Пролог

Истинный любитель мудрости и слуга знания людского способен трудиться в любых условиях. Такому и небо – кров, и пыльная дорога – светлица рабочая, и серый ослик – скамья. Трясет, болтает, а плешивенький человек с куцей бороденкой знай перо в висящую на шее чернильницу макает да пишет, пишет, пишет на драгоценном заморском пергаменте, лежащем на ловко прилаженной столешнице.

Ни капли не уронит, ни единой ошибки не допустит, а почерк ровный, образцовый. Мастера каллиграфии из страны Кидай позавидовали бы. Уж они-то верхом так не горазды.

Отнимет взгляд от пергамента мужичок, пощекочет пером вострый нос, натянет повыше широкие рукава холщовой рубахи и снова в работу. А исхитрись кто заглянуть в грамоту, прочел бы интересное заглавие: «Свидетельствие о событиях истинных, запечатленное Неслухом-летописцем во году жары необычайной».

И ниже мелким идеальным шрифтом развернулись бы события удивительные да деяния геройские:

«По обычаю предков почну рассказ честный с благословения богов о витязях Егории да Иване, о страшном чародее Перехлюздии да о Злодии Худиче, Яви алчущем.

Спокойна была Родина наша Эрэфия, Рассеюшкой некогда называемая. Ладом установленным зима весною сменилася, а там и лето хлебородное наступило, и батюшка-солнышко светило всем ласково, ан в заповедном Задолье испоганился чародей мерзкий Перехлюздий, Злебогом совращенный.

Замыслил черный волшебник отверзнуть врата Навьи, выпустить Злодия Худича из Пекла. Страшной ворожбе научил Перехлюздия сам повелитель мертвых. И звезды сошлися для волхования супостатского, и уже дочитывал черный волхв страшное заклятие, когда к костру его выбрели братья-витязи Егорий да Иван, богатыри заезжие, выходцы из мира неведомого. Прервали они речи волшебные, остановили ворожбу смертельную. Надломились печати, богами на врата Пекла наложенные, да выдюжили – не выпустили Злебога-аспида.

Разгневался Перехлюздий, но богатыри сильнее оказались. Устремился колдун, Злодием наущаемый, в светлый Легендоград, дабы объединить усилия с тамошним слугою злебожьим. Но вновь на путях нечисти встали витязи Иван да Егорий. Защитили тамошнюю княжну, ныне княгиню Василисушку, оборонили священного птаха Рарожича. А пока есть святые существа на землице нашей, не бывать Злодию Худичу победителем!

Но не унялся Перехлюздий, направил свои стопы в другое княжество, в Тридевяцкое, и там, в граде Торчок-на-Дыму, вместе с басурманским колдуном Пьером де Моноклем и кикиморою Ненаглядной впустил из Пекла в Явь войско страшное, бесовское! Ворвался к нам жар преисподенный! И вновь, если бы не братцы-витязи, был бы Злебог сейчас повелителем Посюсторони поднебесной.

Помогали же Ивану с Егорием и вещий старец Карачун, и князь Хоробрий Тридевяцкий, и княгиня Василиса Легендоградская со своими дружинушками хоробрыми. А пуще каждого из названных пособлял победе справедливой народ простой, за что я, Неслух-летописец мозговский, низко ему кланяюсь и каждого сии строки читающего призываю к тому же.

А теперь об этих и других событиях поподробнее…»

Мужичок оторвался от письма да так и замер с пером, занесенным, словно сабля, над куцей головой. Дорога, сосновый лес, птицы щебечут не по-осеннему. И жара тоже отнюдь не октябрьская.

Шлепнула бледная ладонь по высокому лбу, аж слезы брызнули.

– Ой, Доля моя, Недоля моя! – бабьим голосом воскликнул летописец. – Отстал, как есть отстал!

Он пришпорил серого ослика и вскоре, за поворотом, увидал попутчиков – богатырей заезжих Ивана да Егория.