На мгновение всплыло воспоминание о том, как в нем зародилась страсть к путешествиям. Кража в общежитии, обвинение, исключение и позор...

Наверное, в тот прекрасный весенний день в кабинете доктора Чалмерса в клинике колледжа «Атуорти» в темном углу за дверью два бесплотных духа, хоронясь подальше от теплого солнечного света, мягко струившегося на ковер, подглядывали за происходящим.

– Значит, еще годик я протяну, да? – спросил профессор Лоури, застегивая рубашку.

– Все тридцать восемь протянете, – улыбнулся доктор Чалмерс. – У вас крепкий организм, и не стоит особенно беспокоиться: малярия для вас – пустяки. Даже если Юкатан наградил вас своим самым стойким микробом. Разумеется, нескольких приступов лихорадки вам не избежать, но это не страшно. Кстати, когда вы возвращаетесь в Мехико?

– Никогда, если стану дожидаться, пока меня отпустит жена.

– Если бы у меня была женщина столь же очаровательная, как ваша жена Мэри, – сказал Чалмерс, – малярию на Юкатане подцепил бы кто-нибудь другой. К тому же, – он попытался внушить себе, что вовсе не испытывает зависти к колесящему по белу свету этнологу из Атуорти, – для меня вообще непостижимо, что можно искать в незнакомых краях.

– Факты, – ответил Лоури.

– Воображаю. Факты первобытных жертвоприношений – доказательств веры в демонов и дьяволов... Между прочим, ваша статья в «Ньюспейпер уикли» за прошлое воскресенье очень интересна. Дверь как будто легонько толкнули, впрочем, это движение могло быть вызвано прохладным дыханием листвы за окном.

– Спасибо, – сказал Лоури, делая вид, что не слишком польщен.

– Надо сказать, – заметил молодой Чалмерс, – вы изрядно рисковали. Ваш приятель Томми болтает по этому поводу всякий вздор. Знаете, он души не чает в своих демонах и дьяволах.

– Он любит порисоваться, – откликнулся Лоури. – А почему «изрядно рисковал»?

– Вы ведь почти не сталкивались с Джебсоном, – пояснил Чалмерс. – Он чуть со света не сжил одного молодого математика за то, что тот сослался на «Атуорти» в научном журнале. Но, возможно, наш дорогой президент пропустил вашу статью. Да и вообще, трудно себе представить это старое чучело за чтением «Ньюспейпер уикли».

– Вон вы о чем, – проговорил Лоури. – А я-то думал, вы имели в виду, что я отрицаю существование подобных явлений. Томми...

– Признаюсь, это я тоже подразумевал. Убежден, что в глубине души все мы суеверные дикари. И когда вы публично, черным по белому высмеиваете древнее представление о том, что демоны могут накликать болезнь и беду и, если можно так выразиться, швыряете комья грязи в лицо удаче и судьбе, вы проявляете очень, очень большую уверенность в себе.

– А почему бы мне и не быть уверенным в себе? – с улыбкой спросил Лоури. – Разве кто-нибудь встретился лицом к лицу хоть с одним духом? Разумеется, я говорю о реальных случаях, документально зарегистрированных.

– А как быть с божественными видениями?

– Если достаточно долго голодать, то каждому человеку может явиться видение.

– И все же, – возразил Чалмерс, – когда вы с таким жаром предлагаете свою голову на отсечение любому, кто сможет вам показать настоящего демона...

– Этому человеку я и впрямь дам голову на отсечение, – заверил Лоури. – Для ученого мужа вы чересчур суеверны, уважаемый.

– Я довольно долго проработал в психиатрическом отделении, – сказал Чалмерс. – Поначалу я считал, что все дело в самом пациенте, но потом, по прошествии некоторого времени, усомнился. Знаете, говорят, демоны являются в полнолуние. Вам никогда не доводилось наблюдать больных в течение трех суток полнолуния – они все как один становятся совершенно невменяемыми.

– Чепуха.

– Возможно.

– Чалмерс, в этой статье я попытался показать, как зародилась вера в сверхъестественные силы и как, наконец, наука сумела победить этот подсознательный страх. И не пытайтесь меня уверить, будто вы можете бросить тень сомнения на подобного рода научные выводы.

– О, – Чалмерс рассмеялся, – нам обоим известно, что «истина» – категория абстрактная, а вероятно, и несуществующая. Продолжайте свой крестовый поход против демонов, профессор Лоури. И если они на вас разгневаются, докажите им, что их нет. Я лично не утверждаю, что они есть. Меня только поражает вот что: почему род человеческий столь несчастлив, если никто не приложил к этому руки. Каковы причины – электроны ли вращаются с определенной скоростью или духи воздуха, земли и воды злятся, когда человеку хорошо и радостно, я не знаю, да и знать не хочу. И все же если, похваставшись, постучишь по дереву, почему-то на душе спокойнее.

– Значит, – произнес Лоури, надевая пальто, – домовые меня сцапают, стоит мне потерять бдительность.

– Непременно сцапают, если Джебсон видел статью, – пошутил Чалмерс.

Дверь еле заметно двинулась, но ведь то могло быть всего-навсего прохладное, сладостное дыхание весны, шепчущей за окном.

***

Лоури, помахивая тростью, вышел на солнце. Как хорошо, что он опять дома. Все здесь радовало глаз, а воздух был напоен сладостными ароматами. В этом городке, кроме чередования времен года, никаких других перемен не происходило, даже студенты всегда были какие-то одинаковые, а когда колледж решил выстроить новый корпус, не успели его закончить и наполовину, как он почему-то стал казаться старым и привычным. Этому местечку была присуща некая сонливая монотонность, которая приятно успокаивала нервы после раскаленного марева и слепящих лучей на медном песке.

Направляясь к зданию, где находился его кабинет, он спросил себя, зачем, собственно, ему вообще понадобилось отсюда уезжать. Эти великолепные вязы с набухшими почками, зевающие студенты, растянувшиеся на свежей зеленой траве; яркие куртки; нежно-голубое небо, древние камни и зеленеющий плющ...

На мгновение всплыло воспоминание о том, как в нем зародилась страсть к путешествиям. Кража в общежитии, обвинение, исключение и позор; а через три года – огромный срок, чтобы шраму навсегда сгладиться, – его отыскали и сообщили, что виновника нашли через неделю после его отъезда. Ожившее воспоминание вновь вызвало приступ стыда и робости, желание каяться первому встречному.

Но это прошло. Исчезло, а воздух полнили весна, надежда и запах влажной земли. Высокие-высокие, быстро бегущие облака изредка отбрасывали тень на мостовую и на лужайки; ветерок резвился у самой земли, извлекая на свет божий остатки осени, – он выметал листья из потайных уголков, гнал их по лужайкам, бросал их горстями в стволы деревьев – этим листьям суждено исчезнуть, а затем вскормить собой новый урожай.

Нет, почти ничего не менялось в этой тихой и самодовольной Мекке наук. Двадцать пять лет тому назад Франклин Лоури, его отец, прогуливался по этой вот улице; а за двадцать пять лет до него то же самое проделывал Эзекия Лоури. И все они совершали сей ритуал не однажды, а чуть ли не каждый день своей зрелой жизни, а потом их, усопших, в катафалке везли этим же путем. И только Джеймс Лоури нарушил семейную традицию, впрочем, Джеймс Лоури со свойственной ему невозмутимостью, а подчас и упрямством, нарушал многие традиции. Он был первым Лоури, запятнавшим эту фамилию потомственных ученых, и уж, конечно, первым Лоури, которым овладела охота к перемене мест. И ребенком-то он был со странностями; не то чтобы трудным ребенком, а именно со странностями.

Упрятанный от жизни в огромном доме, похожем на величественную гробницу, где всякое произнесенное вслух слово состояло не менее чем из трех слогов и где ему оказывали внимание главным образом посредством восклицания «тише!», Джеймс Лоури поневоле создал собственный мир – хрупкий мир фантазий и грез. Если бы он захотел заглянуть в этот старый профессорский особняк, то наверняка бы нашел там своих друзей детства, припрятанных под досками равнодушным настилом, покрывавшим и пол чердака: Свифт, Теннисон, Кэрролл, Верн, Дюма, Гибсон, полковник Ингрэм, Шекспир, Гомер, Хайям и безымянные создатели мифов и легенд всех народов были его советчиками, друзьями, товарищами по играм, они – среди пыли и хлама – уводили его к самому себе – большеглазому мальчику с перепачканным вареньем и чердачной паутиной лицом. И все же, думал он, шагая под теплыми лучами весеннего солнца, он тоже будет вот так прогуливаться по этой улице: мимо магазинов с флажками в витринах, мимо студентов в ярких куртках, мимо старых вязов и древних стен, и, вероятно, его тоже повезут в катафалке по этой мостовой к месту упокоения рядом с его высокочтимыми пращурами.

В жизни мне повезло, говорил он себе. Его женой была очаровательная женщина; другом – порядочный и мудрый мужчина; сам он занимал почетную должность и был весьма известным этнологом. Подумаешь, легкая малярия. Пройдет. К сожалению, не все это понимают, и среди прочих – уважаемые, добрые люди, все равно жизнь хороша и жить стоит. Чего еще желать?

Мимо прошла группа студентов, и двое из них – судя по полоскам на рукавах свитеров, спортсмены, – как бы отдали честь, назвав его сэром. Жена одного из профессоров, за которой на почтительном расстоянии тащилась нагруженная покупками прислуга, кивнула ему с доброжелательной улыбкой. Девушка из библиотеки проводила его взглядом, и, сам того не осознавая, он расправил плечи. Поистине, жизнь прекрасна.

– Профессор Лоури, сэр, – Его окликнул анемичный книжный червь – помощник помощника по какой-то кафедре.

– Да?

Минуту-другую юноша стоял, сжимая в руках потрепанную кепку, стараясь отдышаться, чтобы внятно произнести:

– Сэр, мистер Джебсон видел, как вы проходили мимо, и послал меня за вами вдогонку. Он хочет с вами поговорить, сэр.

– Спасибо, – сказал Лоури и повернул назад к извилистой дорожке, ведущей к административному корпусу. Он спокойно отнесся к этому приглашению на аудиенцию, поскольку не очень-то боялся Джебсона. В «Атуорти» один президент сменял другого, и подчас приходилось мириться с их сумасбродными идеями; этот Джебсон был типом скучноватым и надутым – опасаться тут было нечего.

***

Девушка в приемной, вскочив, открыла перед ним дверь и пробормотала: «Он примет вас немедленно, сэр». Лоури вошел в кабинет.

Бывало, новые президенты обставляли этот кабинет заново и даже пытались полностью переделать весь интерьер. Однако стены были древнее побелки, а пол перевидал слишком много ковров, чтобы очередное новшество могло его видоизменить. Из рам холодно взирали усопшие. Безглазый бюст Цицерона стоял на страже шкафа с книгами, которые никогда никто не читал. Старинные кресла были такими глубокими, что закрадывалось подозрение, а не тонут ли в них люди.

Джебсон смотрел в окно так внимательно, словно оторви он взгляд – и там произойдет землетрясение. Не повернув головы, он произнес:

– Садитесь, Лоури.

Лоури сел, разглядывая президента. Он был тощ, сед и стар, а его напыщенность наводила на мысль, что это не живая плоть, а гипсовая статуя. Каждый прожитый год углублял суровые морщины, бороздившие его весьма неблагожелательную физиономию. Джебсон хранил абсолютную неподвижность, ибо отсутствие суетливости составляло предмет его особой гордости. Лоури ждал.

Наконец, Джебсон выдвинул ящик стола, извлек оттуда газету и расправил ее перед собой с невероятной тщательностью, он даже отодвинул подставку для карандашей, чтобы края газеты не задирались.

До сего момента Лоури был спокоен, так как полностью забыл о своей статье в «Ньюспейпер уикли». Впрочем, и сейчас его волнение быстро улеглось – ведь ничего преступного в этой статье, разумеется, не было.

– Лоури, – проговорил Джебсон, сделав глоток из стакана, в котором, судя по его гримасе, был самый настоящий уксус, затем, держа стакан перед носом, продолжал:

– Лоури, мы достаточно долго вас терпели.

Лоури выпрямился. Уйдя в себя, он наблюдал за Джебсоном из темных глубин своей души.

– В то время как вы нужны были здесь, – продолжал Джебсон, – вы предпочли слоняться по каким-то затерянным и безнадежно отсталым странам, якшались там с нечестивыми в погоне за всякой чепухой, уподобляясь собаке, вынюхивающей кость, которую она где-то зарыла, а где – забыла, – Джебсон помолчал, словно изумившись потоку собственного красноречия. Но тут же заговорил вновь:

– "Атуорти" выделил вам субсидию тогда, когда все его финансы должны были быть направлены исключительно на строительство новых корпусов. Мы пожертвовали строительством ради пустяков.

– Мои находки с лихвой окупили мои экспедиции, – рискнул возразить Лоури. – Эти ассигнования были возвращены три года назад.

– Не об этом речь. Мы здесь для того, чтобы развивать интеллект и воспитывать молодежь великой нации, а не выковыривать из земли истлевшие останки языческих цивилизаций. Я не этнолог. И не поклонник этнологии. Я могу понять, если человека такая игра забавляет как хобби, но я не считаю, что изучение языческих обрядов способно помочь человечеству познать себя. Ладно. Мое мнение на сей счет вам известно. У нас преподается этнология, а вы заведуете кафедрой антропологии и этнологии. Изучать науки – полезно, но я категорически против навязчивых идей!

– Очень жаль, – сказал Лоури.

– Мне тоже очень жаль, – проговорил Джебсон тоном главного инквизитора, приговорившего узника к сожжению. – Я, разумеется, веду речь об этой статье. Разрешите вас спросить, кто вам позволил ее опубликовать.

– Господи, помилуй! – изумился бедняга Лоури. – Мне и в голову не могло прийти, что я делаю что-то дурное. В моем понимании предназначение ученого состоит в том, чтобы поделиться своими знаниями с теми, кому они могут пригодиться...

– Предназначение ученого ничего общего с вашей статьей не имеет, Лоури! Абсолютно ничего общего! Эта паршивая газетенка – позор! Сплошной вздор и надувательство! Она напичкана враньем под личиной научных фактов. И, – произнес он, зловеще понизив голос, – именно в ней сегодня утром я натолкнулся на упоминание «Атуорти». Если бы один из студентов не принес мне газету, это могло пройти мимо меня. Вот, извольте: "Профессор Джеймс Лоури, этнолог, колледж «Атуорти».

– Не вижу, почему мне следовало подписаться иначе...

– Вы не имели права подписываться настоящим именем:

"профессор Лоури, колледж «Атуорти». Какая дешевка. Отвратительная погоня за дешевой популярностью. Опорочено самое понятие «образование» и его цели. Однако, – добавил он, фыркнув, – чего можно ждать от человека, образ жизни которого в высшей степени сомнителен.

– Простите? – отозвался Лоури.

– Я достаточно долго занимаю свой пост и успел ознакомиться с личными делами всех членов преподавательского состава. Мне известно, что вас отчислили...

– Но это было чистым недоразумением! – побагровев, вскричал Лоури – воспоминание причинило ему жгучую боль.

– Возможно, возможно. Но не в этом дело. Ваша статейка дешевая и глупая, а стало быть, компрометирует «Атуорти». – Джебсон склонился над газетой, водрузив очки на тонкую переносицу, – Не исключено, что в психиатрических заболеваниях современного человека могут быть отчасти повинны колдуны прошлого! Тьфу! "Профессор Джеймс Лоури, этнолог, колледж «Атуорти». Подумать только – скоро вы будете писать о демонологии как о чем-то само собой разумеющемся! Это же безобразие. Во всем городе только и разговоров будет, что об этом...

Лоури уже удалось унять дрожь в руках, а теперь он справился с голосом и смог выговорить:

– Статья вовсе не о демонологии, сэр. Это попытка показать людям, что их суеверия и страхи проистекают из ошибочных представлений прошлого. Моей целью было доказать, что демоны и дьяволы – хитроумное изобретение тех, кто в стремлении подчинить себе своих соплеменников сначала придумывал для них источник страха, а потом выступал в роли посредника...

– Я прочел, – перебил Джебсон. – Прочел и понял больше, чем вам хотелось бы. Вся эта болтовня о демонах и дьяволах и заигрывание с человеческими страхами... Ваши выводы, сэр, вдруг натолкнули меня на мысль, что вы посягаете на религию как таковую! Еще один шаг, и вы опрокинете христианство – мол, его создали для того, чтобы разрушить Римскую империю!

– Помилуйте... – начал было Лоури, но опять залился краской и, прикусив язык, еще глубже ушел в себя.

– Это безудержное поношение демонов и дьяволов, – заявил Джебсон, – есть не что иное, как протест вашего разума против веры – результат влияния всякой языческой нечисти, с которой вы якшаетесь в далеких странах. Вы сделали из себя посмешище. Благодаря вам осмеянию подвергнется «Атуорти». Ей-богу, я не смогу вам это спустить, Лоури. С моей точки зрения, единственным вашим побуждением было желание заработать, и вы его удовлетворили, наплевав на доброе имя нашего заведения, которым оно до сих пор пользовалось. До конца учебного года осталось всего два месяца. Ранее этого срока мы не сможем с вами расстаться. Но после, – сказал Джебсон, скомкав газету и швырнув ее в мусорную корзину, – боюсь, вам придется подыскать себе другое место.

– Но... – попытался возразить Лоури.

– Будь у вас другая биография, я бы, вероятно, вас бы и простил. Но ваша никогда не отличалась безупречностью, Лоури. Убирайтесь в ваши любимые, забытые богом края и продолжайте свое общение с язычниками. Всего хорошего.

Лоури вышел, не замечая девушки, открывшей перед ним дверь, и вспомнил, что не надел шляпу, только когда очутился на улице; он миновал несколько кварталов, прежде чем пришел в себя. В голове мелькнула мысль о занятиях, но он сообразил, что сегодня суббота, а в субботу занятий у него не было. Он как будто собирался на какую-то встречу или обед – нет, только не обед, ведь, судя по солнцу, уже около двух. На него нахлынула волна воспоминаний, поглотившая эти обрывки мыслей.

Его затрясло, и тут же к нему вернулся здравый смысл. Его не должно лихорадить только потому, что этот мир так внезапно прекратил для него свое существование; есть другие колледжи, которые с радостью примут его на работу; есть миллионеры, которые понимают, что его экспедиции не только окупают расходы, но и приносят доход. Нет, он не должен так распускаться. Тем не менее его знобило, как будто его выставили голым на мороз.

От бегущих в вышине облаков улица на несколько секунд потемнела; но сейчас в звуках, с которыми ветер выметал из потайных уголков прошлогодние листья, было что-то мертвящее, а в голых вязах – что-то отталкивающее. Он сосредоточился, пытаясь понять, почему его так трясет.

Причина была в Мэри.

Бедняжка Мэри. Она любила этот мир чаепитий и благопристойности; Мэри выросла в этом городке – с ним были связаны все , ее воспоминания и привязанности. Ладно, пусть о нем пойдут пересуды. Но то, что ей придется расстаться со всем, что составляет содержание ее жизни, это уж слишком. Теперь, едва завидев ее, друзья будут осуждающе покачивать головой.

Нет, она не захочет оставаться здесь, где всякий станет рассуждать о том, почему ему отказали в работе, где ни у кого больше не будет причин приглашать ее к чаю.

А большой старый профессорский особняк – как он ей нравился.

Он не мог понять Джебсона, ибо его великодушию был недоступен низкий строй мыслей этого человека: прежде всего Джебсоном двигало желание ничтожества укусить личность значительную, зависть к весьма романтичной и таинственной сфере деятельности Лоури – он уцепился за косвенное оскорбление, нанесенное колледжу, и даже каким-то невероятным образом усмотрел в статье вызов христианству. Опять Лоури отбрасывали в старое: то была кульминация позора, тяжкое бремя которого он нес без вины почти двадцать один год. Старая и новая боль слились воедино, к ним добавилась физическая, пронзившая все тело, – он забыл, что у него малярия.

Бедняжка Мэри.

Красивая, славная, бедная Мэри.

Ему всегда хотелось выглядеть перед ней благородно-величественным, чтобы хоть чем-то компенсировать их разницу в возрасте. А теперь он принес ей бесчестье и необходимость оставить то, что было ей дороже всего. Она воспримет это спокойно, последует за ним, будет сожалеть, но никогда и словом не обмолвится о том, "что ей плохо. Да. Да, она поступит именно так, в этом он не сомневался. А он ничего не сможет предотвратить и даже не сможет сказать, как ей сочувствует.

В голове опять мелькнула мысль, что где-то у него назначена встреча, но он так и не смог вспомнить, где. Ветер сделался холодным и пытался сорвать с него шляпу, а облака, отбрасывавшие тень на мостовую, потемнели.

Оглядевшись вокруг, Лоури обнаружил, что приблизился к старому особняку, где перед входом красовался железный олень, – то был дом профессора Томми Уилльямса, – старые холостяцкие привычки не мешали ему содержать свое родовое гнездо в полном порядке.

У Лоури было странное чувство, словно с ним ничего особенного не случилось, но при этом он испытывал острую потребность спрятаться в укрытие и с кем-нибудь поговорить, поэтому он быстрым шагом направился к дому и свернул на тропинку. Он взглянул на особняк и с отвращением отшатнулся – два окна на фронтоне имели невероятное сходство с пенсне на носу дряхлого судьи; с минуту он постоял в нерешительности и уже было повернул назад, чтобы уйти.

Но тут перед глазами возник образ Томми – единственного человека в этом мире, которому он мог излить душу – так повелось с детства, когда Томми был его единственным другом. Но если в зрелые годы Лоури отличался застенчивостью и молчаливой сдержанностью, то Томми стал совсем другим – душой студентов и всего кампуса; он много путешествовал по Старому Свету, и это сказалось на его жилище – он привнес сюда атмосферу космополитизма, жизнерадостного отрицания условностей и старомодных идей. Томми Уилльямс любил все экзотическое и запретное, пил особые сорта чая с причудливыми заморскими названиями и читал книги по оккультизму; на благотворительных балах он предсказывал будущее по хрустальным шарикам, чтобы потом искоса, с лукавинкой поглядывать на своего клиента – мол, внешне все это не более чем забава, а по сути ведь это может оказаться и правдой, Томми был фонтаном веселья, непринужденности и изящества, лондонский денди и парижский острослов, он был слишком умен для того, чтобы иметь врагов, как, впрочем, и множество друзей.

Нет. Незачем стоять вот так на пороге. Разговор с Томми принесет ему облегчение. Томми его развеселит и убедит в том, что Джебсон всего лишь надутый, старый осел.

Он взобрался по ступенькам и стукнул дверным кольцом.

На крыльце мертвые листья закружились в тревожном танце под аккомпанемент собственного сухого шуршания, а затем бездумно понеслись по лужайке, словно пытаясь угнаться за тенью облака и избежать сожжения на костре. Мятущиеся листья, бегущие прочь от неизбежного разложения, разве могли они одолеть своих соперников – нежные, набухающие почки, которые и не подозревали, что и эти вот, уносимые ветром и отжившие свое существа когда-то были ярко-зелеными и робко заигрывали с ветерком. Так подумал Лоури, и мысль ему не понравилась – она заставила его почувствовать себя старым, увядшим и покинутым во имя процветания юности – свежей и непорочной; сколько дней пройдет, прежде чем его место передадут другому? Незнакомому, юному другому, который, быть может, станет проповедовать по книгам самого Лоури Он еще раз стукнул дверным кольцом – ему не терпелось отогреться возле дружеского очага; зубы его начали стучать, а где-то в области живота появилось скверное ощущение пустоты. «Малярия?» – спросил он себя. Да, он ведь только что от Чалмерса, который называл эти ознобы малярией. Не прошло и двух часов с тех пор, как он рассматривал в микроскоп свою подсвеченную кровь – в красных кровяных тельцах различались маленькие шарики. Малярия – штука не опасная, но противная. Да, должно быть, это озноб, вызванный малярией, – скоро пройдет.

Он снова ударил дверным кольцом и услышал, как внутри по комнатам с высокими потолками разнеслось эхо; он хотел повернуться и уйти, но не мог заставить себя, а вдруг Томми появится на пороге. Его знобило, и он поднял воротник пальто. Скоро он начнет гореть, подобно листу, сказал он себе. Он заглянул в боковые окна рядом с дверью.

В голове опять мелькнула мысль, что где-то у него назначена встреча, он попытался сосредоточиться и вытолкнуть из упрямого провала в памяти эту запрятанную там информацию.

Нет, хватит ждать на крыльце. Двери в этом городке никогда не запирались, и Томми, даже если его и нет сейчас дома, очень обрадуется ему, когда вернется, – он толкнул дверь, вошел и закрыл ее за собой.

В холле царил полумрак – полумрак от вереницы лет и позабытых событий, давно истлевшего крепа и свадебных букетов, обратившихся в прах, – здесь в воздухе дымкой повисли детские крики и покашливание стариков. Откуда-то донесся торопливый звук, как будто прошмыгнула ученая крыса, которую что-то раздосадовало, когда она грызла заумный фолиант. Расположенные справа двойные двери в гостиную зловеще отворились, и Лоури, почувствовав, что там пылает камин, приблизился к нему со шляпой в руках.

То, что он увидел, его обескуражило.

Томми Уилльямс лежал на диване – рука свесилась вниз, под головой нет подушки, ноги задраны на спинку дивана, рубашка расстегнута, ни пиджака, ни галстука. Лоури подумал, уж не умер ли он.

Но тут Томми зевнул и потянулся, он сразу почувствовал присутствие гостя и, пошатываясь, встал с дивана, затем поморгал, потер глаза и снова воззрился на Лоури.

– Господи, приятель, – вскричал Томми, – ну и напугал же ты меня. Я сладко дремал.

– Извини, – , сказал Лоури, испытывая неловкость. – Я думал, ты куда-то ушел, и решил подождать, покуда ты...

– Какие разговоры! Я так заспался. Который час? Лоури взглянул на большие часы в холле.

– Пять минут третьего.

– Надо же. Вот тебе наглядный пример того, что игра и бессонные ночи могут сотворить с человеком. Давай сюда твою шляпу и погрейся у камина. Боже правый, ты весь синий – никогда не видел ничего подобного. Что, на улице такой холод?

– Меня, кажется, немного знобит, – отозвался Лоури. – Видимо, малярия.

Неловкость прошла – Томми, похоже, действительно был рад его видеть – и Лоури придвинулся к камину, где на решетке дымили два полена. Томми тоже подошел к камину, пошуровал кочергой, и поленья вспыхнули веселым пламенем, затем он поспешил к бару и занялся там приготовлением напитков.

– Тебе надо получше за собой следить, старина, – сказал Томми. – В «Атуорти» только один такой профессор Лоури, и мы не можем себе позволить его потерять. На-ка, выпей, сразу полегчает.

Лоури взял стакан, но отхлебнул не сразу – сначала оглядел комнату: старинные застекленные шкафы и китайские статуэтки на этажерке в углу. В детстве ему и Томми запрещалось здесь появляться, за исключением тех случаев, когда собирались гости и они должны были присутствовать, – тогда им, чисто умытым, разрешалось чопорно и виновато восседать на жестких стульях и с каждой минутой чувствовать себя все более глупо и неестественно.

Как тот, прежний Томми отличался от нынешнего... И все-таки та же победоносная улыбка, та же копна глянцевых темных волос, имеющая вид эдакого художественного беспорядка, лицо, поражавшее своей бледностью, оттеняемой чернотой волос, те же грация, изящество и быстрые, плавные движения, которыми он сопровождал любое действие. Вдруг Лоури ясно осознал, что Томми красив, – может быть, поэтому-то Лоури и тянуло к нему – Томми как бы дополнял его собственную грубоватую неотесанность. Лоури глотнул из стакана и почувствовал, как по телу распространилось приятное тепло, которое стремилось слиться воедино с жаркими вспышками пламени в очаге.

Томми присел на краешек дивана; он всегда сидел так, как будто вот-вот вскочит. Он хотел закурить, но засмотрелся на Лоури, и огонек спички обжег ему пальцы, и, бросив спичку, он сунул кончики пальцев в рот. Наконец, закурив, он сказал:

– Джим, что-то стряслось.

Лоури взглянул на него и отпил еще.

– Джебсон. Он наткнулся на мою статью в «Ньюспейпер уикли» и теперь беснуется.

– Ничего, успокоится, – сказал Томми, громко рассмеявшись.

– Он-то успокоится, а вот я едва ли.

– То есть?

– По окончании семестра я должен оставить свой пост.

– С какой стати.., да он просто старый болван! Джим, вряд ли он на это способен. Понадобится приказ совета.

– Он контролирует совет и своего добьется. Мне предстоит подыскать другое место.

– Джим! Надо все выяснить. Джебсон никогда тебя не любил, это правда, он вечно говорил всякие, гадости у тебя за спиной; простофиля ты, Джим. Но он не может таким образом от тебя избавиться. Ведь возмущены будут все!

Они еще некоторое время обсуждали эту проблему, пока в их интонации не просочились нотки безнадежности, фразы стали отрывочными и, наконец, оба умолкли – молчание нарушалось лишь потрескиванием дров.

Томми порывисто, но грациозно прошелся по комнате, остановился перед этажеркой со всякой всячиной, взял китайского слоника, быстрым, нервным движением подбросил хрупкую статуэтку и повернулся к Лоури – Томми улыбался неестественной, натянутой улыбкой, но его взгляд был мрачен.

– Похоже, – произнес Томми, – пришел час расплаты за твою статью.

– Это и так очевидно.

– Нет, нет. Никогда не обвиняй меня в том, что я говорю очевидные вещи, Джим. Я имел в виду другое: статья посвящена демонам и дьяволам и высмеивает представления о том, что они якобы наделены силой...

– Томми, – перебил его Лоури, улыбнувшись одной из своих нечастых улыбок, – тебе бы следовало преподавать демонологию. Ты в нее почти веришь.

– Надо же во что-то верить, когда религия подводит, – шутливо (но шутливо ли?) заметил Томми. – Ты утверждаешь, что боги удачи – выдумка; ты пишешь, что обращаться за помощью к иным богам кроме единого верховного Бога, глупо; ты говоришь, что демоны и дьяволы – маккиавеллиевская выдумка хитрых знахарей и что людьми можно управлять, как стадом, лишь используя страх перед невидимым; мол, человечество в своей слепоте ошибалось, принимая мир добрый и прекрасный за мир зла, и потому создало уродливый мир призраков, населяющий с тех пор кошмарные сновидения.

– И что из этого? – спросил Лоури. – Это правда. Отнюдь не злое начало правит миром, и воздух, вода и земля вовсе не кишат завистливыми существами, которые только и думают о том, как бы отравить человеческое счастье.

Томми водрузил слоника на место и примостился на краешке дивана, он был явно возбужден и опустил глаза, притворяясь, что рассматривает свои безупречные ногти.

– Никто не ведает, Джим.

Лоури издал короткий смешок и проговорил:

– Ну, теперь скажи: я так глубоко изучал эти явления, что допускаю возможность их существования.

– Джим, ты всегда взирал на мир сквозь розовые очки – нечто вроде рефлекса самозащиты, который позволяет отгородиться от всего скверного, что есть в жизни. Бери пример с меня, Джим. Я знаю, что в мире царит зло и непостоянство и люди большей частью плохи, а потому, когда я обнаруживаю хотя бы крупицу добра, я радуюсь, а когда в очередной раз сталкиваюсь со злом, то лишь зеваю. Ты же всякий раз переживаешь огорчения и разочарования – ведь тебе все кажется прекрасным, и вдруг ты натыкаешься на что-то гнусное, черное и скользкое – ты не можешь с этим примириться; вот и сегодня ты пришел, сотрясаемый приступом лихорадки из-за подлеца, которого изначально считал хорошим человеком. Твои взгляды на жизнь, Джим, не принесут тебе ничего, кроме горя и слез. Что бы ни говорили о призраках, этому болвану как раз прекрасно известно, что все на свете – зло, а воздух, земля и вода населены фантастическими демонами, которые злорадствуют над нашими несчастьями и усугубляют их.

– Значит, по-твоему, я должен склонить голову перед суевериями и вновь взять на вооружение мрачные мыслишки своих темных предков. К дьяволу твоих дьяволов, Томми Уилльямс, я их не признаю.

– Но неровен час, – это прозвучало тихо и даже зловеще, – они тебя сами признают.

– Как ты до этого додумался?

– Не исключено, – продолжал Томми, – что дьяволы и демоны первый раз уже выиграли.

– Фу, – выдохнул Лоури, но по спине у него пробежал холодок.

– В статье в «Ньюспейпер уикли» ты отрицаешь возможность их существования. Именно эта статья приводит в бешенство мстительного кретина, и как следствие – ты уволен из «Атуорти».

– Чепуха, – бросил Лоури, но уже менее уверенно.

– Будь умницей и признай, что миром правит зло, и он полон злых духов. Будь умницей и забудь свое рыцарское благородство. И, наконец, будь умницей, ступай домой, прими хинин и ложись отдыхать.

– Утешил, называется, – с улыбкой сказал Лоури.

– Утешать – значит лгать, – ответил Томми. – Я предложил тебе нечто большее.

– Дьяволов и демонов?

– Мудрость.

Лоури медленно вышел в холл, озноб мешал ему внятно изъясняться. И все-таки, черт побери, какая-то встреча у него назначена – он в этом уверен и время он помнит почти точно – без четверти три, как раз это время сейчас и пробили старинные часы на башне. Он подошел к вешалке, где среди пальто и тростей лежала его шляпа.

Белый силуэт медленно приближался к нему, бесшумно ступая, – на белом лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе...

Сгущались сумерки, которые вот-вот готовы были обратиться в ночь, по всей улице в окнах горел свет, иногда в них были видны люди – они беседовали и жевали, ветер выхватил из темноты какой-то светлый предмет – газету. Высоко в небе в просветы между суетливо бегущими тучами время от времени проглядывала холодная луна; изредка над массой синих, черных и серебристых клочьев вспыхивала звезда.

Где он?

Судя по вывеске, на углу улицы Вязов и Акаций, то есть на расстоянии полуквартала от дома Томми и примерно в квартале – от собственного. Остановившись посреди улицы в снопе желтого света, он с тревогой взглянул на часы – без четверти семь.

Без четверти семь!

Лоури опять затрясло, и зубы выбили быструю дробь, но он остановил ее, расслабив челюсти. Он потянулся к шляпе, но ее не было; он пришел в ужас оттого, что потерял шляпу, и начал судорожно озираться по сторонам в надежде обнаружить ее где-нибудь поблизости.

Мимо прошла группа студентов: девушка в окружении трех кавалеров, довольная их шуточками; один из них почтительно раскланялся с Лоури.

Без четверти три.

Без четверти семь.

Четыре часа!

Где он был все это время?

У Томми, конечно. У Томми. Но он ушел оттуда без четверти три. А сейчас без четверти семь.

Четыре часа!

За всю свою жизнь он ни разу по-настоящему не напился, хотя знал, что если здорово надраться, то потом будет тяжелая голова и неприятные ощущения в животе. Насколько он мог припомнить, у Томми он выпил всего одну рюмку. И уж, конечно, от одного стакана рассудок не затуманится.

Ужасно – потерять четыре часа, однако что в этом ужасного, он толком не знал.

Где он был?

Встречался с кем-то или нет?

А что если завтра кто-нибудь подойдет к нему и скажет:

«Вы замечательно выступили в клубе, профессор Лоури!»

Малярия тут ни при чем. Настоящая малярия может вышибить человека из седла, но даже в бреду он сообразит, где находится, а тут признаков бреда и в помине не было. Нет, это не опьянение и не малярия.

Он быстро зашагал к дому. Внутри у него сидела тупая боль, но он не мог определить ее происхождение; его преследовало то противное полу воспоминание, которое вертится в голове, но не желает сложиться в слова, – стоит ему еще немного напрячься, и он вспомнит, где был.

В вечерней тьме таилось что-то зловещее, он изо всех сил старался сохранить спокойствие; казалось, каждое дерево и куст подкарауливают его, чтобы в любой момент превратиться в.., в... Боже правый, что это с ним? Неужели он боится темноты?

Он нетерпеливо свернул на дорожку, ведущую к дому, и увидел, что старинный особняк спит, объятый темными тенями, теснившимися вокруг него, словно воспоминания об утраченной юности.

Лоури с минуту постоял у крыльца, недоумевая, почему это над дверью не горит свет, – вполне возможно, Мэри беспокоилась из-за того, что он задерживается, и отправилась к нему в колледж, – нет, она бы позвонила. В нем нарастала тревога.

Внезапно из темноты донесся резкий крик:

– Джим! О Господи! Джим!

Он взлетел по ступенькам и чуть не выломал дверь; в нерешительности он на мгновение остановился в холле, дико озираясь по сторонам и напрягая слух в надежде еще раз услышать голос Мэри.

Но дом безмолвствовал – только молчание и воспоминания.

По широкой лестнице он взбежал на второй этаж, на ходу нажимая нетерпеливыми пальцами на кнопки выключателей. Он заглянул во все комнаты на втором этаже – безрезультатно, тогда по узкой, усыпанной мелким мусором лестнице он взлетел на чердак. Здесь было темно, ветер завывал в старой башенке, а сундуки притаились в потемках, словно темные силуэты зверей, он чиркнул спичкой и успокоился – вокруг него возникли старые, знакомые очертания вещей. Ее здесь не было!

Дрожа он спустился на второй этаж, чтобы еще раз осмотреть комнаты. Лоури почувствовал тошноту и боль в животе, а кровь, словно два кузнечных молота, ударяла в виски. По пути наверх он включил все лампы, но свет резал ему глаза и казался недобрым, освещая пустой дом.

Может, она вышла к соседям?

Или их пригласили на ужин, и ей пришлось пойти без него? Да, скорее всего, именно так. Где-нибудь, вероятно, рядом с его стулом должна лежать записка: быстро собирайся – перед людьми неудобно.

Он принялся лихорадочно искать записку: на первом этаже около своего стула, на обеденном столе в кухне, на письменном столе в кабинете, на камине... Нет, записки не было.

Опустившись на диван в кабинете, он закрыл лицо руками – попытался сохранить хладнокровие, унять дрожь и подавить тошноту, которая, несомненно, была результатом испуга. Почему он позволяет себе так раскисать? Наверняка она где-то неподалеку, а раз не оставила записки, значит намеревалась скоро вернуться.

В этом полусонном, скучном городке ни с кем ничего не случается.

Отсутствие Мэри заставило почувствовать со всей остротой, во что превратится жизнь без нее. Он поступил по-скотски, бежав в дальние страны и бросив ее здесь, в этом одиноком старом доме, на друзей-коллег с их сомнительной добротой. Жизнь без нее превратится в нескончаемую вереницу бессмысленно прожитых дней, наполненных тягостной безнадежностью.

Он просидел так несколько минут, стараясь успокоиться, внушить себе, что ничего страшного не произошло, и в конце концов ему удалось, по крайней мере, унять дрожь.

Хлопнула входная дверь, и в холле раздались торопливые шаги. Лоури вскочил и бросился к двери.

Она вешала на вешалку свою новую меховую пелерину.

– Мэри!

Она взглянула на него с удивлением – сколько чувства он вложил в это восклицание.

– Вот ты где, Джим Лоури! Праздный бродяга! Где ты пропадал все это время?

Но он не слышал слов, смеясь от счастья, он чуть не задушил ее в объятиях. Она тоже засмеялась, хотя он испортил ей прическу и смял белоснежный воротник платья.

– Какая ты красивая, – сказал Лоури. – Ты прелестная, изумительная и потрясающая, если бы я тебя лишился, я бы сразу пошел и бросился вниз со скалы.

– Лучше не надо.

– Ты единственная и неповторимая. Ты очаровательная, верная и добрая!

Мэри просияла, а ее глаза, когда она его легонько от себя отстранила, смотрели ласково.

– Ты старый медведь, Джим. Изволь рассказать о себе. Где ты был?

– Понимаешь... – Он замолчал, сильно смутившись. – Не знаю, Мэри.

– А ну дыхни.

– Я не пил.

– Ты весь дрожишь, Джим! Опять приступ малярии? Надо лежать в постели, а ты бродишь бог весть где...

– Нет. Со мной все в порядке. Правда, все в порядке, Мэри, А ты где была?

– Тебя разыскивала.

– Извини, что заставил тебя волноваться. Она пожала плечами.

– Всякий раз, когда я за тебя волнуюсь, понимаю, как я тебя люблю. Стоим тут, болтаем, а ты ничего не ел. Сейчас же что-нибудь приготовлю.

– Нет! Я сам приготовлю. Слушай. Садись вот сюда, к камину, а я его разожгу и...

– Что за чепуха!

– Делай, как я говорю. Сядь сюда, чтобы я мог тебя видеть, и постарайся выглядеть как можно красивее, а я сооружу себе что-нибудь перекусить. И не спорь со мной.

Она улыбнулась, когда он усадил ее на стул, и хмыкнула, когда он рассыпал щепки, вынутые из корзины.

– Неуклюжий старый медведь.

Он разжег камин, и когда Мэри хотела встать, остановил ее протестующим жестом, быстро пересек столовую и пошел в кухню, где наспех сделал себе бутерброд из вчерашнего ростбифа и налил стакан молока. Он так боялся не застать ее, когда вернется, что раздумал варить кофе.

Вскоре он вошел в гостиную и вздохнул с облегчением, увидев, что она по-прежнему там. Он уселся на диван напротив и с минуту держал бутерброд на весу, глядя на жену.

– Поешь, – сказала Мэри. – Я плохая жена, если позволяю тебе ужинать бутербродом.

– Нет, нет! Я не дам тебе и пальцем пошевелить. Ты только сиди и будь красивой, – Он начал медленно есть, постепенно его отпустило, и он уже полулежал на диване. Внезапная мысль заставила его резко выпрямиться. – Когда я вошел, я слышал крики.

– Крики?

– Ну конечно. Ты как будто звала меня.

– Должно быть, у Аллизонов работало радио. Их дети ловят самые ужасные передачи, и им даже в голову не приходит убавить звук. Наверно, у них вся семья туговата на ухо.

– Да, наверно. Но я так жутко перепугался. – Он опять расслабился и застыл, глядя на жену.

У Мэри были необычайно притягательные глаза – темные и полные истомы, – она медленно перевела глаза на мужа, и он почувствовал сладостное покалывание. Какой он был болван, что уехал от нее! Она такая молоденькая и такая прелестная... Он недоумевал, что она в нем, старом дураке, нашла. Впрочем, разница между ними составляла всего десять лет, а он так много времени проводил на свежем воздухе, в экспедициях, что ему нельзя было дать больше тридцати одного – тридцати двух. И все же когда он сидел вот так, вглядываясь в ее прелестное лицо, в нежную округлость тела, отблески огня на черных волосах и чувствовал на себе ее ласкающий взор, он не мог до конца понять, почему она вообще его полюбила; Мэри, которая могла выбрать любого из пятидесяти кавалеров – сам Томми Уилльямс за ней ухаживал... Что она нашла в нем – коренастом, неуклюжем, топором рубленном? Вдруг ему стало страшно, что в один прекрасный день ей надоест его молчаливость, его вечная скрытность, его долгие отлучки...

– Мэри?

– Да, Джим?

– Мэри, ты меня хоть чуточку любишь?

– Гораздо больше, чем чуточку, Джим Лоури.

– Мэри. "Да?

– Ведь Томми однажды делал тебе предложение? Она недовольно поморщилась.

– Стоит ли говорить о мужчине, у которого был роман со студенткой и который тем не менее мог предложить мне выйти за него замуж... Джим, не надо ворошить старое, я думала, мы с этим давно покончили.

– А ты взяла и вышла за меня.

– Ты сильный и энергичный, в тебе сочетается все то, чего желает женщина, Джим. Женщины замечают в мужчине красоту только тогда, когда замечают силу; Джим, если женщина влюбляется в мужчину только потому, что он красавчик, в ней есть какой-то изъян.

– Спасибо, Мэри.

– А сейчас, мистер Лоури, вам следует отправиться в постель, иначе вы уснете прямо на диване.

– Ну, еще немножко.

– Нет. – Она встала и потянула его за руки. – У тебя и жар и озноб одновременно, а самое лучшее средство для тебя во время этих приступов – постель. Никак не могу взять в толк, что за радость – укатить за тридевять земель, чтобы жариться там на солнце и подцепить какую-нибудь заразу. В постель, мистер Лоури.

Он не сопротивлялся, когда она повела его по лестнице в его комнату, там он поцеловал ее долгим поцелуем и обнял так, что запросто мог переломать ей ребра, и лишь после этого отпустил ее в гостиную.

Когда он раздевался, на душе у него было хорошо и, вешая костюм, он готов был даже запеть что-нибудь, как вдруг обнаружил на воротнике большую дыру. Он внимательно осмотрел костюм. Костюм был весь в дырах, мятый, заскорузлый от засохшей грязи. Что за оказия? Костюм испорчен! Постояв в недоумении, он сунул пиджак и брюки в бельевую корзину, злясь на себя за то, что погубил английскую твидовую пару.

Надевая пижаму, он подумал, какая все-таки прелесть его Мэри. Ни слова по этому поводу не сказала, хотя он походил на настоящее чучело. Умываясь, он рассеянно размышлял о том, как же он умудрился угробить костюм. Он вытерся большим банным полотенцем и уже собирался натянуть пижамную куртку, как с ужасом заметил у самого плеча что-то вроде клейма.

Оно было небольшим и не болело; обуреваемый любопытством, он поднес руки ближе к свету. Эта штука была ярко-красного цвета! Алое клеймо, напоминавшее татуировку. А какая, однако, странная у него форма, словно подушечки на лапе маленькой собачонки: раз, два, три, четыре – четыре крошечных подушечки, как будто маленький зверек наступил сюда лапкой. Но собачки такого размера – редкость. Скорее уж кролик...

– Странно, – сказал он себе.

Лоури вернулся в свою комнату и выключил свет. Странно. Он устроился под одеялом и взбил подушку. Клеймо, похожее на отпечаток кроличьей лапки. Как он мог изодрать костюм и заляпать его грязью? Откуда взялся этот отпечаток у него на руке? У него начался приступ озноба, лицо стало дергаться, и он ничего не мог с этим поделать.

Холодная луна, время от времени заслоняемая бегущими облаками, отбрасывала тень от оконной рамы к изножию кровати. Он сбросил с себя одеяло и, досадуя, что забыл открыть окно, поднял раму. Ветер набросил на него ледяную петлю, и он торопливо юркнул обратно под одеяло.

Завтра наступит новый день, и как только выглянет солнышко, ему станет легче, впрочем, во время приступов малярии в животе никогда не бывало такого противного ощущения.

В окно струился голубоватый лунный свет, а ветер, обнаружив щель под дверью, завел заунывную песнь: звук был прерывистым из шепота он постепенно вырастал в явственный стон, затем в громкий крик и, наконец, замирая, со вздохом затихал. Лежавшему в постели Лоури почудилось, что это был живой голос, он повернулся на бок, прижав левое ухо к подушке, а на правое натянул одеяло.

Ветер хныкал и каждые несколько секунд с плачем вопрошал: «Где?» Затем с бормотанием и ворчанием он будто на цыпочках подкрадывался к кровати, чтобы выкрикнуть:

«Почему?»

Профессор перевернулся на другой бок и снова поплотнее натянул одеяло на ухо.

– Где? Жалобный стон.

– Почему?

Окно неистово задребезжало, как будто кто-то пытался в него влезть; по спине побежали мурашки, Лоури приподнялся на локте и уставился на луну. Но ее накрыло проносившееся мимо облако. Окно снова загрохотало, и снова – ничего, кроме лунного света.

– Ну и дурак же я, – сказал Лоури, натягивая одеяло. Вздох.

– Почему? Жалобный стон.

– Где?

Занавеска начала биться о стекло, и Лоури вскочил с постели, чтобы отодвинуть штору. Это шнурок с металлической застежкой на конце ударялся о раму, и ему пришлось найти булавку, чтобы прикрепить шнурок к шторе.

– Ну и дурак же я, – повторил Лоури.

Пальцы страха, не знающие жалости, впились в его плоть и отыскали его сердце, они стискивали его при каждом ударе, так что кровь пульсировала в горле. Лишь стон ветра под дверью, да беснующиеся шторы, да дребезжание рамы, да холодный голубой свет луны у изножия кровати...

Дверь медленно отворилась, штора тут же устремилась из окна наружу, а порыв ветра ворвался в комнату. Дверь хлопнула, и стена содрогнулась. Белый силуэт приближался к нему, бесшумно ступая, на бледном лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе...

Лоури бешено метнулся к силуэту и выбил нож.

Но это была Мэри.

Она стояла, взирая на него с обидой и недоумением, ее пустая рука все еще была поднята кверху.

– Джим!

Он задрожал от ужаса при мысли, что мог причинить ей боль, бессильно опустился на край кровати, вздохнув все же с некоторым облегчением. Она зажгла свет – на коврике лежали осколки разбитого стакана и поднимался пар от лужицы теплого молока. Мэри держала руку за спиной, и охваченный внезапной догадкой, Лоури вытянул ее вперед. Это он с такой силой ударил по стакану, что она порезалась.

Он придвинул к свету ее маленькую ладонь и заботливо извлек из ранки осколок стекла, затем, чтобы потекла кровь, пососал ранку. Открыв ящик письменного стола, он вынул оттуда свою походную аптечку, отыскал в ней антисептик и бинт. Похоже, гораздо больше, чем рука, ее беспокоило его состояние.

– Мэри.

– Да?

Он усадил ее на кровать и накинул край покрывала на плечи.

– Мэри, со мной произошло нечто ужасное. Я тебе не сказал. Я утаил от тебя две вещи. Джебсону попалась на глаза моя статья в «Ньюспейпер уикли», и с конца семестра я уволен. Нам.., нам придется покинуть Атуорти.

– И всего-то, Джим? Ты же знаешь, я не привязана к этому месту – куда поедешь ты, туда и я. – Она чуть не рассмеялась. – Так что, Джим, тебе придется тащить меня за собой даже через самые непроходимые джунгли.

– Да. Ты сможешь поехать со мной, Мэри. Я был дураком, что не брал тебя с собой раньше. Тебе здесь, наверно, было ужасно одиноко.

– Мне всегда одиноко без тебя, Джим. Он поцеловал ее с таким трепетом, словно жрец, прикоснувшийся к ногам своей богини.

– А что второе, Джим?

– Я.., я не знаю, Мэри. Я понятия не имею, где я был от без четверти три до без четверти семь. Четыре часа, вычеркнутых из жизни. Я не был пьян. И не потерял сознание. Четыре часа, Мэри.

– Может быть, ты упал и ударился.

– Но был бы синяк.

– Может быть, ты не знаешь всех симптомов малярии.

– Провалы в памяти означали бы, что заболевание слишком серьезно, а между тем я чувствую себя вполне сносно. Нет, Мэри. Произошло.., произошло что-то другое. Мы с Томми рассуждали о демонах и дьяволах, и.., и он сказал, что я напрасно бранил их в своей статье. Он сказал, что, возможно, они пытаются... Но, Мэри, мир полон добра. Им не правит зло. Человеку незачем омрачать свою жизнь страхом перед призраками.

– Конечно, незачем, Джим. Завтра ты, скорее всего, выяснишь, что это было. А вдруг окажется, что это совершенный пустяк.

– Ты так думаешь, Мэри?

– Разумеется. А сейчас ложись и усни.

– Но...

– Да, Джим?

– У меня такое чувство.. – такое чувство, словно со мной произошло нечто ужасное и что.., что меня поджидает нечто еще более ужасное. Я не знаю, что. Если б я только мог это выяснить!

– Ляг и усни, Джим.

– Нет. Нет, я не могу спать. Я выйду на воздух и прогуляюсь, может быть, это прочистит мне мозги, и я вспомню...

– Но ты же болен!

– Я не могу здесь дольше оставаться. Не могу бездействовать!

Лоури опустил окно и начал одеваться. Она с покорностью смотрела, как он надевает пиджак.

– Ты не надолго?

– На полчасика, не больше. Не беспокойся. Отправляйся спать.

– Уже почти полночь.

– По-моему... – Он замолчал, потом вновь заговорил уже другим тоном, – Сегодня днем мне казалось, что на без четверти три у меня где-то назначена встреча. Может, я куда-то ходил... Нет. Не знаю, где я был и что делал. Нет. Не знаю! Мэри!

– Да, Джим?

– С тобой все в порядке?

– Конечно, в порядке.

Он застегнул пальто, нагнулся и поцеловал ее.

– Вернусь через полчаса. У меня такое ощущение.., в общем, мне надо прогуляться, вот и все. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, Джим.

"Ну что ж, Джеймс Лоури, это ужасная глупость, глупость, глупость. Потерять шляпу. Ты уже не мальчик – и пора соображать, что к чему, да и голова у тебя достаточно большая, чтобы на ней могла удержаться шляпа. Но это не единственная твоя потеря, Джеймс Лоури”.

Минуту он постоял на крыльце – ночь была ясная и лунная, запахи свежей земли и распускавшейся зелени разбудили в нем воспоминания. Это была одна из тех ночей, когда ребенку хочется бежать и бежать по полю, не останавливаясь, и чувствовать, как земля улетает из-под ног, и он не может объяснить, отчего ему так весело, – а весело ему просто оттого, что он живет. Как-то раз такой ночью они с Томми забрались в пещеру в миле от города, – поговаривали, что там водятся привидения, – у обоих душа ушла в пятки при виде чего-то белого, но оказалось, что это всего-навсего одинокая старая лошадь. Воспоминание ободрило Лоури: ох уж этот Томми с его богатым воображением и привычкой болтать.

Томми всегда нравилось стращать дьяволом своего рассудительного друга-материалиста; вот и сегодня один из таких розыгрышей. Ведьмы, привидения, старушечьи бредни, дьяволы, демоны и черная магия. Томми, который ни во что не верил, обожал притворяться, будто верит в такое, от чего у других волосы вставали дыбом! Студенты буквально со стульев падали, когда он, таинственно понизив голос, с упоением изрекал: «Для отвода глаз мы называем это психологией, но вы и я знаем, что на самом деле мы изучаем черных домовых и жестоких вампиров – они лишь делают вид, что спят, прячась от нашего сознания». Он прямо с ума сходил от таких штучек. Конечно, все его объяснения полностью соответствовали науке, просто Томми изъяснялся таким своеобразным способом – ведь мир так скучен и сер, почему бы его слегка не оживить, подстегнув воображение? И впрямь, милый Томми, почему бы и нет?

Макушке стало холодно, и, потянувшись к ней рукой, он обнаружил, что забыл надеть шляпу, тут его осенило – он же ее потерял. Поскольку почти вся его одежда предназначалась для тропиков, фетровая шляпа была единственной в его гардеробе, что же делать – не разгуливать же по Атуорти в пробковом шлеме от солнца – где-где, но только не в Атуорти! Его огорчала потеря шляпы. А лучшая твидовая пара испорчена окончательно! Но на подкладке шляпы значилось его имя, а так как шляпа была из дорогих, то какой-нибудь студент, найдя ее там, куда ее унес ветер, вернет ее в деканат... И все же было в этом что-то странное – в пропаже шляпы таился некий скрытый смысл, связанный с неизвестно куда девавшимися четырьмя часами. Будто исчезла часть его самого – четыре часа были безжалостно украдены из его жизни, а с ними и шляпа. Ему вдруг пришло в голову, что если он отыщет шляпу, то отыщет и четыре часа. Странно все-таки, что он не в состоянии решить эту головоломку, он, которого вообще трудно сбить с толку.

Пропавшие четыре часа.

Пропавшая шляпа.

У него было смутное чувство, что он должен пойти по направлению к дому Томми и по дороге поискать шляпу – не валяется ли она под каким-нибудь кустом – нельзя же, честное слово, чтобы хорошая шляпа оставалась лежать на газоне – вдруг пойдет дождь.

Да, надо непременно отыскать шляпу.

Он начал спускаться с крыльца, глядя на полупрозрачные облака, бегущие между луной и землей. Он спускался по этим ступенькам тысячи раз, но сейчас, когда он думал, что достиг земли, он чуть не сломал ногу – там была лишняя ступенька.

Лоури взглянул под ноги и хотел было попятиться, однако тут же обнаружил, что отступать некуда. Он едва не скатился в пустоту! Ступеньки были не над, а под ним. Он взирал на лестницу остекленевшими глазами, пытаясь сообразить, откуда же столько ступеней. Время от времени их застилал полупрозрачный темный туман, и совершенно невозможно было предугадать, что подстерегает его там, у подножия лестницы.

Он с тревогой поднял голову и, слава Богу, увидел луну, он все же находился над землей, а значит мог дотянуться до таинственного края, подтянуться и выбраться наверх. Лоури поднял руку, но край отодвинулся, и он чуть не потерял равновесие. Затаив дыхание, взирал он на загадочную лестницу. Луна, ступени и он, неведомой силой отрезанный от крыльца.

Откуда-то донесся тонкий смех, и он огляделся по сторонам, но, конечно, то были всего лишь японские колокольчики на двери. Шестое чувство подсказывало ему, что по лестнице спускаться нельзя, что у него помутился рассудок, и он не вынесет ожидавшего его там кошмара. Но ему и надо-то всего лишь спуститься на две ступеньки тогда он сможет ухватиться за край. Лоури спустился край отодвинулся. Глядя на сжимавшие пустоту руки, он понял, что все бесполезно. Надо вернуться назад.

И опять он едва не скатился вниз! Две ступеньки, которые он преодолел, исчезли буквально у него из-под ног.

Снова тот же смех – нет, просто мелодичное позвякивание колокольчиков.

Он взглянул вниз – на стены пропасти, в чернильную бездну, прикрытую слоями темного тумана. Минутку. Да, там, внизу, была дверь – на расстоянии тридцати ступеней от него. Если в нее войти, то можно будет подняться наверх, – ему ничего не оставалось, как рискнуть. Лоури стал спускаться, вот он остановился и оглянулся. Чудно ступени исчезали, как только он оставлял их позади! Между ним и домом было пустое пространство, он все еще видел свет в окнах. Что подумает Мэри...

– Джим! Джим, ты забыл свою шляпу.

Он в смятении повернулся и посмотрел наверх. Мэри стояла на крыльце, глядя в углубление, образовавшееся на месте дорожки.

– Джим! – Она увидела яму.

– Я здесь, внизу, Мэри. Не спускайся. Я сейчас выберусь. Все в порядке.

Луна светила слишком тускло, чтобы он мог разглядеть выражение ее лица. Бедняжка, она, наверно, перепугалась до смерти.

– Джим! О Господи! Джим!

До нее что, не долетал его голос?

– Со мной все в порядке, Мэри! Я вернусь, как только дойду до этой двери! – Бедная малютка.

Она начала спускаться с крыльца, и он сложил руки рупором, чтобы выкрикнуть предостережение. Ведь она бы ступила в пустоту!

– Остановись, Мэри! Остановись!

Раздался раскат грома, и земля сомкнулась у него над головой, закрыв лунный свет и погрузив ступени в непроглядную тьму.

Он стоял, сотрясаемый дрожью, опершись на грубую земляную стену.

Откуда-то издалека донесся растаявший крик: «Джим! О Господи! Джим!» Тот же возглас послышался во второй раз, но то был уже шепот. И, наконец, в третий – беззвучный, как воспоминание.

Он исступленно убеждал себя в том, что с ней ничего не случилось. С ней все хорошо. Дыра закрылась до того, как она спустилась с крыльца, а сейчас крыша этой ловушки стала толще, и через нее не проникает ее голос. Но интуиция подсказывала ему, что все это не так. Что там, наверху, ее уже не было. Его затрясло сильнее, и он почувствовал дурноту, голова закружилась, и он понял – выхода нет, он будет целую вечность лететь вверх тормашками к тайне, лежавшей у подножия лестницы, там, куда ему не хватило духу приблизиться.

Полно, где-то впереди есть дверь. Что толку стоять и хныкать, как ребенок, никто его отсюда не вызволит. Он видел дверь, и он ее отыщет. Лоури ощупью стал пробираться вниз, осторожно шаря ногой в поисках следующей ступени – он обнаружил, что между ступенями неравные расстояния: порой одна ступень отстояла от другой на целый ярд, а порой – всего лишь на дюйм. Он чувствовал ладонями, что стена тоже менялась – теперь она была липкой и холодной, словно сверху по ней долго-предолго сочилась влага, отшлифовавшая камень и покрывшая его илистой смазкой. Где-то с большими промежутками капала вода – кап-кап, в этой мертвенной тишине звук был ужасающе громким.

Ничего, он попадал в переделки и похлеще. Однако забавно – прожить столько лет в этом доме, даже не подозревая о существовании лестницы под самым крыльцом.

Все же что он здесь делает? Ему, кажется, надо что-то найти...

Четыре часа из своей жизни.

Фетровую шляпу.

Где же, черт побери, эта дверь? Он уже спустился на тридцать ступенек, шаря по стене руками, но так и не нащупал ее. Может быть, подняться назад – он пытался, но обнаружил, что ступеньки, как и прежде, исчезали, как только он оставлял их позади. Если он прозевал дверь, ему уже никогда к ней не вернуться! На мгновение его охватила паника., А вдруг дверь расположена по другую сторону лестницы! Что если он прошел мимо! Неужели ему придется спускаться вниз до конца... Навстречу чему?

***

Что-то влажное и теплое коснулось его щеки, проплывая мимо. Лоури решил, что, вероятнее всего, это сгусток тумана; однако какой странный туман! Теплый, волокнистый и даже подрагивающий, словно живой! Он ухватил несколько клочков этого тумана, но, подобно змеям, они, извиваясь, выскользнули из рук.

Он вытер ладони о пальто, желая избавиться от мерзкого ощущения, и ступил ниже. Туман опутал его, словно паутиной, прилипая к щекам и плечам.

Откуда-то донесся слабый оклик: «Джим! Джим Лоури!»

Он ринулся было на голос, но туман цепко держал его невидимыми липкими пальцами.

«Джим Лоури!»

Надо же, как будто кричат в пустую бочку!

Собрав все свои силы, Лоури попытался разорвать туман в надежде, что тот расползется и образует просвет, но весь туман сразу куда-то улетучился, и он" чуть не полетел вниз по невидимым ступеням. Он вновь принялся ощупывать стену, продвигаясь вперед, время от времени с надеждой оборачиваясь, – вдруг ступени на месте, но всякий раз убеждался, что они исчезли. Где-то здесь должна быть дверь!

Его ослепила внезапная вспышка света.

Он стоял на твердой почве, но солнца не было видно – только свет, слепящий и резкий. Выжженная земля, красная и дикая, простиралась, куда хватало глаз, в шершавых камнях зияли огромные трещины.

На камне сидел маленький мальчик и рассеянно чертил свое имя. Он насвистывал немудреный мотивчик, сильно фальшивя, время от времени вместе со свистом из его уст вырывалось шипение. Он сдвинул набекрень свою соломенную шляпу и взглянул на Лоури.

– Привет.

– Привет, – ответил Лоури.

– У тебя нет шляпы, – сказал мальчик.

– Нет. И что из этого?

– И руки у тебя грязные, – произнес мальчик, возвращаясь к своему праздному занятию.

– Как тебя зовут? – спросил Лоури.

– А тебя?

– Меня Джим.

– Надо же. Меня тоже Джим. Только по-настоящему-то Джеймс. Что-нибудь ищешь?

– В общем, да. Свою шляпу.

– Я видел шляпу.

– Правда? Где?

– На голове у папы, – серьезно ответил мальчик. И тут же звонко расхохотался собственной шутке. Затем полез в карман. – Хочешь, кое-что покажу?

– Покажи, если на это стоит взглянуть.

Мальчик вынул кроличью лапку и с восторгом протянул ее Лоури. И сразу же перед глазами осталась висеть одна только эта лапка, но и ее поглотила тьма, наползавшая от края земли. Лоури сделал шаг и опять чуть не упал с лестницы. Он медленно продвигался вперед; где-то капала вода; ступени становились все более и более стертыми от времени, замшелыми, словно по ним давно уже не ступала нога человека.

Внизу он увидел тусклый луч, который, похоже, падал из бокового входа. Ага! Значит, там все-таки была дверь! Почему он не пошел по огрубелой, красной земле и не отыскал путь наверх! Но ничего, перед ним была дверь, а это означало, что он сможет покинуть лестницу. Слава Богу, ему не придется спускаться по ней до конца!

Неизвестно откуда набежал туман, и на мгновение дверь исчезла из виду, но тут же возникла вновь, обрисовавшись четче, чем прежде, однако она была закрыта, стало быть, потайной источник света располагался где-то на самой лестнице.

Сейчас он уже не так боялся, потому что был преисполнен решимости: он знал, что наверняка отыщутся шляпа и пропавшие четыре часа. Он жалел, что не спросил о них у мальчика.

Остановившись перед дверью, Лоури с облегчением перевел дух. Теперь, когда он сойдет с этой лестницы, все изменится к лучшему. Он дернул за ручку, но дверь оказалась запертой изнутри, дверного молотка же не было и в помине. Он наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, но таковая отсутствовала. Он выпрямился и ничуть не удивился, увидев, что перед ним дверной молоток, он был из позеленевшей меди в форме женской головы со змеями вместо волос – Медуза. Он ударил им, и эхо, отскочив от стен, падающим камнем покатилось вниз по ступенькам. Он долго дожидался какого-нибудь признака жизни за дверью, и когда собрался еще раз ударить молотком, раздался звук отодвигаемых засовов, загремела щеколда, дверь широко распахнулась, и из нее вырвались едкий запах дымящихся трав и густое, грязное, темное облако, две летучих мыши, пискнув на лету, коснулись Лоури мягкими кожистыми крыльями. Запах и дым, застившие глаза, помешали ему как следует рассмотреть женщину перед ним предстали неясные очертания изможденного лица, желтых, сломанных и кривых зубов, спутанных бесцветных волос и глаз, зиявших провалами, словно дыры в черепе.

– Матушка, я хочу убраться подальше от этой лестницы, – сказал Лоури.

– Матушка? Сегодня ты вежлив, Джеймс Лоури. Хочешь подольститься и убедить меня в том, чтобы я тебя впустила. Ха-ха! Не выйдет, Джеймс Лоури.

– Подождите, матушка, уж не знаю, откуда вам известно мое имя, ведь я здесь впервые, но...

– Ты был на этой лестнице раньше. У меня хорошая память на лица. Только сейчас ты спускаешься, а в прошлый раз поднимался, и звали тебя не Джеймс Лоури, и всякий раз, поднимаясь на новую ступеньку, ты сшибал ту, что оставалась позади, а когда ты подошел сюда, то смеялся надо мной, ударил меня и плюнул в лицо! Никогда я этого не забуду!

– Не правда!

– У нас это сойдет за чистую правду. Ладно, небось, хочешь получить свою шляпу?

– Да. Да, именно. Шляпу. А откуда вы знаете, что я ищу...

– А откуда я все на свете знаю! Ха-ха, он, видите ли, потерял шляпу. Что вы об этом скажете? Шляпу он потерял! Ну что ж, Джеймс Лоури, это ужасная глупость, глупость, глупость. Потерять шляпу. Ты же не мальчик – пора соображать, что к чему, да и голова у тебя достаточно большая, чтобы на ней могла удержаться шляпа. Но это не единственная твоя потеря, Джеймс Лоури.

– Да, действительно.

– Ты как пить дать потерял четыре часа. Целых четыре часа и шляпу. Хочешь, дам совет?

– Если позволите, матушка, не могли бы вы меня впустить, чтобы не стоять на этой лестнице?

– Тебе с нее не сойти. Сначала ты по ней поднялся, а теперь должен спуститься до конца. Должен, и все тут. Хоть стой, хоть падай, хоть вплавь, хоть вскачь, но никуда не денешься – пойдешь до конца. До самого конца. До самого, самого, самого, самого, самого, самого, самого конца! До конца! До конца! До конца! Дать тебе совет?

– Не откажите в любезности.

– Тогда давай сюда платок.

Он вынул из кармана носовой платок и протянул ей, она громко высморкалась и отшвырнула его в темноту. Тут же первая летучая мышь принесла его обратно. Она опять швырнула платок, но с ним подоспела вторая летучая мышь.

– Паршивки! – выбранила она их. – Так хочешь, дам совет, Джеймс Лоури?

– Пожалуйста, матушка.

– Брось искать свою шляпу.

– Но почему, матушка?

– Потому что если ты найдешь свою шляпу, то найдешь и свои четыре часа, а если найдешь четыре часа, то умрешь!

Лоури заморгал, когда она сунула носовой платок в карман его пальто и потянулась своими когтистыми пальцами к его шее. Он почувствовал, как ногти впиваются в горло, но она всего лишь поправляла галстук.

– Хочешь, дам совет, Джеймс Лоури?

– Да, матушка.

– Шляпы шляпами, а кошки кошками, птички поют, – значит, дело дрянь. Мышки мышками, а шляпы шляпами, весна на дороге, – значит, жизнь встрепенулась перед новой смертью. Крысы крысами, а шляпы шляпами, не поспешишь, так людей насмешишь. У тебя доброе лицо, Джеймс Лоури. Хочешь, дам совет?

– Да, матушка.

– Ступай вниз по лестнице, там встретишь человека. И коли суждено тебе умереть, спроси у него, где ты потерял шляпу.

– Он мне скажет?

– Может, скажет, может, нет. Мышки шляпами, шляпы крысами, крысы кошками, кошки шляпами, и ни в каком супе не утопишь.

– Не утопишь что, матушка?

– Просто не утопишь, и все тут. У тебя доброе лицо, Джеймс Лоури.

– Спасибо, матушка.

– А потом, как встретишь первого человека, встретишь второго. Они оба не люди. Они мысли. Первый человек скажет тебе, что ты встретишь второго человека, а второй человек скажет тебе, что ты должен дойти до конца лестницы. До самого низа. До конца, до конца, до конца...

– А где самый низ, матушка?

– Наверху, разумеется. Шляпы к мышкам, мышки к кошкам, кошки к крысам. Кошки голодны, Джеймс Лоури. Крысы сожрут тебя, Джеймс Лоури. От шляпы к мышкам, от них отправишься к кошкам, а потом сожрут тебя крысы. Не передумал искать шляпу?

– Прошу вас, матушка.

– Какой капризный, упрямый, вреднющий, безмозглый, дрянной, бестолковый, бесстыжий, скверный, злющий, капризный, упрямый, безмозглый, дрянной... Все равно будешь искать шляпу, Джеймс Лоури?

– Да, матушка.

– Не веришь в демонов и дьяволов?

– Нет, матушка.

– По-прежнему не веришь в демонов и дьяволов?

– Нет, матушка.

– Тогда обернись, Джеймс Лоури. – Он обернулся.

Но перед ним была лишь пустота.

Он услышал, как захлопнулась дверь. Где-то в отдалении раздался голос: «Джим! Джим Лоури!»

В непроглядной тьме он пошарил руками по стене, но двери там уже не было. Он ощупью двинулся наверх, но ступени исчезли. Тогда он пошел вниз, и вновь его окликнул голос, теперь прозвучавший гораздо отчетливее:

«Джим! Джим Лоури!»

Ступенька за ступенькой – когда расстояние дюйм, а когда – ярд, когда ступенька скособочена вправо, когда влево, а когда ровно лежит – угадать невозможно. Вокруг него сгустились клочья тумана – на сей раз белого, он был едким и щипал горло, но что-то в нем придало Лоури смелости и заставило расправить плечи.

– Джим! Джим Лоури!

Голос был совсем рядом, казалось, он несся из пустой бочки – будто глашатай выкрикивал слова в рупор. Голос был абсолютно бесстрастным, как объявление на железнодорожном вокзале о том, что поезд отбывает в 5.15.

– О Джим! Джим Лоури!

Вызывают мистера Лоури. Вызывают мистера Лоури. По мере того как он спускался ниже, белый туман рассеивался – Лоури уже мог различить ступени. Теперь они были другими – мраморными, гладкими, сухими и чистыми, сбоку шли тонкой резьбы перила, которые после грубого камня были очень приятными на ощупь. Лестница делала небольшой изгиб и спускалась в огромный зал, увешанный знаменами, где вокруг стола восседало с полсотни гостей – инстинкт подсказывал Лоури держаться от этих гостей подальше. Здоровенный датский дог, видимо, обознавшись, бросился ему навстречу и чуть не сбил с ног, затем фыркнул и пошел прочь. Лоури продолжал идти вниз по лестнице.

– Джим! Джим Лоури!

Он был уже у самого подножия, гости в огромном зале куда-то пропали, хотя он знал, что они где-то тут, рядом. По правую руку от него висел золотой с белым гобелен, изображающий рыцарский турнир, а слева стояла подставка для копий, над которой висели щит с тремя вздыбленными львами и меч с резной рукоятью.

Чья-то рука похлопала его по плечу; резко повернувшись, он увидел перед собой рыцаря в доспехах, который казался очень высоким благодаря султану из белых перьев, покачивавшемуся на шлеме с опущенным забралом.

– Джеймс Лоури?

– Да?

– Вы уверены, что вы Джим Лоури?

– Да.

– Тогда почему откликаетесь на имя Джеймс? Впрочем, это неважно. Вы меня знаете?

– Извините, но мне трудно ответить на этот вопрос. Забрало вашего шлема опущено, и вас полностью скрывают стальные доспехи...

– Ну хорошо, хорошо, приятель, давайте не будем пререкаться по поводу забрала. Мы ведь оба джентльмены, и у нас нет оснований ссориться, верно? Во всяком случае из-за такого пустяка, как забрало. Вы думаете, что вам это все снится?

– Нет, отчего же. Я не...

– Вот и славно. Это не сон. На всякий случай я вас ущипну. – Он подкрепил слова делом и со значением кивнул, когда Лоури резко отпрянул в сторону. – Это не сон, все происходит на самом деле. Если до сих пор не верите, взгляните на отметину, оставленную моими стальными пальцами.

Лоури посмотрел на тыльную сторону ладони – там образовался ужасный кровоподтек.

– Теперь относительно вашей шляпы, – изрек рыцарь. – Вы намерены отыскать ее?

– Конечно.

– Она ведь обошлась вам всего в несколько долларов. А что такое несколько долларов, старина, в сравнении с ценой вашей жизни?

– Какое отношение моя, жизнь имеет к шляпе?

– Приятель, разве старуха вам не говорила, что коли найдете шляпу, найдете и четыре часа, а как найдете четыре часа, так потеряете жизнь? А теперь давайте рассмотрим этот вопрос трезво. В свете холодных и беспристрастных фактов. Шляпа стоит от силы десять долларов. В течение оставшихся вам тридцати пяти лет жизни вы сможете заработать около ста пятидесяти тысяч долларов, то есть четыре тысячи пятьсот долларов в год. Есть ли резон менять это на десятидолларовую шляпу?

– Да.., нет, пожалуй.

– Ну что ж, старина, я рад, что мы нашли общий язык. Теперь давайте пойдем дальше. Вы ведь очень умный человек. Вот вы потеряли четыре часа. Те тридцать пять лет, что могут быть вам отпущены, вмещают триста пять тысяч четыреста сорок часов – расчеты точные. Неужели это время не перевешивает каких-то глупых четырех часов?

– Да, но...

– Ага, значит нужны дополнительные аргументы. Вы намерены отыскать свою шляпу, так?

– Мне бы хотелось.

– И вас не волнует, что когда вы найдете шляпу, то найдете и те четыре часа, ибо они неразрывно связаны с потерей шляпы?

– Ну...

– Я-то надеялся, вы образумитесь. Что ж, ищите шляпу, ищите четыре часа, ищите смерть! Именно в такой последовательности будут разворачиваться события. Подумаешь, невидаль – шляпа. Стоит ли сбиваться с ног из-за такой ерунды!

– Я.., я это обдумаю.

– Никаких обдумываний. Вы должны прийти к выводу, что поиски шляпы – глупость, здесь и немедленно выкиньте из головы мысль о четырех часах. Все, их не существует.

– Может быть... – отважился спросить Лоури, – может быть, вы мне скажете, что произошло за эти четыре часа?

– Послушайте, старина! Я же говорю вам, если вы это выясните, то наверняка погибнете, а вы спрашиваете меня прямо в лоб. Я-то пытаюсь вас спасти, а не уничтожить.

– Даже намекнуть не можете?

– С какой стати?

– Дело в той статье?

– Фу-ты, ну-ты, Джим Лоури. Не пытайтесь выудить из меня эти-сведения – мне не хочется, чтобы вы умирали. Я считаю вас мировым парнем, исконным принцем, с головы до пят. А теперь ступайте-ка вниз...

– Все дело в малярии?

– Фу-ты, ну-ты.

– В спиртном?

– Ну, хватит.

– Или...

– Да замолчите вы! – взревел рыцарь. – Если вы такой любознательный, идите вниз по лестнице и встретите там человека. Больше я ничего не скажу. Встретите человека.

– Спасибо, – сказал Лоури. – Не будете ли вы так любезны назвать мне свое имя?

– Имя? Зачем оно мне? Я рыцарь и живу идеалами.

– Но если мы снова встретимся, я вас не узнаю.

– Я же сказал, я живу идеалами!

– Ну и что из этого? Я тоже живу идеалами, – Он протянул руку, чтобы поднять забрало. Рыцарь остался стоять смирно.

Забрало поднято.

Внутри ничего не было!

Внутри была темнота.

Немного спустя Лоури сделал еще одну попытку подняться наверх, но снова – тщетно; он чуть не свалился в пустоту. Он остановился как вкопанный, его била дрожь. Может, все-таки.., все-таки ему не надо спускаться вниз? Вниз к... Ему вдруг захотелось заорать во все горло, но он подавил этот порыв. Он успокоился.

Лоури обнаружил, что новые ступени отличались от прежних: они издавали другой звук – глухой, видно, были деревянными, да и шли равномерно, на одинаковом расстоянии друг от друга. Вскоре он едва не упал, пытаясь нащупать следующую ступень – там оказалась твердая почва. Да. Он стоял на ровной земле. Вокруг ничего не было видно...

Он резко повернулся, чтобы разглядеть, не исчезла ли последняя ступенька. Она была на прежнем месте. И та, что над ней, тоже. И следующая на месте. Что если лестница восстановилась! Вдруг он сможет подняться наверх! Но тут он споткнулся, так как вместо мраморной площадки была деревянная, обнесенная перилами, так что дальнейшее восхождение было невозможным. Ему пришлось спуститься обратно – на островок земли.

Он не сразу заметил этого человека, главным образом потому, что тот был весь в черном. Абсолютно весь. На нем была черная грязноватая шляпа с широкими полями, которые почти полностью скрывали лицо, но не могли скрыть грубость черт и жесткую линию рта; его могучие, но согбенные плечи окутывал черный старинный плащ; на башмаках поблескивали черные пряжки. В руках он держал фонарь, который отбрасывал тусклый луч света, он поставил его на землю и уселся на деревянную скамью, вынув из-за пазухи что-то длинное и змееобразное. Затем достал черную книжицу, и, приподняв фонарь, воззрился на страницы.

– Лоури?

– Да, это я.

– Хм. Откровенный ты, однако, парень. Впрочем, всем известно, что меня лучше не водить за нос. – Он громко сплюнул и опять уставился в книгу. – Хорошая черная погодка, не правда ли?

– Да. Не спорю.

– Сколько ты весишь, Лоури?

– Сто девяносто фунтов.

– Хм. Сто девяносто фунтов. – Он отыскал карандаш и нацарапал что-то в своей книжечке. Затем, высоко подняв фонарь, он пристально оглядел лицо и фигуру Лоури. – Хм. Физических недостатков нет?

– Вроде нет.

– Сто девяносто фунтов и нормальная шея. А, Джеймс Лоури?

– Да.

– Что же, наше знакомство не затянется, но это твоя беда, а не моя.

– Как.., как вас зовут?

– Джек. Вообще-то Джек Кетч, но можешь называть меня просто Джек. – Он опять громко сплюнул. – Если хочешь, чтобы со мной у тебя все прошло гладко, положи в карман один или два фунта, когда подойдешь.

От этого человека исходил запах тления – тления и запекшейся крови; волосы у Лоури встали дыбом.

– Почему фунт?

– А почему бы и нет? Мне ведь надо питаться, как и тебе надо было. Я могу устроить так, что тебе будет легко или, наоборот, чудовищно трудно. Так что послушайся моего совета и дай мне фунт или два, и мы приступим к делу. Терпеть не могу ходить вокруг да около. Все уже готово, и задержкой мы лишь осложним процедуру, а ты будешь понапрасну нервничать. Что ты на это скажешь?

– Я.., я не знаю, о чем вы.

Он поднял фонарь и внимательно посмотрел на Лоури.

– Хм. А производишь впечатление толкового парня. – Он поставил фонарь и поднял с колен змееподобную штуку. Он начал возиться с ней заскорузлыми пальцами.

Мало-помалу Лоури охватил ужас. Джек Кетч. Знакомое имя. Но этого человека он видит впервые. Джек Кетч...

Внезапно Лоури осенило, чем занят Джек Кетч. Ведь эта штука у него в руках – веревка! Он завязывает петлю для виселицы!

И эти ступени. Их было тринадцать! И площадка наверху – эшафот!

– Нет! – крикнул Лоури. – Вы не можете этого сделать! У вас нет такого права!

– Полегче! Полегче, Лоури! Джим Лоури! Иди сюда! От меня не убежишь! Лоури, Джим Лоури!

Сзади гулко прозвучали шаги палача, а шуршание плаща было подобно грому.

Лоури попытался удержаться на краю новой лестницы – он ее скорее ощущал, нежели видел, – но ступени были скользкими, и он уже не мог остановиться. Он напряг мускулы перед нижней ступенькой...

Но ступил в никуда.

Дергаясь, извиваясь и кувыркаясь, он летел вниз, вниз, вниз, в чернильную бездну, задыхаясь от страха, в животе у него пульсировал комок боли. Вниз, вниз, вниз, вниз, рассекая темную мглу, потом больно хлеставшие ветви деревьев – и снова туман.

Лоури плюхнулся в липкое месиво, вонявшее мертвячиной и гнилью, пальцы его утопали в чем-то слизистом. Где-то в темноте двигалось некое существо. Потрескивал валежник и слышалось учащенное, жаркое дыхание – этот некто вел поиск.

Лоури отполз, стараясь двигаться бесшумно. Было слишком темно – никто не мог его видеть, если он будет лежать беззвучно...

– Лоури! Джим Лоури! Лоури сжался и замер.

– Думаешь, я тебя не вижу. Джим Лоури! Подожди минутку. У меня есть для тебя сюрприз.

Голос Джека Кетча прозвучал ближе, и Лоури понял, что в то время как он сам не видел ни зги, Джек Кетч прекрасно видел его. Он вскочил на ноги и, спотыкаясь, не разбирая дороги, устремился прочь, обдираясь о ветки кустарника, он бежал, пока путь ему не преградила полуутопленная коряга – он застрял возле нее по колено в грязи.

– Я скажу тебе, где ты можешь найти свою шляпу, Джим Лоури. Я хочу тебе помочь, – Было слышно, как он сплюнул. – От меня не убежишь.

Чувствуя, что теплая илистая жижа, от которой поднимаются зловонные испарения, доходит ему до колен, он заспешил дальше.

– Я пытаюсь тебе помочь, Джим Лоури, – совсем близко произнес голос Джека Кетча, – Единственное, чего я хочу, так это помочь тебе. Я могу сказать, где находится твоя шляпа. Не желаешь меня выслушать?

Изможденный и обессиленный Лоури упал ничком в грязь, затем, поднявшись с неимоверным усилием, двинулся дальше, с трудом переставляя ноги.

– Я не намерен причинять тебе боль, – умоляющим голосом проговорил Джек Кетч. – Я только хочу тебя вздернуть! – Он выругался и сплюнул, – Вот она, благодарность. Лоури! Вернись! Я скажу тебе, где твоя шляпа.

Почва под ногами стала твердой, и Лоури ринулся в бархатную темноту. Неведомая могучая сила резко ударила его в грудь и сбила с ног – и вот уже он барахтается в морской воде, смешанной с песком, – его вертит, бьет, выталкивает и тянет ко дну. Он тонул!

Лоури открыл было рот, чтобы закричать, но чуть не захлебнулся соленой водой – он погружался в глубину, видя вокруг себя зеленоватый свет и серебристые пузырьки собственного дыхания, поднимавшиеся на поверхность.

Внезапно он выплыл, судорожно ловя ртом воздух и заглатывая соленую воду, – он был измучен до крайности. Он кашлял и, задыхаясь, силился позвать на помощь. Вдруг он успокоился, обнаружив, что лежать на воде не составляет никакого труда. Покачиваясь – дыхание его вновь стало ровным, – он с тревогой искал глазами Джека Кетча, но палача нигде не было видно. Зато перед ним предстала протянувшаяся вдоль берега длинная полоса джунглей – желтый пляж, омываемый белыми волнами, и гигантские зеленые деревья, нависающие над морем. Голубое небо и голубое море, полнейшая тишина, покой и безмятежность. Лоури с благодарностью созерцал всю эту красоту, удивляясь приятному теплу, разлившемуся по телу. Еще раз бросив взгляд в сторону пляжа, он позабыл про Джека Кетча, хотя смутно помнил, что где-то потерял четыре часа. Он должен их найти во что бы то ни стало, невзирая на все предупреждения, которые получил; надо во что бы то ни стало восстановить в памяти все, чтобы знать наверняка...

Снова начала наползать темнота, подул ветер, который постепенно усиливался, – море заволновалось. Он почувствовал усталость. Внезапно его осенила догадка – в морской глубине подстерегает опасность: ему могут нанести удар и увлечь вниз; а там множество черных и жутких тварей утащат его на дно и разорвут в клочья.

В сгущавшихся сумерках Лоури поплыл к берегу, призвав всю свою волю, чтобы не поддаться слепой панике и не думать о тварях, таившихся в глубине. Ветер ревел, волны бились о берег, он напряг зрение и увидел, что огромные пенистые смерчи вздымаются и опадают, и волны яростно бьются о зубчатую скалу. Он повернулся в сторону. От него ничего не останется, если он попытается вылезти на скалу, и в то же время ясно, что надо как можно быстрее выбраться из воды, ибо в любой момент его может разорвать выплывшее из глубины морское чудовище. Он не мог повернуть назад – море как будто толкало его к торчавшим из воды громадным черным зубьям. Где-то сверкнула молния, разодрав небо на синие лоскуты. Но раскатов грома не последовало – только шумел прибой. Вздымавшиеся волны бросали его на десять футов вверх, потом вниз, унося к скале. Лоури ничего не слышал, не мог дышать. Вода поймала его в ловушку – если он не утонет, то разобьется о риф. Что-то ударило по нему и отшвырнуло в сторону. Удар повторился, и он повернул голову. Кусок дерева! Уже ухватившись за него, он увидел, что деревяшка имела престранную форму, так что прикасаться к ней не стоило. Он почувствовал, что над бревном что-то витает. Поднял глаза. Он увидел книгу, которую держали две руки. И все. Только книгу и пару рук.

– А теперь ухватись покрепче, – произнес какой-то маслянистый голос. – Очень скоро все кончится. Но ты должен крепко держаться, закрыть глаза и видеть и слышать только то, что я говорю. Положись на меня и точно выполняй мои требования...

Казалось, голос замирает и отдаляется, а на самом деле это обессилевший Лоури опустил лицо на мягкую подушку воды, в то время как его онемевшие руки продолжали сжимать деревяшку.

Ничего определенного – лишь впечатление чего-то темного и округлого, двигавшегося рядом с ним. Он резко повернулся, желая разглядеть этот предмет, но ничего не увидел.

– Ну, давайте-ка. Все будет хорошо. Крепкий сон в тюрьме пойдет вам на пользу. Никогда не понимал, зачем люди напиваются... Ба, да это же профессор Лоури!

Слова донеслись словно сквозь сон; ощущение прикасавшихся к нему рук, наконец, достигло его сознания. Он послушно – с чужой помощью – поднялся с мокрого тротуара, чувствуя, что покрыт синяками и ссадинами.

На улице шел дождь; в свете фонарей капли его казались серебристыми; ночной воздух полнился свежим, замечательным ароматом распускавшейся зелени и возрождавшейся земли.

Его поддерживал старый Билли Уоткинс в темном плаще, с которого текла вода. Когда Лоури еще под стол пешком ходил, старый Билли Уоткинс был молодым констеблем. Однажды он арестовал Лоури за то, что тот катался на велосипеде по тротуару, а потом еще раз, когда поступила жалоба, что Лоури разбил окно; этот-то Билли Уоткинс с нескрываемым почтением, если не с подобострастием, поддерживал сейчас Джима Лоури, профессора «Атуорти». Его белые усы обвисли от дождя, зато с них наконец смыло табачную копоть.

– Интересно, – произнес Лоури, еле ворочая языком, – сколько времени я здесь пролежал?

– По моим подсчетам минут пять, может, шесть. Я как раз проходил здесь, дошел до Чэпел-стрит и тут сообразил, что собирался позвонить из телефона-автомата; вернулся и вижу, вы лежите на тротуаре.

– Который час?

– Наверно, около четырех. Вот-вот рассвет. У вас что, жена заболела? Я видел свет в окнах.

– Нет. Нет, Билли, скорее всего заболел я. Я пошел прогуляться...

– Видимо, не могли уснуть. Я, например, убедился: самое лучшее снотворное – добрый стакан горячего молока.

Вы себя нормально чувствуете?

– Да. Да, кажется, сейчас нормально.

– Вы, вероятно, споткнулись и упали. У вас на лице ссадина, и, похоже, вы потеряли шляпу.

– Да.., да, похоже, я потерял шляпу. Я, вероятно, споткнулся. Что это за улица?

– Та, где вы живете. Вон ваш дом, до него не больше тридцати футов. Пойдемте-ка, я помогу вам подняться по ступенькам. Я слыхал, вы подцепили какую-то тропическую заразу. Правда, горничная миссис Чалмерс говорит, что ничего страшного. И что тебя тянет в эти страны, где полно язычников, Джимми, то есть я хотел сказать, профессор Лоури.

– Ну просто это интересно.

– Да, наверно, дело в этом. Вот и мой дед так. Бывало, всю ночь сражается с индейцами, а днем строит железные дороги. Ну, мы пришли. Хотите, я позвоню или...

– Нет, дверь открыта.

– Ваша хозяйка запирала ее, пока вас не было, я и подумал, может, и сейчас заперла. Что-то ты бледный, Джи.., профессор. Вы уверены, что не надо вызвать доктора Чалмерса?

– Нет, со мной все в порядке.

– Но вид-то у вас неважный. Ну да вам лучше знать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Билли.

Затаив дыхание, он наблюдал как Билли Уоткинс, ковыляя, спускается с крыльца. Но дорожка была как дорожка – старый Билли дошел до тротуара, обернулся, помахал на прощание рукой и пошел прочь под дождем.

Лоури открыл дверь и вошел. Когда он снимал пальто, на пол натекла лужица.

– Это ты, Джим?

– Да, Мэри.

Она перегнулась через перила, затем, запахнув халат, сбежала вниз.

– Я чуть с ума не сошла. Я уже собиралась позвонить Томми и попросить его, чтобы он пошел тебя искать... Да ты насквозь промок! И на лице ссадина! А что у тебя на руке?

Лоури взглянул на руку, там тоже был синяк и след, как будто его ущипнули. Он содрогнулся.

– Наверно упал.

– Но где? От тебя пахнет тиной.

Его начало знобить, и она – само участие, – бросив на пол пальто и напрочь позабыв о ковре, повела его наверх по лестнице. В старом доме было холодно, а в его комнате – особенно. Раздев мужа, она помогла ему улечься под одеяло и вытерла полотенцем лицо и волосы.

Он чувствовал вкус соленой воды на губах, а в голове вертелась фраза: «Самый низ наверху, конечно!»

– Не надо было мне пускать тебя на улицу.

– Бедная моя Мэри, я заставил тебя волноваться.

– Да это-то ладно. Теперь ты наверняка сляжешь. Почему ты не вернулся сразу, как пошел дождь?

– Мэри.

– Да, Джим?

– Я люблю тебя. Она поцеловала его.

– Ты же знаешь, я бы никогда нарочно не причинил тебе боль, Мэри.

– Конечно, Джим.

– Ты такая добрая, верная и красивая, Мэри.

– Тш. Спать.

Он закрыл глаза, она нежно положила руку ему на лоб. Вскоре он уснул.

Он проснулся с ощущением того, что творится неладное, словно некое существо, находившееся рядом, сейчас сделает с ним что-то нехорошее. Он оглядел комнату, но ничего такого не увидел: ласковые лучи солнца освещали ковер и часть стены, за окном разговаривали прохожие, неподалеку кто-то нетерпеливо сигналил из машины.

Было воскресенье, и ему следовало пойти в церковь. Сбросив одеяло, он встал с постели. Его одежда висела на стуле, однако костюм, который он надевал накануне, был весь заляпан грязью и нуждался в чистке.

– Мэри!

Спит, наверно. Он натянул халат и подошел к двери ее комнаты. Она лежала, выпростав руки из-под одеяла, рот полуоткрыт, волосы сияющим облаком обрамляют прелестное лицо. Она заворочалась и открыла глаза.

– Ах, – произнесла она, проснувшись. – Я проспала, и мы опоздали в церковь. Сейчас приготовлю завтрак и...

– Нет, – сказал Лоури. – Ты в церковь не пойдешь.

– Но, Джим...

– Ты заслужила право хорошенько выспаться. Поваляйся в постели – ты ведь спала не больше трех-четырех часов.

– Но ведь...

– Я поддержу честь семьи и позавтракаю в кафетерии. А ты поворачивайся на другой бок и спи.

– Сон ради красоты?

– Ты и без того красивая. – Он поцеловал ее и, прикрыв за собой дверь, пошел в свою комнату и достал темный костюм.

Приняв ванну и одевшись, он снова на цыпочках приблизился к двери.

– Джим, – сонно пролепетала она, – днем к нам должны прийти гости. Придумай что-нибудь, например, что мне нездоровится. Мне неохота заниматься уборкой.

– Дело твое, дорогая.

– Потом расскажешь, какие туалеты были на женщинах, – сказала она ему вслед.

Лоури был почти счастлив, когда спускался с крыльца. Но на последней ступеньке он остановился, боясь взглянуть на дорожку. Он медлил, пока любопытные взгляды прохожих не заставили его сдвинуться с места. В это утро дорожка была твердой, и, вздохнув с облегчением и чуть ли не с радостью, он пошел по улице, на ходу раскланиваясь со знакомыми.

Кафетерий был почти пуст, на дальнем конце стойки повар в голубом переднике пил кофе и курил сигарету. Он нахмурился при виде входящего, но, разглядев, что это Лоури, просиял.

– А, профессор! Не видал вас с тех пор, как вы вернулись. Лоури пожал мягкую влажную руку Майка.

– Был очень занят. Приготовьте мне яичницу с ветчиной и кофе, Майк. И постарайтесь побыстрее, ладно? Я опаздываю в церковь.

– Колокол еще не звонил, – сказал Майк, ставя на огонь сковороду и мастерски разбивая яйца свободной рукой.

– Приятно возвратиться в цивилизованное общество? – осведомился Майк, ставя еду перед Лоури.

– Видимо, да, – рассеянно бросил Лоури.

Лоури ел медленно, поскольку в голове роилось множество мыслей: опять и опять всплывали в памяти слова Томми, его жутковатые предсказания, – а ведь жестокость не была ему свойственна. Он чувствовал, как между ним и Томми разверзается пропасть уже во время их разговора: ему было не по себе с Томми Уилльямсом, и это было более чем странно. Ведь когда-то они с Томми кровью скрепили мальчишескую клятву верности.

Уже доедая, Лоури обнаружил, что пища не имеет вкуса – в него медленно проникал страх. А чего ему, собственно, бояться? Вдруг в комнате стало душно, и он торопливо полез в карман за мелочью, чтобы расплатиться. Положив на прилавок пятидесятицентовик, он взглянул в зеркало над кофейниками. Его лицо, осунувшееся и изможденное, и...

В зеркале отражалось что-то еще, прятавшееся за ним! Уродливое, ужасное нечто, медленно вползавшее ему на спину!

Он резко повернулся.

Ничего.

Он посмотрел в зеркало.

Ничего.

– Сорок центов, – сказал Майк.

– А?

– Что с вами? Плохо себя чувствуете или что? Яйца вроде были свежими, а?

– Да, – сказал Лоури. – Да. Яйца были свежими.

– Вы забыли сдачу, – крикнул Майк ему вслед.

***

Но Лоури уже вышел на улицу и быстро зашагал прочь, изо всех сил стараясь не бежать, не оглядываться и справиться с тошнотворным оцепенением, которое, того и гляди, его парализует.

– Привет, Джим.

Он вздрогнул, но увидев, что это был Томми, невероятно обрадовался.

– Привет, Томми.

– Ты скверно выглядишь, старина, – сказал Томми. – Тебе надо заняться своей малярией, а то как бы микробы не проели тебя насквозь.

– Со мной все в порядке, – с улыбкой отозвался Лоури. Судя по темному костюму и темному пальто, Томми направлялся в церковь. «На редкость красивый парень», – подумал Джим.

– Ты аккуратно принимал лекарство?

– Лекарство?

– Хинин или что ты там принимаешь.

– Нет. Но я себя сносно чувствую. Слушай, Томми, я и не помню, чтобы я был так рад кого-нибудь видеть. Томми улыбнулся во весь рот.

– И я рад тебя видеть, Джим.

– Мы уже так давно дружим, – сказал Лоури. – Сколько лет прошло?

– Без малого тридцать четыре. Но не будем об этом.

– Ты в церковь?

– Конечно. А куда же еще?

– Ну... – Лоури пожал плечами и почему-то хмыкнул.

– Сколько раз мы встречались на этом углу приблизительно в один и тот же час, – сказал Томми. – А где Мэри?

– Она плохо спала ночью и осталась дома.

– Хотел бы я сделать то же самое. Пастор Бейтс редкая зануда; по-моему, он не слыхал о Ветхом завете, пока я его не просветил за очередным томительным чаем, который устраивала его жена.

– Томми... Томми, я хочу у тебя кое-что спросить.

– Валяй, старина.

– Томми, я ведь ушел от тебя вчера без четверти три?

– Что-то около того, если мне не изменяет память.

– И я ушел, да?

– Конечно, ушел, – ответил Томми, весьма заинтригованный.

– И выпил я всего одну рюмку?

– Совершенно верно. Я вижу, тебя это очень беспокоит. Не хитри со старым провидцем. В чем дело?

– Томми, я потерял четыре часа.

– Подумаешь, беда какая! Я потерял тридцать девять лет.

– Томми, я серьезно. Я потерял четыре часа и.., шляпу. Томми расхохотался.

– Ничего смешного, – сказал Лоури.

– Джим, когда ты смотришь на меня с глубокомысленным видом и сообщаешь, что места себе не находишь из-за шляпы, по-моему, это забавно. Не обижайся.

– Я потерял четыре часа. И не знаю, что произошло в течение этого времени.

– Ну что ж, это действительно досадно. Но у тебя в запасе есть множество других часов и других шляп. Выкинь это из головы.

– Не могу, Томми. С тех пор, как я потерял четыре часа, со мной все время что-то творится. Творится неладное, – Он вкратце поведал Томми о событиях минувшей ночи.

– Вниз по лестнице, – откликнулся Томми, на сей раз очень серьезно. – Да. Теперь я понимаю – и понимаю еще кое-что.

– Что все это значит? – умоляюще спросил Лоури. Некоторое время Томми шел молча, затем, увидев, что они уже подходят к церкви, где толпится народ, остановился.

– Джим, ты мне не поверишь.

– Я готов верить чему угодно.

– Помнишь, что я тебе вчера сказал? О твоей статье?

– Думаешь, статья имеет к этому отношение?

– Да. Я в этом убежден. Джим, ты занял непримиримую, если не сказать оскорбительную позицию в отношении предмета, который обходили стороной, по меньшей мере, сто лет.

– Оскорбительную? Кого я оскорбил?

– Джим, трудно подобрать такие слова, чтобы ты тут же не встал на дыбы. На твоем месте я бы больше не пытался найти шляпу.

– Но.., но я почему-то уверен, что если я ее не найду, вся эта история сведет меня с ума!

– Спокойно. Уж лучше сумасшествие, чем смерть. Слушай, Джим, все эти штуки, про которые ты рассказывал.., в общем, тут действуют сверхъестественные силы. Да, да, я знаю, ты начнешь возражать. В наше время никто не верит в сверхъестественное. Дело твое. Но именно с подобным ты и столкнулся. Разумеется, не с теми, настоящими силами, которые еще могут вступить в игру...

– Ты имеешь в виду дьяволов и демонов?

– Это было бы слишком конкретно.

– Что же тогда?

– Сперва Джебсон. Потом четыре часа и шляпа. Кстати, Джим, у тебя на теле нет никакой отметины, которая появилась после того, как ты от меня ушел?

– Есть. – Лоури задрал рукав.

– Хм. Очень странно. Похоже на отпечаток заячьей лапки.

– И что?

– Ничего, забудем об этом, – сказал Томми. – Послушай, Джим. Вчера я был в дурном расположении духа и резко высказался о твоей статье. Разумеется, она пришлась мне не по нутру – я предпочитаю верить в существование сверхъестественного, иначе жизнь была бы невыносимо скучна. Но сейчас я соглашаюсь с твоим мнением. Джим, не сомневайся, я помогу тебе по мере своих сил. Но пока я могу только разубедить тебя в том, что сам же тебе внушил. У тебя просто разыгралась малярия, а врачи это проглядели. На какое-то время у тебя затуманился рассудок, ты где-то бродил и потерял шляпу. Запомни хорошенько. Малярия спровоцировала провал в памяти, а шляпу ты потерял, пока бродил. Я твой друг и пожертвую чем угодно, лишь бы ты был спокоен. Понимаешь?

– Спасибо, Томми.

– Сходи к доктору Чалмерсу, и пусть он напичкает тебя хинином. Я буду рядом с тобой и позабочусь, чтобы ты опять не заплутал. Тем самым я преследую еще одну цель. Если ты что-нибудь увидишь, то увижу и я. И, может статься, благодаря моим познаниям в этой области ты останешься цел и невредим.

– Я с трудом понимаю, что...

– Ничего не говори. Отчасти это моя вина – наговорил тебе невесть что про демонов и дьяволов. Вы оба – и ты, и Мэри – мне слишком дороги, и я не могу допустить, чтобы случилось несчастье. Кстати, Джим...

– Да?

– Слушай, ты ведь не подозреваешь меня в том, что я подсыпал тебе в рюмку наркотик или еще что-нибудь в этом роде?

– Нет! Мне такое и в голову не приходило!

– Я просто так спросил. Ты же знаешь, что я тебе друг, верно, Джим?

– Да. Конечно, знаю. Иначе я бы никогда не отважился рассказать тебе все это. Они двинулись к церкви. Начал звонить колокол – на колокольне раскачивалась черная тень, и плывущий в воздухе звук кольцами обвивал нарядную толпу на паперти, как бы мягко подталкивая ее внутрь. Джим Лоури оглядел старую, милую сердцу церковь: плющ еще не распустился, и длиннющие бурые петли тянулись вверх, приникая к серому камню; витражи поблескивали в солнечных лучах. Но почему-то он ощущал себя не в своей тарелке. Церковь всегда была для него святилищем, местом отдохновения, но сейчас...

***

Какая-то женщина, задев локтем, вывела его из состояния задумчивости, и он увидел, что это жена декана Хокинса. Тут он вспомнил.

– Ах, миссис Хокинс!

– Здравствуйте, профессор Лоури. Ваша жена с вами сегодня?

– Про это-то я и хотел сказать, миссис Хокинс. Ей нездоровится, а, если не ошибаюсь, она пригласила вас на чашку чая.

– Да.

– Она просила извиниться от ее имени и, если можно, отложить ваш визит, миссис Хокинс.

– Может быть, мне стоило бы позвонить и справиться, не нужно ли ей чего-нибудь?

– Нет. Все, что ей нужно, так это немного отдохнуть.

– Пожалуйста, передайте ей мои пожелания скорейшего выздоровления.

– Непременно передам, – откликнулся Лоури, и они разошлись каждый в свою сторону.

Обычно Томми сидел рядом с Лоури и Мэри – их места на скамье никто не занимал. Лоури сел и огляделся вокруг, рассеянно отвечая на приветствия.

– Отвратительная старая карга, – прошептал Томми. – Неудивительно, что Хокинс страдает расстройством пищеварения. Как это она вообще с тобой заговорила после такого известия.

– Какого известия? – шепотом спросил Лоури, слегка повернувшись к Томми.

– Касающегося тебя и Джебсона. Они с миссис Джебсон близкие подруги, и новость знают уже все. Вряд ли она навестила бы сегодня Мэри. Сидя рядом с тобой, я подрываю свою репутацию. Их же реакция в высшей степени смехотворна. Как будто этот дурак Джебсон тебя огорчил.

– Огорчил. Немножко.

– Чему же тут огорчаться? Отныне ты избавлен от чудовищной скуки. Тебе больше не придется зевать на чаепитиях. Ты сам не понимаешь, как тебе повезло.

– А как быть с Мэри?

– Мэри всегда мечтала путешествовать с тобой, и теперь ты не сможешь ей отказать. Если бы ты сам так болезненно это не переживал, она, скорее всего, веселилась бы, как дитя. Подумай только, отменить визит миссис Хокинс! Неужели ты не понимаешь, как это прекрасно, Джим? Она вмазала самой миссис Хокинс ниже пояса.

– Споем гимн номер 197, – раздался голос издалека.

Под хриплые стоны органа все прихожане поднялись со своих мест, открыли молитвенники и начали откашливаться, переминаясь с ноги на ногу, затем гнусавый голос пастора Бейтса перекрыл шум, хор запричитал дрожащими голосами, и служба началась.

Во время службы взгляд Лоури был прикован к затылку Джебсона – Лоури смотрел на него почти ненамеренно, но Джебсон несколько раз тревожно обернулся. На самом же деле Лоури едва видел Джебсона – убаюканный монотонным речитативом Бейтса, Лоури отдался во власть своих мыслей, беспокойно блуждавших в поисках ответа.

Ответ.

Он знал, что ему нужен ответ.

Он знал, что, найди он ответ...

Пропавшие четыре часа. Он смутно осознавал, что если ему не удастся их отыскать, то он обречен – как намекнул ему Томми – на безумие. И в то же время интуиция подсказывала ему, пускай неясно: нельзя ему гоняться за этими четырьмя часами. Нельзя. И тем не менее надо!

Он опять поднялся на ноги, невидящими глазами уставившись в молитвенник, запел больше по памяти, едва заглядывая в книжечку и почти не слыша органа. Затем он умолк, забыв обо всем.

Что-то мягкое коснулось его ноги.

Он боялся посмотреть вниз.

Но все-таки посмотрел.

Там ничего не было.

В горле у него пересохло, он попытался унять дрожь и, сосредоточившись на молитвеннике, присоединился к пению гимна. Он бросил взгляд на Томми, но тот, отрешившись от всего на свете, проникновенно пел своим сочным баритоном славу Создателю.

Прихожане уселись, начался сбор пожертвований, а тем временем Бейтс делал объявления на неделю. Лоури старался не смотреть на ноги и не прятать их под скамью. Его напряжение возрастало с каждой минутой, наконец он почувствовал, что больше не в силах терпеть эту муку.

Что-то мягкое коснулось его ноги.

Он посмотрел вниз.

Там ничего не было!

Лоури ухватил Томми за рукав и, пробормотав: «Пойдем со мной», встал и двинулся по проходу. Он чувствовал на себе множество глаз, знал, что" не имел права бежать, что Томми, который послушно следует за ним, весьма удивлен такой выходкой.

***

Солнечные лучи согревали воздух, а новорожденные свежие листочки шелестели на легком ветерке. Ребенок в лохмотьях сидел на тротуаре и подбрасывал монетку, полученную за то, что почистил чьи-то башмаки. Шофер Джебсона дремал за рулем автомобиля, а чуть поодаль сонный конюх придерживал лошадей чудаковатой миссис Липпинкотт, всегда ездившей в экипаже. Лошади лениво помахивали хвостами, отгоняя мух, и то и дело били копытами. На кладбище надгробия над тихими холмиками, поросшими молодой травкой, казалось, излучали тихую грусть, ангел распростер каменные крылья над плитой с надписью «Сайлас Джоунс, R.I.P». От лужайки – ее обкладывали дерном – исходил запах свежей земли, к которому примешивался пряный аромат ив, растущих неподалеку, у реки.

День был так прекрасен, что Лоури замедлил шаг, – на свежем воздухе, вне замкнутого пространства, он чувствовал себя спокойнее. Он решил ничего не говорить Томми, а тот не задавал вопросов.

Но когда они переходили на другую сторону Хай-стрит, на сверкавшей, чистой мостовой уголком глаза Лоури уловил какое-то движение. Ничего определенного – лишь впечатление чего-то темного и округлого, двигавшегося рядом с ним. Он резко повернулся, желая разглядеть этот предмет, но ничего не увидел. Он посмотрел вверх – может быть, то была тень птицы, но кроме нескольких воробьев, сновавших туда-сюда в поисках пищи, птиц не было. В нем снова начало нарастать беспокойство.

Опять он краем глаза отметил это едва уловимое движение, я опять при попытке разглядеть его предмет исчез. Но стоило ему отвернуться, как движение возобновилось. Всего-навсего крошечное темное пятнышко. Лоури в третий раз попытался рассмотреть его, но оно исчезло и в третий раз.

– Томми.

– Да?

– Слушай. Ты решишь, что я сбрендил. Что-то коснулось моей ноги в церкви, но я ничего не увидел. Что-то движется около меня сейчас. Но я не могу определить, что именно, – как только я поворачиваю голову, оно исчезает.

– Я ничего не вижу, – не выказывая своей тревоги, сказал Томми. – Вероятно, просто соринка в глаз попала.

– Да, – откликнулся Лоури. – Да, правильно! Просто соринка в глаз попала.

Но крошечный сгусток тьмы или что-то наподобие этого медленно и неотступно следовал за ним по пятам. Лоури пошел быстрее – пятнышко за ним. Он замедлил шаг в надежде, что пятнышко проскочит вперед и его все-таки удастся разглядеть. Но и оно поползло медленнее.

Он чувствовал, как в нем растет беспокойство.

– Только Мэри, пожалуй, говорить об этом не стоит.

– Не буду, – пообещал Томми.

– Я не хочу, чтобы она из-за меня волновалась. Минувшей ночи достаточно. Ведь ты не станешь тревожить ее из-за таких пустяков, правда?

– Конечно, нет, – заверил Томми.

– Остался бы ты у нас сегодня на ночь.

– Если ты считаешь, что так будет лучше, останусь.

– Я.., я не знаю, – сдавленным голосом сказал Лоури. Они продолжали путь, и, уворачиваясь от этой штуки, которую он почти уже видел, Лоури чуть не столкнул Томми в канаву. Он до смерти боялся еще одного прикосновения – уж тут-то он бы точно рехнулся.

– Томми.

– Да.

– Пожалуйста, иди справа от меня.

– Конечно.

Сейчас Лоури едва различал движущийся предмет краем левого глаза. В горле саднило, словно его натерли наждаком.

Около дорожки, ведущей к дому Лоури, они остановились.

– Мэри ни слова, – предупредил Лоури.

– Само собой.

– Ты с нами отобедаешь, а потом останешься на ночь, да?

– Как скажешь, – улыбнулся Томми.

Поднявшись по ступенькам, они вошли в холл; заслышав шаги, Мэри вышла из гостиной, обняла и поцеловала Лоури.

– Так, значит, старый язычник побывал в церкви. Привет, Томми. Он пожал протянутую руку.

– Мэри, ты как всегда обворожительна.

– Не дай Бог, тебя услышит твоя нынешняя дама сердца, – пошутила Мэри. – Надеюсь, ты с нами пообедаешь?

– С удовольствием.

– Вот и отлично. Снимайте пальто и шляпы, мои милые, проходите сюда и рассказывайте, какой вид был у миссис Хокинс, когда ей было ведено не приходить.

– Она изменилась в лице, – сказал Томми. – Будто ей дали отведать тухлого сыра.

***

Они непринужденно болтали, а Лоури стоял у незажженного очага. Поскольку в комнате не было солнца, он обнаружил, что не видит пятнышка. Однако это продолжалось недолго. Стоило ему повернуть голову, как оно появилось на середине комнаты. Несколько раз Лоури пытался застать его врасплох, но оно неизменно удирало от него. Он пробовал поворачивать голову медленно, чтобы сбить его с толку, но и тогда пятнышку удавалось спрятаться.

Он знал: главное – выяснить, что же это такое, и страх исчезнет, независимо оттого, чем пятнышко окажется. Но пока он его не разглядит... Лоури содрогнулся от омерзения при мысли, что он может снова почувствовать его прикосновение.

– Ой, Джим! – воскликнула Мэри, прервав разговор с Томми. – Тебя опять трясет, – Она взяла его за локоть и подвела к двери. – Немедленно ступай наверх, прими десять крупинок хинина и вздремни. А Томми поможет мне накрыть на стол и заодно со мной поболтает, правда, Томми?

– Чего для друга не сделаешь, – отозвался Томми.

Подспудно Джиму не хотелось оставлять их вдвоем. Но ведь Томми бывал здесь в его отсутствие множество раз, и никогда в душу ему не закрадывалась и тень сомнения. Что с ним? Подумать такое о Томми! О своем лучшем, чтобы не сказать единственном друге? Он начал подниматься по лестнице.

Эта дрянь перепрыгивала с одной ступеньки на другую следом за ним. Он прижался к стене во избежание любого с ней соприкосновения, но так ему стало еще беспокойнее, поскольку стена лишала его возможности отскочить в сторону, если придется уворачиваться.

Что же это за дрянь такая?

Почему она не отстает?

Что она ему сделает?

Как от нее избавиться?

Его опять бил озноб.

У себя в комнате он отыскал хинин и пошел в ванную, чтобы налить стакан воды, – дрянь за ним. Он различал ее неясные очертания на фоне белого кафеля. Тут он решил пойти на хитрость. Он медленно повернул голову, желая усыпить бдительность дряни, а затем резко выскочил из ванной, захлопнув за собой дверь. От сердца отлегло – он проглотил хинин и запил его водой. В голову ему пришла глупая мысль – пойти сказать Мэри, чтобы она не открывала эту дверь, – но, разумеется, вернее будет просто ее запереть. Вынув ключ из двери спальни, он подошел к ванной. Щелк – и готово. Он чуть было не рассмеялся, но тут же спохватился. Что за чушь! Все это вполне объяснимо. Легкое нарушение зрения, и не более того. Причина в малярии. Некий неизученный симптом.

Лоури вернулся в спальню, снял пиджак и растянулся на кровати. Теплый воздух, струившийся в окно, подействовал на него успокаивающе, и через некоторое время он уснул спокойным, безмятежным сном.

Он проспал почти три часа. Солнце светило ему в лицо, и было жарко. Он услышал, как Мэри кричит снизу, что обед готов. Не поздновато ли для воскресного обеда? Судя по солнцу, сейчас должно быть около четырех.

Лоури сел на кровати, зевая и потягиваясь, – теперь, после отдыха, он чувствовал себя гораздо лучше; он испытывал удовлетворение оттого, что совершил какой-то поступок, но спросонья не мог припомнить, какой. До него донесся приятный звук – тоненький, мелодичный смех, он решил, что смеется Мэри. Но нет, у Мэри смех низкий, грудной – ее смех согревал и успокаивал, а в этом было что-то странное. Не слышал ли он его раньше?

Вскочив на ноги, он распахнул дверь в холл, но внизу не смеялись. Он подошел к окну и выглянул на улицу – ни на дорожке, ни во дворе никого не было. Откуда же доносится смех? И кто это смеется?

Тут он заметил какое-то движение, словно что-то пробежало вниз по стене и спряталось за ним. Лоури резко обернулся.. Что-то метну лось в сторону и опять притаилось у него за спиной. Он опять повернул голову.

Безрезультатно. Дрянь, которую он так старательно запер, была по-прежнему здесь – она-то и смеялась.

Какой ни на что не похожий смех! -Он ощутил ужасную усталость. Лучше всего не обращать внимания, вести себя так, будто ничего не видит и не слышит, притвориться, что ничего и нет. Интересно, Мэри и Томми услышат? Он покорно пошел в ванную и умылся.

– Джим? Джим, старый ты буйвол, спустишься ты когда-нибудь или нет?

– Иду, Мэри.

Нельзя показывать, как сильно он взволнован.

***

Когда Лоури вошел в столовую, на столе сияли хрусталь, серебро и фарфор, на блюде дымился огромный каплун, обложенный картофельным пюре и зеленым горошком.

– Сэр! Совсем другой вид, – приветствовал его Томми.

– Он совершенно не спал всю ночь, – сказала Мэри. – Джим, милый, бери в руки нож и вилку и действуй.

Он уселся во главе стола, Томми – справа от него. Лоури взглянул на Мэри и улыбнулся. Какая все же красавица у него жена, а когда она вот так на него смотрит, то замирает сердце. А он еще сомневался в ее любви! Да разве будет женщина так смотреть на мужчину, если не любит его по-настоящему.

Он взял разделочные нож и вилку и принялся резать каплуна. Вдруг нож задрожал так, что Лоури не смог его удержать. Нож с грохотом упал на блюдо. Просто-напросто за спиной у Лоури раздался звонкий, мелодичный смех.

– Томми, – произнес он, пытаясь говорить внятно, – Томми, возьми на себя почетные обязанности, будь добр. Что-то меня трясет.

Мэри было встревожилась, но Джиму удалось ее успокоить. Томми принялся за каплуна, а Мэри раскладывала по тарелкам овощи, украдкой бросая на Джима беспокойные взгляды. Наконец все было готово, и они могли приступить к еде.

– Изрядный петух, – сказал Томми.

– Еще бы, он стоил целое состояние! – воскликнула Мэри. – Если цены на продукты будут по-прежнему расти, взрыва не миновать.

– Да-а, – нараспев произнес Томми, – а жалование остается прежним. Это и есть то, что в экономике именуется прогрессом: цены повышаются и повышаются, а покупательная способность падает, таким образом остается излишек, который правительство может приобрести и выбросить, с тем чтобы у налогоплательщика было меньше денег на дорогостоящие покупки. Да, наша цивилизация далеко продвинулась по сравнению с пещерной эпохой.

Мэри рассмеялась и, к ужасу Лоури, у него за спиной тоже раздался смех. Но это было случайным совпадением, так как минутой позже, когда Томми сказал уже что-то серьезное, смех послышался вновь.

Два или три раза Джим брал в руки нож с вилкой. Но тут происходила новая странность. Стоило ему коснуться тарелки, как она начинала двигаться. Не сильно, чуть-чуть. Легким, круговым движением, которое прекращалось, как только он откладывал прибор; но лишь он дотрагивался до тарелки, движение повторялось вновь. Воспользовавшись тем, что ему понадобился соус, он быстро заглянул под салфетку и под скатерть. Все было в порядке. Поставив тарелку на место, он еще раз попробовал прикоснуться к ее содержимому. И она снова дрогнула.

Он почувствовал, что ему нехорошо.

– Пожалуйста.., пожалуйста, извините меня. Мне.., мне что-то не по себе.

– Джим!

– Давай-ка я пошлю за доктором, – предложил Томми, – Ты бледен, как полотно.

– Нет. Нет, все нормально. Мне просто надо прилечь.

– Я оставлю твой обед в духовке, – сказала Мэри.

– Все было очень вкусно, – с печальной улыбкой вымолвил Лоури. – Не беспокойся. Продолжайте без меня.

Снова раздался смех, еще тоньше и звонче, и темная тень метнулась обратно в спальню. Он ничком упал на кровать. Затем, подумав, вскочил и запер дверь. Он опять лег, но понял, что не в состоянии забыться дремотой. Его тошнило, в горле пересохло, и он начал кругами ходить по комнате.

Раздалось нежное урчание, и темный предмет переместился выше. Какая-то сила стала медленно отдирать пальцы Лоури от выступа.

Часы внизу пробили одиннадцать – одиннадцать долгих, медленных ударов. Лоури, лежа на кровати ничком, беспокойно заворочался, очнувшись от спасительного забытья. Он проснулся с ощущением того, что с ним должно случиться нечто ужасное, но все же попытался раздвинуть границы сознания, старательно анализируя одно воспоминание за другим и отбрасывая их все. Нет, ни одно из злосчастных приключений не имело отношения к его нынешнему состоянию, в них не было ничего такого, что могло бы вызвать...

До него донесся звонкий серебристый смех.

Он сел в постели, дрожа всем телом, и успел заметить, что дрянь, метнувшись к изножию кровати, скрылась. Если б он мог как следует ее разглядеть!

Где-то от дуновения теплого ночного ветерка зашуршала бумага, словно кто-то посторонний в комнате перебирал его письма. Вскоре, хотя вроде бы комната была пуста, по воздуху проплыл лист бумаги и, кружась, опустился на ковер у его ног. Он уставился на него, боясь наклониться и поднять. Он видел на нем какие-то знаки. В конце концов любопытство победило – он развернул листок и попытался прочесть то, что там было написано.

Старомодный неразборчивый почерк со множеством помарок, буквы плясали и сливались перед глазами. Единственное, что он сумел разобрать:

«... 11.30 до...»

Лоури вгляделся в темноту, но, похоже, он был один, если не считать дряни, что сидела под кроватью. Неужели ветер принес сюда эту бумагу?

Одиннадцать тридцать? Его что, приглашают на какую-то встречу? Сегодня? Он содрогнулся при мысли, что ему опять предстоит отправиться неизвестно куда. А что если некий доброжелатель хочет помочь ему отыскать четыре часа? Уж сегодня-то он будет настороже и не станет спускаться по лестнице, пока точно не узнает ради чего.

Он встал, и тут же маленький черный комочек проскользнул за спину – он заметил это лишь краешком глаза. Теперь он чувствовал, как в нем зреет некое новое, нервное раздражение, сродни тому, что вызывается воспоминанием о собственной трусости.

Лоури прекрасно понимал, что ведет себя, как трус. Он позволил всем этим злоключениям победить в себе здравый смысл, сдался без борьбы, – его швыряло из стороны в сторону, как пугало во время урагана, а призраки насмехались над ним, может статься, даже жалели! Он с силой сжал кулаки; Бог свидетель, никогда его нельзя было обвинить в недостатке мужества, так с какой стати он поджал хвост, словно вислоухий щенок, и позволяет стирать себя в порошок? Он стиснул зубы и почувствовал, как бешено колотится сердце, ему не терпелось принять вызов и сразиться с силами, стремящимися его уничтожить, чтобы покончить с ним раз и навсегда.

Из стенного шкафа он достал и накинул на себя пальто. Из ящика письменного стола вынул кольт и спрятал его в карман. В другой карман он положил фонарик. Довольно, хватит ему бояться. Он схлестнется с привидениями и одолеет их.

Одиннадцать тридцать? Безусловно, ему будет дан некий знак. Возможно, его уже поджидают на улице.

Опять зазвенел тоненький смех, он резко повернулся, чтобы пнуть темную дрянь, но она, как всегда, ускользнула. Ничего, он и до нее доберется.

Он бесшумно выскользнул из комнаты. У Мэри не горел свет, и дверь была закрыта. Нет нужды ее беспокоить. Томми, вероятно, устроился наверху, в комнате для гостей – дверь туда была слегка приотворена. Загородив фонарик пальцами, так что лишь крошечный кружочек света двигался по постели, он посмотрел на Томми. «Без своей циничной кривой ухмылки Томми – настоящий красавец», – подумал Лоури. Спящий Томми был олицетворением самой невинности, словно мальчик из церковного хора. Лоури осторожно спустился по лестнице, вышел через парадную дверь и застыл на крыльце, уставившись на дорожку.

Ночь была теплая, легкий ветерок с нежным и сладостным шепотом проносился по лужайкам. Почти полная луна плыла в ясном небе, ревниво заслоняя собой маленькие звездочки.

Лоури сошел с крыльца и ступил на дорожку, ожидая, что земля вот-вот разверзнется. Этого не произошло. Улыбнувшись своей маленькой победе, он дошел до тротуара и огляделся. Одиннадцати тридцати еще не было, но он не сомневался – если его ждут, ему предоставят проводника.

Крошечная черная дрянь прыгала вокруг его ног, заливаясь нежным детским смехом. Лоури заставил себя спокойно его слушать.

Сегодня он не струсит и не убежит. Все эти фокусы могли испугать его раньше, но не сейчас. Что-нибудь подскажет ему, куда идти, а там ему хватит смелости...

– Джим!

Он увидел в верхнем окне силуэт Томми.

– Джим! Куда это ты собрался? Тут что-то Задвигалось под деревом впереди и поманило его за собой.

– Джим! Подожди, возьми хотя бы шляпу. Как будто на него вылили ушат холодной воды. Но существо под деревом принялось манить его еще более усердно, и Лоури устремился к нему.

Ночная тень была такой густой, что сначала Лоури никак не мог разглядеть зовущего. Вскоре, однако, ему удалось различить маленького человечка в сутане с блестящей лысиной. На шее у него висели четки и крест, а из-под облачения выглядывали носки сандалий из грубой кожи.

– Вы получили мое послание?

– Куда мы направляемся?" – осведомился Лоури.

– Вы знаете это так же хорошо, как и я, верно?

– Нет.

– А-а.., ну а меня-то вы узнаете?

Лоури вгляделся в человечка повнимательнее. Маленький монах казался бесплотным, как будто был соткан из чего-то незримого. Тут Лоури заметил, что человечек прозрачен, сквозь него был виден ствол дерева и освещенный луной край тротуара.

– Я Себастьян. Вы вытряхнули мой прах из могилы примерно шесть лет назад. Не помните?

– Монастырские захоронения в Чезетоле?!

– Ага, вспомнили. Но только не думайте, что я сержусь. Я преисполнен смирения и никогда не сержусь, пусть сейчас мне и приходится скитаться без пристанища, а над телом моим, обратившимся в прах, надругались лопаты ваших археологов, я все равно не сержусь. Я полон смирения. – Речь его и в самом деле была почти подобострастной. Однако в глазах, искоса поглядывавших на Джима, сквозило лукавство. – Я покоился там почти триста лет, а в�