Глава 26

Нонг сидела и наблюдала, как медсестра меняла мне повязки. Пока медсестра была в палате, мать держала себя в руках, но как только осталась со мной одна, разразилась слезами. И, вытирая глаза, проговорила:

— Тот, кто сотворил с тобой такое, умрет нехорошей смертью.

Нужно ли мне объяснять вам? Взгляните на это дело так. Время идет к старости, и ваши грехи постепенно накапливаются, но, учитывая жалкие карты, сданные судьбой при рождении, человек ни за что на свете не сможет вести себя иначе — неизбежно приходится расплачиваться по своему кармическому счету. Вы считаете, что теперешний кармический период оказался слишком суровым? Тогда посмотрите на безногого попрошайку, который сидит на своей ужасной тележке и собирает на тротуаре милостыню. В прошлой жизни он был совсем не таким, как вы теперь, даже можно сказать, что по сравнению с вами вел себя как ангел.

В момент смерти личностные покровы спадают и в безжалостном свете становится видна работа кармы. В следующей жизни у вас изуродована ступня? Это оттого, что на футбольном поле вы толкнули лучшего друга. Кривые зубы размером с могильные камни? Это из-за злого чувства юмора. А ранняя смерть от лейкемии — из-за алчности.

Умереть хорошей смертью — значит достойно продолжить лучшую жизнь в лучшем, чем в нынешней ипостаси, теле. Последствия дурной смерти предсказать трудно. «Ты умрешь нехорошей смертью» — сильное проклятие. «Пошел ты к такой-то матери» — по сравнению с ним, можно сказать, благословение.

Нонг оставалась со мной, пока меня осторожно пересаживали в кресло-каталку и везли по коридору к лифту и дальше в сад. Это был мой первый выход на улицу, и я настоял, чтобы быть поближе к поливальной системе. Мне нравилось ощущать на лице струйки воды. Это было как возвращение в детство, но в обстановку куда получше, чем та, которая меня когда-то окружала. Это только я или мы все воображаем, что наши первые годы должны пройти среди цветов в волшебном саду? Меня удивило, что мать, как будто прочитав мои мысли, взяла меня за руку и улыбнулась. Через два дня меня должны были выписать. За стенами больницы злой город точил когти, как дикий зверь, и мне не хотелось возвращаться в грубую действительность. Но просить подержать меня здесь подольше — это не по-мужски.

Пришел больничный дежурный и разложил на столе книги по искусству. Через несколько минут явился Розен. Выражение его лица было немного странным, как будто чувство стыда боролось в нем с желанием выслужиться. В присутствии матери он вручил мне фотографии в плотном коричневом конверте, на котором не было ни орлов, ни других опознавательных знаков. Розен пробыл недолго и вскоре ушел. А через несколько минут, сославшись на что-то незначительное, поднялась и Нонг. Ей наскучило в больнице, и были неприятны запахи лекарств. Она принадлежала миру по другую сторону стены — сильному, алчному, все гребущему под себя городу.

Взглянув на фотографии, я понял, что Розен решил проиллюстрировать свою характеристику этого человека: вот Уоррен с первым Бушем, вот с Клинтоном (дважды), вот со вторым Бушем. На каждой последующей он становится все старше и выглядит более лощеным. Я не предполагал, что ювелир может казаться сделанным из стали, и он производил такое впечатление, словно каждый раз в Розовый сад его приводила несгибаемая воля. Клинтон высок, Уоррен такого же роста, но более худощавый. Глаза серые с голубизной, редеющие светло-каштановые волосы с элегантной сединой. Ровный загар, филигранная золотая цепочка на левом запястье и манеры человека, которому не приходится ни на чем настаивать. Он выглядел более умудренным, чем президент. Мне показалось, что я даже ощущаю запах его одеколона. Его улыбка на всех фотографиях говорила одно и то же: «Я переживу и этого президента». Я положил фото на одну из стопок книг и почувствовал, что устал. Вздремнул пару минут, а проснувшись, вновь ощутил прилив сил. Взял фото и поднес к глазам. Может, это власть Белого дома подхлестнула стремление к расследованию. Иногда, когда мы больны, разум освобождается из темницы тела и пускается в свободное плавание. В этот день я почувствовал, что мой разум вновь возвращается обратно.

— В чем дело? — спросила Кимберли Джонс, когда вошла в палату и, встав за моим креслом, перехватила мой взгляд, который я в тысячный раз бросил на Уоррена. — Вы так хмуритесь, словно знаете его.

Как ей объяснить? Я не смог ей сказать, что на каждом снимке за фигурой Уоррена разглядел духовным зрением знакомую темную фигуру.