Глава 48

У этой девочки, положим, все хорошо, но как-то совсем уж безвольно поставлены брови; хочется все-таки ангела, а не слабоумное дитя. Кшися старается подвинуть левый джойстик совсем чуть-чуть, сначала получается слишком сильно — брови комично разъезжаются почти под прямым углом, но потом Кшисе удается аккуратными касаниями пальца пригнать их на нужное место, зафиксировать. Холо рефрешится — теперь, да, у девочки вполне задорный и вместе с тем совсем невинный вид. Кшися пытается придать прямоугольненькой фигурке ребенка чуть более женственные очертания, давит на джойстик, чтобы расширить бедра, — но в ответ получает только попискивание холографа.

— Ниии-наааа!

Из соседней комнаты выплывает дама-морфолог.

— А бедра пошире можно?

— Нельзя.

В принципе, пререкания с Ниной бесполезны, это мы уже наблюдали, когда так хотелось при прошлом морфе еще чуть-чуть потоньше сделать ножки тому прототипу, по которому Кшися слеплена сейчас, той хорошенькой и круглоглазой черноволосой штучке с остренькими чертами бесенка и едва заметной грудью, трогательно асимметричной, как и должно быть у двенадцатилетней девочки. Прошлый морф выбирал Дада, сообразуясь с собственными вкусами, — но уж сейчас никто лезть не посмеет. «Нина, а можно ножки постройней?» — «Нельзя». — «Ну что — нельзя, мне, между прочим, для работы нужно». — «Нельзя». — «На меня педофилы клевать не будут!» — «Нельзя». Ясное дело, почему нельзя: можно повредить собственный неморфируемый позвоночник, если изменить нагрузку на конечности; и с бедрами история, видимо, такая же — нельзя шире нарастить ткани, сохранив пропорциональную естественность фигуры, — надо менять кости таза, а это нарушает закон об охране здоровья сотрудников полиции, подвергающихся морфированию в служебных целях. Но так хочется, черт, ну вот чуть круглее попу; красиво же — при детском теле — такая женская возникает сразу походка, такое покачивание… Кшися представляет себя в крутящемся на холо теле (с нерасширенными бедрами) — и чувствует покалывания в паху.

Тяжело вздыхая, она на всякий случай еще раз спрашивает:

— Совсем никак нельзя?

— Нельзя.

Нина вообще недовольна ситуацией. Нина недовольна тем, что Кши всего полтора года назад проходила полный морф — и вот опять морф; Нина недовольна тем, что Кши полтора года назад меняла пигментацию волос — и вот опять меняет пигментацию волос; Нина недовольна тем, что Кши не делает постную мину типа ай-яй-яй, какая ужасная у меня работа, приходится опять делать такой вредный, такой нехороший полный морф с изменением пигментации — но вместо этого светится, сияет и подпрыгивает и уже десять минут скачет джойстиком по цветовой палитре:

— Нина! Вот такие волосы или помедовее?

Нина смотрит укоризненно и уплывает обратно, а Кшися решает все-таки помедовее, ну, не рыжие, но с такой слабой рыжиной, с отблеском таким; хочется надеяться, что холо не искажает цвета, а не то красить потом. Ну, вряд ли искажает.

Суд был двадцать пятого, и вечером того же дня Кшисечка прямо в здании суда попрощалась с большинством коллег, и с мамой, и с Зухи, который чуть не плакал — хотя его-то разрешили увидеть еще дважды, под страшным секретом, — на его день рождения через две недели и еще раз перед самым отъездом, через три месяца, — правда, прямо в госпитале, никуда не выходя. Дата транспортировки у Кшиси — двадцать шестое ноября, место назначения — город N в штате NN — хороший город, хороший штат, четыре часа разницы во времени, очередной паспорт (так скоро привыкнешь и к поддельным паспортам, и к именам новым, — по алфавиту, может, начнешь выбирать?), никаких, повторяем, сержант, — ни-ка-ких контактов с прошлой жизнью, вы понимаете, сержант? Орала на них в ярости и даже швырнула в Скиннера папкой — да что за ужас, какая транспортировка, вы что, одурели? Какая защита свидетелей, какое что, я полицейский или проститутка, донесшая на свой сайт и теперь дрожащая за собственную шкуру, — ой, найдут, ой, на клочки разорвут! Ну, новый морф, ну, новое имя, ну, другое отделение, может, даже другой город где-нибудь в том же штате, — ладно, это тоже не лучший вариант, но сносный — но ле-теть? Са-мо-ле-том? Да я полицейский или кто, да вы в своем уме или как? — но тут Скиннер швырнул в нее папкой обратно, выскочил из-за стола, схватил за локоть и начал орать в ответ: а много ли полицейских имеют внешность двенадцатилетней девочки? А часто ли они по случайности заняты темами борьбы с педофилией? А долго ли будут вычислять связь между таким агентом и пропавшей после свидетельства против «Андерэйдж оф Инносенс» сержантом Кшисей Лунь? А? А? Отвечайте, сержант; вы понимаете, что говорите? А? Да отвечайте же! И Кшисе, с самого начала, с момента прихода в кабинет прекрасно понимавшей, что отсылки от греха подальше не миновать, ничего не оставалось, как сесть на пол в кабинете начальника отдела по борьбе с нелегальной порнографией и разреветься по-детски в три ручья. И Скиннер тоже сел на пол и гладил ее по головке и говорил ей: «Ну детка… Ну тихо… Ты же понимала, что такое может случиться, правда?» — «Ууууууу! Ыыы-ыыыы!» — подвывала Кшися. — «Ыыыыыы! Ууууууу!» — и зверела при мысли, что — да, конечно, понимала все, но не верила же ни на секунду. Что за абсурд, — за эти годы свидетельствовала три раза! три! — никогда не приходилось прятаться, и вот на четвертый — пожалуйста, программа защиты свидетелей! Да это же ыыыыы! это же ууууууууууу-ууущ! — завыть еще пуще и едва не высморкаться в Скиннеров дорогущий пиджак. Не увернулся, не попытался спасти костюмчик, но ладонь положил Кшисе на затылок, трепал короткие черные волосы, говорил терпеливо, как маленькому ребенку: «Потому что, деточка, от них цепочка пошла длинная, от твоего Хави… Не одна студия и не две, и не в студиях дело, а клиенты, клиенты… Нельзя, деточка, нельзя тебе оставаться; хочешь, я тебе дам досье этих клиентов почитать?» — «Уууууууууууууу! — говорила Кшися. — Ыыыыыыы-ыыыыыы!» — но умудрилась кивнуть сквозь слезы и сопли, и потом до шести утра читала досье и холодела, и в девять пришла к Скиннеру, спросила — когда? А дальше оставалось только улыбаться, улыбаться всем, позитивно себя вести — съездить к маме и позитивно пережить образовавшийся по получении известия ад, проводить у психотерапевта по два позитивных часа в день, прощаться тихонько — даже это тихонько — с друзьями, которые почему-то никак не хотели позитивно смотреть та предстоящую разлуку навсегда и верить в то, что всех гадов возьмут, Кши вернут и «навсегда» закончится. Позитивно собирать вещи, позитивно придумывать себе имя, позитивно ехать к Нине и позитивно, бодро, весело на Нинино недовольство реагировать — все же хорошо, все идет по плану, остались три месяца прежней жизни у Кшиси Лунь, иди сюда, Нина, подбодри меня добрым словом, — мертвый человек выбирает себе цвет посмертных глаз, не оставляй его, позитивного, одного, будь другом.