски обработанного сплава сверхпрочных металлов.

Отполированный, словно зеркало, обоюдоострый клинок отразил полыхающее гневом лицо хозяина. И не мог солгать металл — прекрасным было это лицо и сумеречные глаза, в которых сосредоточился весь мир.

— Ты слышал всё, что было произнесено! — прошептал Тессетен и провел пальцами по плоской стороне клинка.

Затуманилась поверхность лезвия от тепла его руки и от горячего дыхания.

С большим интересом разглядывали гости выстроенный оританянами город.

Чопорный Ко-Этл слегка морщился при виде темнокожих аборигенов Рэйсатру, но красота Кула-Ори затмевала все. Ори были непревзойденными созидателями и ухитрились заставить служить эстетизму даже нелепую геометрию местных построек.

Центр Кула-Ори обнимало русло реки, и это чем-то напоминало знаменитую столицу Оритана — Эйсетти, где Ко-Этлу довелось побывать в ранней юности. В центре высились красивые, хоть и кубообразные, дома, соединенные между собой лабиринтами стеклянных тоннелей-оранжерей и воздушных переходов-лестниц. Это была деловая часть Кула-Ори. Тепманорийцы успели заметить, что промышленность здесь развита слабо, но при этом ни эмигранты, ни работающие с ними бок о бок аборигены не нуждаются ни в чем. Ибо сильна у них сельскохозяйственная отрасль производства, которой, как рассказывала красавица-экономистка, заведовали ученые Солондан и Ал.

Северяне были более технологичной нацией, и они раньше южан начали утрачивать «тонкие» способности, первыми перестали пользоваться опытом предков. Зима и война диктовали свои условия. Когда много думаешь о плоти, становится не до души.

Жилые районы расположились за рекой, оттеснив джунгли к горам. Небольшие дома прятались под высокими деревьями, и увидеть их с воздуха было почти невозможно. И даже здесь созидатели-ори нашли баланс между практицизмом и эстетикой. Предместья с хижинами аборигенов отлично вписывались в общую планировку города. Архитектура словно «перетекала» от простого к сложному. И застройка по «круговому принципу» напоминала уже больше Аст-Гару на Ариноре. Таким образом, Кула-Ори сочетал в себе традиции южан и северян. Ни один из городов Тепманоры, в том числе и столицу — Тау-Рэй — конечно, нельзя было сравнить по красоте с одним-единственным Кула-Ори. Но Ко-Этлу пришла в голову оправдательная мысль, что в новых условиях красота и ни к чему. Главное — здоровье во всем: в людях (рабочей силе), в зданиях (крепком и надежном жилье), в экономике (базе для будущего), в производстве (жизнеобеспечении, сердечно-сосудистой системе формирующегося организма). Все! Остальное — фантом!

Ал, красивый южанин высокого роста, широкоплечий и статный, вкратце и довольно небрежно поведал гостям об их с Солонданом работе. В этом человеке чувствовалась некоторая надменность, но чопорности Ко-Этла не было.

И совсем удивило тепманорийцев то, что эмигранты пытались обучить местных дикарей премудростям своей культуры. Для этого они даже выстроили школу, где преподавали несколько оританян.

Когда Ко-Этл познакомился с женщиной, ответственной за работу школы, образ Ормоны слегка померк для него. Танрэй была не просто хороша. Она была северянкой. А это для Ко-Этла значило немало. Она была живой и светящейся. В ней чувствовалась хрустальная чистота и вечная юность. Тепманориец не подал и вида, но Ормона с иронией посмотрела на него, будто сразу обо всем догадалась.

Жена Ала увлеченно рассказывала гостям о том, как приезжим удалось обучить местных жителей адаптированному языку, а впоследствии, на этой основе, преподавать и другие знания цивилизаторов. Ко-Этла же восхищало мужество хрупкой Танрэй, ведь редкая северянка согласится подвергнуть себя взглядам чужих глаз, находясь в священном состоянии. Другую он осудил бы незамедлительно, а в этой женщине чувствовалась такая уверенность и убедительность, что таяли даже укоренившиеся предрассудки бывшего аринорца.

— Да будет «куарт» твой един, Танрэй! — пробормотал Ко-Этл на прощание. — Равно как и «куарт» твоего ребенка.

— Пусть о тебе думают лишь хорошее, — с готовностью ответила молодая учительница.

Они улыбнулись друг другу. Это была улыбка двух равных по духу людей, но Ко-Этл вновь уловил во взоре Ормоны какое-то странное выражение.

— Просто сделайте это нынешней ночью — и все, — Ормона была спокойна, лишь ее гайна фыркала под нею и била копытом.

Саткрон похлопал шею своей белой гайны. Все-таки восемь человек — это не шутка. Да еще и сделать это аккуратно…

— Почему вы обошли Дрэяна и обратились ко мне, атме Ормона? — спросил молодой гвардеец.

— Сделаешь это для меня — и ты заменишь мне Дрэяна. Во всем, — холодно отозвалась она. — Есть у тебя желание оставить этот рассадник москитов и жить в умеренных широтах — там, где есть всё, там, где всё напоминает об Оритане?

— О, да! Конечно!

— Так вот, приезжие — верхушка Тепманоры. Уничтожь их — и временно парализуешь Тепманору. У меня на нее далеко идущие планы, гвардеец. А ты, — она протянула руку и ладонью погладила Саткрона по щеке, — мне нравишься. В тебе есть огонь, который угас в вашем командире.

Саткрон заметил, что после трагедии Теснауто Дрэян стал как будто избегать Ормоны. Это было странно. Тем более странно, что ее увечный супруг уже не мог бы мешать их встречам. Не исключено, что дело в Але, но Саткрон не собственник. И его больше интересовала не Ормона, а власть, которую она могла подарить своему верному фавориту. Дрэян оплошал, но до сих пор продолжает выполнять ее пожелания, потому что теперь он чувствует себя отмеченным клеймом и не может просто так отвернуться. Однако, похоже, командир отказался от участия в этом деле. Потому жена Тессетена и обратилась к нему, к Саткрону. А тот своего шанса не упустит. И Край Деревьев с Белыми Стволами — отличная ставка. Кому нужен знойный и влажный Кула-Ори с помешанными на сельском хозяйстве правителями? Такой климат способствует загниванию. Процветать можно, лишь подчиняя себе новые благополучные земли.

— Будет какой-то знак? — уточнил молодой человек, перехватывая руку Ормоны и жарко целуя в запястье, отчего-то покрытое свежими кровоподтеками, словно кто-то грубо стиснул его и едва не сломал.

— Я поручаю выполнение тебе, — она опустила рукав. — Сам и подашь нужные команды. Мне важно, чтобы в живых не осталось ни одного из восьми тепманорийцев.

Саткрон кивнул. Он и сам ненавидел северян — пожалуй, едва ли не больше, чем местных приматов-дикарей.

Фирэ критически взглянул на себя в зеркало. Нет, он основательно отвык от нормальной одежды. Теперь ему казалось, что и камзол на нем сидит как-то не так, и воротничок слишком высок и жмет, и в туфлях чересчур жарко. Хотя, конечно, смешно это все для воина, преодолевавшего тысячи ликов в той одежде, которую положено было носить по уставу…

В похожем — не этом, конечно — камзоле он был, когда в последний раз виделся с Саэти. Юноша вспомнил ее голубые лучистые глаза и полудетское пухлое личико. Кто знал, что ей суждено умереть в неполных шестнадцать?..

В лесу протяжно вскрикнула какая-то птица. Молодой кулаптр закрыл все окна, чтобы за вечер в дом не налетели москиты и мошкара, перекинул через плечо свою сумку и отправился к Алу, у которого должен был состояться прием по случаю приезда гостей из Тепманоры. Фирэ не очень хотелось появляться на люди, но Паском попросил его присутствовать.

Торжество было нестерпимо скучным. Немного спасало то, что Ал устроил встречу под открытым небом, в просторном дворе своего дома, под перистой кроной громадной секвойи.

Тепманорийцы приглядывались к оританянам, подчеркнуто соблюдая все правила этикета. Кула-орийцам в ответ тоже приходилось придерживаться хорошего тона.

— Фирэ, а что — невкусно? — шепнула ему на ухо Танрэй, которая на правах супруги хозяина дома угощала всех гостей.

Юноша поднял голову, улыбнулся и поцеловал ее руку:

— Все прекрасно, Танрэй! Вы бы присели.

Она засмеялась и ускользнула. Танрэй нашла хороший выход: ей, по крайней мере, не приходится тосковать в этом благовоспитанном обществе. Хитрая.

А Фирэ просто не хотелось пробовать другие блюда, глядя на то, как Ко-Этл и его спутники соревнуются с Солонданом, родителями Танрэй и еще несколькими ори на поприще «знаний хороших манер». Не то чтобы он не знал, какими приборами следует пользоваться в конкретном случае. Просто — не хотелось ими пользоваться. Глядя на ту же подчеркнуто-корректную Ормону, сидевшую по правую руку от бородача-северянина.

— Как нынче весна в Тау-Рэй, господин Ко-Этл? — нарушила общее молчание мать Танрэй, и все мгновенно оживились.

— У нас весны прохладные, госпожа Юони. Но москиты, надо сказать, так же донимают.

Присутствующие засмеялись, как по приказу. Натянуто, но с некоторым облегчением. Ормона внимательно разглядывала тех, кто не поддерживал общего веселья.

А не поддерживали его сидящие рядом Ал, Сетен, Паском и сам Фирэ. Ал и пожилой кулаптр о чем-то тихонько переговаривались, Тессетен с усмешкой (явно по другому поводу) смотрел в свою тарелку, а Фирэ наблюдал. Так же, как и Ормона. Юноша не чувствовал единения с большинством этих людей. Ему не хотелось находиться здесь. Когда молодой человек задавал себе вопрос, для чего он все-таки пришел, сердце предлагало единственную подсказку: ради Паскома, Танрэй и Сетена. Придумать иную причину Фирэ было бы тяжело.

— Ишвар, неси это на ту сторону стола, — прощебетал сзади голосок Танрэй.

Она это сделала нарочно. В смысле — эти поджаренные баклажаны с начинкой из оранжерейных томатов и соусом, приготовленным с добавлением козьего сыра, чеснока и сбитых яиц. Такие блюда следовало есть с помощью как минимум пяти столовых приборов. Или одного — при учете, что это твои собственные руки. Ко-Этл, бедняга, даже изменился в лице.

— Надеюсь, я не сильно пережарила баклажаны… — невинно заметила хозяйка.

Фирэ улыбнулся. Про себя. Он заметил, как Танрэй подмигнула мужу и Сетену.

Ко-Этл и Ормона с непроницаемым видом принялись орудовать ножичками. Остальные присутствующие откровенно мучились. Фирэ насмешливо поглядывал на своего брата, которому отродясь не удавалось освоить мудреную технику правильного поведения за столом.

— Танрэй, ну сядьте, наконец! — попросил юноша, заскучавший по ее обществу. Если ему и хотелось бы с кем-то поговорить, то Танрэй была одной из этих немногих.

— Ладно! — согласилась она и опустилась рядом с ним на скамью. — Я полагаю, разговор о погоде уже сложился? Ой! Никогда не знала, какую вилку нужно использовать для томатов!

— Танрэй! — прикладывая руку к груди, ужаснулась ее мать, а тримагестр Солондан с критическим видом уставился на супругу своего молодого коллеги.

— Нет, ну правда! — Танрэй в задумчивости перебирала вилки, ложки и ножи, разложенные вокруг ее тарелки. — И вообще я есть уже не хочу. Мы с Ишваром на кухне выпили весь соус, который остался после приготовления.

Госпожа Юони охнула и жеманно отмахнулась, воздевая взоры к небу.

— Зря не оставила мне, — отозвался Ал.

— Не знаю, как вы, — вдруг вмешался Тессетен, беря свою тарелку и поднимаясь с места, — а я сюда пожрать пришел…

И экономист, отойдя в сторонку, разлегся у корней секвойи, дабы продолжить свою трапезу при помощи единственной вилки, которой пользовался на протяжении всего вечера. Рядом с ним облизнулся проснувшийся Нат.

— О! И ты хочешь? — Тессетен принялся кормить волка с рук.

Ал без лишних объяснений присоединился к ним.

— Никогда не умел как следует пользоваться этой дрянью, — вполголоса поделился он с другом, опираясь спиною о древесный ствол. — Вилка для овощей, вилка для мяса, вилка для рыбы… А потом еще их как-то надо сочетать с ножами. Грамотно. Зимы и вьюги!.. Я однажды посчитал, и вариантов тут, как в хорошем шифре — что-то около ста сорока всевозможных сочетаний…

Сетен лишь качнул косматой головой:

— Обратись к нашим гостям: они научат. Послушай, а вкусно!

— И правда — вкусно! — согласился Ал.

Фирэ заметил, что сидящая возле него Танрэй давится от смеха, но делает вид, что утирает губы салфеткой. Улыбался и Паском, однако старый кулаптр, в отличие от всех остальных сидящих за столом, с завидной легкостью управлялся всеми приборами, беря со стола нужные даже не глядя.

Пугающе-бесстрастным было лицо Ормоны. Тепманорийцы с недоумением косились на двух чудаков-ори, развалившихся прямо на земле возле очень довольного волка.

— Вот и представь, — с упоением рассказывал Сетен, словно бы не замечая, что теперь все слушают их с Алом диалог. — Только что вычистил я эту ее гайну, шерстинка к шерстинке, не поверишь. Блеск! Не животное — картинка! А она же их зерном таким кормит… мелким… как его?

— Овес, — ответил Ал, пережевывая баклажан.

— Вот, точно! Ну и это… — Тессетен прервался, чтобы облизнуть вилку. — Начинаю сыпать ей овес в кормушку, вдруг слышу — хлобысть! — и эта тварь у меня за спиной давай ни с того ни с сего валяться в опилках и в собственном… ну, ты понял…

— Угу, — Ал затрясся от тихого хохота.

Мать Танрэй звякнула ножом по тарелке и принялась извиняться перед соседями.

— До меня только потом дошло, что там, в соседнем деннике, конь стоял, к которому эта красотка была неравнодушна весьма. Во-о-от… И от нежных чувств, видимо — хлобысть… Первый раз такое видел. Ормона ее потом не узнала. Пришлось готовить к выезду кавалера. Помнишь, родная, эту историю?

Ормона не удостоила его ответом. Сетен потянулся:

— Люблю этих зверюг! Сам, правда, не пробовал верхом, недосуг, но со стороны — потрясающее зрелище! А что, Танрэй, баклажаны, говоришь, закончились?

— Я такого не говорила!

Фирэ и Паском переглянулись.

Танрэй, став на одно колено возле мужа и Тессетена, вновь наполняла их тарелки — в то время как другие гости не осилили и половины порции.

— Садись с нами, — попросил Ал, ловя ее за руку.

Женщина со смехом потрясла головой и вернулась к столу.

— Эти — как всегда… — пробормотал Солондан своим соседям, управляющему городом Хэйдду и совсем молодому тепманорийцу, очень похожему внешне на Ко-Этла — по-видимому, его родственнику.

— Что — как всегда? — вежливо переспросил юноша-северянин.

— Да… — тримагестр поморщился и вяло махнул рукой. — Мальчишки… Уж до седых волос дожили, а все как дети малые…

— А мне нравится, — шепотом отозвался гость, и Фирэ показалось, что тепманориец сейчас и сам был бы не прочь поваляться под секвойей рядом с Алом и Сетеном.

Ормона досидела до конца ужина с каменным лицом. Фирэ, настроившийся на мироощущение Тессетена, непрестанно чувствовал, что Учитель напряженно ожидает чего-то от своей жены. Юноша знал теперь, на что способна красавица-ори, а потому разделял опасения экономиста.

— Благодарю приветливых хозяев, — Ормона поднялась и положила свою салфетку возле тарелки.

Тут же встал со своего места и Ко-Этл: так велел этикет. Ормона продолжала:

— Ал, твоя жена — превосходный кулинар. Надо отдать ей должное. А потому — позволь мне поцеловать ее в знак особой благодарности.

Ал едва заметно кивнул, а Сетен (заметил Фирэ) привстал, не сводя глаз со своей супруги.

Танрэй следила за приближавшейся к ней Ормоной, очевидно слегка недоумевая. Та приветливо улыбалась. Если бы Фирэ не знал об их отношениях, то не заподозрил бы ничего.

Ормона стремительно обняла Танрэй одной рукой, ладонь другой крепко прижала к округлому животу будущей матери и, невзирая на слабое сопротивление, приникла к ее губам поцелуем.

Фирэ понял, что она хочет сделать своей двусмысленной выходкой. Невидимая никому, кроме него, сила обрывала сейчас тончайшие связи между энергиями Танрэй и ее ребенка. Вторжение было быстрым, насильственным и настолько незаметным, что жена Ала даже не встрепенулась, не успела защититься. Она ощутит последствия много позже, но тогда уже ничего нельзя будет исправить…

Фирэ и Паском почти одновременно, не сговариваясь, уничтожили змеек, челюсти которых были похожи на клешни скорпиона. А Ормона в ярости еще сильнее впилась в губы молодой женщины и еще грубее стиснула ей живот, сминая ткань платья. Танрэй пыталась освободиться, но не могла.

Вся эта сцена длилась лишь несколько мгновений, но окружающие успели замереть в изумлении от непривычности увиденного. Наконец Ормона бросила жертву, осознав тщетность собственных усилий.

Едва не утратив дыхание в ненавидящих объятиях, Танрэй отерла губы тыльной стороной ладони, а потом вдруг, коротко размахнувшись, с силой хлестнула Ормону по лицу.

— Ритуал, — со смехом объяснила экономистка, поворачиваясь к гостям и прикрывая рукой зардевшуюся щеку. — У нас здесь так принято. Дичаем.

«Сука!» — поймал себя на неожиданно мерзкой мысли Фирэ.

Прежде он никогда не позволил бы себе не то что сказать, но и подумать такое о женщине. Теперь же Ормона перестала быть в его глазах женщиной.

Юноша беспомощно оглянулся на Тессетена и увидел, что тот крепко держит за ошейник волка, вставшего почти на дыбы. Глаза Ната полыхали, словно уголья. Сколько силы и быстроты реакции нужно, чтобы успеть поймать, да еще и удержать на месте взъярившегося зверя таких размеров!

Ал широко раскрытыми глазами растерянно смотрел на Ормону. Та, взяв под руку Ко-Этла, спокойно удалилась. За ними потянулись и другие тепманорийцы.

А еще Фирэ, восприятие которого за эти минуты многократно обострилось, услышал, как, проходя мимо сникшей Танрэй, Сетен тихо шепнул ей:

— Ты сама должна была сделать это, сестренка…

— Что сделать? — вздрогнула женщина, но он своей прихрамывающей походкой уже покидал двор ее дома.

Ничего не говоря, Ал обнял жену. Танрэй провела по своему лицу дрожащей рукой.

Фирэ ощутил взгляд Паскома. «Можем мы им помочь еще?» — беззвучно спросил юноша. Кулаптр отрицательно покачал головой, а затем слегка дернул ею вбок, призывая уходить.

— Тихо. Стой здесь, — приказал Саткрон одному из младших стражей, а сам бесшумно поднялся по мраморным ступеням крыльца.

Все гости дома Кронрэя давно спали. Ночь была тихой, в небе прорезался лишь тонюсенький серебристый краешек умирающего Селенио. Звезды окружали его, словно прощающиеся сородичи, грустно мерцая в черноте небесных покоев.

— Вы — со мной, — продолжал распоряжаться гвардеец, и несколько человек последовали за ним в дом созидателя. — Чтоб ни звука. Кто оплошает, будет наказан.

Все были собранны и безмолвны.

Саткрон уже решил, что Ко-Этл будет его «трофеем». Он сам принесет Ормоне окровавленный белый плащ главы тепманорийцев.

— Тихо! Стоять!

Привычным к темноте взглядом Саткрон вовремя успел различить дремавшего в кресле комнаты-прихожей молодого северянина, похожего на Ко-Этла.

— Хм… — недобро усмехнулся гвардеец, обращаясь к одному из своих спутников. — Часовой… Не доверяли, значит!

Ставя ноги, обутые в мягкие сапоги, так, что не услышишь ни звука, Саткрон приблизился к русоволосому юноше, на всякий случай зажал ему рот ладонью и ткнул тонким, как спица, лезвием точно в сердце. Лишь тихо хрустнули пробитые хрящи и разорванная плоть. Тепманориец даже не успел проснуться. Саткрон, озираясь, извлек лезвие, привалил труп к спинке кресла и показал стражникам разойтись, как то было условлено, по комнатам.

— Дурной из тебя дозорный, — сказал гвардеец убитому парню, протирая свой клинок его плащом, переброшенным через подлокотник.

Крови проступило совсем немного. На белой рубашке северянина темнело только маленькое пятнышко.

Саткрон поднялся на второй этаж, где, как сказала Ормона, была комната бородатого.

Двери поддались легко, и молодой человек проскользнул в щель между створками, не желая рисковать и открывать шире — вдруг заскрипит?

И тут же что-то хлопнуло, голову обволокла темная ткань, а в солнечное сплетение ткнулся чей-то кулак. Задохнувшись, Саткрон успел подумать: «Конец!», а затем ударился лбом о пол, застеленный мягким ковром.

Лишь вечность спустя он вернулся в этот мир. Открыл глаза и стянул с головы плотную материю. Перед глазами возникли сапоги — в точности такие же, как у него. Саткрон медленно поднял взгляд. Человек, стоявший над ним, сделал шаг назад и присел на корточки. Гвардеец узнал командира, Дрэяна. Тот держал под мышкой какой-то белый комок.

— Это должен был сделать я, — глухо сказал Дрэян.

— Командир, вы что здесь…

— Заткнись. Вставай и помоги убрать трупы.

Саткрон поднялся не без труда. Дыхание все еще не выровнялось, а нутро до сих пор вибрировало от мучительной боли после удара железного кулака Дрэяна.

Всем отрядом они перенесли убитых в поджидавшую их машину, сваливая тела как попало. Все были заняты настолько, что никто не ощутил присутствия постороннего, тенью метнувшегося за кусты жасмина.

— Какая тварь пустила этому кровь так, что я уже весь измазался? — прокряхтел Саткрон, освобождаясь от последнего трупа и оглядывая себя.

Никто не сознался. Машина поехала в сторону околицы. Дрэян провожал ее насупленным взглядом, ссутулившись, будто раненый волк.

— Отдали бы вы этот плащ мне, командир… — посоветовал Саткрон, подергав белый плащ, который тот так и продолжал сжимать под мышкой. — Все-таки атме Ормона поручила это мне, а не вам…

— Это должен был сделать я, и я это сделал.

— Вам не кажется, что слишком поздно? — с издевкой спросил подчиненный.

Дрэян резко обернулся и будто накинул невидимый кокон поверх его высокомерно запрокинутой головы:

— А вам не кажется, что вы забываетесь, гвардеец?!

— Поединок?!

— О, зимы и вьюги! Перестаньте! — зашептали со всех сторон.

Дрэян резко расправил заляпанный кровью плащ покойного Ко-Этла, набросил его себе на плечи:

— Поединок!

— Да успокойтесь, господа! Нам нельзя здесь оставаться!

В другом состоянии командир гвардейцев, быть может, и не сумел бы повторить того, что полгода назад полушутя-полусерьезно сделал Тессетен во время праздника. Но сейчас гнев, ревность, соперничество прибавили молодому офицеру сил. И он отвел глаза всем, закрывшись образом громадной черной кошки. Только на это и хватило его умений. Все остальное он намеревался проделать на физическом уровне и, выдернув из ножен свой стилет, бросился на Саткрона.

Услышав рев обезумевшего зверя, который, растопырив когти, полетел на него, Саткрон оробел, но вовремя спохватился, что это лишь морок. И главное — угадать, где вооруженная рука противника.

Удар лапы пришелся по груди молодого человека, но не нанес вреда. А вот плечо отпрыгнувшего Саткрона обожгло резкой болью. Из раны брызнула кровь.

Кошка пролетела за спину врага, перекувыркнулась в траве, сминая кусты и цветы на клумбе.

— Остановитесь! — завопил кто-то уже почти в полный голос.

Саткрон полоснул зверя стилетом. Кошка вскрикнула голосом Дрэяна, и морок сгинул.

Командир перекинул оружие в левую руку, а правой зажал разошедшуюся кровавой пастью щеку. Пятен на его трофейном плаще прибавилось, ибо он, опрокинув соперника навзничь, стал бороться с ним на земле, пачкая одежду его и своей кровью. Никто не имел права вмешаться: Поединок есть Поединок.

Саткрон обеими руками сдерживал кулак Дрэяна, а будто сросшееся с пальцами командира лезвие стилета металось у него перед глазами и неуклонно приближалось к его лицу.

— Ты победил, — сдался Саткрон, потому что умирать ему не хотелось, да никто из свидетелей и не осудит его сейчас за отступление.

Дрэян сам решил свою судьбу. Он нажил себе опасного врага. Прежде Саткрон относился к нему лояльно, а вот теперь… Теперь он пойдет на все, чтобы избавиться от препятствия в лице командира.

— Господин Дрэян, он признал! — видя, что тот не намерен отпускать соперника, засуетились офицеры охраны. — Завершите Поединок! Пора уходить!

Несколько человек уже кинулись расправлять кусты и посыпать песком кровь на дорожках.

— Куда дели их орэмашину? — поднимаясь на ноги и по-прежнему прикрывая ладонью раненую щеку, как ни в чем не бывало спросил Дрэян.

В сторону побежденного Саткрона он даже не взглянул. Тому подурнело от потери крови, и подчиненные, подставив плечи, увели его прочь.

— Один из наших орэмастеров должен был спрятать ее в пещерах Виэлоро, командир, — ответили Дрэяну.

— Хорошо. Быстро уходим отсюда…

Затаившийся в зарослях жасмина человек еще долго не мог заставить себя пошевелиться. Он лишь ловил ртом спертый воздух и отчаянно думал, как же теперь жить со всем, что он внезапно для себя узнал этой ночью…

— Не могу поверить… — прошептала Танрэй, в ужасе глядя на понурого Ишвара.

Будь его кожа не столь темной, ученика можно было бы назвать смертельно бледным.

— Ты уверен, что все понял правильно? А? Ишвар? Уверен? — женщина потрясла его за плечо, все еще втайне надеясь, что дикарь что-то напутал.

— Один из них — тот, который злой — сказал атме Дрэяну, что это ему поручила сделать атме Ормона. А потом атме Дрэян надел на себя белый плащ гостя, и тот был в крови…

— Они говорили на ори, ведь правда?

— Да. Но я хорошо понимаю ваш язык. Вы ведь знаете…

— А как ты очутился там, Ишвар, в такой час?

— Я провожал Хэтту… — он слегка смутился: все, что касалось сердечных взаимоотношений, в его племени было почти табуировано. — И обратный путь лежал мимо дома атме Кронрэя. Я увидел людей. Побоялся, что гвардейцы рассердятся… И решил переждать. Но они не уходили. Я спрятался, а потом увидел…

— О, Природа…

— Я никому не мог сказать, кроме вас… Не знал, как быть… Не выдавайте меня, я очень боюсь их…

— Я должна знать точно… Ишвар, замени меня сегодня на уроке, прошу тебя. Если кто-то из ори спросит, где я, скажи: «Атме Танрэй стало нехорошо, и она отправилась отдохнуть». Куда — не говори. Скажи, я не сказала.

Танрэй набросила на плечи накидку, завернулась в нее и побежала домой. Ей было тяжело подниматься в гору, потому что дом их стоял на возвышенности, но молодая женщина пересилила себя и, не сбавляя шага, добралась до места. Соседи с удивлением смотрели на нее, а она едва успевала отвечать на приветствия.

Задыхаясь, она открыла двери, присела у порога и перевела дух. Тут же с верхнего этажа к ней бегом спустился Нат, заглянул хозяйке в глаза, тревожно обнюхал ее руки. Танрэй нетерпеливо оттолкнула от себя морду волка, ухватилась за его спину и поднялась. Он дернулся следом за нею.

Женщина вытащила из ящика в кабинете мужа картинку, которую рисовала когда-то давно, года три назад. Это был Кула-Ори, еще недостроенный, еще совсем не такой, каким стал теперь.

— Сиди, Нат! — ей пришлось применить силу, чтобы затолкнуть зверя в дом и запереть за собой двери.

Волк с рычанием бросился на них с обратной стороны. Танрэй оглянулась. Он вел себя необычно. В какую-то секунду в голове ее промелькнула мысль взять Ната с собой, но это было опасно.

Она бежала, всё удаляясь от дома по извилистой тропинке, ведущей к казармам. И ее провожал вой Ната, выскочившего на балкон и смотревшего ей вослед.

У ворот, ведущих к военной части, Танрэй пришлось помедлить еще. Она чувствовала, что лицо ее раскраснелось и горит. Да и бешеное дыхание наверняка показалось бы дежурному офицеру подозрительным. Прижав к груди картинку, Танрэй облокотилась на каменный забор. Напуганный беготней малыш заметался в ней, больно толкая ножками под ребра.

— Тише, тише, сердечко! — она ласково погладила свой живот, опуская глаза. — Прости, я почти забыла о тебе… Больше не буду так бегать, прости…

Немного успокоившись, Танрэй постучала в ворота. Створка приоткрылась, и ей навстречу вышел молодой стражник.

— Господин гвардеец, — она улыбнулась юноше, — у меня есть дело к вашему командиру… или его заместителю, господину Саткрону…

— Конечно, атме Танрэй! Проходите! Видите ли, я не знаю, не занят ли сейчас командир Дрэян…

— Мне будет достаточно и его помощника…

— Офицер Саткрон… ему сегодня нездоровится. Он отсутствует… — взгляд стражника заметался, стараясь избегать глаз собеседницы.

— О, нет… — она зажмурилась и закусила губу.

— Что с вами?

— Ничего. Все в порядке.

— Я могу проводить вас, если нужно, — молодой человек наверняка подумал, что ей стало плохо; он был недалек от истины, только причина ее дурноты имела иное происхождение.

— Не нужно. Я найду сама.

Танрэй искала недолго. Кабинет командира ей указал еще один гвардеец.

Холод ударил ей в ноги, когда она увидела Дрэяна. Почти всю правую сторону его лица закрывала повязка.

— Я… господин Дрэян, что с вами случилось?!

Он нахмурился, но затем небрежно отмахнулся:

— Пустое. Нарыв. Климат здесь, госпожа Танрэй, гнилой. Москит укусит — считай, всю щеку надо вскрывать и чистить… Ах, да! Что это я при вас о таких мерзостях… Вы что-то хотели?

— Д-да… — Танрэй с трудом вспомнила предлог, с которым она явилась в казармы: всё, что ей хотелось узнать на самом деле, она уже узнала. — Да. Вот…

Дрэян вскользь посмотрел на рисунок:

— Что это?

— Вы ведь увидитесь с нашими гостями из Тепманоры, когда будете сопровождать их на взлетное поле? Просто я вчера обещала господину Ко-Этлу подарить им на память рисунок строящегося Кула-Ори, а сегодня мне некогда искать их… Могли бы вы передать ему? — Танрэй обеими руками протянула картинку офицеру.

Тот кашлянул, словно прочищая горло и, отвернувшись, сел за свой стол:

— Вы немного опоздали, госпожа Танрэй. Наши гости уже улетели…

— Куда улетели?

— Домой, куда ж еще? В Тепманору, в этот… как его? Тау-Рэй, что ли?

— Когда?

— Да чуть рассвело. Их решение изменилось, какие-то срочные дела… Я не знаю. Нам приказали сопровождать, мы и сопроводили. Так что… не могу я передать вашу картину Ко-Этлу… В другой раз, быть может?

— В другой раз… — повторила она, отступая. — В другой раз… Хорошо…

И, не закончив свой визит полагающейся прощальной фразой, она покинула казармы.

Ормона… Виной восьми смертей была Ормона, стоявшая за всем этим покушением… А восьми ли? На протяжении пяти лет жителей Кула-Ори — правда, тогда лишь аборигенов, но что из того? — зверски убивали в джунглях, пытаясь обставить их гибель как несчастный случай. Доказательств нет, но… не потому ли так неспешно вели расследование охранники, что большинство их коллег (если не все они) были замешаны в преступлениях?!

У Танрэй помутилось в глазах. Кажется, она даже лишилась сознания. Но длилось помрачение рассудка недолго, и женщина, к счастью для себя, не успела упасть.

Зачем все это Ормоне? Впрочем — какая разница? Жажда власти, мизантропия, мания убийства… На многое была способна загадочная, всегда закрытая жена Тессетена. А он… Да, Сетен не мог не знать. Он покрывал ее. Это было обусловлено вековыми законами Оритана, вошедшими в кровь и плоть его жителей: супруги-попутчики не имеют морального права предавать друг друга. Но это всё оправдания! Разум и новая действительность подсказывают другое: Сетен был обязан пресечь действия жены… И не сделал этого. Даже если он и любит, пусть по-своему любит Ормону, это не умаляет его вины.

Танрэй уселась в траву на пригорке и стиснула раскалывающиеся виски между ладонями. Он не мог вызвать жену на Поединок. Не мог обратиться к охранникам, ибо наверняка знал об отношениях гвардейцев с Ормоной и ее сворой дикарей-бандитов, которые беспрепятственно расхаживали по окрестностям и пугали своих соотечественников. А гордые ори, к которым это отребье не смело подступиться, предпочитали закрывать на все глаза, по самую макушку заваленные своей работой. И сама Танрэй была одной из таких ори, что уж тут юлить. Она не видела того, что происходило у нее под самым носом. И не хотела видеть.

Что мог сделать Тессетен? Рассказать кому-то из друзей. Алу, ей, Паскому, наконец…

Круг сужался. Танрэй поняла, что и этого сделать Сетен не мог. Ормона заведомо сильнее Ала. Она женщина. У нее в подчинении такие силы Природы, которые доступны не всякому мужчине. Для Тессетена это было бы равносильно убийству лучшего друга. Быть может, в минуты слабости он и мог желать смерти Ала (Танрэй не хотелось об этом думать, однако теперь было не до сантиментов), но не пошел бы экономист на такое предательство. Не только из благородства. Просто он не пожелал бы, чтобы за его спиной потом шептались, будто один правитель Кула-Ори чужими руками уничтожил другого правителя, своего соперника. Сказать ей, Танрэй… Здесь все понятно: Сетен уверен, что хоть она и женщина, но с Ормоной ей не справиться. Может, он прав. А Паском — врач. Врачам запрещено предпринимать Поединок, так же, как и врачам не имеют права бросить Вызов. Не нужно было Сетену вчера удерживать Натаути, когда тот готов был броситься на Ормону… Но тогда бы волка умертвили, а экономист его любит почти как человека и не может заплатить такую цену. Хотя… лучше бы волка. Танрэй было больно рассуждать об этом, но все-таки жизнь одного животного — это не жизнь восьмерых людей… Почему Тессетен не спустил вчера Ната?

Вопрос поворачивался так: почувствуй гвардейцы, что под их ногами горит земля, они выступят против «правительства». Пусть правительства в кавычках. Но это будет бунт. Кровавый бунт. В руках охранников почти всё оружие эмигрантов-ори. И кто знает, как далеко проникла зараза, культивируемая Ормоной?

Танрэй неловко поднялась. Она решила всё. И пусть это будет первый и последний Поединок в ее жизни. Она не любила жертвенных сюжетов в книгах. Кроме того, если она погибнет, с нею погибнет и ее сын. Однако всё перевернулось в мире Танрэй за эти несколько минут…

Фирэ ощупал щиколотку морщившегося Тессетена.

— А здесь?

— Да нормально, Фирэ, нормально…

— Ну что — нормально?! — возмутился юный кулаптр. — Я ведь вижу. Вот.

Он надавил чуть сильнее, и Сетен, не сдержавшись, со свистом резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— Что ж, крошите ее снова, ничего не поделать… — экономист отвернулся в окно.

— Дело не в том… — юноша нахмурился. — Понимаете, там так все срослось, что… в общем, лучше я не буду объяснять. Это еще несколько лет вам придется делать одну операцию за другой. Верхние переломы зажили удобоваримо, а вот этот…

— Ладно, зима с ней, с…

Сетен внезапно осекся. Что-то странное ощутил и Фирэ. Так, будто кто-то тихо-тихо звал его на помощь.

— Что это?!

— Сиди здесь, Фирэ! Слышишь? Сиди здесь!

Сетен торопливо затягивал щиколотку повязкой.

— Что это, Учитель?!

Тессетен бросился к двери, но юноша последовал за ним.

— Да хватит уже! — вдруг рявкнул экономист, и Фирэ ощутил удар неимоверной силы.

Тут же нахлынула неимоверная тишина и пустота.

Сетен подхватил его в падении, швырнул на кушетку:

— Надоело мне тебя из дерьма вытаскивать, ученичок! — буркнул он и, невзирая на нестерпимую боль в едва зажившей ноге, помчал по улице к своему дому.

Маленькая девочка, соседка Танрэй и Ала, играла во дворе. Холодящий в жилах кровь, истошный вой Аловского волка уже не так пугал ее, как поначалу. Она забралась на дерево у забора и заглянула в их двор.

Дверь дома сотрясалась от мощных ударов. Нат рвался наружу, но справиться с крепкой дверью не мог. Девочка удивилась. Прежде она никогда не слышала волка, лишь изредка видела в соседском дворе и однажды играла с ним. А сейчас он вел себя так, будто взбесился.

И тут раздался громкий хлопок, затем звон разбитого стекла. Девочка вздрогнула и покрепче вцепилась в ветку.

Гигантским прыжком из окна вылетел Нат. Кровь из порезов быстро напитывала его светло-серебристую шкуру. Он метнулся к забору, перемахнул его и понесся по улице пуще ветра.

— Ал! Там, кажется, ваш волк! — сообщил Солондан, стучась в приоткрытую дверь кабинета молодого коллеги. — С нашей стороны.

Только тут, отключив тарахтящие механизмы, Ал и впрямь услышал жуткий вой старого Ната. Если учесть, что волков здесь больше никто не содержал, то напрашивался единственный вывод: волк, как и во время Теснауто, каким-то непостижимым образом вырвался из дома.

Они торопливо перешли в кабинет Солондана и отца Танрэй. Ал раскрыл окно.

Внизу на большом валуне, изогнувшись, рвал воем свою глотку окровавленный Нат.

— О, Природа! — воскликнул Ал и бросился к лестнице.

Волк не стал церемониться. Вцепившись зубами в рукав хозяина, он поволок его за собой. Алу пришлось бежать, чтобы не упасть и не тащиться затем по пыли за собственным псом.

Гайна Ормоны поднялась на дыбы. Женщина стегнула ее плеткой. Животное проскакало несколько шагов на задних ногах, рухнуло передними копытами в песок выгона и, хрипло заржав, взбрыкнуло.

Только тогда наездница увидела приближающуюся к ней со склона Танрэй. Холодная улыбка скользнула по ее губам. Она все поняла. Значит, Поединок? Что ж, каждый сам выбирает свою смерть. Ормона даже не надеялась на такую удачу. В Поединке нужны свидетели, и таковые найдутся. Потом.

Не дожидаясь Вызова, Ормона спрыгнула с попоны и, собрав всю возможную силу из энергий земного чрева и небесного океана, вышвырнула упреждающий удар.

Для Танрэй все произошло мгновенно. Пространство колыхнулось перед нею. Она не увидела «змею». Она ощутила ее, но так, словно видела-слышала-обоняла и даже осязала. Это был стремительный бросок громадного гибкого тела, со свистом рассекающего воздух, словно лезвие острейшего кинжала. Это был непонятный, отдающий в затылке запах яда из зубов призрачного пресмыкающегося. И, наконец, это был холодный и липкий ужас — под стать сверкающей гладкой чешуе змеи-убийцы.

Лишь одного не успела учесть поспешившая Ормона — как и в тот день, когда Танрэй только узнала о своем сыне. Силы самой Природы хранят будущую мать и ее нерожденное чадо. А потому энергия, данная пространством для удара, была отражена равноценной энергией, сплотившейся как щит. И щит на сей раз был зеркальным.

Танрэй увидела Ала. Отраженная «змея» летела в него. Нат подпрыгнул, перехватив часть атаки на себя, волна прошла по нему вскользь, но пес со стоном покатился по земле. Ал успел парировать облегченный разряд, и «змея» понеслась на пригорок, куда только что взбежал Тессетен, почти волочивший за собой изувеченную ногу.

Все чувства обострились сейчас в Танрэй. Никогда прежде она не видела и не чувствовала того, что стало для нее доступным сейчас, в эти секунды.

Сетен не просто «отзеркалил» нападение. То ли не разобравшись, то ли по каким-то иным, одному ему ведомым причинам, он добавил в удар свою, удвоенную, силу.

Гайна завизжала и опять взмыла на дыбы.

Ормона не успела ни вскрикнуть, ни двинуться. Ее защиту смело, будто волной от взрыва распада. Гайну за спиной хозяйки убило даже остатками «змеиного укуса».

Словно бы ни единой косточки, ни единого суставного сочленения не осталось в теле женщины. Она просто осела наземь, будто сброшенное кем-то платье из тончайшей материи. И при этом, в полном параличе, ее сознание жило еще несколько мгновений. Ормона все видела, все понимала, но уже ничего не чувствовала и ничего не могла изменить…

Ал с содроганием увидел, как мертвые губы той, кто еще недавно была красавицей-Ормоной, растянулись в улыбке, адресованной черными глазами ему, только ему…

«Жди! Я вернусь за тобой… любимый!» — отчетливо прозвучало у него в мозгу, и указательный палец парализованной руки покойницы нацелился в его сторону.

…И Сетен понял: сейчас произойдет то, чего он боялся больше всего. Их осталось пятеро. Волка, даже если он еще жив, жена не выберет. Атмереро знала, что делает. И моэнарториито ее никогда не достать. А Танрэй и Ал так близко… И Коорэ! Коорэ, воззвавший к сердцу своему несколько минут назад! Коорэ — сын истинного Ала! Танрэй, этот Ал или Коорэ?! Проклятая нога!

Расплачиваться придется потом. Скопом. За всё. А потому сейчас даже и не стоит думать о том, нужно или не нужно отключить всякую чувствительность к боли в ноге.

Сетен знал, что при каждом прыжке все трескается и крошится в полусросшейся кости. Боли не было.

Он подломился на колени возле ее совершенного даже в смерти тела. Кому, как ни моэнарториито, быть совершенной в своей родной стихии!

Тессетен прижался в последнем поцелуе к холодеющим губам жены. Или они всегда были столь же холодны? Он не помнил, а теперь всё его естество, до последней клеточки, начало заполняться ледяным студнем. К горлу подкатила тошнота, но он боролся с собой. С кем — с собой? И этого он тоже не помнил…

Опустошенные, скованные ужасом, смотрели на друга Ал и Танрэй. Тихонько заскулив, зашевелился Нат. Вся его шерсть была теперь красной. Тело волка превратилось в кровавое месиво. Но зверь поднял голову и тоже посмотрел на Тессетена, прощавшегося с погибшей женой.

— Зачем? — спросил Ал.

Его измученные глаза ввалились, и взгляд их был обращен к Танрэй. Та не могла дать ответа…

Сетен резко развернулся. Зрачки его были расширены и черны. На губах змеилась ледяная ухмылка:

— Как будто ты не знал, звездочет! — выкрикнул женский голос, но уста, произнесшие это, принадлежали Тессетену.

— О чем?

Сетен растянулся на траве подле тела бывшей жены и хрипло пробормотал, гладя ее по волосам, к которым при жизни она никогда не позволяла ему прикасаться:

— Я солгал тебе. Ал ни о чем не догадывался…

А потом он зашелся в крике. Адская боль терзала все его существо. Он рвал самого себя ногтями, рычал, колотился в агонии. Наконец изо рта его хлестнула зловонная темно-серая пена.

Ал и Танрэй подбежали к нему. Следом, волоча за собой задние лапы, тащился Нат, постоянно подламываясь, падая, но затем снова вставая и продолжая свой путь. И Алу, зацепившему тело волка боковым зрением, на мгновение почудилось, что вместо зверя борется с болью и рвется к неведомой цели израненный человек. Видимо, этот мираж был следствием глубокого потрясения: прямой взгляд узрел Ната и ни кого иного…

— Уйди! — прорычал Сетен, узрев перед собой Танрэй. — Уйди отсюда!

Она не повиновалась. Обхватив руками его лохматую полуседую голову, Танрэй прижала Тессетена к себе. Ал из последних сил пытался облегчить мучения друга.

— Да уйдите вы к проклятым силам! — экономист вырвался из рук женщины и, прокатившись по траве, вывернулся дугой, касаясь земли только затылком и стопами.

— Что происходит? — в ужасе прошептала Танрэй. — Что это?

— Надо делать так, как он говорит, — вдруг ответил Ал, поднимаясь на ноги.

В колени Танрэй уткнулась морда волка. Нат безвольно упал рядом с нею.

— Идем отсюда! — Ал с трудом поднял на руки изувеченного зверя.

Нат застонал и уронил голову.

— А Сетен?

— Идем отсюда, я сказал! — заорал муж, толкая Танрэй плечом.

Женщина побежала. Будто разрываемая чудовищными противоречиями, она постоянно оглядывалась на друга, заходящегося в жестоких корчах возле трупа Ормоны. Однако Ал неустанно подгонял жену вперед.

Чем дальше они уходили, тем вернее ослабевали конвульсии Тессетена. И когда Танрэй с мужем и висящим у того на руках едва живым волком скрылись за пригорком, экономист разомкнул воспаленные веки. Дыхание успокаивалось.

— Будьте вы все прокляты… — прошептал он им вслед.