|
Глава четырнадцатая
Рыбнев напился. Вдребезги. Забрался на детскую горку и что-то неразборчиво орал и крутил дули воображаемой бездне. Мимо проходил молоденький милиционер. Поправил фуражку, подошел к горке: — Зачем буйствуем, гражданин? — Бездну фигу с маком заставляем выкушать, — сказал Рыбнев, свешивая ноги с горки. Протянул милиционеру бутылку. — Хотите водки, товарищ милиционер? «Столичная», в самом Толстом бутилирована. — Спасибо, но откажусь, — милиционер провел пальцем по тонким усикам. — А вы не узнаете меня, товарищ майор? Рыбнев поперхнулся. Пригляделся — не узнал. Выпил водки прямо из горлышка, еще раз пригляделся — узнал. — Лапкин? Ты, что ли? — Я, товарищ майор. Рыбнев спрыгнул с горки, обнял милиционера: — Усы отрастил! Вот те на! — Я думал, вы меня забыли, — смущенно сказал милиционер. — Всего один раз только и виделись; правда, так совпало, что случилось это во время очень примечательных событий. — А ты изменился, — заметил Рыбнев. — Не только наличием усов. — Поумнел я, товарищ майор. Сына воспитываю — сложно не поумнеть. — Женился? — Нет, что вы. Помните мальчонку из Пушкино? — Ну? — Усыновил я его. Рыбнев погрустнел, присел на бортик песочницы: — А я вот, видишь, бухаю посреди детской площадки… Опустился. — Он горько усмехнулся. — Ну что, арестуешь за нарушение общественного порядка? — Ночью на весь район орать благим матом — это, конечно, действие преступное, но арестовывать вас не буду, товарищ майор. У вас все-таки заслуги перед Родиной. Вы только потише фигу бездне крутите, хорошо? — Хорошо, друг Лапкин. — Рыбнев опустил голову. — Прости. — Да разве ж я не понимаю, что в жизни всякое может случиться? — Милиционер присел рядом. — Хотите, с вами посижу минут десять, товарищ майор? — Не попадет? — Пить не буду — не попадет. Рыбнев кивнул. С отвращением посмотрел на бутылку, но отказать в привлекательности алкоголю не смог и сделал еще один добрый глоток. — Я думал, погибли вы тогда, — признался Лапкин. — Не ожидал вас больше увидеть. А тут как раз сигнал поступает, мол, кто-то в спальном районе буйствует. Прихожу, а тут вы. Как я обрадовался! Рыбнев похлопал Лапкина по плечу: — Я тоже рад, товарищ милиционер. Очень рад, честное слово. Помолчали. — Вы ко мне в гости заходите, товарищ майор, — пригласил Лапкин. — С Ефимкой познакомлю: он пацан умный, самостоятельный. В школу недавно пошел. — С Ефимкой это, конечно, надо познакомиться, — рассеянно сказал Рыбнев. Покрутил в руке бутылку. — Вы бы завязывали с этим, — Лапкин кивнул на бутылку. — Мало ли, вдруг на патруль наткнетесь, а они вас в холодный дом — и до утра. А хотите… — Он оживился. — Хотите, я вам у себя до утра постелю, тут совсем недалеко, выспитесь… хотите? — Да я сам тут неподалеку живу, — пробормотал Рыбнев, вставая. Поставил бутылку в песок; подумал, подобрал бутылку и отнес в мусорный контейнер на углу. Лапкин пошел за ним. Рыбнев повернулся к нему, протянул руку: — Ну, прощай, Лапкин. — Да почему «прощай»-то? — удивился Лапкин. — Дай бог, еще свидимся. — Дай бог, — повторил Рыбнев. Обнялись на прощание. — Усы тебе идут, товарищ милиционер, — сказал Рыбнев. — Молодец, что отрастил. — Спасибо, товарищ майор. Лапкин пошел к ночному ларьку, купил пачку недорогих сигарет с бычьим фильтром. Его окликнул Сявкин: — Эй, Лапкин, угости сигареткой! Лапкин подошел, угостил. Поинтересовался у Сявкина: — А ты почему один тут? — Лукошкин в парке. Туда многих наших погнали. — А че такое? — Мокруха, говорят: молодую девку какой-то маньяк зарезал. Жуткое дело; хорошо, что не в нашем районе случилось, а то ваще. — Это ладно. А зачем Лукошкина туда было гнать? Сявкин затянулся, наклонился к Лапкину, прошептал на ухо: — Пошел слушок, что погибшая девка в ФСД работала. — Опа, — сказал Лапкин. — Во-во, — согласился Сявкин. Докуривали в молчании. Наблюдали, как в зеленоватом свете волчьей луны роится мошкара, как на рекламном щите показывают рекламу барбекю из мертвяка; услышали вдалеке вой дикого хомячка и как по команде вздрогнули — плохая, черт возьми, примета. Лапкин сказал: — А я тут человека встретил, который в свое время мне, олуху, здорово помог. — Деньгами, что ли? — Да не… не деньгами. Человека он из меня сделал. Сявкин решил, что Лапкин шутит, и хихикнул, но Лапкин оставался совершенно серьезен. Тогда Сявкин тоже посерьезнел и спросил: — И че он? Лапкин не ответил. Вдалеке снова завыл хомячок.
|
