Глава семнадцатая

Посреди ночи Рыбнева одолел кошмар. Рыбнев сел на кровати, вращая круглыми глазами, сжимая потными руками простыню. Отдышался. Прислушался: в соседнем номере гулеванили командированные. Подозрительных звуков не слыхать. И всё же Рыбнева не покидало чувство, что за ним следят. Страшная мысль терзала уставший разум: его нашли. Сейчас раздастся стук в дверь. Вот сейчас.

Но стук не раздался.

Рыбнев вышел на балкон — развеяться, покурить. Ночь была звездная. Над провинциальным городком Платоновском курились вонючие дымки. Запах стоял плотный, почти осязаемый: город славился бойнями, мыловарнями и колбасными заводами. Горели красные огни в районе неликвидных проституток. По рельсам тарахтели знаменитые ночные трамваи, которыми так гордятся жители Платоновска.

Рыбнев остановился в гостинице три дня назад. Он не собирался задерживаться, однако сильно простудился и проводил уже третью ночь в номере с окнами, заклеенными пролетарскими газетами. Как надеялся, — последнюю.

Докурив сигарету, Рыбнев метнул окурок в звездную ночь. И тут же заметил человека внизу. Человек прятался в тупичке, в тени мусорных контейнеров, напротив гостиницы. У Рыбнева екнуло сердце: не обмануло предчувствие! Его нашли и установили слежку!

Стараясь не выдать себя, он вернулся в комнату и, не включая свет, быстро оделся. Вышел из номера, огляделся: коридор пустовал. Рыбнев тщательно запер дверь. Остановился на минутку у двери, за которой гуляли веселые командированные. Прислушался.

Пьяный мужской голос надрывался:

— Все подонки, Лёха! Все!

«Вовсе и не все», — обиженно подумал Рыбнев, вспомнив Сашу. Схватился за голову: в виски словно вкрутило два самореза.

— Пр-роклятье… — прошептал Рыбнев и по лестнице спустился в вестибюль. Он старался не думать о мертвой невесте, и голову чуть отпустило. Звякнув в колокольчик, Рыбнев разбудил портье, расплатился с ним и вернул ключи от номера. Портье зевнул:

— Уезжаете?

Рыбнев кивнул.

— Лучше б утра подождали, — заметил портье. — Междугородные автобусы с семи часов ходить начинают.

Рыбнев пожал плечами, и портье вновь уснул.

Рыбнев вышел наружу. Поежился от холодного пронизывающего ветра. Постоял на пороге, наблюдая за обрывками газет, ползущими по асфальту. Краем глаза уловил движение в темном тупике, но виду не подал. Сунул руки в карманы и пошел по улице, мимо тупика.

— Эй, гражданин… — раздалось за спиной.

Рыбнев не обернулся. По тротуару торопливо застучали каблуки.

— Да погоди ты!

Рыбнев сжал рукоять ножа, спрятанного за пазухой.

Мелькнула мысль: человек все-таки…

Потом другая: может, и не соглядатай, может, просто…

И, наконец, третья: после того как убил невинную машинистку Наташу, чего терять?

— Эй, граждани…

Рыбнев развернулся и всадил лезвие в темную фигуру.

Фигура как на автопилоте пробормотала: «Спичек не найде…» — и опустилась на асфальт нелепой загогулиной.

Рыбневу в виски будто цыганские иглы всадили. Он вытащил нож из поверженной фигуры и, пошатываясь, побрел вдоль стены.

Шел и думал: больно. Больно. Больно. Сашенька, как мне больно. Зачем ты покинула меня, радость моя? Почему ушла, счастье мое? Неправильно это. Жутко неправильно. Страшно больно. Ну, посмотри на меня: рассыпаюсь. Душа по капле выходит: скоро совсем не останется. Больно. Больно. Родная моя. Как без тебя больно. Как неправильно, как страшно, как одиноко. А помнишь, любимая, как снежком до заходящего солнца докидывал? Ради тебя докидывал. И сейчас могу. Только зачем? Больно. Ради кого? Больно. Больно. Больно.

Так думал Рыбнев, пока не добрался до автовокзала.

Уселся на пластмассовое сиденье в зале ожидания, опустил голову на грудь.

Ну а что такого? Сидит человек, автобуса ждет.

Утром подошел к кассе, протянул трясущейся рукой мелочь в окошко, купил билет.

И пока в Лермонтовку не приехал, больше ни о чем не думал.