1

Старый портной Дедал сидит на камне. Возле него стоит его сын Икар. На них легкие хитоны. Хламиды сняты. Одна лежит у ног Дедала, а вторую он держит в руках и режет на лоскуты. За Дедалом и Икаром полукругом — Хор быкоголовых стражников. Их рогатые каски похожи на головы быков, ноги их широко расставлены, а руки, оголенные до локтей, покоятся на копьях, горизонтально висящих у них на груди. На авансцене появляется Вестник.

Вестник.

Хор.

Вестник.

Хор.

Вестник.

Хор.

Вестник уходит.

Дедал. Жаль, что я тогда не оставил запаса… Первая твоя хламида — и ты уже вырос из нее. Я просидел над ней пять ночей: ведь это уже не детский хитончик, а настоящая взрослая хламида, мне хотелось, чтобы сын мой выглядел в ней настоящим мужчиной. Сын портного должен быть хорошо одет.

Икар. Спасибо, отец.

Дедал. Не за что, теперь уже не за что. Хламида распорота, и в ней оказалось не так-то много материи… Ничего, дотачаем из моей.

Икар. Из твоей? Но тогда ведь тебе не хватит?

Дедал. Обо мне не заботься, сынок. Много ли мне надо? Эту хламиду я сшил себе к свадьбе, и она заменила мне все хламиды, которые я мог бы сшить себе за двадцать лет и которых не сшил, потому что шил все время чужие. Людям нравилась моя работа, меня называли великим скульптором, хотя я был всего лишь мужским портным. Знаешь, когда хламида сидит хорошо, человек выглядит не хуже скульптуры… Ну-ка, сынок, еще раз примерим. (Сын протягивает руку, отец прикладывает к ней лоскут, который свисает подобно крылу.) Здесь немножко присоберем, здесь немножко отпустим… Кто бы подумал, что старый портной порежет свою самую удачную работу? Но что делать, если у нас нет выхода?

Хор.

Дедал. Я шил хитоны, хламиды, и чего только я не шил, но крыльев мне шить не приходилось. Мне никто не заказывал крыльев, людям было достаточно ходить по земле. Когда есть возможность ходить по земле, зачем тогда летать? Я думаю, птицы тоже летают не от хорошей жизни. Так и человек. Вспомни Прокну, которая стала ласточкой, или Эсака, который обратился в нырка. Они бы хотели остаться людьми — просто им не было на земле места.

Икар. Эсак был повинен в смерти своей возлюбленной. Прокна — в смерти своего сына. Но, отец, в чем повинны мы?

Дедал. Не знаю. Своя вина не видна. Быть может, ты, мальчик, когда-нибудь убил муху и тем самым заставил голодать паука… Перед кем ты виновен — перед мухой или перед пауком? Трудно сказать, но судить тебя будут и те, и другие… Почему Гефест приковал своего друга к скале? Почему Геракл служит трусливому Эврисфею? Почему благородный Гектор и благородный Ахилл убивают друг друга? Мудрые сфинксы задают вопросы, но отвечать на них некому.

Икар. Мне страшно, отец. Что с нами будет?

Дедал. Ты у меня спрашиваешь… Я ведь не бог, я всего лишь мужской портной. Я сшил Нарциссу такой хитон, что он глаз не мог от себя оторвать и так и умер, уставясь в зеркало. И Акиду я сшил хитон, чтобы он мог понравиться Галатее. Но что мог сделать мой хитон, если Галатею полюбил Полифем? Одноглазый великан раздавил Акида вместе с хитоном…

Икар. Ты помнишь Кастора и Полидевка? Мы с ними учились в одном классе, а теперь они оба мертвы.

Дедал. Ну вот, одно крыло готово. Эх, и полетим мы с тобой, Икар! (Опять принимается за работу.) Людям не хватает земли. Такой большой земли — не хватает. И они начиняют землю другими людьми, в надежде, что она станет от этого больше. Но я-то знаю: если хитон слишком велик, он тоже никуда не годится. И человеку не легче в пустыне, чем в переполненном городе.

Икар. Почему же это, отец?

Дедал. Ты у меня спрашиваешь… Потому что так уже все устроено, потому что на каждого умного и смелого Прометея приходится Эпиметей — трус и дурак.

Хор.

Гаснет свет. Все, кроме двух быкоголовых у кулис, скрываются во тьме. Дальнейшее происходит на просцениуме.