ТЕХНОТЬМА

Издательская группа ACT представляет книги из цикла «ТЕХНОТЬМА»

Андрей Левицкий, Алексей Бобл ПАРОЛЬ: «ВЕЧНОСТЬ»

Андрей Левиикий, Алексей Бобл КЛАНЫ ПУСТОШИ

Андрей Левиикий, Алексей Бобл ВАРВАРЫ КРЫМА

Андрей Левиикий, Алексей Бобл ДЖАГЕР

Андрей Левиикий, Алексей Бобл ПЕСЧАНЫЙ БЛЮЗ

Андрей Левиикий ВОИН ПУСТОШИ

Алексей Бобл ПАДЕНИЕ НЕБЕС

Алексей Бобл ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Виктор Глумов ШКОЛА НАЕМНИКОВ

Виктор Глумов

ШОКОЛА НАЕМНИКОВ

Иллюстрация на переплете Ивана Хивренчсо Логотип разработан Александром Соколовым

Курсант Леке из клана Омега заканчивает обучение. Ему пред­стоит стать офицером, получить под командование собственный отряд и занять достойное место в системе... Но сначала Лексу на­до пройти последнее, самое важное испытание: Полигон.

Полигон не просто опасен, он смертоносен. Эту территорию населяют не только мутанты, кошмарные порождения Пустоши, но и люди, которых Полигон сделал хуже чудовищ.

От того, сумеет ли курсант выполнить задание командования Омеги, зависит вся его будущая жизнь...

Глава 1

НИЧЕГО ЛИЧНОГО

а выезде из деревни Артур остановил сендер. На посту — никого, совсем обнаглели, даже на рев мо­тора не отреагировали. Перепились, что ли? Пришлось вылезать.

— Грымза! Рябой! — заорал он и пнул ржавые воро­та. — Ползуна вам в зад! Выпустите меня!

Из дозорной башни высунулась рожа. Кто это, Артур в темноте не разобрал.

— Сейчас-сейчас... — Затопали по лестнице, скрипну­ла клепаная-переклепаная дверь. — Чаво тебе эт на ночь глядя? Куды несёть?

— Твое дело за дорогой следить. Ты пьян? Второй где?

Грымза потеребил кучерявые волосы, похожие на

воронье гнездо, и махнул на металлические опоры башни:

— Дык там, холодно жеж!

— Дыхни!

И Грымза решительно шагнул вперед. И дыхнул. Луч­ше бы он стоял подальше — вонь была такая, что Артур отшатнулся. Дозорный, однако, оказался трезв. Скуко­жившись, Грымза засеменил к воротам. Лязгнул засов, створки отворились со ржавым скрежетом, утонувшим в реве движка.

Разбрызгивая грязь четырьмя огромными колесами, сендер понесся по дороге, зажатой между холмами. Еще несколько сезонов назад никто не мог вот так спокой­но разъезжать ночью по Пустоши. Только своих беспре- делыциков перестреляешь — новые объявляются. Артур не понимал, чем живут кетчеры; иногда казалось, что мирного населения на всех грабителей не хватит. Из­бавление пришло неожиданно: за соседним холмом омеговцы выстроили гарнизон, всю шушеру перебили, и Артуров отец зажировал. Постоялый двор, бордель, манисовая ферма... И землепашцев подмял: они ему — еду, он еду — омеговцам. И конечно, часть еды — тор­говцам «налево». Все не нажрется, все ему мало. Р-р-раз- дери его мутант!

Вдалеке появились штыри столбов, черные на фоне посеребренных луной облаков. Вот она, свалка. Свет фар выхватывал из темноты машины, смятые неведо­мой силой. Некоторые словно расплавились и распла­стались на земле огромными ржавыми пятнами, кое-где сквозь них пробивалась трава.

Артур затормозил, вышел из сендера, юркнул в бронированный самоход с провалившейся крышей, откинул люк в полу: схрон на месте — два дробовика, запас патронов и сухари. Да, сейчас вроде бы спокой­но, но вдруг набегут мутанты с юга? Когда было боль­шое нашествие, он прятался тут с родителями и с се­мьей Романа. Чудом тогда уцелели: ферму мутанты со­жгли, манисов угнали, животину под нож пустили и тут же съели. Хорошо, на полях что-то сохранилось, иначе фермеры, вернувшиеся на пепелище, с голоду перемерли бы.

Сплоченные одной бедой, Роман и Артур с тех пор друзья не разлей вода. В детстве их называли День и Вечер. Светловолосый улыбчивый Роман — Денёк, смуг­лый черноглазый Артур, соответственно, Вечерок. По­том они повзрослели и выросли из прозвищ, а контраст остался; правда, привычки, любимые жесты и слова сделались со временем общими, одинаковыми.

На свалке что-то скрипело, шуршало, потом раздал­ся лязг, грохот, истошно заверещала крыса. Артур, вы­лезая из самохода, вздрогнул, столько в предсмертном крике было отчаяния. На миг воцарилась тишина — обитатели свалки прислушивались, пытались понять, не грозит ли им опасность. Артур вынул пистолет — здесь всякое бывает, в прежние времена чуть ли не каж­дый день приходилось от кетчеров отбиваться.

Донесся мерный рокот движка. Роман едет. Рокот ближе, ближе... С выключенными фарами ползет, осто­рожничает. Фыркнув, двигатель заглох. В свете луны подъехавший сендер казался порождением свалки, да им и был по сути дела — огромные колеса, каркас, сва­ренный из труб... От сендера к Артуру метнулась тень.

— Роман?

— Я это, я. — Друг улыбнулся от уха до уха — блесну­ли крепкие ровные зубы. — Чего кислый такой? Может, по пиву? У меня кувшин с собой, хорошее такое пиво, забористое.

Если бы он знал, ах, если бы знал!..

— Я случайно услышал... Батя с Битым разговари­вал, — как можно спокойнее сказал Артур и замер, вы­жидая.

Роман подобрался, как панцирник перед прыжком. Будь у него шерсть — дыбом встала бы. Он пошуршал в кармане, вытащил бумагу. Свернув папиросу, чиркнул зажигалкой, затянулся. Красный уголек высветил его сосредоточенное лицо. Роман затянулся еще раз, выпу­стил дым через нос и только тогда переспросил:

— С Битым?

— Не догадываешься, о чем? — Артур сунул в рот тра­винку, разжевал и сплюнул — горькая. Он не курил, ему запах табака не нравился. И кашлять надрывно, как па­почка Шакал по утрам, не хотелось.

Роман щелчком отбросил самокрутку.

— Но... они же с отцом... Мы же здесь вместе прята­лись, кусок хлеба делили! — Голос дал «петуха».

— Хлеб-то делили, — проговорил Артур и зачем-то на­тянул на голову болтавшуюся за спиной шляпу, — а вот золото никак не поделят. Точнее, мой батя никак не по­делит. — И снова сплюнул.

— Ваша Олька малая чуть с голоду не померла, моя мамка ее грудью кормила, — продолжал Роман, будто не слышал. — И брата покойного, и ее... Как же?..

— Не знаю. Потому я и здесь. Завтра ночью за вами придут. За всеми. Так что будь готов.

Воцарилось молчание. Вдалеке завел трель сверчок, откликнулся второй. Ветер посвистывал в выпотрошен­ных салонах легковушек, колыхал истлевшие занавески самохода. С шелестом пронеслось перекати-поле. Заст­рекотал ползун. Роман шагнул к Артуру, обнял его и по­хлопал по спине.

— Спасибо, друг, я этого никогда не забуду.

— Что делать будешь? — Артур неловко высвободил­ся из объятий.

— Отец решит... Я пойду, да? И так времени мало. До встречи... или прощай. Сам понимаешь, больше можем и не свидеться.

— Удачи, друг!

Ссутулившийся Роман побрел к сендеру, обернулся и помахал воображаемой шляпой. Рыкнул мотор, и маши­на понеслась к холмам, над которыми плыла луна, то выныривая из-за туч, то прячась за ними.

Домой Артур не спешил. Во-первых, не хотелось ви­деть батю, Ингвара Хитрого, как он сам себя прозвал (все за глаза величали папаню Шакалом, и Артур был полностью с ними согласен. В открытую не нападет, размер не тот, а вот ночью подкрасться — это в его сти­ле). А во-вторых... Артур и сам не мог понять, что «во- вторых». Просто мерзкое чувство, будто он что-то те­ряет. Хотелось вымыться и уснуть.

Вдалеке взвыл панцирный волк, ему ответил второй, потом третий. Пора уходить, эти твари умеют бесшум­но подкрадываться.

Артур выжал газ и включил фары — свет полоснул по дороге, во мрак метнулась тень, сверкнув рубинами глаз. Проклятые мутафаги! Только ведь с Романом из­вели стаю. Придется деревенских пинками на охоту вы­гонять, а деревенские только в кабаке, за надежными стенами, смелые, не то что Роман.

Волки бежали за сендером на почтительном рассто­янии, а возле ограждения из сваленных и спрессован­ных остовов машин отстали. Артур помнил, как все вы­жившие после нашествия мутантов чинили забор, обма­тывали колючей проволокой; дети тоже участвовали, исколотые руки потом долго болели и гноились. Жал­ко было бросать хорошее место, всегда полноводный колодец; к тому же здесь останавливались все, кто ехал в Москву с востока и юга, со стороны Омеги.

Поначалу тяжко приходилось. Общими усилиями по­строили длинный одноэтажный дом, больше напомина­ющий барак: каждой семье по комнате, всего восемь се­мей. Сейчас в этом доме бордель. Потом за бараком со­орудили кузню, а при въезде, прямо возле дозорной башни, сарай для скотины, плавно переходящий в кры­тый навес для уцелевшей техники. Вскоре рядом вырос­ла гостиница, тоже похожая на казарму, и каждая семья принялась обустраивать свой быт. Штырь и Ян, отец Романа, застолбили участки неподалеку и перебрались туда, остальные покорились Ингвару. Еще жить негде было, ютились в хижине, а Ингвар где-то раздобыл сам­ку маниса, она отложила пять яиц, из них проклюну­лись три детеныша, так возродилась известная на всю округу манисовая ферма. Сейчас она под самым ограж­дением, подальше от жилья, потому что твари жутко во­няют. Помимо скотников с семьями и шлюх, в подчи­нении бати двадцать с небольшим охранников, а в га­раже — два самохода и четыре сендера. Появилась даже диковинная остроносая машина о трех колесах — бое­вой трицикл. Сколько манисов, мулов и овец на ферме, Артур не вникал.

На этот раз Грымза отпер ворота, едва к ним подка­тил сендер.

На площади у колодца трое бородачей в стеганых куртках с бахромой, шумно ругаясь, передавали друг другу флягу, запрокидывали головы — пили из горлыш­ка. Рядом, повизгивая, плясали пьяные шлюхи из бати­ного борделя. Всхрапывали кони у перевязи, замерли у обочины два чужих сендера; пулеметные точки с них сняли при въезде — таков порядок. В «Добром путни­ке» играл саксофон, мелодия лилась, не смешиваясь с воплями и бабьим смехом. Три сезона назад прибился на ферму колченогий дед, всего добра у него было — труба блестящая, саксофон этот. Ингвар Шакал послу­шал и проникся, велел деда не гнать и кормить, вот му­зыкант каждый день и развлекает торговцев, остано­вившихся на ночлег. Занятный дед, всю Пустошь объ­ездил. И город-улей видел, и Донную пустыню, много интересного рассказать может. Живет себе в ржавом са­моходе, лишь под вечер выползает. Сядет на пороге, на­тянет заплатанную фетровую шляпу, сунет в беззубый рот трубку и пускает кольца дыма.

— Арту-урочка! — На плече повисла потрепанная гру­дастая деваха, дохнула перегаром. — Давай с нами, кра­савчик!

Ругнувшись, Артур отшвырнул ее и зашагал к себе. Обитал он в небольшом домишке, прилепившемся к батиному. Старшему сыну по статусу положен свой угол, да у Ингвара и не уместишься: четыре жены, две рабыни и двенадцать маленьких детей. Артур жизнью отца не интересовался, путал имена сводных братьев и сестер, слыл разгильдяем. Но снискал славу умело­го бойца, а она ценилась больше, чем примерное по­ведение.

В комнате бормотала женщина. Не хватало, чтобы пришел кто-то из девчонок, не до них сейчас. Артур от­ворил дверь, шагнул внутрь. Светло-голубая рубашка, рыжие волосы собраны на затылке в пучок — Ирена. Шепчет что-то, нетопырей кормит. Обернулась, гляну­ла с упреком синими глазищами:

— Ты им есть давал? Смотри, какие голодные.

— Спасибо, что покормила, — сказал он, потянулся и зевнул. — Что-то устал я сегодня, в сон клонит.

— Понятно... Тогда до завтра?

— До завтра.

Выпроводив Ирену, Артур распахнул окно, уселся на подоконник и уставился на площадь: мужики уже разо­шлись, девок разобрали, а саксофон все играл и играл. Но вот и он смолк, будто по команде. Лишь ветряки со свистом рассекали воздух огромными лопастями. Луна спряталась, и на трех дозорных башнях зажгли прожек­торы. Плата, взимаемая с торговцев, сполна покрывала расходы на электричество.

В лачуге наемных охранников заскрежетало, засвис­тело, щелкнуло, и заиграла песня — Радио Пустошь включили. Надтреснутым голосом пели про свободно­го кетчера, проданного в рабство. Не закрывая окна, Артур улегся спать, долго еще ворочался. Успеет ли Ро­ман уйти? Вдруг нападение запланировано на сегодняш­нюю ночь? Разговор-то плохо слышно было.

Сны были тревожные, болезненно яркие. Романа убивали, Артур несся сломя голову, но не успевал.

Вздрагивал, просыпался, вырубался снова, и все повто­рялось с начала.

Ба-бах!

Артур вскочил с кровати, схватил пистолет; не до кон­ца проснувшись, в одних трусах метнулся к окну. Грохнул выстрел. Что это? Набег? Кетчеры? Ворота... ворота от­крыты! И ни одного трупа у въезда. Это как же? Пожри их некроз, почему дозорные не подали сигнал? Преда­тельство? Во двор с ревом вкатились сендеры. Застро­чил пулемет. Артур зашарил под кроватью, нащупал сиг­нальный пистолет, высунулся в окно. Один выстрел — и ракета озарит небо красной вспышкой, повиснет ис­кусственная «звезда», не успеют враги моргнуть, как на­грянут омеговцы. Улыбаясь, он нажал на спусковой крю­чок — осечка. Еще раз дернул — опять. И закружил по комнате, вспоминая, где заряд. Да на месте, где же еще! Сунул руку под кровать — ничего. Лег на живот, загля­нул — пусто. А ведь были, точно были еще три ракеты!

Артур двигался рывками, как во сне, и даже мельк­нула спасительная мысль: не проснулся, кошмар про­должается...

Бум-м! Задребезжали стекла. Взвизгнула женщина, визг оборвался хрипом. Оцепенение слетело, пробрало холодом. Набег. Предательство. На ходу натягивая шта­ны, Артур выскочил в коридор, толкнул дверь и при­жался к стене — в ковер напротив ударила дробь.

Мутафаг всех раздери!

Артур осторожно выглянул. Короткими перебежка­ми к дому спешили люди, их лица были скрыты банда- нами. Он выстрелил — налетчики попадали, открыли огонь лежа. К счастью, промазали. Артур, пригнувшись, рванул через коридор в комнату, к окну. Пусть думают, что в доме не один человек.

— Красавчик, прикрой! — крикнули из старого сен- дера, донеслась пальба.

Артур выстрелил сквозь стекло, осколки разлете­лись, один из бандитов взвыл и скорчился, второй уже бился в агонии. Дед-музыкант потряс ружьем и неожи­данно бодро метнулся к дому. Не успел, упал как подко­шенный.

Вокруг трещало и громыхало, орали люди; у въезда полыхала дозорная башня. Кони на перевязи беснова­лись, один сорвался и понесся к воротам. Захватчики осаждали лачугу отцовых наемников, оттуда огрызался пулемет. Перезарядив пистолет, Артур прижался к сте­не спиной. Высовывался на миг, ловил в прицел бан­дитов и жал, жал на спусковой крючок. Патроны вско­ре кончились. Взять патронташ! Совсем голова не ва­рит! Он влетел в спальню — и получил прикладом по затылку.

* * *

Между досками трещина. Луч солнца перед глазами — уже утро. Ощупывая дерево усиками, ползет рыжий му­равей. Артур лежит лицом в пол. Холодно. Тянет гарью. Рядом кто-то мычит.

Артур попытался осмотреться, перед глазами запля­сали разноцветные мушки. Что происходит? Встать! Он дернулся и понял, что связан. Пошевелил руками — за­пястья отозвались болью.

— Очухался? — В ребра слегка пнули.

Артур рывком перевернулся и остолбенел: над ним возвышался Грымза. Смотрит сверху вниз, во взгляде — торжество. А рядом... Рядом Обрез — правая рука Яна, отца Романа. Они в спальне Артура, в его собственной спальне, куда он ни за что не пустил бы вонючего Грым­зу. Сволочь, прямо на кровать своей грязной задницей уселся, ерзает по белью! Почему-то это оказалось са­мым обидным: не то, что по голове дали, не то, что свя­зали, а то, что предатели топчут пол его комнаты, лич­ные вещи лапают.

— Допрыгался, щенок? — ощерился Грымза, обшарил карманы кожаного жилета, вынул самокрутку и сунул в зубы.

Фрагменты сложились в картинку: испорченная сиг­нал ка, отцовские опасения... Нападение планировалось давно. Предупредив Романа, Артур дал сигнал врагам. Выходит, это батя наносил ответный удар, узнав о за­мыслах Яна. Понимание придавило могильной плитой, Артур до крови закусил губу.

— Чё, головушка болит? — позлорадствовал Грым­за. — А ты думал, всю жизнь волков тебе гонять да де­вок портить?

Обрез смотрел пренебрежительно, как на личинку ползуна. Артур дернулся, глянул с ненавистью и про­хрипел:

— Почему не пристрелили?

— Дык потому что ты, гнида, смерти не достоин. — Грымза покачал головой. — Все тебе было, все на таре­лочке — жри! Дык нет, рожу воротишь, шкура. Вот те­перь узнаешь, как эт дается... и жратва, и девки...

— Не велено тебя убивать, — буркнул Обрез.

— Какое благородство. — Артур поджал губы и отвер­нулся.

Мысленно он тысячу раз освободился, свернул шею Обрезу, а Грымзе вспорол живот и намотал его кишки на кулак. Как там батя? Мертв? Или узнал, что получил удар в спину? Правильнее было поймать пулю и сдох­нуть... А еще правильнее — сдохнуть вместо тех, кто по­гиб по его вине... Это ведь он собственными руками! И свою жизнь разрушил, и чужие...

— Позови Романа! — приказал Артур Грымзе.

Того аж перекосило:

— Командуешь? Дурная привычка, отвыка-а-ай. И вол­ком-то не смотри, да? Я-то что, об меня все ноги выти­рали, а вот ты... Вот уж повезло Шакалу с сыночком! Уж какая он сволочь, но ты его переплюнул!

Броситься на них, убить, уничтожить... Пусть ниче­го уже не исправить, пусть пристрелят, но хотя бы по­пытаться!

Неужели Роман знал? Вот тебе и единственный род­ной человек. Больше чем друг... да какое там — больше чем брат! Из всех двенадцати братьев-сестер Артуру ни один дорог не был, отец — вообще чужой человек, он мать в могилу свел: зачем старая жена, когда вокруг столько молодых тел? И получается, единственный на всей Пустоши родной — Роман.

Правильнее было промолчать? Но как молчать, ес­ли знаешь, что завтра убьют друга? Жил бы себе даль­ше, охотился, сопровождал караваны... Вопрос только: кем бы себя чувствовал? Молчание — то же предатель­ство. Разрослось бы, как пятно некроза, и пожрало из­нутри. Либо физически подыхать, либо в Шакала пре­вращаться. Выбора не было, выхода не было.

Оставался малюсенький шанс, что Роман не знал или не успел предупредить друга. Тогда Артур из преда­теля превращался в жертву и даже с неким флером бла­городства... Если поверить, что Роман хотел предупре­дить его, а смертей и пальбы не желал...

С улицы донесся зычный бас Яна:

— Обрез! Где тебя носит? Сюда иди!

— Присмотри за ним, — приказал Обрез Грымзе и ис­чез за дверью.

Во дворе гомонили люди, рычали моторы сендеров. Понемногу нарастал непривычный мерный гул, вскоре он растворил в себе все звуки. Что это за машина? Са­моход? Вряд ли. Неужели омеговцы пожаловали на шу­мок? Шевельнулась надежда, что они накажут захватчи­ков. Шевельнулась — и замерла. Зачем? Им главное, что­бы поступали продукты в гарнизон. Кто поставщик — не важно.

Мотор заглушили, заговорили громче. Когото тащи­ли, этот ктото упирался и бранился. Причитала жен­щина, на нее цыкнули — умолкла. Артур надеялся услы­шать знакомые голоса — тщетно, только Ян рокотал, как та неведомая машина. Скрипнула дверь — в проеме образовался яновский прихвостень, кивнул на Артура:

— Приехали, тащи этого.

— Ну дык подсоби мне, глянь, какой он здоровен­ный! — возмутился Грымза.

— Иди ты манису в зад!

Грымза обиженно засопел, ухватил Артура за руки, ругнулся, бросил — неудобно. Взялся за ноги, зажал их под мышками и поволок на улицу.

— Тряпка! — не удержался Артур. — Ты думал, Ян те­бя отблагодарит? Как был ты бумагой для подтирания, так и сдохнешь.

Воровато оглядевшись, Грымза отпустил жертву и па­ру раз пнул в живот ботинком с кованой подошвой — Артур закашлялся. Насвистывая веселенькую песню, Грымза вытащил его на улицу и бросил рядом с другим связанным — батиным охранником, не предавшим на­нимателя. Бывшие друзья Ингвара толпились вокруг вперемешку с захватчиками, разговаривали и перешу­чивались как ни в чем не бывало. По обе стороны ко­лодца с автоматами наперевес замерли два омеговца в черных рубашках и брюках. По каменным лицам, полу­скрытым шлемами, катился пот. Одному из солдат, раз­махивая руками, что-то втирал Ян. А вырядился-то! Ползунам на смех! Под щегольским жилетом — белая рубаха с широкими рукавами; коричневые брюки в об­тяжку, похожие на бабьи, заправлены в остроносые са­поги, на круглом пузе — ремень с огромной серебрис­той бляхой. Батя всегда достойно с омеговцами держал­ся, а этот хвостом готов вилять.

Бывшие соратники, встречаясь взглядом с Артуром, бледнели и отворачивались. Крысы продажные! Даже потаскухи высунулись, рты раззявили. На лицах — любо­пытство. Ни сочувствия, ни сожаления. Что теперь бу­дет с Иреной, с Никой? В бордель определят? Ирена-то приспособится, быстро найдет покровителя, а вот Ни­ка... Извернувшись, Артур попытался отыскать взглядом последнего человека, который ему хоть немного дорог. Окно распахнуто, вот и она — синие глазища, лицо сер­дечком, волосы белые, словно пеплом присыпанные. Пистолет в руках дрожит. Что же ты делаешь, глупая? Артур помотал головой — Ника, умница, юркнула в ком­нату. Кажется, никто ее не заметил.

Артур знал, что Ника делает: села прямо на пол, за­крыла лицо руками и беззвучно рыдает. Она на самом де­ле не блондинка — полностью седая в свои семнадцать.

Хваткой умирающего панцирника Артур вцепился в мысли о Нике — единственное, что держит, не дает сва­литься в пропасть. Четыре сезона назад ее купили в бор­дель, Артур видел, как Ника вырывалась, когда ее тащи­ли потные похотливые лапы, и пожалел, взял себе. Го­ворят, друга не купишь... Врут. Можно друга купить — доверием, помощью, человеческим отношением. На не­го, Артура Красавчика, девки всегда заглядывались, кле­вали на черные волосы, карие глаза и правильные чер­ты лица. Он даже гордился своей внешностью. С краси­вым человеком охотнее ведут переговоры, красивый человек на ступень выше, кажется, стоит... Заглядыва­лись девки. И сейчас вон глазеют — из толпы врагов.

А Ника не предала. Нужно обязательно выжить, что бы ни выпало. Вряд ли его сейчас убьют, хотели бы — давно бы пристрелили. Значит, есть возможность уце­леть, чтобы вернуться за Никой.

— Тащи! — скомандовал омеговец.

Мужики расступились, и взору открылась машина у ворот, огромная, зеленовато-ржавая, с кузовом, сварен­ным из металлических заплат, рядом замер танкер, на­правив пушку на поселок. Вот бы выстрелил сейчас и навсегда успокоил и Артурову совесть, и проклятых предателей.

Артура волокли аккуратно, держа под руки. Навстре­чу шагал Роман, вырядившийся, как и папаша.

— Ты знал? — крикнул Артур.

Роман не побледнел, не отвел взгляда, поджал губы и уронил:

— Извини, друг, ничего личного.

В кузове грузовика, оказывается, была дверь, ее ох­раняли еще двое омеговцев. Артура ткнули прикладом под ребра и, пока он корчился, разрезали веревки, за­толкали внутрь.

Артур ткнулся носом в тряпку, провонявшую бензи­ном. В фургоне, кроме него, сидели тот самый папа- нин наемник (обритый налысо молодой парень — не­давно в поселке, кажется его называли Жбаном) и еще трое мужиков. Когда дверь захлопнулась и лязгнул за­сов, один из незнакомцев, тощий коротышка, принял­ся браниться и колотить кулаками по стенкам. Расте­рев затекшие запястья, Артур повалился на спину и за­крыл глаза.

Духота стояла неимоверная, кабина раскалилась на солнце, воздух почти не проникал в маленькое зареше­ченное окно, лишь чуть тянуло прохладой от вентилято­ра, впаянного между водительской кабиной и кузовом.

Глава 2

ШКОЛА ОФИЦЕРОВ

После Погибели воинскую часть генерала Омега- нова накрыл сошедший сель. Личному составу при­шлось перебраться в сохранившийся карьер, где гене­рал организовал Цитадель. Поначалу Омега представ­ляла собой организацию, занимающуюся продажей эскорт-услуг. Постепенно огневая мощь Цитадели воз­росла, личный состав стал пополняться рядовыми из жителей Пустоши и за плату участвовать в военных действиях на стороне нанимателя.

История Пустоши. Цитадель. Шестой курс

олнце палило немилосердно. Оно стояло почти в зените, и скалы, окружающие Цитадель Омегу, не давали тени. Полоса препятствий, где тренировались курсанты, превратилась в печь. Вездесущая рыжая пыль устилала землю, висела в воздухе плотной занавесью, и казалось, что кислород уже выжгло и дышать нечем, по­тому что пыль забивает легкие. Полтора десятка кур­сантов, тяжело дыша, отжимались под счет командира- наставника, рослого седовласого военного в черной форме. Командир-наставник Андреас от жары не стра­дал, лицо его оставалось сухим, в отличие от лиц, спин, рук курсантов.

Леке не знал, кто придумал полосу препятствий, по­этому зло для него, потного, грязного, олицетворял ко­мандир-наставник отряда. Лежа носом в пыль, чувствуя, как она прилипает к коже, Леке не видел Андреаса, но слышал его изобличающий голос:

— Слабаки! Еще пятьдесят отжиманий! Раз!

Руки разогнулись, толкнув курсанта вверх. Удержать­ся! Это желанная передышка... упасть, и лежать, и не двигаться. Но за каждого упавшего отряд получает еще пятьдесят отжиманий. И еще. И еще. И со слабаком по­том разберутся по-своему. А Леке слабаком не был.

-Два!

Мышцы свело, руки дрожали, Леке закусил сухую пыльную губу. Жарко. Солнце не просто выгоняет из организма влагу, но и вытапливает подкожный жир. За­нятия должны были закончиться, если пользоваться си­стемой измерения Древних, час назад, но прямо мор­дой в пыль упал Умник, и Андреас озверел, хоть и не­хорошо так думать о командире-наставнике.

Счет продолжался, и Леке отжимался механически, будто был киборгом. Слева, справа, сзади тяжело дышали сокурсники. Сколько еще? После силовых — построение, потом — научная часть, дальше — обед. На построении кур­сант должен выглядеть опрятно: форма отглажена, лицо умыто, блестящие глаза устремлены на командира-настав- ника. И на вышестоящее начальство, буде объявится.

— Стоп! — прервал счет Андреас.

Леке рухнул в горячую пыль.

— Вы курсанты или мясо?! Курсант Гай, вста-ать!

Леке через силу повернул голову и увидел, как встает,

покачиваясь, курсант Гай, занимавший соседнюю койку, — сперва на четвереньки, потом на колени. Что это с Гаем? Он ведь парень не хилый. Заболел? Рядом скрипнула пыль, и перед глазами возникли слегка запорошенные са­поги командира-наставника.

— Встать, я сказал!

Гай встал. Его шатало.

— Из-за тебя, курсант, твои товарищи получат еще пятьдесят отжиманий! Ты понял? Посмотри на них, курсант!

Леке не видел Гая, усталость была сильнее любопыт­ства, но слабый, дребезжащий голос приятеля слышал отчетливо:

— Так точно, командир-наставник Андреас! Разреши­те доложить... — И Гай упал. Рухнул на землю теперь уже по-настоящему.

Леке вскочил, забыв об усталости, жаре, боли в мыш­цах. Бросился к другу, над которым уже склонился ко­мандир-наставник, некроз его заешь, хоть и нехорошо так о командире... Андреас перевернул Гая на спину. Из носа курсанта текла густая темная кровь. Сокурсники переглянулись, загомонили.

— Лекаря! — рявкнул командир-наставник.

Леке кинулся через полосу препятствий к казармам, обогнул снаряды, «скалодром», «лабиринт» из сварен­ных труб, перепрыгнул неширокий ров, перемахнул че­рез забор, выскочил на плац и понесся дальше. Сердце тяжело билось в груди, раскаленный воздух драл горло, а Леке почему-то думал на бегу: вот нигде в Цитадели Омега нет пыли. Ни на плацу нет, ни у казарм, ни у до­мов офицеров, ни у бараков обслуги, ни на кухне, ни на путях, ни в шахтах — нигде! Почему ее столько на полосе препятствий, где каждое утро гоняют курсан­тов? Специально завозят? Леке представил себе целый грузовик пыли и чуть не сбился с шага. Одернул сам се­бя. Там Гаю плохо, другу, соратнику! А он о пыли раз­мышляет.

Леке бежал по дороге, присыпанной гравием, мимо одинаковых зданий. На улицах было пусто — курсанты всех возрастов на занятиях, офицеры при деле. В Ци­тадели Омега, которую на Пустоши зовут Замком Оме­га, нет праздношатающихся.

У двери лазарета скучал помощник лекаря из штат­ских, широкоплечий и низкорослый Хома. Жевал что- то, сплевывая на землю. Заметив курсанта, осклабился. Леке перешел на шаг, стараясь держаться подобающим образом — прямо и гордо. Он понимал, что по лбу, по щекам, оставляя дорожки на пыльной коже, бежит пот, что майка грязна, брюки — мутанту носить и то стыдно будет, лицо горит, оно сейчас, наверное, пунцовое, как у всех светловолосых после физической нагрузки, но хотя бы позой старался передать свое превосходство над Хомой.

— Пра-аблема? — протянул Хома.

— Лекаря срочно. На полосу.

— Тю. Сро-очно! — Хома улыбнулся еще шире. — Сей­час позову.

Леке почувствовал, как поднимается мутная волна злости. «Мясо», увалень, как и все штатские. Сжав ку­лаки, он шагнул к Хоме...

— Эй! Курсант! — С губ помощника лекаря полетела слюна, он попятился к дверям, выставив перед собой руки. — Остынь, ты чего?! Остынь, парень!

Дверь распахнулась, стукнув Хому по спине, и по­явился лекарь. Лекаря Леке уважал. Гнев улегся, как пы­левой смерч.

— Вас на полосу срочно командир-наставник вызывает.

Лекарь кивнул, на миг скрылся в помещении, вернул­ся с сумкой в руке и пошел рядом с Лексом, без труда поспевая за молодым парнем. Леке в лазарете лежал один раз — еще пацаном сопливым, первокурсником, когда упал и сломал руку. С тех пор лекарь как будто и не изменился — аккуратная седая бородка, на носу оку­ляры, небось еще Древние делали; форма всегда чис­тая, ни складочки, сидит как влитая. Порой кажется, будто рядом с тобой, сверкая нашивками на черном ки­теле, шагает не лекарь, а старший офицер, если не ге­нерал...

— Что случилось, курсант?

— Курсант Гай упал. И у него кровь носом пошла.

— Вы на удивление многословны, — без улыбки заме­тил лекарь.

Леке поджал губы. А что, цвет крови живописать? Сказал как было. И получил в ответ эту... как ее... мас- тер-переговорщик называл... то ли иринию, то ли ира- нию. Иронию, вот.

Шли долго, в обход полосы препятствий — через ка­литку, мимо тренажеров и брусьев. Не по прямой же ле­каря тащить, еще свалится, чего доброго, в ров.

Выяснилось, что пока Леке бегал за лекарем, заня­тия прекратились и командир-наставник Андреас рас­пустил отряд — приводить себя в порядок перед пост­роением. Заметив Лекса, он кивнул — мол, ступай себе. Лекарь склонился над Гаем — кто-то перенес курсанта в тень, в сознание он так и не пришел. Леке собрался шаг­нуть к другу, но перехватил взгляд командира-наставни- ка и кинулся к казармам. До построения, наверное, все­го ничего, успеть бы.

В умывалке обсуждали происшествие, некоторые не­сдержанные на язык ругали Андреаса. В Омеге не мес­то слабым и больным, сюда набирали только крепких и здоровых парней. Сначала курсантов было двадцать пять, но к выпуску осталось пятнадцать. Куда делись те, кто не потянул нагрузку, Леке не знал.

Он скинул грязную одежду на пол и принялся отмы­вать с лица пыль, поглядывая на себя в зеркало. Собст­венная внешность Лекса вполне устраивала — высокий, плечистый, в строю четвертый с начала. Лицо мужест­венное... К нему отлично подошло бы слово «офицер»... Леке улыбнулся фирменной кривой улыбкой.

Протрубил горн. Первый сигнал, скоро будет вто­рой, а потом и третий. И если ты по третьему не в фор­ме и не на плацу, плохо тебе придется. Леке сунул голо­ву под струю воды, взъерошил волосы. Теперь пригла­дить их, одеться в черную форму, схватить шлем под мышку и бегом, бегом, все уже построились — на плац.

Сигнал.

Замереть. Взгляд — на белесое небо над вершинами ок­рестных гор. Мысли — чисты и непорочны. По уставу.

— Вольно. — Этот голос, хриплый, низкий, не по те­лу, Леке узнал бы в любой обстановке. — Здравствуйте, курсанты.

И в полтора десятка глоток:

— Здравья желаем, генерал Бохан!

Теперь можно посмотреть на генерала. Он удиви­тельно маленького роста — Лексу едва по грудь, — но сложен пропорционально, лицо его исполнено гордос­ти, отеческого тепла и отеческой же строгости, взгляд светлых глаз проникает в пустые головы курсантов. Ге­нерал доволен построением. Старшекурсники стоят с правого края строя, младшие замерли левее. Генерал уже знает о случившемся на полосе, потому что гене­рал Бохан знает всё. Взгляд генерала остановился на Лексе, и тот, несмотря на палящий зной, покрылся хо­лодным потом.

— Курсант, — пророкотал Бохан.

Леке сделал шаг вперед.

— Курсант Леке, мой генерал!

— Почему голова мокрая, курсант? Вы не читали Устав?

— Никак нет, мой генерал, читал, мой генерал! Поз­вольте доложить, мой генерал! — (Милостивый кивок, ледышки глаз.) — Командир-наставник Андреас прика­зал привести лекаря на полосу препятствий, поэтому я никак не успевал...

— Что за детские отговорки! — Генерал дернул под­бородком. — Ничто не может помешать курсанту, завт­рашнему офицеру, выглядеть должным образом! Ты — не фермер, не рыбарь, ты — воин Омеги. Даже в бою наши офицеры являют пример для подражания. И во­лосы их, курсант, даже под шлемом остаются сухими! Объявляю тебе, курсант, выговор. Доложишь майору Андреасу, он назначит наказание. Вернись в строй.

Послышался шепот — сослуживцы обсуждали просту­пок Лекса. Воины Омеги — одна семья, отец-генерал всегда прав. Провинившегося порицают и старшие, и братья-курсанты, выговор — позор для всего отряда. Лексу огромного труда стоило держать спину прямо, не сутулиться под взглядами сослуживцев.

Глава 3

ДОРОГА В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

ить хотелось постоянно. Стоило оторваться от фляги, пожалованной омеговцами, как снова начи­нала мучить жажда. Кузов раскалился на солнце, и толь­ко теперь стало ясно, зачем вонючая тряпка на полу — дабы не обжечься. Пленники сидели на ней, нахохлив­шись и поджав ноги.

Сначала Артур думал, что весь поселок знает, кто предатель, в том числе наемник Жбан, и ждал нападе­ния, но Ян и Роман сохранили его тайну, а Жбану, по­хоже, ни до чего не было дела — он с трудом пережи­вал унижение и потерю свободы.

Грузовик ехал медленно и танцевал на кочках — один из чужаков, тощий бородач, хватался за горло и изо всех сил старался не наблевать. Молчали. Жбан баюкал раненую руку.

Пленники по очереди подходили к окну, станови­лись на цыпочки. В салоне воняло потом, немытыми телами, и раскаленный воздух Пустоши казался свежим. Коротышка из чужих все время ерзал и бурчал под нос — до окна он не доставал. Наконец не выдержал, вскочил и заорал в вентилятор:

— Эй вы там, волк вас раздери! Вы нас поджарить хочите? А то будут вам яйца вкрутую, а не люди!

— Толку-то орать, — подал голос одноглазый громи­ла, почесав скошенный лоб. — Ща прыдуть та ребра пе­ресчитают^

— Из Киева? — не выдержал Артур.

— Га? — отреагировал громила. — С-под Кыйива, дов- го там жив. — И снова смолк.

Машина остановилась, хлопнули дверцы. Оттолкнув тощего, Артур приник к забранному решеткой окошку. Танкер позади грузовика тоже затормозил, из люка вы­сунулся автоматчик. Омеговцы вытащили из кабины рулон ткани, развернули, смочили водой. Что это они задумали? Поволокли куда-то, исчезли. Чуть позже Ар­тур сообразил, что они собираются накрыть кузов с пленными.

— Во-от! — Коротышка воздел палец. — А вы говори­те, что орать без толку!

— Это радует! — возликовал бородач.

— Ага, — буркнул громила, — прохладнише будэ.

— Дурак! — Бородач постучал себя по лбу. — Мы им нужны живыми! Вишь, заботятся.

— Что они с нами будут делать? — с надеждой спро­сил Жбан.

— Эй! — снова крикнул в вентилятор коротышка. — Куда вы нас везете, а?

Ответа не последовало. Коротышка долбанул по же­лезу, еще долбанул.

— Отвечайте!

Разобравшись с кузовом, омеговцы вернулись в каби­ну, взревел мотор.

— Вот так и буду тарабанить, пока не скажете!

— Сел! Живо! — рявкнули из кабины — коротышка пулей отлетел, насупился.

— Я вроде догадываюсь, куда нас везут. — Бородач ус­тупил место у окошка громиле.

— Шо? — Единственный глаз громилы блеснул.

— Когда у омеговцев будет трудный бой, — начал бо­родач со знанием дела, — нам дадут оружие, какое не жалко, и погонят впереди себя. Прикрываться нами бу­дут, вот.

— И шо? А як развернэмся мы, та як йих пострэ- ляемо?

— Вот дурень! — всплеснул руками коротышка. — Не успеешь!

— Я слышал, — продолжил бородач, — что лучших из этих, ну, из нас, потом в наемники берут и даже платят. Рассказал один кетчер. Он потом сбежал отту- дова.

Артура перспектива стать наемником не прельщала. Кто такие наемники? С одной стороны — умелые бой­цы, с другой — низшая каста, люди без семьи, без дво­ра. Одинокие. Они сбиваются в стаи, они хуже кетче- ров: зависят от работодателя. Они жадны до денег и продажных женщин, но заработок уходит на оружие, а женщины их не любят. Потому что наемник — убийца, убийца по договоренности, бессовестное и тупое быд­ло. Конечно, омеговцы стоят ступенью (а то и не од­ной) выше. Но только офицеры, прошедшие обучение. А рядовые Омеги — те же фермерские сынки, разорив­шиеся, ни на что больше не годные. Артур, может, и не отказался бы стать офицером, но вот в «пушечное мясо» идти...

— А что, — коротышка потер руки, с тоской глянул на окошко, — главное, в дороге не сдохнуть.

— Пидсадыть тэбэ? — предложил громила.

— Чи-и-иво? — Коротышка аж раздулся от возмущения.

— Ну, я тэбэ пидстрахую, ты ж малэнький.

— Ага, как «малэнький», так сразу «пидстрахую»! На­шелся, понимаешь, пидстрахуй! — фыркнул коротышка. Подумал и кивнул: — Ладно, а то задохнусь к вшивому му­танту! — Он взобрался на согнутую ногу громилы, вце­пился в решетку и, ругнувшись, потряс обожженной ру­кой. Зажмурился. Ветер шевелил мокрые сосульки волос.

— Давайте, что ли, знакомиться, — предложил боро­дач. — Я Остряк.

— Ломако, — сказал киевлянин, придерживая коро­тышку.

— Шкет, — бодро представился тот.

А коротышка-то поверил, что его в наемники опре­делят и сразу генералом поставят! Воспрял. Просто ди- рижабой воспарил, ни жара ему нипочем, ни вонь и тряска.

— А я уж думал, конец нам пришел, — тараторил Шкет, глядя в окошко. — Ан нет, выживем, в наемники подадимся! Вернусь и прирежу топливника энтого. Он что задумал, мание бесхвостый, людей, значить, клик­нул, ну, на работу. Деньги хорошие обещал. А я дура-ак! Поверил. Знал ведь, что просто так столько не платють. Ну енто, люди, значить, приходють, он их раз — и в са­рай. А потом приезжають разные, ухи — чик, и в рабы. А мне повезло, да-а.

— Угу, кому ты сдався, дохля? — ласково пробурчал Ломако.

— Тьфу на тебя... Ох ты ж! — Шкет аж подпрыгнул. — Да там ктото есть!

— Дэ? — Ломако вытянул жилистую шею, поросшую рыжими волосами.

— Да вон же! Смари, ща он за холм спустился... сен- дер, кажись. Скоро опять появится. Опа! Видел, да? Ни­как за нами едет.

— Не «за нами», а объезжает, боится, — предположил Остряк. — Это ж каким дураком надо быть, чтоб на оме- говцев напасть! У них же танкер.

— Так и есть — объезжает. — В голосе Шкета сквози­ло разочарование, он немного помолчал и добавил: — Ну, за что тебя, Ломако, загребли, мутанту понятно. На роже написано, кто ты есть. И на этом написано, — кив­нул он на бывшего охранника. — Но тебя-то, Остряк? Или тебя, паря?

Ломако шумно засопел, зыркнул исподлобья и пятер­ней собрал патлы на затылке, показывая уши. Не было у него ушей.

— Понятно, да? — бросил он с обидой. — Пять сезо­нов пахал на хозяев, спыной гепнулся, ноги теперь пло­хо ходять. Зачем им такый? Вот и продали, казалы, шоб молчав, не то пристрелят. А ранише ферма своя була, жона була та донька.

Шкет сжался, стал еще меньше, слез с колена Лома­ко и попятился:

— Да ты прости... я ж не знал.

— Не знал... Чому сразу «за шо»? Просто. — Глаз Ло­мако смотрел печально, без осуждения.

— А я вот заслужил, — подал голос Остряк. — Знал много, не на того рыпнулся. А чего добро просто так губить? Вот кетчеры и продали омеговцам. — Он схва­тился за горло, отвернулся — грузовик затрясло силь­нее. — Все кишки к мутанту вытрясет!

— Кетчеры продали омеговцам? — удивился Артур.

— Почему бы и нет? Омеговцы закрывают на кетче- ров глаза, те с ними делятся, всё по-честному...

— Они наш поселок охраняли, тихо было...

— Ну конечно, им так выгоднее, а в других местах им выгоднее кетчеры. Усёк?

О себе Артур промолчал. В душу никто лезть не стал — мало ли, что у парня случилось. За него ответил Жбан, живописал предательство дозорных и ночное на­падение на поселок, добавив:

— Набежал его вот бати друг, — кивнул на Артура. Красавчик с сыном евойным, Романом, вместе рос, по­тому и не прибили. А Шака... то есть Ингвара, на до­зорной башне повесили, мертвого уже.

— Шакал сдох? — удивился Остряк, приложил руку к груди и обратился к Артуру: — Извини, он все же отец твой. Но какой же был дрянь-человек!

— Да кто же спорит. Кстати, я Артур.

— А вот будь я омеговцем, — затараторил Шкет, — я бы тебя сразу в наемники взял. Такой паря! Плечи — во! Сильный, видать.

— Кажись, ферма, — проговорил Ломако, глядя в окно.

Артур поднялся. Да, ферма. Ограждение из свален­ных остовов машин, покрышек, колес, поверх груды змеится проволока-секучка, есть и дозорная башня — ус­тановленный на покосившихся сваях ржавый сендер. Дохлый ветряк вертит лопастями. Холм порос сочно- зеленой травой — не выгорела еще. Два дня жары, и она пожелтеет, а потом и вовсе рассыплется...

— Не ферма это, — проговорил Остряк. — Точнее, не совсем ферма. Они тут дурман-траву выращивают... Ну, выращивали и продавали.

Колонна свернула к свалке. Навстречу, размахивая ружьем, спешил лохматый оборванец. Омеговцы оста­новились при въезде на ферму. В окно было видно, как оборванец разговаривает с водителем, размахивает ру­ками, восполняя недостаток слов, и украдкой косится на холмы. Танкер остановился справа, закрывая обзор. Откинулся люк, и высунулся автоматчик в шлемофоне. И как у него еще мозги не спеклись? Ничуть не опаса­ясь нападения, водитель направился за местным.

Вскоре омеговец вернулся, махнул напарнику ру­кой — выходи, мол, — и кивнул на кузов. Из танкера вы­лезли трое бойцов.

— ...мясо... кормить будем... — донесся голос.

Открылся люк возле вентилятора, на пленников гля­нул омеговец:

— Ну что, мужики, привал. Я вам кидаю наручники, вы защелкиваете их на руках, а потом аккуратненько по одному выходите подышать свежим воздухом. И чтоб без глупостей. Кто будет буянить, того на кузове рас­пнем, чтоб медленно поджаривался. Уяснили?

— Уяснили, — сказал Шкет и пожаловался: — У нас вода кончилась.

Не отреагировав, омеговец швырнул наручники и попал в Ломако. Тот крякнул, но смолчал, повертел их, сомкнул на запястьях. Поднял руки, демонстрируя, что обезврежен. Остальные последовали его примеру. Ар­тур подумывал не защелкивать «браслеты» до конца, но потом решил не рисковать. Стать наемником ему хоте­лось больше, чем поджариться на солнце, омеговцы слов на ветер не бросают, это знают все.

На выходе омеговец дернул за цепочку, проверяя, не схалтурил ли Артур, и толкнул его в спину — к тени от груды покрышек.

Каким же свежим, душистым показался раскаленный воздух! Дышать, не надышаться! И плевать, что рядом свалка, — подумаешь, свалка, эка невидаль. Сутулый ме­стный в тюрбане принес миски с зеленоватой кашицей. Ложки пленникам не полагались. Пришлось хлебать так, через край. А ничего похлебка, съедобная.

Омеговцы таскали в кузов какие-то рулоны, носи­ли воду ведрами. Один из воинов (Артур так и не на­учился их различать) замер напротив пленников, по­дождал, пока они поедят, и окатил из ведра, приго­варивая:

— Охладитесь, а то завонялись, как мутанты.

Местный принес и ему еды, беззубо улыбнулся и по­пятился, безостановочно кланяясь.

— Я бы не спешил есть. — Остряк поднялся. — И во­ду пить не стал бы.

Омеговец недоуменно посмотрел на него, даже мис­ку отставил:

— Почему?

— Я слишком хорошо знаю этих людей, чтобы им до­верять. — Остряк поманил омеговца.

Артур напрягся. Что задумал бородач? Хочет напасть на военного, отобрать автомат и... Но омеговец к Ост­ряку не пошел, качнул головой и крикнул своим:

— Эй, бойцы, идите-ка сюда.

Остряка окружили наемники, и он зашептал:

— Дай-ка я понюхаю твою похлебку, я запах дурман- травы отлично чую. Эти люди — наркоманы. Дурман- трава делает их глупыми, жадными и ленивыми. Пони­маете, о чем я? Танкер — лакомая добыча. — Бородач поковырял кашу, принюхался и удовлетворенно кив­нул. — Так и есть. Незаметно выбросьте это и сделайте вид, что съели.

— Даже если нас прикончат, — заговорил статный му­скулистый омеговец, судя по нашивкам офицер, — их же потом в порошок сотрут!

— Я предупредил. Кетчеры живут одним днем, а эти к тому же наркоманы, вон, все зубы у них выпали. Они просто не думают о будущем, не умеют.

Переглянувшись, омеговцы разошлись, надсмотр­щик с сожалением вывалил обед в траву и растер бо­тинком. Из глубины свалки, из-за огромной ржавой машины со множеством колесиков, наркоманы выво­локли двух связанных мужчин, таких же грязных и лохматых, как они сами, в заплатанных рубахах и штанах, бросили лицами в землю. Пленники нераз­борчиво заворчали. Следом вели здоровенного, со­вершенно лысого мутанта, обмотанного веревками. Тварь рычала и скалилась. Над глазами-пуговками на­висали пластинчатые наросты, когти были как у пан­цирного волка. И цвет кожи землисто-серый. Снача­ла Артур думал: его обрили, чтоб вши не заедали, но присмотрелся и понял — волосы на его голове никог­да и не росли.

— Это еще что? — возмутился конвойный. — Мы его не заказывали, он же мне людей пожрет!

— Он мигный, — наркоман улыбнулся, обнажая вос­паленные десны, — наученный. Да, Малыш?

Мутант рыкнул и кивнул.

— Проваливай, — омеговец отмахнулся. — Давай-да- вай отсюда!

— Мы ж его не пгокогмим, он глупый, в Пустошь с фобой не возьмешь. Фто он там делать будет? Непово- готливый же, в шендер не влефет, да и фтреляет пло­хо. Зато фмотри, какой фильный! — Беззубый ощупал смирно стоящего урода.

Вдалеке рыкнул мотор. Кетчер выжидающе уставился на омеговца. К уху Артура склонился Остряк и прошептал:

— Приготовься, сейчас начнется. Будем надеяться, нас не тронут.

Что происходит, до омеговца доходило непозволи­тельно долго. Он потянулся к автомату, кетчер вскинул дробовик и выстрелил — конвойный пошатнулся. Гвоз­дями оцарапало плечо, но черный жилет выдержал удар. Одновременно вскочили фальшивые пленники, выхватили пистолеты и открыли стрельбу. Взревев, му­тант разорвал веревки. Омеговец упал, перекатился и дал очередь по кетчеру, того подкосило, на груди рас­цвели алые пятна.

На сторожевой башне застрочил пулемет, в ответ за­стрекотали автоматы.

— Убей! — завизжал кетчер, прикидывавшийся плен­ником, и прицелился во врага.

Из танкера выскочил мускулистый омеговец, на него на­летел мутант, сбил, повалил. Омеговец пнул мутанта в пах, но тот, накачанный наркотиками, не чувствовал боли.

Артур подсек ближайшего кетчера, сцепил руки в за­мок и рубанул бандита по затылку, тот захрипел, обмяк, задергался.

— Ты что же делаешь? — донесся возмущенный воз­глас Шкета.

— Выживаю, — бросил Артур через плечо, пытаясь скованными руками вырвать пистолет из сжатых паль­цев кетчера.

Второй бандит был занят омеговцем с автоматом и на пленников не обращал внимания. А зря.

Целиться было неудобно, но все-таки Артур взял на мушку косматую башку кетчера и выстрелил. Тот захри­пел и рухнул. Омеговец, раскачиваясь из стороны в сто­рону, бросился за бронированный грузовик и открыл пальбу из укрытия. Командира, поваленного мутантом, Артур не видел. Он разрядил пистолет в тварь, мутант бросил жертву, развернулся и кинулся на обидчика. На­жать на спуск! Щелк, щелк — патроны кончились. Ар­тур отшвырнул пистолет, схватил кусок арматуры, со всей силы саданул тварь под челюсть. Любой человек уже упал бы на спину, но мутант лишь закинул голову, покачнулся, загребая воздух ручищами. Этого Артуру хватило, он примерился и с размаху ударил снизу вверх под нос. Брызнула кровь, мутант булькнул, закатил гла­за и рухнул.

Омеговский командир уже очухался, перекатился к покрышкам и палил оттуда. Со стороны холмов в обла­ке пыли неслись сендеры. Пришел в движение танкер, заворочал гусеницами, развернул башню. Пушка, дернув­шись, плюнула огнем. На одном из сендеров полыхнули топливные баки. Некоторое время он еще катился с хол­ма, волоча за собой черный шлейф дыма, потом ткнул­ся острым носом в пригорок. Кетчеры развернулись и понеслись прочь.

Из танкера вылез боец с черной трубой, вскинул ее на плечо. Хлопок — и сторожевая башня разлетелась на куски, на перекладине повис горящий труп. Странные эти кетчеры — дохнут, а оружие не выпускают.

Вскоре всех наркоманов перебили. Или уцелевшие решили, что разумнее затаиться. Артур знал: на свал­ках великое множество мест, где можно спрятаться. Обернулся — пленники разбежались, остался только Ломако. Вскоре спохватились и омеговцы. Пошатыва­ясь, подошел командир. Всетаки здорово мутант его помял. По правой руке бежала кровь, капала с опущен­ного автомата.

— Спасибо, — сказал офицер Артуру, — теперь отдай пистолет.

К свалке уже бежали двое автоматчиков. Артур протянул оружие, командир осмотрел пистолет и вы­бросил.

— Ты отличный боец. Обещаю за...

Хлопок — и офицер падает, хватаясь за прострелен­ное горло. Вихрем налетели солдаты, повалили Артура, в затылок ткнулся автоматный ствол.

— Это не он стрелял, это оттуда! — завопил кто-то из омеговцев.

Мимо Артура протопали ноги в ботинках. Вдалеке захрипели, ойкнули. Ствол убрали, и Артур увидел, как двое в черном тащат подстреленного кетчера, тот об­мяк и не сопротивлялся.

— Беру командование на себя, — подоспел омеговец, спрятавшийся за грузовиком. — Пленных найти, это­го, — кивнул он на бандита, — растянуть на кузове. Пусть подыхает медленно.

Не успел Артур обдумать свое положение, как нашли Шкета и охранника из поселка, пригнали пинками. Жбан прикрывал разбитые губы. На Артура никто не обращал внимания. Улыбнувшись, удача повернулась за­дом. Если бы командир выжил, Артура точно взяли бы в наемники, послужил бы сезон-другой, а потом вернул­ся за Никой и пристрелил Романа (при мысли о нем сжались кулаки). Теперь же... бежать надо было. Артур прекрасно понимал, что их в Омеге никто с распрос­тертыми объятиями не ждет.

— Где бородатый? — спросил сержант, взявший на се­бя командование.

— Как в разлом провалился, — доложил другой оме­говец.

— И мутант с ним. Пусть остается. Он нам жизнь спас. Забираем груз и уезжаем.

Дико орал кетчер: его веревками растягивали на рас­каленном кузове. И правда, омеговцы слово держат. И командир сдержал бы, если б не эта тварь.

И снова тряска, душный кузов да плюс вопли поджа­риваемого кетчера. Сперва он орал и бранился, потом на некоторое время смолк и дурным голосом затянул песни вольной Пустоши. Вечером омеговцы останови­лись и выбросили труп.

Глава 4

ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ

После Бунта Офицеров, произошедшего в 170 го­ду от Погибели, власть в Цитадели перестала быть преемственной. Теперь звание генерала может быть присвоено любому офицеру, имеющему выдающиеся воинские достижения и работающему на благо обще­го дела. Звание офицера отныне присваивается лишь курсантам, прошедшим специальный курс теоретиче­ской и практической подготовки. Пехота пополняет^ ся рядовыми из числа так называемых диких — оби­тателей Пустоши.

История Пустоши. Цитадель. Шестой курс

бив в курсантские головы все необходимые зна­ния, в последние дни «научники» сбавили темп. В аудитории было невыносимо — душно, жарко, и жара давила, давила, голова сама собой клонилась к столу... Леке дернулся и открыл глаза. Мастер-наставник по гео­графии прервал речь, окинул аудиторию задумчивым взглядом:

— Сегодня наше с вами последнее занятие, курсан­ты, но, надеюсь, не последняя встреча. Поверьте, гео­графия и картография важны для будущего офицера не меньше, чем боевые искусства...

Мастер-наставник еще долго нес проникновенную чушь, а Леке таращился в окно, где подпирали небосвод изъеденные эрозией скалы. «Дурень, — сказал он се­бе, — учеба кончилась, твоя жизнь меняется». Но ниче­го не почувствовал, ни предвкушения, ни ожидания, только какой-то отблеск неизбежности лежал на всем — на полу, стенах, столах аудитории, лицах товарищей.

— Можете быть свободны, — закончил мастер.

Курсанты поднимались, подходили к наставнику, благодарили его. Леке обогнул толпу, выскользнул из корпуса. До обеда есть немного времени, можно не спе­ша пройти к столовой, избегая суеты, разговоров. Леке сделал несколько шагов, и его «накрыло».

Все стало другим, непривычным. Впервые за несколь­ко сезонов он смотрел на Цитадель Омегу глазами но­вичка, вбирал детали, замечал давным-давно известное. До Погибели Древние здесь добывали бут, подъезжали эти, как их... ло-ко-мо-ти-вы с вагонами. Прямо на рас­крошенной скале стоит ржавый бурильный механизм, от него тянется железяка, похожая на распиленную по­полам трубу. По ней камень ссыпался вниз. Сейчас же ее приспособили под водопровод: в сезон дождей она собирает воду в подземные резервуары. Вагоны тоже со­хранились. Часть из них попилили на металл, из кото­рого делали танкеры, а часть перевернули и устроили склады. Как памятник прошлому, под покореженными временем опорами гнил поезд на остатках рельс.

К Цитадели, окруженной скалами со всех сторон, подъехать можно было лишь по оврагу. Поначалу горы давили на Лекса, видевшего раньше только невысокие холмы. Нависали, прижимали к земле, грозя растереть, расплющить... Недели через две он привык. В сезон дождей за вершины цеплялись пузатые облака, и влаж­ные скалы темнели, потом приобретали свой обычный желтовато-оранжевый цвет.

Тянулись ряды сложенных из бута зданий — длин­ных, низких, с плоскими металлическими крышами. Над казармами возвышалась черепичная кровля трех­этажного штаба. Одного взгляда достаточно, чтобы по­нять — вот сердце и мозг Цитадели! Небольшой балкон­чик подпирают колонны, окна не квадратные — ароч­ные. По обе стороны бетонной дорожки, ведущей к штабу, — клумбы с кактусами. Под козырьком колыха­лось знамя Цитадели — красное с золотой подковой.

Территория Омеги была поделена на квадраты до­статочно широкими улицами, где запросто могли разъ­ехаться два грузовика. Леке шагал к столовой своего, учебного, сектора мимо казарм, лазарета, склада, мас­терской.

Если смотреть от центральных ворот, то слева будет учебка со своей полосой препятствий, справа — казармы наемников, прямо — центральный плац, штаб, за ним — дома офицеров, а еще глубже, где старое депо, — произ­водственный комплекс. За стеной жмутся друг к другу ла­чуги снабженцев, уборщиков, торговцев и прочей обслу­ги из диких. Ущелье велико и глубоко, его будто проруби­ли мечом, скалы выглядят неприступными, но на самом деле там есть и дороги, и туннели, и шахты.

Сейчас солнце почти в зените, но уже после обеда горы закроют Омегу от палящего зноя, и полегчает. На улицах появятся собранные, спешащие по делам офи­церы и наемники, получившие увольнительную.

Впереди грянули слаженные выстрелы: там шла тре­нировка. Леке замедлил шаг.

Основные цвета Цитадели — бежевый, серый, бе­лый. И только скалы — темные, красноватые в отблес­ках солнца. У Омеги свой запах, ставший родным. За восемь сезонов Леке из мальчишки превратился в муж­чину, а Омега осталась неизменной и так же пахнет на­гретым камнем, металлом, порохом.

Иногда Лексу думалось, что Омега вечна. В том, что она будет всегда, он не сомневался.

— Леке! — рявкнули над ухом. — Бегом давай, тебя Ан­дреас ждет!

Отвлеченные мысли вылетели из головы, Леке вспомнил о неминуемом наказании и кинулся в штаб

учебного корпуса к командиру-наставнику.

* * *

Это было не обычное вечернее построение. Послед­нее. Шепотом произнесенное слово облетало ряд кур­сантов снова и снова. Последнее перед выпускными испытаниями и получением первого офицерского звания. Плац опустел, куда-то подевались младшие кур­санты, выпускники привычно заняли свое место справа.

Юноши замерли, глядя в белесое небо.

У Лекса невыносимо зудели ладони: Андреас смило­стивился, отправил отбывать наказание на кухню, где вредный повар заставил драить песком котлы.

Перед строем стояли командир-наставник и сам ге­нерал, снова, второй раз за день.

Отзвучали приветствия, но высшие офицеры не то­ропились что-либо говорить. И даже не осматривали строй придирчиво, выискивая оплошавших. Леке осме­лился взглянуть на Бохана — генерал думал о чемто сво­ем, немного грустном.

— Курсанты, — начал наконец Андреас. — С завтраш­него утра для вас начнутся выпускные испытания. Все мы хорошо поработали, готовясь к ним. После испыта­ний, которые, я верю, вы с честью выдержите, вы ста­нете полноправными членами нашей семьи, полно­правными младшими офицерами Омеги.

Леке покосился вправо. Гай был рядом, бледный, осу­нувшийся, но бодрый. Лекарь сказал — перегрелся, пе­ренервничал. Бывает. Это не помешает испытаниям.

— Все восемь сезонов я был рядом с вами, — голос Андреаса дрогнул, будто бесчувственный и строгий ко- мандир-наставник еще не утратил способности сопере­живать, — я вложил в вас, курсанты, все свои знания и умения. Отныне у вас будут другие наставники, но по­мните — я никогда не бросаю своих выпускников, мно­гие приходят ко мне за советом, даже став старше ме­ня по званию. И я помогаю, курсанты, как помогал вам все эти сезоны, помогал превратиться из деревенских мальчишек в мужчин, воинов Омеги.

— Командиру Андреасу — ура!!! — завопил кто-то.

И полтора десятка глоток подхватили: «Уррррааааа!»

Леке вспомнил, как впервые слышал такое же раска­тистое «уррра!» — тот выпуск давным-давно покинул Омегу.

Командир-наставник растрогался или сделал вид, что растрогался, махнул рукой.

Генерал Бохан удовлетворенно кивнул.

— Сегодня, — очень тихо сказал он, и на плацу воца­рилась абсолютная тишина, — Омега прощается с вами, курсанты. Чтобы приветствовать действительных офи­церов. Испытания будут нелегкими, воины Омеги ни­когда не боялись трудностей. Завтра утром вы поступа­ете в распоряжение комиссии. Но сегодня я хочу задать один вопрос...

Лекса пробрал озноб.

— Если кто-то желает отказаться от испытания, пусть скажет сейчас. По его желанию он будет беспрепятст­венно выпущен из замка Омега или же станет держать испытание на звание рядового наемника наравне с дру­гими соискателями, не обучавшимися в цитадели Оме­га. Есть ли желающие?

«Еще спросил бы: есть ли среди вас трусы? — с не­удовольствием подумал Леке, сжимая кулаки. — Кто от­казался от испытаний, не достоин зваться мужчиной!»

— Говорите сейчас, потом у вас не будет такой воз­можности. Если сомневаетесь в своих силах — лучше быть живым наемником, чем мертвецом. Говорите!

Вздрогнул рядом Гай. Леке не выдержал — обернул­ся. Неужели он решился? Нет, Гай молчал. Молчали и остальные товарищи. Молчал, вглядываясь в их лица, командир-наставник Андреас. Наконец генерал Бохан улыбнулся и кивнул.

— Генералу Бохану... — крикун закашлялся, и за него продолжил другой:

— Генералу Бохану — ура!!!

И снова громовое «ура!» пронеслось над плацем.

* * *

— Спишь?

Еще не рассвело. Леке рывком сел на койке — кого, некроз ему в печень, принесло перед рассветом?

— Прости, — извинилась темнота голосом Гая. Зашур­шал тюфяк, друг подвинулся ближе к Лексу.

— Что тебе? — вздохнул Леке.

— Тогда, на вечернем построении... ты не хотел от­казаться от испытаний, а, Леке?

— И в мыслях не было. Я не трус. И не хочу уходить из Омеги, а уж с дикими плечом к плечу воевать — по­следнее дело.

Гай засопел. Что-то его тревожило, и Леке не знал, как подтолкнуть друга к откровенности.

— Ты считаешь всех отказавшихся трусами?

По интонации, с которой Гай это спросил, Леке по­нял, как надо отвечать.

— Нет, разное в жизни бывает, но...

— Тихо вы! — шикнул со своей кровати Кир. — Дай­те поспать. В сортир топайте.

Гай и Леке вышли из спальни. Пол в туалете холо­дил босые ступни, тусклая лампочка слепила после тем­ноты спальни. Леке присел на край унитаза. Гай опер­ся спиной о раковину; он был бледнее обычного, узкое лицо удлинилось еще больше, тонкий нос с горбинкой выступил. Помолчали. Из крана капала вода, и больше никаких звуков.

— Выкладывай, — наконец нашел нужное слово Леке.

Гай мялся и страдал.

— Я хотел отказаться, — прошептал он. — Я боюсь не справиться. Знаешь, что бывает с теми, кто завалил ис­пытание?

— Не знаю, — пожал плечами Леке, — наверное, то­же в наемники, к диким. Или выгоняют... Это же по­зор — завалить...

Гай рассмеялся. Раньше Леке не слышал такого сме­ха — будто мутант заскрипел.

— Ну ты даешь! Это не позор, Леке, это смерть.

— Во время испытания, конечно, можно погиб­нуть, но...

От смеха Гай согнулся пополам, а когда распрямил­ся, по его лицу текли слезы. Леке испугался, совсем как в детстве, когда отчим решил отдать пасынка в Омегу, а мамка заплакала. Лексу хотелось стать военным, ведь быть офицером почетно! Но мамка плакала, будто зна­ла чтото очень страшное, мальчишке неизвестное.

— Убьют. Провалившихся — убьют. — Гай тихонько всхлипнул. — Ты понимаешь?! Если я не справлюсь — всё, меня убьют!

— Да погоди. С чего ты взял?

— И ты завтра узнаешь. А мне выпускник прошлогод­ний рассказал. Онто прошел, а вот друг его — нет, там остался. На Полигоне. Понимаешь? Это был последний шанс выжить, не рисковать своей шкурой... А я... Я представил, как выхожу из строя, вы все смотрите, Бохан, Андреас смотрят, и все знают: я — трус, мне жизнь дороже чести... Понимаешь?!

— Тихо ты. Разбудишь всех. Понимаю. Но ты не трус, ты же не вышел...

— Я даже выйти и сказать струсил, — тихо, но очень четко сказал Гай.

Леке задумался над словами друга. Наговаривает он на себя. Во-первых, не выдержать испытание — это из сказок, зря, что ли, столько сезонов тренировались. Правда, Гай расклеился, приболел, но завтра лекарь всех осмотрит, и для больных испытание отложат, все честно. Во-вторых, про убийство — ерунда полная. Мы же все — семья. Отец может выгнать сына из дома, но не будет в него стрелять.

Гай следил за Лексом с настороженным любопытст­вом. Подошел поближе, на корточки присел, в глаза за­глянул:

— Ты думаешь, так не бывает? Ты действительно ве­ришь в справедливость? Ты готов убивать и умереть за Омегу?

— Конечно, готов. И ты готов. И нечего мне здесь... Нечего меня провоцировать. Мы друзья, Гай, ты мне друг. Не заставляй о тебе плохо думать. Если трусишь, — Леке улыбнулся криво, как всегда, — топай к Андреасу и признайся. Будь мужчиной.

Гай отшатнулся, потерял равновесие, сел на пол. Ли­цо его переменилось: теперь он смотрел с ненавистью, и Леке подумал, что, хоть мозги Гаю и вправил, друга потерял.

— Ладно, — пробормотал Гай, — ладно, Леке. Проеха­ли. Забудь. Пойдем спать, завтра важный день.

Н= * *

В коридоре одноэтажного здания — лазарета — к лека­рю выстроилась очередь. Хома выглядывал из кабине­та, истошно вопил: «Следующий!», и курсанты по одно­му заходили на осмотр. Леке не видел Гая с завтрака, построение отменили и выпускников отправили сюда. Неужели Гай все-таки признался Андреасу в трусости и уже собирает вещи, сдает форму, а может, и выходит из ворот Омеги?! И ведь даже не простился...

Других судьба Гая не интересовала: в очереди обсуж­дали предстоящее испытание, делились слухами и пред­положениями. О смерти в случае неудачи никто не го­ворил.

— Следующий!

Леке шагнул в кабинет. Лекарь, сосредоточенный, деловитый, бросил ему:

— Раздевайся.

Без промедления и стеснения Леке разделся догола, шагнул к столу, отрапортовал:

— Курсант Леке!

— Помню, помню. Жалобы есть? Что болит, что бес­покоит?

— Никак нет! Жалоб не имею!

— Экий ты бравый. — Лекарь что-то отметил в лич­ном деле. — А настроение как, курсант? Боевое, хорошее?

— Так точно!

Лекарь принялся вертеть Лекса, обстукивать, осматри­вать. Леке терпел и молчал. Когда говорили глубоко вдох­нуть — дышал, просили задержать дыхание — задерживал. Лекарь прощупал пульс на его запястье, нахмурился:

— А что сердце-то так частит? Волнуешься?

— А чего ему волноваться? — встрял Хома. — Он же, считайте, труп. Трупы волноваться не должны! — И рас­хохотался.

Лекарь обернулся к Хоме, но ничего не сказал. А Леке счел за лучшее ответить:

— Вчера, помните, курсант 1ай упал на полосе? Кровь пошла носом, сознание потерял? Я его не видел с утра. Он что, отказался?

— Чего не знаю, — лекарь отпустил его руку, — того не знаю. Не переживай за друга. Неуверенному в себе нечего делать на испытании. Одевайся, курсант. Годен. Хома, зови следующего.

В коридоре Леке столкнулся с Гаем. Гай отвернулся, будто не заметил его.

* * *

Этого офицера Леке ни разу не видел, на форме его не было шевронов, и понять, в каком он звании, Леке не мог. Офицер не представился, не кивнул на стул. Си­дел и смотрел на вытянувшегося по стойке «смирно» парня.

— Готов, курсант?

— Так точно.

Офицер полистал бумаги в папке. Нахмурился, по­том лицо его разгладилось. Леке заскучал. Он не по­нимал, что делает в этом кабинете, что от него хотят. В любом случае, личное дело Лекса безупречно, ну, поч­ти безупречно: ни тяжелых провинностей, ни проступ­ков, старшим не хамил, не ходил в «самоволку».

— Ты садись. Как говорили древние, ноги не правди­вы. Скажи мне, курсант, что для тебя Омега?

— Омега — моя семья! — гаркнул Леке.

Офицер поморщился:

— А теперь своими словами, и правду.

— Это — правда. У меня нет другой семьи. Я предан Омеге.

— Хорошо. Очень хорошо, курсант. — Он снова углу­бился в бумаги. — Тогда я тебе сейчас расскажу про ис­пытание. Тебя удивляет, почему мы наедине? Я отвечу: кое о чем лучше узнавать не в строю, а в одиночестве. После ты сможешь задать вопросы, и я на них отвечу. А теперь сосредоточься, курсант. Запоминай, это важно.

Испытание состояло из нескольких этапов. С наука­ми курсанты уже разделались, и теперь им предстояло доказать свою пригодность к несению службы. Учеб­ные бои проводились и раньше, но ни Лексу, ни его со­курсникам еще не приходилось убивать. Офицер пре­дупредил: теперь придется. Бойцы Омеги — единствен­ные профессиональные военные на Пустоши, да и за ней, похоже. Будущих офицеров учили не только обра­щаться со всеми видами оружия, но и добывать его, ес­ли возникала необходимость. Первый этап испыта­ния — спарринг, причем бой должен закончиться смер­тью противника.

— Противник будет не из сослуживцев, — заметив, как вытянулось лицо Лекса, улыбнулся офицер, — мы понимаем, что ни один из наших курсантов не сможет убить друга, брата своего. Для спарринга и дальнейших испытаний в наш замок специально доставляют пре­ступников, выродков, заслуживающих смерти. Мы даем им шанс. Если преступник победит в бою, курсант, он останется в живых, а тебя отчислят.

— Так точно, — прошептал Леке.

Еще мальчишкой он видел драки, перестрелки, смерть. Видел некроз, мутафагов, банды кетчеров. Как и все жители Пустоши, он голодал после большого на­шествия мутантов. Да и когда подрос, голодал. И успел забыть об этом. Далекое «я буду военным, я буду уби­вать врагов» сейчас, сей момент вторгалось в реаль­ность. Леке гулко сглотнул. Офицер прожигал его взгля­дом насквозь.

— Хорошо. О втором этапе узнаешь, если пройдешь первый. Поздравляю с началом испытаний, курсант, и желаю победы!

Леке покинул кабинет. Ноги плохо слушались, кровь громко стучала в ушах, очень хотелось пить. Рядовой, сопровождавший его к безымянному офицеру, кивнул на дверь — мол, пора на улицу. Леке побрел за солдатом. Вот оно как. Ладно. Офицер утверждал, что придется драться с преступником, заслуживающим смерти. Леке всего лишь выступит палачом, докажет, что способен убивать людей. Не думать о нем как о человеке. Ни о чем не думать. Предстоит драка. Главное — победить.

Мир смазался и погрузился в туман, Леке будто на­блюдал себя со стороны. Его привели в тесную камор­ку, похожую на раздевалку, мастер-наставник кулачного боя и мастер-наставник боя ножевого приказали ему раздеться до брюк и майки, Леке послушался. Потом ему предложили выбрать, будет он сражаться на ножах или врукопашную. Леке на задумываясь выбрал нож — не представлял, как сворачивает шею противнику. Если его жизни напрямую не будет ничего угрожать, если не поступит приказ — не сможет же. Ему вручили нож, по­том Леке достал из бочонка деревянный шарик с номе­ром (попался пятый). Пятому преступнику не повезло, у него нет шансов.

Мастер-наставник ножевого боя придирчиво осмот­рел ученика. Леке всегда был лучшим, отличался на тре­нировках, да и науки ему легко давались, хотя читать он научился поздно, уже в Омеге. Он даже устыдился своего волнения. Хоть на миг усомниться в победе — усомниться в наставнике.

— Иди. — Мастер махнул рукой в сторону арены. Удачи, курсант! Убей его. Будь осторожен: этот гад, со­жри его некроз, забавлялся тем, что резал детей. Ма­леньких девочек. Мы взяли его на заставе. По мне,

справедливо было выдать убийцу родителям жертв, но... Иди и убей его.

Леке кивнул, чувствуя необычайную легкость в теле и голове. Ни одна лишняя мысль больше не мучила его,

ни одного сомнения не осталось. Он покарает убийцу.

* * *

Привычную арену учебки со всех сторон огородили ре­шетками. В нос ударил запах пота и крови. Леке был один. Стоял спиной к солнцу, внешне расслабленный, поигрывая ножом. Потом открылась дверь во вторую раздевалку, и вывалился мужик, кряжистый, с несураз­но длинными руками. Увидел Лекса и пошел по дуге, вполоборота, взяв нож обратным хватом. В движениях противника не было легкости и плавности, но Леке раз­глядел чудовищный опыт убийцы. Соперник ощерился. Курсант не сделал ни шагу, только поворачивался, не выпуская его из поля зрения. Нападать ни один, ни вто­рой не спешили.

Для Лекса перестало существовать окружающее, за­мерло время. Осталась лишь земля под ногами, солнце над головой, тяжелая поступь преступника.

— Давай, щенок! — Голос у него оказался визгли­вый. — Давай иди сюда! Боишься, некрозное отродье? Кальмарку тебе в зад, кактус в рот и сто мутафагов на­встречу! Боишься?! Слушай, а я тебя узнал, узнал, отро­дье! Это твою маму мутанты всей ордой оприходовали? То-то ты не получился!

Леке не вникал в смысл его слов. Оскорбляет? Ха! Ну, пусть потешит себя перед смертью. Это не имеет отношения ни к Лексу, ни к его маме — просто набор звуков, которыми противник хочет его отвлечь. Вот сейчас рассчитывает, что солнце ослепит пацана. Не бу­дем обманывать ожиданий. Леке дернул головой и при­крыл рукой глаза.

Убийца бросился на него.

Леке отступил в сторону, но противник не потерял равновесия, извернулся со звериной ловкостью. Он был как панцирный волк Пустоши.

А потом мысли ушли и тело стало действовать само­стоятельно. Лексу приходилось нелегко, убийца был быстр и очень силен; если подпустить его близко, с ним не совладать. Но противник злился, горел нетерпени­ем, и это работало на Лекса. В какой-то момент он очу­тился позади убийцы. Кольнуло ужасом: что, вот сей­час?! Но противник уже оборачивался, и Леке, не за­крывая глаз, ударил его ножом в шею. Мужик пошатнулся, зажал рану.

— Не убивай, — прошептал он, — парень, пощади!

Рука Лекса не дрогнула.

Он не помнил момент, когда покидал арену. Не ви­дел, как убирали труп. Сел на пол в раздевалке и заме­тил, что до сих пор сжимает нож. Мастер-наставник опустился рядом, хлопнул по плечу:

— Молодец, курсант! Красиво дрался!

— Спасибо.

Что чувствует человек, отнявший чужую жизнь? Об­легчение, звенящую пустоту. И счастье.

Глава 5

ЦИТАДЕЛЬ ОМЕГА

 вечеру жара спала. Пока кабина отдавала тепло, было терпимо, а вот когда остыла, Артур начал зябнуть, да и все продрогли. На вопли Шкета, умоляю­щего выдать хоть какую-нибудь ветошь, чтобы укрыть­ся, конвоиры не реагировали. Артур надеялся, что но­чевка будет под открытым небом, тогда он попытается сбежать. В благородство омеговцев Артур не верил, а перспектива, описанная Остряком, не радовала. Какая разница: быть пристреленным, пытаясь освободиться, или сдохнуть, защищая чужие интересы.

Когда холод стал невыносимым, пленники сгрудились в кучу, подобрали с пола тряпку и обмотались ею. Артур чувствовал напряженную спину Ломако; прижавшийся к правому боку Жбан мелко дрожал и скрипел зубами.

Дернувшись, грузовик затормозил. Шкет оживился, высунул из-под тряпки голову — ждал, что выпустят. Да­же Ломако, застывший камнем, пришел в движение.

На улице переговаривались омеговцы, появился еще один голос — неразборчивый, скрипучий. Хлопали две­ри, то взрыкивал, то замолкал танкер. Наконец громых­нул замок, двери распахнулись, и в салон втолкнули дво­их тощих ободранных парней. Даже в темноте было видно, что у одного из них под носом кровь. Метнув­шись в угол, парень растер запястья, оглядел пленни­ков исподлобья и скрестил руки на груди. Второй как рухнул кулем, так и валялся. Осмотревшись, первый сел возле друга на корточки, потрогал его шею и вздохнул. Других пленников он демонстративно не замечал. Обе­ими руками взъерошил волосы, вцепился в оконную ре­шетку, подтянулся и заорал:

— Мы что, рабы? Мы вольные, дети вольных! Эй, слышите? Шакалы! Дерьмо ползуновье! — Сплюнул и уселся, прижавшись спиной к стенке. Лицо его было бу­гристым, будто обожженным. Потер расквашенный нос, скривился. Его товарищ в себя так и не пришел. — Что вылупились? — Это должно было прозвучать гордо, но получилось жалобно, как будто мальчишка собирает­ся зареветь.

— Ну шо ты лютуешь, хлопэць? — проговорил Лома- ко с сочувствием. — Мы-то тебе не вороги.

Мальчишка вскочил, оскалился, точно брошенный в клетку волчонок:

— Мы им все время помогали, а они... налетели, все разворотили, постреляли всех! — Он задышал часто, шумно и отвернулся.

— Кто «мы», кто «они»? — полюбопытствовал Шкет.

— Они. — Мальчишка пнул стенку кузова.

— А «мы»?

— Вы не поймете. — Он махнул рукой и принялся те­ребить латаную-перелатаную куртку с бахромой на рука­вах; на ремне болтались кожаные косички, украшенные клыками панцирных волков. — Вы привыкли жить под кемто, мы, — мальчишка гордо вскинул голову, — нет.

— Тут такое дело... — заговорил Шкет. — Сегодня в обед на нас напали кетчеры. Омеговцы отбились и свя­зались со своими. Потому вы теперь в немилости.

— Но мыто при чем?

— Это ты им, — Шкет кивнул на кабину, — объясни.

— А куда хоть едем? — спросил мальчишка, шмыгнув носом-картошкой.

— Нихто нэ знае, — пророкотал Ломако и уставился на серебристый квадрат лунного света, льющегося в окно.

Видно, что мальчишка у бандитов недавно, ершис­тый, бредит свободой. Но проходит несколько сезо­нов, и такие гордецы превращаются в убийц с мутны­ми глазами.

Артур замерз, вернулся под тряпку к Шкету и охран­нику. Ему повезло меньше других — взяли полуголым, в майке. Благо, мокасины успел обуть. Ломако был одет в старую, заплатанную на локтях кожаную куртку и но­шеные штаны, остальные — в рубахи из плотной ткани.

Замычал, заворочался второй парнишка, оглядел пленников непонимающе и схватился за бритую голо­ву. Первый метнулся к нему, помог сесть и изложил суть проблемы.

— Давайте попытаемся поспать, что ли? — предло­жил Шкет и растянулся прямо на железном полу.

Уснуть Артур не мог: трясло, ребра ныли, голова бо­лела. Он раз за разом переживал события последних дней, свое предательство, пусть и невольное, — так и этак мысленно менял прошлое, «отменял» убийства и снова возвращался в холодную реальность.

Когда удалось вздремнуть, явился батя — до синевы бледный, с удавкой на шее. Пухлые губы разбиты, гла­за глядят из-под кустистых бровей строго, с осуждени­ем: «Что ж ты так, сын? Чего тебе не хватало? Я — дрян­ной человек? По-другому, Артур, в нашем мире не вы­жить: или ты сожрешь, или тебя сожрут. Вот ты хороший парень, верный друг, и потому валяешься здесь, а мог бы нежиться с девчонкой в кровати. Нуж­но быть сволочью, сын. Потому что иначе сдохнешь, запомни! Думаешь, все, что у нас было, легко дается? Не-е-ет! Это все для тебя делалось, с собой ведь богат­ство в землю не унесешь, а ты... Э-эх!» — махнул рукой и отвернулся. И вдруг черты его лица заострились, нос вытянулся, почернел, прорезались клыки... Мгновение, и вот уже не батя — пустынный шакал скалится, щелка­ет челюстями. Подбирается, прыгает...

Артур проснулся. Сердце колотилось, как молот о на­ковальню.

На улице занимался рассвет — самое холодное вре­мя. Стуча зубами, Артур встал, осторожно переступил через Шкета. Юные кетчеры дрыхли, обнявшись, маль­чишка с разбитым носом всхрапывал. Потирая холод­ные плечи, Артур выглянул в окно — рост позволял не подниматься на носки. Здесь, на юге, трава уже выго­рела, и до горизонта простирались рыжеватые холмы, а вдалеке, подернутые серым маревом, маячили скалы. Старая жизнь отступала, освобождая место новой. Где- то там, в горах, — замок Омега...

Серое марево оказалось дымом. От трассы влево за­бирала узкая дорога и вела к поселку нефтяников Юж­ного братства. Огромные трубы, на фоне которых до­ма казались игрушечными, подпирали небо. Странно было ехать неизвестно куда мимо чужой мирной жиз­ни, трубопровода, мастерских, лачуг, мусорной кучи, где рылись мелкие мутафаги.

Навстречу попался караван — друг за другом шли два длинномордых грузовика с деревянными кузовами, об­тянутыми брезентом. Поравнявшись с омеговцами, тор­говцы остановились. Из кузовов таращились угрюмые охранники — бородатые, всклокоченные. Впереди ко­лонны ехали два сендера, позади — самоход, из бойниц выглядывали пулеметные стволы. Водитель сендера по­махал рукой и крикнул:

— Удачного пути!

В ответ омеговец посигналил. Ломако выругался, пе­ревернулся на другой бок и захрапел.

С тех пор как исчезли летающие платформы, Омега набирала силу, отстраивала гарнизоны по всей Пусто­ши и подминала близлежащие земли. Люди охотно пе­реселялись поближе к замку: военные обеспечивали по­рядок. Платить им приходилось щедро, но никто не возражал — безопасность и стабильность дороже. К то­му же солдат Омеги всегда можно было нанять в сопро­вождающие, и это гарантировало защиту от плохо во­оруженных и разрозненных кетчеров, а уж про мутан­тов и говорить нечего.

Любой деревенский мальчишка мечтал попасть в офицеры или хотя бы в наемники, но не каждому улы­балось такое счастье: считалось, что в офицеры брали смышленых и здоровых, в наемники — просто здоро­вых. Однако повышенная радиация и плохое питание делали свое дело: у каждого что-нибудь да болело. Ар­тур вспомнил, что одному из деревенских мальчишек повезло, причем незаслуженно. Мать у него была алко­голичка, а сам он — размазня и к тому же псих. Однако не побрезговали, забрали в офицеры. Всей толпой тог­да ему завидовали. Артур тоже сбежать в Омегу хотел, да мать узнала и не пустила. А того дурачка... как же его звали-то? Лешка... Нет. Алик? Вылетело из головы. Ин­тересно, он живой сейчас или не выдержал нагрузки да сбежал? Или просто помер?

Горизонт окрасился в розовый, появился алый край солнца. Скоро снова станет жарко.

Чем ближе подъезжали к горам, тем выше вздыма­лись холмы. У Артура устали ноги и руки: грузовик тряс­ло, приходилось балансировать, цепляться за решетку окна, чтобы удержаться. Но Артур продолжал смотреть: он никогда здесь не был, не представлял даже, что уви­дит эти земли и эти пейзажи, так отличающиеся от его родины. Дорога петляла, грузовик то кряхтя взбирался вверх, то скатывался со свистом. Артур сглотнул кис­лую слюну. Вспомнился бородатый Остряк: будь он здесь, точно заблевал бы салон.

В горах оказались ближе к вечеру, когда все измучи­лись от жары и тряски. В грузовике уже давно молча­ли, сидели насколько возможно дальше друг от друга и даже наружу больше не выглядывали: узкая дорога жа­лась к скале, а внизу разверзалась пропасть. Омеговцы за день сделали два привала — утром и в самый зной; пленников покормили, дали умыться, но уже после обе­да на Артура навалилось тупое безразличие. Сколько можно ждать, сколько можно ехать? Теперь понятно, почему никто не связывался с омеговцами: к Замку не подберешься...

Когда начало смеркаться, грузовик остановился. Что там, впереди, видно не было.

— Приехали! — крикнули из кабины, открылся люк, и на этот раз несколько пар наручников полетели в Артура.

Одни он успел перехватить, остальные ударили в больной бок. Защелкнув браслеты на запястьях, Ар­тур поднял руки и направился к дверям на негнущих­ся ногах.

На улице он оторопел: впереди — будто из скалы вы­росшая высоченная стена из бежевого камня с бурыми прожилками, а въезд... Таких огромных ворот, черных, с золотой подковой и кроваво-красной надписью «Оме­га», Артур не видел никогда. Справа и слева от них сто­яли бронированные грузовики, такие же, как тот, на котором привезли пленных, и выглядели детскими иг­рушками.

Вскоре подтянулись четверо конвойных в черной форме, на пленных они смотрели равнодушно.

— Выстроиться колонной по одному, — приказал сер­жант, поводя стволом автомата. — Считаю до трех. И раз, и два...

He сговариваясь, пленные построились, Артур встал во главе колонны, он чувствовал себя рабом, выставлен­ным на продажу, ничтожным и не заслуживающим лучшей доли. Один омеговец вел пленных, второй замыкал, двое других шагали по бокам, держа людей под прицелом.

Вопреки ожиданиям, створки ворот не распахнулись полностью, они состояли из множества больших и ма­лых дверей. Впереди идущий омеговец покрутил круглую штуковину, похожую на руль, и открылся круглый люк в человеческий рост. Артур шагнул за направляющим.

Позади завозились, донесся вскрик, последовала ав­томатная очередь, Артур обернулся и получил прикла­дом по ребрам, в глазах потемнело, но он выдержал, не согнулся.

— Убрать падаль, — распорядился сержант.

Артур все-таки посмотрел назад и не досчитался мальчишки-кетчера с расквашенным носом. Парень вы­брал свободу и умер свободным.

Оказавшись на территории Омеги, Артур огляделся. Он рассчитывал увидеть огромный замок, черный и уг­рюмый, лепящийся прямо к скале, но никаким замком тут не пахло: длинные аккуратные здания из дикого камня, в основном одноэтажные, ровные дорожки, мо­щенные гравием. Непривычно чисто, такое впечатле­ние, что попал в другой мир: ни грязи тебе, ни хлама. Наверное, те, кто называл это место «замком», не бы­вали внутри.

Навстречу попадались омеговцы — в основном или в летах, или совсем щенки. Мальчишки шептались, коси­лись с интересом, старшие вообще не реагировали.

Миновали длинную казарму, свернули к вытоптан­ной площадке с лестницами из тонких труб, лабирин­тами из покрышек, странными сооружениями в виде буквы П. Площадка упиралась в опорную стену, возле которой сеткой-рабицей обнесли внушительный кусок земли, а сбоку притулилась неказистого вида казарма. Из помещения вышли двое безоружных солдат.

— Построиться! — скомандовал сержант. — Слушать меня! Ты, — указал он на Ломако, — шаг вперед.

Втянув голову в плечи, киевлянин подчинился. Омеговец расстегнул на нем наручники, повесил их се­бе на пояс.

— Упал, отжался, сколько можешь!

Ломако с недоумением обернулся. В единственном глазу блестели слезы.

— Выполнять!

— Я нэ разумию, — пролепетал он.

Омеговец сделал ему подсечку — Ломако упал на вы­ставленные вперед руки.

— Локти сгибай. Пошел!

Работал Ломако, как насос. Похоже, он вообще не знал усталости. По красному лицу градом катился пот, он пыхтел и отдувался, но темпа не сбавлял.

— Отставить. Хорошо. Видишь площадку? Чего мол­чишь, судьба твоя решается!

— Вижу.

— Дорожку вокруг нее видишь?

— Ага.

— Беги по ней как можно быстрее. Пошел!

Прихрамывая, Ломако потрусил к дорожке. Он вы­жимал из грузного тела все, что мог, но все равно еле тащился, подволакивая ноги, и хватался за поясницу. Артур мысленно подгонял его, желал удачи, ведь если он справится, ему предложат контракт!

— Отставить! Ко мне подошел! Шевелись! Рядом стать, вот так.

Омеговец жестом подозвал конвойных, протянул Ломако наручники, он их тотчас защелкнул на своих запястьях.

— Увести. «Мясо».

Омеговцы повели ссутулившегося киевлянина в ка­зарму. Вскоре они вернулись. Командир указал стволом автомата на Шкета и молодого кетчера, который едва держался на ногах:

— Ты и ты — шаг вперед. «Мясо».

Шкет вытянул шею и завертел головой, приговаривая:

— Какое мясо? Вы что? Я сильный, несмотря на то что легкий! Дайте мне шанс! Я умею и бегать, и это... руки сгибать много-много раз! Во мне и есть-то нече­го... ребята...

Сопровождающий тюкнул его по затылку и поволок к открытой двери, как ползун — жертву в холмовейник. Раненый кетчер не сопротивлялся — рухнул в обморок.

— Ты!

Ошалевший Артур некоторое время не мог сообра­зить, что обращаются к нему.

— Плечистый, шаг вперед!

Артур повиновался. Сейчас расстегнут наручники, и он свернет этой сволочи шею, отберет автомат, после — не важно. Лучше сразу сдохнуть, чем стать «мясом». На Пустоши и подумать не могли, что омеговцы — людое­ды, «мясо» уже никому не расскажет, а остальные мол­чат. Да Омега же гаже мутантов, хуже некроза! И вся эта ерунда вроде черной формы, неприступного замка, хорошего обращения с пленными... Конечно, «мясо» кормят, берегут, чтобы потом сожрать. Он представил себе бойню, заляпанную кровью, крюки, на которых развешены освежеванные тела Ломако и Шкета... Ког­да сняли браслеты, Артур боковым зрением заметил: ав­томатчики насторожились, прицелились в него.

— Упал, отжался!

И Артур упал. Отжимался он неторопливо, ждал, когда надсмотрщики потеряют бдительность. Вскочил, бросился на командира, ударил в солнечное сплетение, попытался достать незащищенное горло, но омеговец плавно ушел вниз-влево, ткнул локтем в живот. Артур отшатнулся, принял оборонительную стойку. Против­ник ухмыльнулся, поправил китель и скомандовал авто­матчикам, которые почему-то не открыли огонь:

— Годен!

Налетели омеговцы, скрутили руки и повели в ту же казарму, куца и «мясо», но Артур больше не сопротивлял­ся. «Годен» — не «мясо». Поселилась крохотная надежда на благоприятный исход. Что случилось с бывшим ох­ранником отца, Артур не знал, даже не вспомнил про не­го. Какое кому дело? Выживают и умирают поодиночке.

Из казармы спустились в подвал. Артура проволок­ли по тускло освещенному коридору мимо одинаково ржавых дверей, затолкали в камеру. Потирая многост­радальные ребра, он осмотрелся: под самым потол­ком — окно, куда не высунешь даже голову, на каменном полу — тряпка вместо постели, рядом — миска с кашей и кружка воды.

И что все это значит? Если хотели бы завербовать, то уже сказали бы.

Усевшись на тряпье, Артур принялся есть. Он успел проголодаться и жрал руками, как мутант. Вымазал та­релку хлебом... Вкусно, питательно, даже на хлеб не по­скупились. Откармливают на убой или берегут будуще­го солдата? Артур думал недолго, у него не осталось сил на переживания. Замотавшись в тряпки, он сразу же за­дремал — сказалась бессонная ночь.

Лязгнул замок. Артур поднял голову, проморгался: на полу стоял завтрак, та же похлебка, что и вчера. «И сви­ней кормят», — напомнил он себе, но от еды отказы­ваться не стал. Лучше умереть сытым, чем голодным. Перекусил, размялся: отжался раз тридцать, поприсе- дал, проделал весь привычный с детства комплекс уп­ражнений. Мышцы ныли, тело слушалось неохотно, будто после тяжелой болезни.

В окошко под потолком лился свет, значит, уже утро или день. Интересно, долго так сидеть придется? Не ус­пел подумать, как в коридоре затопали, остановились напротив двери. Артур насторожился.

Двое омеговцев вошли в камеру, третий остался в дверях — охранял. Пожилой седовласый офицер протя­нул пленнику наручники:

— Давай без глупостей. Надень, и я расскажу, что те­бя ждет. Что смотришь? Вперед, или мы сделаем это своими методами, но сделаем все равно. Поверь, тебе лучше оставаться целым.

Повертев наручники, Артур сдался, защелкнул их и уставился на седого:

— Теперь говори. Или пристрели на месте, да и де­ло с концом.

— Идем, храбрец. — Седой не оборачивался, чтобы проверить, успевает ли Артур за ним. — У наших кур­сантов испытание: спарринг. Ну, бой с противником. Причем противник должен быть убит.

— То есть противник — это я?

— Сообразительный.

Артур споткнулся на лестнице, но устоял, переварил услышанное и спросил:

— То есть шансов у меня нет?

— Почему же, все будет по-честному: если выигра­ешь, тебя отсюда выпустят. — Офицер пропустил Ар­тура вперед, втолкнул его в тесную каморку, где уже было пять человек, и закончил: — Хочешь — верь, хо­чешь — нет, но мы слово держим. Запомни, твой но­мер — три.

Артур оглядел «годных»: все крепкие, рослые, чуть ниже его. Длиннорукий жилистый верзила метался по каморке. Два шага — и он уже у противоположной сте­ны. Кряжистый мужик со шрамом поперек лба бранил­ся, приговаривая:

— Шо, поверили им? Да? Пове-е-ерили. Уши вон раз­весили, «мясо».

Если собравшиеся здесь — «годные», какая же участь ждет «мясо»?

Дверь распахнулась, крикнули:

— Пятый, на выход!

У кряжистого раздулись крылья носа, он тряхнул го­ловой и проговорил:

— Прощайте, мужики.

Монашек в потрепанной рясе Ордена Чистоты начал икать, верзила вытаращил глаза и заметался сильнее, ос­тальные приникли к стене — хотели слышать, что проис­ходит на улице. Артур будто наблюдал себя со стороны, мысли текли неторопливо. Это все не с ним, а с кем-то другим. Не он стоит грязный, небритый, ожидая приго­вора. Сейчас Артур проснется, и кошмар закончится.

— Что там? — пролепетал верзила; самому послушать у него не хватало силы духа.

— Не разобрать ни мутанта.

Сосредоточиться. Нервничать нельзя. Артур обязан победить. Отец кое-чему научил, к тому же некоторое время поселок охранял однорукий убийца из Меха-Кор- па, который по настоянию бати занимался с Артуром искусством боя. От наставника Артур узнал про точки, куда надо бить, и понял, насколько человек все-таки хрупкий. Вряд ли омеговцы подготовлены хуже, но у не­го, по крайней мере, будет шанс.

В коридоре затопали. Артур сжался, монах заикал громче. Медленно-медленно отворилась дверь. Вот, сейчас...

— Первый!

— Я не пойду! — Верзила попятился и замахал рука­ми, прижался спиной к стене.

— Считаю до трех, потом стреляю, — предупредил омеговец. — И раз, и два... — Он прицелился.

Верзила вытаращил глаза, замотал головой. На «три» грохнул выстрел, пленник схватился за простреленную грудь и сполз на пол, вытянув ноги. Запахло мочой.

— Значит, второй — на выход! — скомандовал омего­вец и прокричал в коридор: — Один испортился, при- ведите-ка пополнение!

Монашек пулей вылетел за дверь. Артур вздохнул с облегчением. Еще кусочек жизни, хотя говорят, хуже не бывает — ждать. Схватка неизбежна, он это знает, но все равно цепляется за мгновения спокойствия.

Пополнением оказался русоволосый парень, ровес­ник Артура, его вызвали предпоследним.

И вот Артур остался один. Пока в каморку никто не возвращался — либо всех перебили, либо... «тебя отсю­да выпустят» — не пустой звук. Седой говорил это при свидетелях, а ходят слухи, что омеговцы не нарушают данное слово.

Скрипнули петли, и Артур шагнул навстречу судьбе. Время тянулось медленно-медленно. Знакомый мрач­ный коридор. Затылок омеговца. Тусклая лампочка, о которую бьется мотылек.

— Шевелись. — В спину толкнули.

Омеговцы. Лучшие бойцы. Чужая смерть — их рабо­та. Но они все равно проигрывали схватки. Потому что жизнь всегда сильнее, а загнанная в угол крыса бывает страшнее панцирного волка.

Яркий свет резанул по глазам, ослепил, Артур часто заморгал и вскоре разглядел сетку, натянутую по пери­метру вытоптанной площадки. На земле кровь — свежая алая и застывшая буроватая. Пахнет бойней.

В руки сунули нож, Артур осмотрел его: добротная сталь, изогнутое лезвие с кровостоком — все честно, как и обещали. В середине арены — противник. Молодой, ровесник или младше. Русоволосый. Узкое лицо, нос с горбинкой и ясные глаза, как у девчонки. Не стоит об­манываться, у омеговца тело тренированного бойца: широкие плечи, упругие мышцы.

Артур остановился напротив. «Отключи мысли и стань зверем, тело все помнит», — говорил тренер из Меха-Корпа. Враг не спешил нападать, примерялся, присматривался. Артур закружил вокруг него, делая ложные выпады, — проверял защиту. Безупречна. И ре­акция что надо.

— Гай, осторожнее, это профессионал, — предупре­дил седоволосый омеговец, следивший за поединком.

Противник пошел в атаку, он пер как танкер, при этом умудрялся отражать выпады и уходить из-под них. Сердце Артура колотилось часто и гулко, в голове пуль­сировала мысль: «Слишком сильный враг... Слишком». Пропустил удар в солнечное сплетение (к счастью, не ножом) — задыхаясь, упал и откатился, вскочил. Пот лился градом, в глазах темнело. Поднырнуть, замахнуть­ся — боль обожгла плечо, рука стала непослушной, от липкого и горячего нож заскользил в ладони. Омеговец приближался. Глаза — холодные стекляшки, губы поджа­ты. Сделал обманное движение — Артур раскрылся, за­махнулся, но противник блокировал. Он оказался близ­ко, лицом к лицу, мог бы уже десять раз покончить с Ар­туром, но почему-то мешкал. Артур рванулся вперед, двинул лбом в переносицу, взмах руки — лезвие погрузи­лось в мягкое. Чужая кровь смешалась с собственной.

Враг поджал ноги, схватился за рукоять, торчащую из живота. Артур попятился, привалился к сетке. Вы­жил. Победил... Плевать, что это последняя победа.

Омеговцы слетелись роем, ворвались в клетку, зало­мили руки. Что они орали, Артур не слышал, просто смотрел в раскрывающиеся рты. Его повели мимо ка­зарм, мимо ржавых, побитых временем сооружений — что это было, уже не разобрать, — мимо дымящихся труб. Куда, зачем, он не думал — не мог.

Глава Б

ПРЕДДВЕРИЕ

В курсанты отбираются мальчики одиннадцати- двенадцати лет, без физических и психических де­фектов. Обучение длится восемь сезонов, включает в себя теоретическую (изучение естественных наук) и практическую (владение всеми видами оружия, тех­никой рукопашного боя) части. Курсантам, успешно сдавшим теорию и практику, присваивается звание младшего лейтенанта или лейтенанта в зависимости от достигнутых успехов.

Памятка командирам-наставникам

з-за испытаний отменили дневное построение и на час перенесли обед. Под дверью столовой го­монили курсанты, Гая среди них не было. Хотелось ве­рить, что он опаздывает или избегает встречи. Неуже­ли отказался убить какую-то тварь? Значит, следовало вчера с ним жестче поговорить.

Леке смотрел на знакомые лица и не узнавал товари­щей. То ли с ними что-то случилось, то ли изменился он сам.

Вымыл руки, глянул на себя в зеркало: да нет, такой же. Криво усмехнулся и протопал за свой любимый сто­лик у стены. Место Гая пустовало. Кир, выпучив глаза, уплетал кашу, ложка в его руке дрожала. С набитым ртом он обратился к Лексу:

— А ты с кем бился? Расскажи.

— Прожуй. Плюешься.

Кир совету не внял, повернулся к Максу:

— У меня пацан был молодой, — тараторил он, свер­кая глазами. — В рясе такой... Монах, значить. Я слы­шал, их там учат драться. А этот, значить, смотрит на меня и трясется. Я к нему с ножом — ха! А он ка-а-ак за­визжит свиньей! Даже когда нож поймал, верещал.

— У меня — громила, на мутанта похожий, — сказал Макс. — Я ему горло перерезал. Кровищи было! Вооб­ще неумелые... — Макс внезапно умолк, сник, в тарелку уставился — Андреаса увидел.

Леке без аппетита съел обед и, наблюдая за Андреа- сом, медленно допивал компот. Он рассчитывал пере­хватить командира-наставника у выхода и спросить, по­чему нет Гая. Да, скорее всего он струсил и теперь сты­дится показаться на глаза товарищам. О том, что друг мог погибнуть или получить ранение, Леке не задумы­вался, он убедился, насколько воин Омеги превосходит самого сильного из диких.

Кир расправился с обедом и продолжил допекать Лекса:

— Ну, а у тебя-то что?

— То же, что и у всех: убил.

— Ножом? Интересно, кто-нибудь выбрал рукопаш­ную? Жалко, что не давали смотреть бои!

Леке молча поднялся и понес посуду в мойку, Андре- ас как раз направлялся туда же.

— Командир-наставник, разрешите обратиться!

— Да, Леке, — устало проговорил он.

— Курсант Гай... Почему не в столовой?

— Он в лазарете. Ножевое ранение в живот. Ему по­пался сильный соперник.

— Насколько все серьезно?

— Лекарь говорит, скорее всего выживет.

— Можно к нему?

— Если лекарь разрешит. Не забывай, на вечернем построении быть обязательно.

Ни лекаря, ни Хому Леке в лазарете не застал. По­топтался возле кабинета, в операционный блок идти не рискнул. Уселся на пороге, сорвал траву и принялся плести косичку из подсохших стеблей. Когда напекло голову, снова постучался к лекарю и собрался уже ухо­дить, но в коридоре раздались шаги и голоса.

— А, курсант Леке. — Лекарь снял светлый балахон и повесил при входе в кабинет, теперь он был одет по форме, как и все омеговцы. — Плохо дело у твоего дру­га. Но ничего, парень здоровый, крепкий, будем наде­яться, что обойдется.

— Можно к нему?

— Нежелательно.

— Завтра начинаются испытания на Полигоне, — сглотнув, начал Леке. — Вдруг со мной чтото случится? Мне нужно его увидеть.

— Хорошо, накинь вот. — Лекарь протянул ему хла­миду. — Но учти: ему нельзя нервничать, он слаб и по­терял много крови. Хорошо, у него самая распростра­ненная группа, если бы не сделали переливание — умер бы, — говорил он уже на ходу. — Еще раз напоминаю: не шуметь и не волновать больного. Ясно?

— Так точно.

— И быстрее давай, я скоро вернусь.

Странное дело, у двери Леке замешкался. Раньше он думал, что не ведает страха. Он не боялся ни на Поли­гоне, когда отстреливал волков, ни перед первым спар­рингом, ни перед сдачей научной части. Теперь же мял­ся у порога, не зная, как посмотреть в глаза другу. Это ведь с его подачи Гай, сомневающийся в своих силах, не отказался от испытаний.

Скрипнула дверь — Гай повернул голову и слабо улыб­нулся:

— Леке... проходи.

— Прости, — проговорил Леке, усаживаясь на стул рядом с койкой.

— Не быть мне офицером. — Гай кисло улыбнулся и вздохнул. — Я мог его убить много раз, но не стал.

Леке промолчал. Нет, Гай не струсил, тут что-то дру­гое. Вспомнилось, как на пятом курсе, когда волков на Полигоне гоняли, Гай пожалел и спрятал волчонка, за что получил выволочку от Андреаса.

— Да и в наемники к диким не оченьто хочется, — продолжил Гай. — Но вот думаю... мы же ничего не уме­ем, только драться.

— А ничего больше и не надо, — криво усмехнулся Леке.

— Что будет завтра?

— Испытание на Полигоне, наверное. Пока держат в секрете.

Воцарилось молчание. Приоткрылась дверь, и ле­карь проговорил:

— Курсант Леке, тебе пора.

Леке сжал холодную руку Гая:

— Выздоравливай, друг.

— И ты там... поосторожнее, ладно? Я ж тебя знаю. Обещай.

— Хорошо. Я справлюсь, не переживай. И поговорю с Андреасом, чтобы нашел для тебя место в штабе.

— Бесполезно, — прошептал Гай. — Я сплоховал.

— Со всеми бывает. По-моему, он за тебя пережива­ет. Так что держись. — У выхода Леке обернулся. Под­нял сжатый кулак: — Держись, слышишь?

Гай слабо кивнул.

Н= * *

До построения Леке упражнялся в стрельбе. Во время обучения курсанты осваивали все виды оружия, их да­же учили делать самострелы и отливать дробь. Из огне- стрела Лексу милее всего была снайперка. Автомат лю­бят ленивые и несдержанные. Тра-та-та, треск, море кровищи, да и расход патронов огромный. Другое де­ло — снайперка... Улегся, прикрылся рогожей и ждешь. Появилась цель, поймал ее, ничего не подозревающую, в прицел, и всё, и никуда она не денется. Плавно да­вишь на спусковой крючок — хлоп! — враг падает с ак­куратной дыркой во лбу.

Сдав винтовку рядовому Климу, Леке отправился на турник. Тело, привыкшее к постоянным тренировкам, тосковало по движению. На другом конце площадки плохо знакомый командир-наставник гонял мелкоту.

— Эй, мутант! — позвал сокурсник Кир, товарищ вредный и склочный.

Подъем, переворот. Плавно опуститься на пыльную землю. Оп-па! Кир ухмылялся, уперев руки в бока. Ам­бициозному Киру не давали покоя достижения Лекса, и он пытался доказать свое превосходство другими спо­собами. Сам он называл себя Зверем, но среди курсан­тов бытовало другое прозвище — Псих. Услышав его, Кир злился и сразу же затевал драку, за что потом от­бывал наказание вместе с обидчиком.

Перед испытанием лезть на рожон не стоило, Леке смерил Кира презрительным взглядом и смолчал.

— Вызываю тебя на дуэль! — Кир сделал театральный выпад. — Я — убийца мутантов!

— Успокойся лучше. А то, — Леке с трудом сдержал улыбку, — плюешься. — Он подпрыгнул и повис на кольцах.

— Ах ты шлюхин сын! — вскипел Кир.

Молчание далось с трудом, Леке перевернулся и по­вис вниз головой. В детстве ему доставалось из-за того, что его мать слыла женщиной легкого поведения. «Шлю- хин сын» было его вторым именем, даже скорее первым. Конечно, он дрался с обидчиками, но почти всегда получал, потому что желающих посмеяться было много. Да и против правды-то не попрешь. Часто, возвращаясь домой, Леке обнаруживал, что дверь заперта, его впуска­ли, лишь когда уходил очередной мамкин хахаль. Иногда под утро.

Потом появился отец. Леке понимал, что никакой он на самом деле не отец, но как мог изображал любя­щего сына. Мужик этот был мал ростом, падок до вы­пивки, жесток, частенько бивал и мать, и Лекса, и младших братьев. В один прекрасный день он поста­вил условие: «Никаких чужих щенков, самим жрать не­чего». И мать согласилась. Поскольку Леке был креп­ким и на удивление здоровым, омеговцы его с радос­тью забрали.

Леке снова перебрался на турник и сел, свесив одну ногу, вторую поставив на перекладину.

С тех пор он считает, что его предали, и семьи у не­го нет. Сейчас он благодарен матери, а тогда согревал себя мыслью, что вернется — гордый такой, весь в чер­ном, на танкере, и прирежет «отца». А обидчикам на­бьет морды. Даже смешно вспоминать свои детские мечты.

Врезать Киру, конечно, стоило. Прямо промеж на­глых лупалок. Повалить его и заставить есть пыль. Но, наверное, Кир на то и рассчитывает. Сам на плохом счету, надо и сокурсника опорочить.

— Чё молчишь? Трусишь?

— Кир, — подавив злость, сказал Леке, — ты офи­цер или выкидыш мутанта?.. Вот и веди себя соответ­ствующе.

Что такое «выкидыш мутанта», Леке не знал. В детст­ве услышал, как бранятся мужики на ферме, и включил выражение в лексикон — уж очень обидно оно звучит.

Кир вопил, махал руками, но Леке не слушал — под­тягивался.

* * *

На вечернем построении, как и вчера, присутствовал генерал Бохан. Будущие офицеры стояли, вытянувшись и задрав подбородки, каждый мысленно уже примерял погоны и командовал строем диких.

— Здравия желаю, курсанты!

Грянуло приветствие.

— Рад видеть вас в добром здравии. Завтра вам пред­стоит еще одно испытание, оно же будет последним. Тот, кто справится, сам выберет гарнизон, куда отбудет нести службу. Условия обговорим позже, с подробнос­тями задания вы ознакомитесь утром.

На языке вертелись вопросы: какое задание, что ждет тех, кто не справится? Но все молчали. Вряд ли ктото уснет сразу после отбоя, курсанты будут гомо­нить до утра, делиться предположениями, брататься и на всякий случай прощаться. О неудаче Гая генерал про­молчал; курсанты, занятые собой, не заметили, что бо­евого товарища нет на построении.

После ужина Леке наведался к Гаю, но лекарь его не пустил, сказал, что парень спит, ему нужно набираться сил. Видимо, суждено увидеть друга лишь по окончании испытаний.

После отбоя Кир таки заметил, что пустует кровать соседа.

— Слышь, а где Гай? — спросил он у Лекса, отвернув­шегося к стене.

В отличие от легкомысленных сокурсников, Леке го­товился к завтрашнему дню со всей тщательностью и собирался уснуть.

— Не знаю, — буркнул он.

— Да врешь ты! Чё с ним? Струсил небось?

— Если бы струсил, Андреас при всех его опозорил бы, — не выдержал Леке. — Слушай, отлепись, а? Если так интересно, спроси завтра у Андреаса.

— Да чё те стоит? Ну скажи!

— Дай поспать. Не знаю я.

Придавив голову подушкой, Леке закрыл глаза и по­пытался отрешиться от шума.

Глава 7

НЕТ ВЫХОДА

становились у ворот — небольших, едва ли танкер пройдет. Как и положено на выезде — охрана, ка­менные башни дозорных вышек и пулеметные точки.

— Это был мой ученик, — проговорил седой, ста­раясь не смотреть на Артура. — Но я обещал, что ты уйдешь... и ты останешься в живых. Пока что.

Охранники на воротах не обращали на Артура вни­мания, как будто каждый день бывшее «мясо» ходило туда-сюда. Сняли наручники, вручили пистолет, патро­ны и вытолкали за ворота. Обернувшись, Артур прочел во взгляде седого ненависть.

Шагнул вперед, еще шагнул и побрел в сторону до­лины, со всех сторон окруженной скалами. Впереди ма­ячила то ли свалка, то ли деревня. Это не Замок Оме­га, где чисто, здесь почти как дома: каркасы машин, вы­жженная солнцем земля, под ногами перекатываются камни. Живой! На воле! Все еще не веря в удачу, Артур побежал, боясь, что омеговцы передумают, он чувство­вал — они смотрят в спину.

Теперь нужно гдето остановиться и перетянуть ра­ну, кровь еще не свернулась. Вот и подходящий древ­ний самоход, длинный, с множеством пустых окон и ту­пой «мордой». Когда-то самоход был выкрашен в весе­лый голубой цвет, но краска растрескалась, слезла пла­стами, оставшись только на стыке листов и вокруг кле­пок. Внутрь Артур заходить не стал — оттуда несло мо­чой и дерьмом. Рухнул в тень, отдышался, глянул на ра­неную руку: глубокий порез, но вроде не до кости. Стянул пропахшую потом майку, свернул жгутом и об­мотал плечо выше раны. Обработать бы, хотя бы про­мыть, а то еще нагноится.

Заново родился: мысли возвращаются вместе с ощу­щениями. Ноют ушибленные ребра, в ушах звенит, хо­чется пить. Запрокинув голову, Артур рассмеялся. Беле­сое небо, нищета и убогость вокруг — его мир. Что делать дальше, он еще не думал, просто наслаждался сво­бодой.

Придя в себя, осмотрел пистолет: простенький, само­зарядный, в магазине семь патронов, еще десяток дали омеговцы. В деревне можно попытаться обменять бое­припасы на какое-нибудь обеззараживающее средство, а потом... Только сейчас Артур сообразил, что «потом» может не наступить. Он один, всего имущества — мока­сины, штаны да майка, которой руку перевязал. Еще пи­столет, устаревший до Погибели. Дома у него нет, воз­вращаться некуда, да и не доберется: если мутафаги по дороге не задерут, так охотники за головами прибьют или продадут в рабство. В охрану караванов не наймешь­ся: омеговцы под боком, им Артур не конкурент.

Выходов два: побатрачить у землепашцев или при­биться к банде. Первое Артуру нравилось больше, если бы не одно «но». Даже два. Во-первых, заплатят такие гроши, что даже на куртку нормальную не хватит; во- вторых, хорошо, если наниматель попадется честный и не обманет, а если решит сэкономить? Прирежет но­чью по-тихому и манисам скормит.

А ведь есть еще вариант! Податься в «дикие» наем­ники! Там ни машины, ни оружия не требуется — выда­дут на месте, главное, чтоб здоровый и сильный был. Кормят, поят, крыша над головой, и платят, говорят, не­плохо. Постепенно накопить денег, обрасти знакомст­вами, а потом пойти на вольные хлеба... Не совсем на вольные — под ту же Омегу. Надо будет у местных спро­сить, где люди требуются.

После того как его отпустили, Артур омеговцев да­же зауважал: единственные люди в Пустоши, которые слово держат! Бывает же!

Он двинулся к свалке в приподнятом расположении духа, но чем ближе подходил, тем больше насторажи­вался. Где дорога? Неужели никто не ездит? Слева по­явилась узкая малохоженная тропинка со следом бо­тинка в засохшей грязи. Ни полей, ни пастбища — по­чему местные ничего не выращивают? Вряд ли вблизи замка рискнули обосноваться кетчеры. Задумавшись, Артур споткнулся о покрышку с оплавившейся резиной и выругался.

Солнце, коснувшись скал, похожих на огромную ко­рону, окрасило их алым, побалансировало немного на пиках и начало медленно скатываться — по долине про­тянулись длинные тени, отчего желто-красная земля стала еще ярче.

В сердце Артура поселилось дурное предчувствие.

За сваленные кучей самоходы и неведомые машины Древних он заходить не стал — в гостеприимство мест­ных не верилось. Машины методично стаскивали, долж­но быть, много сезонов, громоздили друг на друга, созда­вая многоэтажные коридоры из взаимопроникающих салонов. Сооружение Артуру чтото смутно напомнило, но без конкретики.

Прокашлявшись, он крикнул:

— Есть кто живой?

— Пррроваливай! — ответили ему надтреснутым го­лосом.

Забубнил, возражая, второй мужчина. Тряпки на ок­нах самохода заколыхались, разъехались в стороны, и из салона высунулась харя, заросшая пегой бородой по самые глаза.

— Чаво тебе?

— Пить есть? — прохрипел Артур.

— Самим мало, проваливай!

— Подожди, — заговорил другой, высунувшись из со­седнего окна. Рожа у него была не лучше: тоже зарос­шая, только борода — черная с проседью, нечесаные патлы сбились в колтуны, один глаз заплыл. — Чё у те­бя есть? Просто так не нальем.

— Меня только что отпустили...

Пегобородый заржал. Было слышно, как он катает­ся по салону и сучит ногами, доносились похрюкивания и возгласы:

— О-о-о! Е-его! Ха-ха-ха! О-о-отпустили! Я сейчас... сейчас лопну!

Не понимая, что он такого смешного ляпнул, Артур поспешил убраться от психов. Такие недолго живут. По­чему они здесь, прямо у ворот замка? Такая хорошая до­лина, можно было ее засеять...

А вот и деревня, точнее ее подобие: вместо домов — ку- зовы грузовиков. Где железо проела ржавчина — заплаты из металла или кожи, окна занавешены грязными, драны­ми тряпками. На порожке ближайшего такого «строения» сидело существо женского пола. Темные волосы не чеса­ны, наверное, сезон, рубашка износилась и выцвела, шор­ты болтаются. Почувствовав на себе взгляд, женщина дер нула острыми коленками, вскинула голову. Да она совсем молодая! Видимо, чемто болеет.

— Новенький! — Женщина захихикала, обнажив вос­паленные десны с почерневшими зубами.

Возле соседнего кузова два тощих бородача скреб­ли ножами шкуру панцирного волка. На одном — об­носки, какими и мутант побрезговал бы, на втором — балахон из шкур, на швах стянутый грубыми стежка­ми; брюк нет; из прохудившихся ботинок торчат гряз­ные пальцы.

Обычно, когда спадала жара, мамаши выпускали де­тей порезвиться, но здесь Артур не заметил ни одного ребенка. Стариков тоже не было. Мужики все зарос­шие, бородатые и грязные, похожие на крыс больше, чем на людей. А вон — Артур не поверил своим глазам — мутанты! Смуглый самец в набедренной повязке и серо­ватая самка, под ее заношенной рубашкой угадывались три пары грудей, громоздящихся друг над другом, при­мерно как у свиньи.

— Я хочу пить. — Артур улыбнулся изможденной жен­щине, сверкнув крепкими зубами. — Милая девушка, принеси мне, пожалуйста, чашку воды.

Подействовало — приложила палец к губам, вытяну­ла губы трубочкой, засеменила к выделывающим шкуру мужикам. Склонившись к ним, махнула рукой в сторо­ну Артура. На девок его обаяние действовало безотказ­но, но сработало ли оно сейчас? Он чувствовал опас­ность и... безысходность.

Безысходность лежала пятнами ржавчины на маши­нах, отпечатывалась на угрюмых лицах, пахла смертью и тленом, эти люди напоминали живых покойников.

Мужик в шкуре вскочил, раскинул руки, будто при­глашая Артура в объятия, засеменил навстречу, приго­варивая:

— Добрый день, путник! Приглашаю разделить с на­ми кров и скромный ужин! Не побрезгуй!

Взглядом он ощупывал Артура, взвешивал, оценивал. Артуру показалось, что его хотят сожрать, и он отсту­пил. С хищным интересом мужик уставился на писто­лет, и стало ясно: им нужно оружие, а может, и одежда. И хорошо, если не его, Артура, мясо. Оттолкнув мест­ного, он взял на прицел женщину — та даже не шелох­нулась — и попятился.

— Еще шаг — и стреляю!

— Это ты зря, парень, — тряхнул головой мужик в шкуре. — Быстрая смерть милосердна! Пока ты этого не понимаешь, но скоро, очень скоро поймешь! Идем со мной!

Не опуская пистолет, Артур продолжал пятиться. Му­жик махнул рукой и побрел к напарнику, взялся за нож и продолжил скоблить шкуру.

Почему они ведут себя так странно и не боятся смерти?

— Когда передумаешь, приходи, — проскрипела женщина.

Холод продрал по спине, Артур кинулся в глубь до­лины, надеясь встретить человека, который объяснил бы, что здесь происходит.

Солнце уже скрылось за горами, и долина погрузи­лась во мрак. Артур двигался вдоль скал, держа писто­лет наготове. Скоро похолодает, а он голый по пояс, надо где-то раздобыть одежду. Где? Свобода оказалась на поверку совсем не сладкой.

Эхо заметалось между скалами — подал голос панцир­ный волк. Очень хорошо, только хищников не хватало! С такой пукалкой против них — все равно что с голы­ми руками, тут карабин нужен, и пули особенные, ост­рые такие, чтобы панцирь пробивать. Артур вспомнил двоих мужиков, скобливших шкуру. Значит, у крыс есть оружие. А ну как крадутся за ним, еще и на его писто­лет рассчитывают?.. Нет. Он мотнул головой. Хотели бы — сделали бы. Смысл таиться? Ба-бах, и всё. Значит, что-то их удерживает.

Когда почти стемнело, Артур добрался до оврага, на дне которого змеился ручеек. Скатился по насыпи, встал на колени и принялся пить, зачерпывая воду гор­стями. Вода была теплой и отдавала тухлыми яйцами, но это не страшно, главное — утолить жажду. Напив­шись, он промыл рану.

Так, теперь неплохо было бы взобраться на приго­рок и осмотреть долину сверху, пока еще чтото видно. Выбраться из невысокого оврага удалось с третьей по­пытки: камни под ногами скользили и осыпались, Ар­тур снова и снова съезжал на дно.

По склонам невысоких холмов росли скрюченные кусты с черными листьями, кое-где к их стволам лепи­лись сморщенные ягоды с ноготь размером. Дома таких кустов Артур не видел и проверять, съедобны ли пло­ды, не стал. Выбрав голый склон, он пополз вверх, ста­раясь не прикасаться к кустам — вдруг ядовитые. На го­лом пятачке сел, привалившись спиной к отвесной ска­ле, огляделся: долина небольшая, за пару дней вдоль и поперек обойти можно. Пока карабкался, надеялся, что впереди меж скал спряталась тропинка, которая ведет в ущелье и дальше в Пустошь, сейчас же появилось по­дозрение, что отсюда вообще нет выхода. Разве только по горам лезть. Шансов выжить при этом — ноль, мало ли, какие там обитают твари.

Противоположную сторону долины в темноте видно не было. Придется завтра снова на пригорок ползти, а пока желательно найти место для ночлега, спрятаться от ночных тварей и не менее опасных людей.

Спустившись, Артур побрел вдоль скал, высматри­вая небольшое плато или пещеру. Сухая трава цепля­лась за брюки, на ткани оставались колючие семена, похожие на утыканные иглами гранаты. Рука разболе­лась, запульсировала нарывом. Не стоило промывать ее тухлой водой.

Похолодало так, что зуб на зуб не попадал. При­шлось разматывать майку и надевать — какая-никакая, а одежда. От воды Артур решил далеко не отходить: ее- ли ручей проточил в скалах пещеру, по ней можно вый­ти из долины.

Колючей травы попадалось все больше, почва стано­вилась жирнее. В местах, где по камням бежала с гор вода, рос плотный буроватый мох. Когда совсем холод доконает, надо будет собрать его и зарыться, но преж­де — отыскать место для ночлега.

Вскоре Артур уперся в завал. Между двумя остроко­нечными глыбами, похожими на клыки, зиял узкий про­ход. Артур присел на корточки: след ботинка, камни ут­рамбованы, значит, здесь часто ходят. Вспомнились оборванцы на свалке, Артур сжал пистолет. Он уже не верил, что встретит нормального человека.

А это что белеет в сторонке? Кости. Артур разворо­шил ногой кучу костей: вроде бы волчьи. Ага, вон и клы­кастые черепа. Рискнуть или обойти подозрительное место стороной? Уже почти ничего не видно, времени нет. Мутант с ним! Артур решил посмотреть, кто тут живет. Если туземец поведет себя агрессивно — прист­релить без разговоров.

Узкая тропинка вела вверх по насыпи, то выныри­вая, то теряясь меж камней. Не разбирая дороги, Ар­тур поднялся на вершину, сбежал с пригорка и очутил­ся на пятачке, окруженном кустарником, как колючей проволокой. Травы на земле уж слишком много, слов­но кто-то специально ее сюда приволок.

— Осторожнее, — пробормотали со стороны скал. — В земле ловушки для волков.

Вздрогнув, Артур прицелился в темноту.

— Опусти пистолет, я тебе не враг, — сказал мужчи­на. — Стой где стоишь, не двигайся, я сейчас выйду и проведу тебя.

Задвигались кусты, и появился темный силуэт. Артур взял его на мушку. Стрелять? Словно прочитав его мыс­ли, мужчина поднял руки, показывая, что безоружен.

Как он выглядит, не разобрать, одно ясно: на голову ни­же Артура, сутулый. Двигался незнакомец зигзагом. Речь связная, бросаться вроде не собирается. Пока на­жимать на спуск не стоит.

Над горами выплыл край луны, свет упал на незна­комца, и Артур увидел, что человек этот без косматой бороды и прилично для здешних мест одет: кожаная куртка с блестящими нашлепками, темные штаны, за­правленные в ботинки, на голове — что-то типа шлема. По возрасту мужчина Артуру в отцы годился.

— Иди за мной шаг в шаг, — сказал он и повернулся спиной. — Я живу в пещере. Если ты меня прикончишь, то не пройдешь, а ночью тебя сожрут волки. Готов? Идем.

— А если я убью тебя в пещере? — спросил Артур, по­вторяя движения незнакомца.

— Если бы хотел, уже попытался бы. Вижу, парень ты смышленый и не кровожадный. Ты ведь тут недав­но? Та-ак... В этом месте будь особенно осторожен, по краешку обойди. Молодец. Если ты здесь недавно, то скорее всего не понимаешь, куда попал... Я сам некото­рое время не понимал. Всё, пришли.

Луна взошла полностью, стало светло. У незнакомца оказалось треугольное лицо, правильной формы нос, губ не видно за недельной щетиной, значит — узкие, взгляд цепкий.

— Меня зовут Густав. 1ус, — представился мужчина и протянул руку ладонью вверх.

Артур назвал свое имя, но руку не пожал.

— Идем внутрь, юноша, я все тебе расскажу. А то еще начнешь метаться да угодишь в яму с кольями. — Гус сно­ва повернулся к нему спиной.

Артур с трудом протиснулся в узкую щель и попал в куполообразную пещеру, на сводчатом потолке блико- вал огонь, горевший во второй «комнате». Словно ба­бочка, Артур рванул к костру, стоя вытянул руки, огля­делся: эта «комната» была поменьше, квадратная. По­верх копоти на стенах — странные рисунки: взаимопро­никающие квадраты, круги, какие-то узоры, человечки с покатыми плечами и длинными ногами. Пахло дымом и жареным мясом.

— Прошу к огню, грейся. — Скрестив ноги, Гус усел­ся на кучу тряпья, схватил миску и принялся чавкать.

В животе Артура заурчало, но он не спешил расслаб­ляться, разглядывал обиталище.

Прожевав, 1ус ему протянул миску:

— Ешь, вижу же: голодный. Ах да! — Он поднялся, по­рылся в куче за спиной и вынул видавший виды холщо­вый пиджак. — Накинь, а то весь в пупырышках.

Возражать Артур не стал, облачился в рванье, застег нул кожаные пуговицы и сунул руку в растянутый кар­ман. Пистолет он так и не спрятал.

— Расслабься, я не кровожадный, пока сытый.

— Куда я попал? — не выдержал Артур.

— Ко мне домой. А если серьезно, то садись, в ногах правды нет. Вот так. Теперь можно и разговаривать. По­пал ты, юноша, в очень нехорошее место. Называется оно Полигон.

Артур закашлялся.

— Поли... чего?

— Здесь, да будет тебе известно, тренируются оме­говцы. Стреляют по живым мишеням, все мы — «мясо».

— Зачем тогда пистолет дали? — удивился Артур.

— Дабы усложнить себе задачу.

Понимание приходило медленно, Артур все никак не хотел отпускать веру в удачу.

Умный мужик этот Гус, грамотный, говорит складно. Костер зачадил, хозяин подкинул хворост — огонь за­трещал, защелкал.

— Как отсюда выйти?

— Никак. — Iyc сунул в огонь кусок мяса, нанизанный на железку, подержал немного, вынул и проговорил: — Дабы мясо получилось сочным, надо, чтобы оно спер­ва огнем прихватилось, а дожаривать следует, уже ког­да костер прогорит, на углях.

Запахло едой, Артур сглотнул, Iyc подвинул к нему тарелку, приговаривая:

— Ты ешь, тут надо быть сильным. Ну и умным то­же. Тогда, как я, все облавы переживешь. Облавы-то на одиночек не устраиваются.

Не выдержав, Артур взял тарелку, повертел кусок мя­са в руках и отправил в рот: жесткое, не прожевать, су­хое и отдает псиной. Но выбирать не приходится. Же­вал он долго, а на языке крутились вопросы.

— Неужели отсюда нет выхода? Не поверю!

— Хе! — Гус уставился в огонь. — Если бы был, я не сидел бы тут три сезона. Все скалы облазил — нет. Там, где можно было пролезть, — некроз. Здесь — сыпучка. На востоке — монолит. Ящерица, конечно, вскарабка­ется, а вот человек вряд ли. Тут среди старожилов ле­генда ходит, что-де был умелец один, из меха-корпов- ских убийц, вот он смог и сбежал. Да мне не верится — наверное, гниет где-нибудь в ущелье, падалыцики его склевали.

— Падалыцики?

— Ну да, огромные такие птицы, но без перьев, и крылья у них перепончаты