Глава вторая

На карте этой хижины не было, но на карте не было и многого другого, а кое-что, на карте отмеченное, отсутствовало в реальности – например, тропа через болото. Пожалуй, если бы тогда не сунулись на эту, трам-тарарам, «тропу», то не пришлось бы теперь гоняться за съедобными корешками и облизываться на чужой огород, где, вполне возможно, уже созрели ранние тыковки квари… в бинокль за этим бурьяном не разглядеть… Один тючок с едой сильно подмок в том болоте, а рюкзак и вовсе пришлось бросить, иначе не вылезли бы. Выбор был: спасать прибор, Цхелая или еду. Удалось спасти прибор и солдата. Но…

– Кажется, из дома уже несколько дней никто не выходил, – сказал Цхелай, и Денис кивнул. Ему тоже так казалось. Ветка вон та, нависшая слишком низко над крылечком… Но, может быть, глаз просто видит то, что диктует ему воющий желудок? – Я проверю, а ты меня прикрывай, – продолжал Цхелай.

Денис кивнул, но ещё минут десять всматривался в окрестности, пытаясь взглядом протиснуться между переплетёнными ветвями кустов-деревьев, широкими листьями лопухов, стеблями колючего чёртова щавеля…

– Ладно, давай, – сказал он наконец.

Цхелай налегке, с одним автоматом, скользнул в траву. Денис восхитился: при всей бегемотистости солдата трава над ним не шевелилась. Продолжая наблюдать за местностью, Денис стал вспоминать рецепты приготовления разных блюд. Это было его ноу-хау: помедитировать на еду, и через пару минут желудок скрутит в тугой жгут, подступит тошнота – но зато потом на несколько часов голод исчезнет.

Итак… готовим хаш. Не знаете, что это такое? Ну, тогда вы вообще ничего не знаете. Берём: свиных ножек… ну, штук шесть. Нет, лучше восемь. Да, восемь ножек… Чеснок. Чабрец. Сельдерей. Перец – лучше белый. Вообще, что касается пряностей, то тут простор для воображения. Гранат, хороший, спелый гранат, но можно и гранатовый соус. Итак: ножки опалить, выскоблить, залить холодной водой и поставить на огонь. Кипятить, снимая пену, потом убавить огонь до самого малого и варить часов семь. Слегка остудить, ножки аккуратно вынуть из бульона, разобрать, кости выбросить собакам. Бульон посолить – лучше морской солью или хотя бы крупной каменной, – заправить кореньями, пряностями, вскипятить, коренья выкинуть… положить мясо…

Вон он, Цхелай. Ползёт уже через огород.

Да. И оставить под крышкой на всю ночь. Утром же…

Желудок скрутило. Слюна стала вязкой и сладковатой.

Денис зажмурился от отвращения. Было больно, даже пробило слезу.

Он проморгался и снова приник к биноклю. Цхелай лежал на пузе около самого домика и крутил головой – похоже, прислушивался. Потом встал и, толкнув незакрытую дверь, вошёл.

И почти сразу же вышел – вылетел – обратно, прижимая к лицу панаму. Сел. Сидел долго. Потом махнул рукой.

Денис, взвалив на плечо прибор, направился к дому – просто пригибаясь, не ползком.

Возле дома он понял: не прислушивался Цхелай, когда лежал, а принюхивался. Пахло трупом. Уже в той стадии, когда положить его в мешок можно только лопатой.

– Кто там? – спросил он.

Цхелай помотал головой.

– Я посмотрю? – почему-то Денис стал просить разрешения – и наткнулся на отказ. Цхелай замотал головой сильнее и даже руку выдвинул поперёк, преграждая начальнику путь.

– Не ходи туда, – проговорил он наконец, заикаясь на каждом слоге. – Не надо. Этого видеть. Нехорошо.

– Как скажешь, – согласился неожиданно для себя Денис и, повернувшись, пошёл к огороду.

Тыквочки вызрели. Это хорошо.

За хижиной была маленькая загородка для козы. Загородку кто-то порушил. От козы осталась только скалящаяся голова.

– Начальник, – сказал, подойдя тихо, Цхелай. – Мы можем это сжечь?

– Нет. Нас сразу найдут.

– Ну как-нибудь? Чтобы мы уже далеко ушли?

– Зачем?

– Нельзя так оставлять. Оскорбление миру.

– Не мы же это сделали, – сказал Денис.

– Но мы не помешали.

– Мы не могли.

– Вот именно.

Денис задумался. Спорить с чапами по поводу этики бессмысленно. Она у них своя.

– Ты не видел нигде свечи? – спросил он

– Видел, – сказал Цхелай, побледнел и вернулся в дом.

Они примостили толстую, похожую на перевёрнутый стакан сальную свечу поверх охапки сена, обложили со всех сторон поленьями дров и завесили тряпьём, чтобы не задул ветер. Такая свеча должна гореть часа три…

Наверное, она горела дольше. Потому что только вечером, в пасмурных сумерках, перебравшись через заросший колючкой овраг с топким ручьём на дне и отдыхая после этой переправы, они заметили огненные отсветы на тучах в той стороне, откуда пришли.

Получилось, подумал он. Оскорбление, нанесённое кем-то миру, смыто… вернее, стёрто огнём… Господи, как я устал. Даже не от этой прогулки по горам, подумаешь, двадцать два дня, ходили и больше, – а от какой-то замотанности самого происходящего. Оно всё идёт и идёт без конца, оно длится и длится, как товарный поезд в тумане, и ты стоишь и не знаешь – ни когда он пройдёт, ни каким будет следующий вагон, и ничего от тебя не зависит, и не остановить, и не вскочить, и пошло бы оно куда-нибудь глубоко, но оно не идёт, а вернее, идёт – как этот самый бесконечный товарный поезд, воняя и погромыхивая на стыках… и ничего от тебя не зависит, можно только сдохнуть, зная, что и этим ты ничего не изменишь, потому что ты просто освободишь от своего присутствия мир, в котором от тебя ничего не зависит… ничего не зависит…

– Так что там всё-таки было? – спросил Денис.

Цхелай помолчал. Покачал головой:

– Прости, командир. Не надо тебе этого знать. Нехорошо…

Денис хотел было поспорить, что хорошо и что нет, но тут прибор пискнул ещё раз. Денис полез за картой…

– Дай зобнуть, – попросил Серёгин.

Санчес кивнул, глубоко затянулся – лицо его, в глубоких оспинах от зёрен пороха и мелких осколков, высветилось – и передал треть самокрутки Серёгину. Тот жадно докурил – это был не табак, а местная трава, горькая, но содержащая что-то наподобие никотина. В каком-то смысле она была даже лучше табака – работала дольше, на день хватало трёх-четырёх самокруток даже самым заядлым курильщикам. Заядлым Серёгин не был, мог обходиться вообще без. Сейчас надо было просто согреться и успокоиться.

Из пятерых, ушедших утром в разведку, их осталось двое. А могло не остаться никого – подпусти чапы отряд ещё на несколько метров поближе. Двоих, шедших первыми – местных ребят, гвардейцев герцога, – картечница изрубила в окрошку, сержант Пилипенко как-то очень мёртво упал и больше не шевелился, а вот им двоим просто сказочно повезло: успели залечь, а потом, прикрывая друг друга огнём, короткими перебежками добрались до оврага, из которого так неосмотрительно вышли несколько минут назад.

Называется, срезали угол…

– Бабка моя обожала срезать углы, – сказал Санчес. Несмотря на фамилию, он был совершенно русский – из-под Вологды. От испанского деда у него осталась только вредная привычка вспыхивать почти без повода и хвататься за нож, и Серёгин подозревал, что именно это и послужило причиной, по которой Костя завербовался. – И обязательно её куда-нибудь занесёт. То в болото, то в крапивы. Но так и не отучилась…

Он приподнялся и осторожно посмотрел поверх стены. Потом сел.

– Показалось…

– За этим шумом хрен чего услышишь, – сказал Серёгин.

– Да уж…

Ветер поднимался уже совсем утренний, листья шелестели так, что казалось, их бьёт градом. А скоро начнут скрипеть сучья, обламываться ветки. Потом станет светло.

– А ведь это наверняка была засада, – сказал немного спустя Санчес. – И вряд ли на нас. Откуда они знали, что мы здесь пойдём?

– Думаешь, засада? – задумчиво сказал Серёгин.

– Слишком плотный огонь. Стволов тридцать, не меньше. И слишком чёткий. То есть лежали, держали эту лощинку под прицелом и кого-то ждали. А тут – мы… нате вам нас.

– Да, – согласился Серёгин. – Вблизи збмка на такое наткнуться – это понятно. Или возле объекта. А так, в тылах…

– Вот и я говорю. Может, чапы всё-таки между собой схватились? Помнишь, евнух этот, писарь который, говорил…

– Тирас?

– Кажется… не помню я их этих имён сраных… В общем, писарь епископский. Мол, не суйтесь, подождите немного, они между собой передерутся, а вы потом шкурки соберёте и сдадите. Не послушали…

– Когда начальство кого-то слушало?

– А мы – разгребай. Ну-ка… всё-таки кто-то есть…

Он опять приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту леса. Серёгин на четвереньках пересёк площадку и стал смотреть с другой стороны.

Это была древняя башенка, последнее, что уцелело от маленькой белокаменной крепости, стоявшей на переправе. Сейчас и река пересохла, вернее, ушла отсюда, главное русло было теперь километрах в десяти к югу, и дорогой давно никто не пользовался – между сланцевых плит местами пробивались кусты и даже деревца.

До збмка отсюда было четыре километра по прямой – через лес и луг. Но могло быть хоть четыреста, потому что уже светло, а через час взойдёт солнце. Хочешь не хочешь, а день придётся проторчать здесь… длинный жаркий день. Потому что сутки здесь, хоть и делятся на две дюжины долей, в пересчёте на земные длятся почти тридцать часов. И летний день в этих широтах – это двадцать земных часов…

На Тироне никогда не бывает сплошной темноты: шесть лун, хоть и мелких сравнительно, но – одна-две на небе есть всегда, так что при хорошем ночном зрении можно что-нибудь рассмотреть. Сейчас конфигурация лун такая, что самый тёмный час – сразу после заката. Темнеет здесь стремительно, сумерек почти нет…

На ночное зрение Серёгин не жаловался никогда – даром, что дальтоник, и некоторые оттенки красного и зелёного казались ему одним цветом. Вот и сейчас – всмотревшись, он различил между стволами множественное небыстрое движение.

– Костя, – позвал он. – Кость…

Что-то вроде всхлипа…

Он резко обернулся, вскидывая автомат. Санчес оседал, держась обеими руками за голову, а через стену плавно, как в замедленном кино, переплывали три чёрные фигуры. Серёгин повёл стволом, вжав спуск до максимального темпа стрельбы. С визгом электропилы, врубившейся в суковатый дуб, поток игольчато-тонких (три целых семь десятых миллиметра) пуль срубил всех троих. Не теряя времени, Серёгин сорвал с ремня и перебросил через парапет циркониевую гранату, потом вторую. Они взрывались вроде бы не сильно, но осколками секли всё живое в радиусе полусотни метров. С той стороны перемахнул ещё один чёрный, его Серёгин молча ударил прикладом и выкинул обратно. Несколько секунд было тихо… десять секунд было тихо… Потом началась пальба – со всех сторон. Пришлось присесть на корточки. Тяжёлые пули врезблись в гребень парапета или с паровозным гудением проносились над самой головой.

Что ни говори, а стрелять чапы научились…

Санчес весь напрягся, задрожал и вытянулся.

– Эх, Кость, – упрекнул его Серёгин. – Что ж я теперь – один?

Он собрал всё оружие, которое было: два автомата, четырнадцать магазинов к ним, пистолет Санчеса, который он непонятно зачем всегда таскал на поясе, и три обоймы к нему, два десятка гранат: циркониевых осколочных – и пластиковых, которые взрываются так мощно, что ими можно подрывать танки. Танков у чапов, слава Всевышнему, пока нет… но скоро будут наверняка. Бронепоезда, говорят, уже появились… В общем, согласно правилу номер шесть: без еды протянешь три недели, без воды – три дня, без гранат не проживёшь и часа. У мёртвых чапов при себе оказались только ножи и эти их метательные штуки, похожие на бритвенно-острые бумеранги, изогнутые в виде буквы S. Летали они довольно далеко и точно, если уметь бросать. Серёгин не умел. Вот Санчес умел, и что? Ею же ему и в висок…

Лёжа на боку, он поднял автомат над стеной и дал наугад короткую очередь – в медленном темпе. Затихший было обстрел возобновился с утроенной силой.

Пока стреляют – не полезут…

Ещё было три с половиной фляги воды, фляга коньяка и два рациона: толстые двухсотграммовые плитки, по консистенции похожие на шоколад, а вкусом напоминающие хорошо пропылённый сальный войлок. Считалось, что целой плитки хватает на обеспечение суточной потребности во всём. Серёгин обычно растягивал её на двое суток, и явно без вреда для организма.

Ещё была коробочка с рыжими квадратными таблетками, позволяющими не спать. Таблеток было шестнадцать. Он сомневался, что израсходует хотя бы половину из них.

Аптечки – то есть перевязочные пакеты плюс два шприца: один с обезболивающим, другой с сильнейшим антибиотиком. Лучше бы к ним так и не прикасаться.

Ещё были осветительные и сигнальные ракеты. Это пока ни к чему. Сигналить своим? Придите и заберите меня? Когда их в замке осталось человек шестьдесят…

Говорят, что должно прибыть пополнение. И что с юга пробивается генерал Чин с огромной армией. Но мало ли что говорят.

Если ребята услышат пальбу и сами придут – хорошо. А звать не буду.

– Вы вообще не ложились, – сказал адъютант с укором. – Нельзя же так.

– Надо, браток, себя заставлять, – подхватил полковник. – Ладно…

Он хотел сказать всегдашнее: «В морге отоспимся», – но подумал, что сегодня шутка не прозвучит. Слишком много нынче у всех шансов отоспаться – и уж, конечно, не в морге. Свалят в ров и даже песочком не присыплют…

– Простите, Игорь Николаич, не понял?

– Что? А… Это анекдот. Старый. Тебе растолковывать придётся, в чём там соль. Сходи-ка ещё к мозгозвону, вдруг новости есть.

– Да они бы сами прибежали…

– Я что сказал?

Адъютант угрюмо потопал вниз, гремя огромными ботинками по чугунным ступенькам. Он был у полковника сравнительно недавно, пришлось взять взамен помершего от осиных укусов Старикова. Стариков умел делать всё, этот – только препираться. Неуклюжий, неопрятный, упрямый… И фамилия – Дупак. Только в армию с такой фамилией. И что его понесло в Легион? Сидел бы в своём Нижнеудинске…

Полковник посмотрел на карту. Пропавшая разведгруппа должна была угодить в переделку где-то здесь. Исходя из примерной скорости движения и последнего пеленга, который взял мозгозвон. Плохо то, что в группе только Пилипенко мог отвечать мозгозвону, остальные были глухие, как полосатые тюфяки. И то, что мозгозвон не засёк момента смерти, говорило об одном: эта самая смерть наступила мгновенно. Пуля в лоб. Или – что невероятно, но нужно принимать в расчёт – в затылок…

Двое в группе были гвардейцами герцога, неотёсанные ребята, их взяли за знание местности. И чтобы двое этих положили троих наших? В страшном сне не приснится. Нет, не верю.

Другой вариант – Серёгин и Санчес сговорились и дезертировали. Этим положить троих в полсекунды – раз плюнуть. Что тот головорез, пробы негде ставить, что другой. А смылись… да чёрт их знает, почему. Чапы – или кто за ними стоит (а кто-то стоит, теперь никаких сомнений) – предложили больше денег. Не золото, а бриллианты. Или что-то ещё.

Кто-то здесь же, в замке, и предложил…

Но почему-то полковник знал, что на самом деле всё обстоит как-то совсем иначе.

В конце концов, ребят попросту могли ждать. Что в замке были шпионы, он не сомневался. Герцог по его требованию уже менял всю прислугу, но, скорее всего, среди новых тоже были шпионы – заготовленные заранее. Проклятая страна… Попали в засаду… и это тем более вероятно, что вчера на военном совете обсуждали, а не послать ли к объекту, обозначенному на карте как «Сахарная голова», не разведку, а сразу штурмовую группу. Но этот герцог, перемать-перемать-перемать… А жаль. Получалось куда как изящно: по-тихому отдать уже ненужный и, в общем-то, обречённый збмок – проскочить за спинами ликующих победителей и разнести к чёртовой матери эту «Сахарную голову». Потом, не задерживаясь – марш-бросок к морю… и вот только грызли невнятные сомнения: а не ложный ли это объект, не приманка ли?

Уж слишком старательно её подсовывали…

Полковник встал и с хрустом потянулся. Поздно гадать, момент упущен, данных разведки нет – и, скорее всего, уже не будет. Продержимся день, а там…

Не будем загадывать.

Он вышел на парапет донжона. Вид отсюда открывался исключительный. Даже не взглянув на флюгер и не подходя к стереотрубе, он понял, что и сегодня всё начнётся с бомбёжки. Особого ущерба она не принесёт, но здорово потреплет нервы – потому что все ждут, что вот-вот полетят бомбочки с каким-нибудь ипритом. Или чем похуже.

Опять с осиными гнездами, например…

Бомбили с больших воздушных змеев, и поначалу солдаты только ржали. Потом перестали ржать. Сбить змей оказалось исключительно трудно, и при самом ураганном огне редко когда один-два падали или, оторвавшись, улетали по ветру. А их порой было в небе сотни полторы.

Бомбочки поднимались к ним по леерам, влекомые парашютиками. Потом отцеплялись.

За утро на замок падало полторы-две тысячи маленьких трёхсотграммовых бомб. И – снимали, снимали, снимали свою жатву.

Неделю назад полковник приказал не стрелять по змеям – слишком огромен оказался бесполезный расход патронов. Запас которых велик, но конечен.

Если бы были миномёты… накрыть лощину, где укрываются пилоты и бомбардиры – и ага. Но миномётов не было.

Много чего не было. Надёжной связи, например.

Или – понимания происходящего…

Потом, сказал он себе.

Появились первые змеи – пока ещё далеко и невысоко, мотаемые из стороны в сторону завихрениями воздуха. Издевательски раскрашенные в яркие цвета.

Тем временем по гребню стены побежали сержанты – проверить, приободрить, дать подзатыльник при надобности. Два километра стены, шестьдесят два ствола. Пулемётчики, гранатомётчики попарно в башнях и бастионах, так что простые стрелки – один на каждые пятьдесят метров.

И сорок семь гвардейцев герцога плюс сам герцог – в подвижном резерве. Если – а вернее, когда – чапы переберутся через стену…

Отобьёмся.

Уж сегодня-то точно отобьёмся.

Он был почему-то абсолютно в этом уверен.