Глава 9
Вышел из кабинета подышать свежим воздухом, а за столом Люцифера, усыпанным крошками от рассыпчатого печенья, Вертиков и Корнилов вместе поглядывают на экран, перехватывают друг у друга грызуна, но, поправляя цветные шарики в двойной спирали, разговаривают хрен знает о чем, я с недоумением услышал: – Понимающие проблему люди говорят, – сообщил Вертиков размеренно, взгляд не отрывается от экрана, – что Бог не инженер, а каменотес… Все, что инженер создал, можно разобрать, перенести в другое место и собрать снова. Но те камни, которые обтесал Творец, нельзя сделать необтесанными… Так что проблема разборки тела по какому-то чертежу, а потом сборки, гм, отпадает… – А если разобрать, – спросил живо Корнилов, – все в точности? Просто скопировать? – А потом собрать в другом месте? – спросил Вертиков. – Да! – Тогда разберешь старика, – ответил Вертиков, – и соберешь старика. Со всеми его болезнями, плохой памятью… И какой смысл? Я сказал, повысив голос: – Вы там не в богословы записались? Корнилов, ты чем занят?.. – Расширяю диапазон ловилки запахов, – отрапортовал он. – Но мы ж должны видеть перспективу? Сверхорганизм – это фактически Бог, хоть и не Бог, вот мы и обмусоливаем проблему. А тут еще чипы расшаривания на подходе, а мы еще не решили, готовы отказаться от главной константы в человеке или не готовы? – Это какой? – спросил я невольно. – Лжи, – объяснил он. – А вы как думаете, шеф? Я пробормотал: – Что-то ты загнул… с какого перепугу это главная константа – ложь? Корнилов сказал живо: – Ну, пусть чуть-чуть загнул, хотя, может быть, и не загнул вовсе. Вся цивилизация держится на лжи, вообще началась с нее!.. Как только люди начали притворяться, что улыбаются, хотя на самом деле готовы были вцепиться друг другу в горло, они сумели жить сообща, помогать друг другу, совместно противостоять более сильным хищникам!.. И вот теперь все это должно рухнуть? В одночасье? Вертиков сказал: – Почему же в одночасье? Этот монолит, признаю, подтачивается медленно и со всех сторон. Разве телекамеры, установленные на перекрестках, не ограничивают наши возможности врать? А когда их установили в лифтах, подъездах, даже туалетах?.. Даже насрать нельзя мимо унитаза и сказать, что не ты!.. С ума сойти, какие ограничения! Урланис повернулся в их сторону вместе с креслом, глаза недоумевающие, проговорил медленно: – Не понимаю, о чем спор?.. Когда перейдем в сингулярность, мне будет совсем не стыдно, что там творил мелкий человечек в биологическом теле, у которого моя фамилия!.. Я, кстати, вообще сменю фамилию. Если в сингулярности они еще будут, хотя вряд ли. Вертиков покачал головой: – Сингулярность… Это понятно, когда будем смотреть на себя нынешних, как на муравьев. Но вот на подходе к сингулярности, когда ты еще человек, а уже весь должен стать открытым… иначе дальше шагнуть не позволят, то как такому? Урланис двинул плечами: – И что? Судьи все поймут. И если ты вчера насрал у меня под дверью… Люцифер сказал сердито: – Я не срал! – Да ладно, пусть даже насрал, это в твоем характере, вон даже сейчас глазки забегали, все равно спишется на обезьяньи инстинкты, дурные привычки, наследственность, все это можно будет легко исправить. – Я не срал! – продолжал настаивать Люцифер, повысив голос. – Ты не понял, – объяснил Урланис. – Я верю, что судьи все поймут и все простят. Но каково самому… гм… подсудимому? Или абитуриенту, соискателю? Он же со стыда сгорит. Иной лучше повесится, чем позволит экспонировать себя всего. Я отмахнулся, ушел в свой кабинетик. Мне сейчас гораздо интереснее поправка к УК, добавляющая строгое наказание за поэтизацию насилия и преступности, так это было сформулировано, а говоря простыми словами, отныне все кинопродюсеры, как и создатели байм, будут нести уголовную ответственность за положительные образы гангстеров, мафиози, грабителей банков и прочих-прочих, что не подпадают под категорию добропорядочных граждан. Собственно, общество уже созрело и доросло до того, чтобы не считать грабителей героями, оставалось это мировоззрение подкрепить законодательными актами. Для первого нарушения предусматривался штраф, правда, высокий. А за второй следовало лишение права заниматься творческой деятельностью, включая издание печатной продукции, рисование картин и даже изготовление сувениров. Правозащитники подняли ожидаемый вой, но они давно скомпрометировали себя противодействием любым действиям и предложениям правительства, так что на них смотрели с любопытством, как на уличных клоунов, но внимания уделяли намного меньше. Большинство киностудий тут же закрылись, это и понятно, хорошего добропорядочного человека изображать неимоверно трудно, да и кому это интересно, кассовые сборы тут же упадут. В баймах и того хуже, там почти все построено на сплошной мочиловке, разве что перевести все сервера на ПвЕ, но и там достанут защитники животных… Я прикидывал, как это отразится на работе Энн, с одной стороны – помощь, с другой – меньше работы, а это значит, меньше влияния, меньше оклад, меньше азарта. – Энн, – позвал я, – откликнись… Через пару секунд экран вспыхнул, появилось ее спокойное лицо с внимательными глазами. – Да, Грег, – ответила она, – что-то случилось? За ее спиной старинные шкафы, с ходу и не скажешь, что это серверы, где собраны все фильмы и сериалы со всего света, несколько экранов, где идет действие в ускоренном режиме, а особые проги высматривают элементы насилия, расизма или неполиткорректности. – Только сегодня услышал про новый закон, – признался я. – Ну, который о культурном наследии. Как-то не слежу за политикой… – Ничего страшного, – ответила она ровным голосом. – Но что-то у тебя глазки бегают… – Ты права, – признался я. – Культурное наследие мне как-то по овощу. Даже парниковому. Могу тебя сегодня встретить? – Сегодня можешь, – ответила она, – но ненадолго. Я обещала приехать к родителям повидаться. – А где они? – В Подмосковье. Я сказал живо: – Могу отвезти! Она улыбнулась, покачала головой: – Нет уж, нет уж. Мой отец не любит, когда приезжают без спроса. Он человек старых правил. – Жаль, – сказал я. – Хотелось бы повстречаться с твоими родителями. Она сделала большие глаза, расхохоталась, на щеках выступили ямочки. – Ты, наверное, единственный на всем белом свете, кто хотел бы увидеть родителей твоей девушки! Она отключила связь, надо работать, но я остаток рабочего дня ходил и улыбался, как дурак, в ушах все звучат ее слова «твоей девушки». Все-таки хоть и видимся редко, во всяком случае реже, чем мне бы хотелось, она считает себя моей…
Амебы, когда им жрать нечего, собираются в огромный ком, напоминающий виноградную улитку, и передвигаются, уже как улитка, и до сих пор никто не может понять, как достигается такая абсолютная синхронизация движений: образуется ли центр управления или же это нечто вообще небывалое? Со школьной скамьи навяз пример с гидрой, которую можно растереть в ступке в кашицу, но если оставить ее там, то разобщенные клетки снова соберутся в гидру. Ну, как по команде «Вольно» все разбредаются, а по команде «Становись!» выстраиваются в упорядоченную структуру. То есть амебы предпочитают жить порознь и, только когда нужда припрет, собираются в Сверхсущество, а вот гидры настолько привыкли жить единым организмом и получать от этого бонусы, что разбегаются только в случае, если их разгоняют силой. Я постоянно ищу аналогию с человеком, потому что все, что мы делаем, и вообще, что делают все ученые на свете, чем бы ни занимались, это человеку и для человека, так вот мы, люди, – амебы или гидры? Кириченко по моему указанию все перепроверил и подтвердил, что клетки обмениваются не только медиаторами, но и информационными пакетами. Передача упакованной РНК абсолютно новый вид коммуникации между клетками, однако пока никто даже не приблизился к разгадке, какую функцию выполняют экзосомы, несущие молекулу РНК. Кириченко азартно поклялся, что именно он сообщит изумленному и благодарному человечеству, что, как и зачем. Урланис фыркнул, он-то знает, что панэмэтцирцэнзенному человечеству на все насрать, кроме чемпионата мира по футболу, но сам над своими жуками просто трясется и надеется первым сообщить о прорыве в изучении темных связей. Энн не догадывается, на что способен человек, мало-мальски знакомый с современной техникой. При следующей встрече она встретила меня сияющими глазами и немножко удивленной улыбкой. – А ты знаешь, железнячник, ты моим родителям понравился! Я сделал вид, что невероятно удивлен, тоже вскинул брови, а еще и развел руками. – Шутишь? – Нет, правда! Сама бы никогда не подумала. – Но… прости, мы же никогда не виделись! Или ты что-то такое сказала? Она помотала головой: – Нет, я о тебе вообще стараюсь ничего не говорить, чтобы их не… – …раздражать? – Не печалить. Просто мама сильно расстроится. А папа напоминает, что он же хотел второго ребенка, а мама воспротивилась. Дескать, второй был бы удачнее… Я сказал осторожно: – Твой отец бывает… слишком строг. Она поправила: – Жесток, ты хотел сказать? Да, он не знает меры. Говорит, что это свойство молодости, и гордится такой бескомпромиссностью, как он ее называет. Но ты ему понравился. – Ума не приложу, – пробормотал я, но сердце радостно застучало. – Помнишь, – сказала она, – мы вчера заходили в какой-то противный магазин, где ты купил какую-то гадкую железку? – Ну-ну? – А мои родители, – сказала она победно, – как раз выходили из супермаркета. Они обратили на тебя внимание, когда ты вышел из машины, обошел ее и открыл передо мной дверь. Дескать, какой воспитанный молодой человек, теперь таких не осталось!.. И как же удивились и обрадовались, когда оттуда выползла я, а ты мне к их восторгу еще и руку подал!.. Я пробормотал: – Ну, это же естественно… Она рассмеялась: – Это только твоя причуда, а больше так никто не делает. Моя мама всю дорогу щебетала, какой ты замечательный. Я спросил с надеждой: – А отец? Она посмотрела на меня хитрыми глазами. – Не поверишь. – Что? – Он долго слушал маму, меня не спрашивал ни о чем, дети всегда врут родителям, а потом обронил, что хорошо бы мне как-нибудь привезти тебя к ним на чай. Мое сердце подпрыгнуло, расправило крылышки и сделало несколько восторженных кувырков в безоблачной сияющей голубизне. – В самом деле не верю, – пролезло между моих расползшихся в стороны губ. – Это просто… нет, не верю. – А придется, – сказала она авторитетно, – в общем, подготовься, вытри слюни, подстригись, оденься поопрятнее, и мы заскочим на эту самую чашку чаю. И даже чаю попьем! Если дадут. Я сказал торопливо: – Поедем сейчас? Она отшатнулась: – С ума сошел? Не такой уж ты и старомодный, как они решили. Родителей нужно предупреждать хотя бы за неделю. – Хорошо-хорошо, – сказал я торопливо. – Как скажешь. – А вот так и скажу, – отрезала она почти сердито. – А еще подстригись, а то, знаешь… – Сделаю, – сказал я. – Как подстричься? Она наморщила нос: – Им все равно, главное – подстрижен, аккуратен, воспитан. – Все сделаю! Клянусь, чем хочешь. – Не надо, – сказала она великодушно. – Это в твоих интересах, если в самом деле хочешь пройти через этот ад. И снова она упорхнула, а я со сладкой тоской смотрел вслед. Как-то получилось, что из девушек у меня были только те веселые и общительные, кто всегда стремится к тусовкам, дискотекам, обожают парней на байках, всегда готовы в кино, кафе, на пляж, на сиюминутный секс, веселую болтовню, пьют пиво и вино, покуривают травку, обожают шутки и приколы. И хотя я вроде бы не в их вкусе, но иногда замечают и меня, но так же легко и просто расстаются, словно ничего и не было, хотя у меня обычно после такого на сердце шрамик, впрочем, легко рассасывающийся. Хотя сказать, что они были у меня, это слишком, это я был у них, причем даже не знаю зачем, вокруг таких всегда парни, которым нужны веселые и некапризные подружки.
|