10

Миссис Бейли засуетилась вокруг меня говоря:

– Ой, Бог мой, только посмотрите, в каком вы состоянии.

Она хотела переселить меня в комнату на первом этаже из-за моей ноги, но я решительно воспротивился. Мне нравился мой номер, и я сказал:

– Мне полезно упражняться. Больше двигаться.

Джанет, наша горничная, расплакалась, обняла меня и запричитала:

– Мы думали, что вас убили.

Я вспомнил поговорку времен моей юности, хорошо действующую при переизбытке чувств:

– Сами знаете, нельзя убить плохого.

Я чувствовал, как ее слезы пропитывают мою рубашку, и это произвело на меня большее впечатление, чем я готов был признать. Здесь были пусть только осколки, пусть древние, но семьи.

Наконец Джанет меня отпустила и сказала:

– Вы так похудели, что стали похожи на парня из Биафры.

Для определенного поколения в Ирландии, несмотря на голод, случавшийся в мире в другие годы, Биафра навсегда осталась эталоном, возможно потому, что мы тогда впервые близко увидели несчастье, постигшее другую страну. Голод – это рана, которая формирует твою психику. Я наконец добрался до своей комнаты и С вздохом облегчения закрыл дверь. Джанет поставила в моей комнате букет цветов и положила коробку конфет.

Шоколадных.

Я невольно улыбнулся. Я бы убил за бутылку виски, а она принесла мне конфеты.

Календарь с пурпурным сердцем все еще висел на стене, вот я и решил проверить, какую мудрость он мне сегодня выдаст, бормоча про себя:

– Уж постарайся напугать.

«Господь, освободи мое сердце».

Значит, правда. У Господа есть чувство юмора, даже если Он выступает не всегда вовремя. Я закурил и включил радио. Буш говорил, что он должен бомбить Ирак ради своего папаши, а Джон Мейджор пытался оправдаться по поводу своего четырехлетнего романа с Эдвиной Карри. Потом местные новости: на школьницу напали по дороге в школу. Ей было одиннадцать лет. Среди бела дня какой-то мужик затащил девочку в аллею. Его все еще не поймали, но полиция прилагает все усилия. Я пошел варить кофе и едва не пропустил следующее сообщение. Студентка упала с лестницы, мгновенная смерть. Я замер, держа в руке фильтр, и вслух произнес:

– Что?

Но никаких деталей не сообщили. Метеорологи предсказали дождь и, возможно, грозу. Колено ныло, и я проверил, что из лекарств дали мне в больнице. Шесть обезболивающих таблеток. Господи, да я уже был готов проглотить три, чтобы наступило забытье. Принял одну, запил ее кофе, достал свою адресную книгу, нашел номер, набрал его и услышал:

– Алло?

– Брид?

– Кто это?

– Джек Тейлор.

Она вовсе не была рада услышать мое имя и сказала:

– Вы снова назвали меня моим христианским именем. В принципе, это Ридж, хотя вы знаете, что я ненавижу этот английский вариант.

Она намеревалась устроить мне разнос, но я собрался и проговорил:

– Ладно, начнем сначала, Ник ен Иомаре. Ну, как, я заработал несколько очков?

Длинная пауза. Я подумывал, а не спросить ли, как поживает Маргарет, но решил, что моему делу это не поспособствует, поэтому дождался, когда женщина-полицейский спросила:

– Вы все еще в больнице?

– Вы будете счастливы услышать, что меня уже выпустили и я уже если не как новенький, то, по крайней мере, полон огня. Спасибо, что выбрали время и навестили меня. Откуда вы узнали?

Я представил себе раздраженный вид Ридж: мне довольно часто доводилось это лицезреть. Казалось, она постоянно на грани: едва сдерживает желание меня ударить. Да простит меня Бог, я получал удовольствие, поддразнивая ее. Она была такой, как выражаются американцы, «жопой с ручкой». Теперь она сказала:

– Полицейский до полусмерти избивает бывшего полицейского, и вы считаете, что есть хоть один полицейский в стране, который бы об этом не слышал?

Пришла моя пора раздражаться.

– Тогда почему так недоумевали ваши коллеги, которые меня допрашивали?

Ридж не стала колебаться:

– Проснитесь и понюхайте, как пахнет кофе.

Если ей хотелось меня разозлить, она своего добилась. Я сжал зубы, досчитал до десяти и сказал:

– Готов поспорить, вы давным-давно хотели это сказать.

Теперь она вышла из себя:

– Вам что-то нужно? Вряд ли вы хотели просто поболтать.

– Вы не знаете каких-нибудь подробностей о студентке, которая упала с лестницы?

Ник ен Иомаре злилась, тяжело и часто дышала.

– Вы что, снова хотите записаться в частные детективы? Пора бы вам давно усвоить свой урок…

Мне не нужна была обычная лекция, и я перебил ее.

– Мне нужно знать одну деталь. Можете вы это для меня выяснить?

– Продолжайте.

– Когда девушку нашли, было ли что-нибудь под ее телом?

Я услышал, как у Ридж перехватило дыхание, и надавил:

– Было. Господи… ведь было?

Прошло столетие, прежде чем она ответила:

– Все очень сложно.

– Я специалист по сложностям. Испытайте меня.

– Если об этом узнают… Хорошо, я дружу с одним парнем, который первым прибыл на место. Он поднял книгу…

– Глупый урод.

Я почувствовал ее возмущение, старание удержаться на краю. Сам часто находился в таком месте. Радио все еще играло, и я расслышал, как диск-жокей объявил песню Элвиса Костелло «Хочу тебя» из альбома «Кровь и шоколад». Песня была грубой, злой, раздраженной, но замаскированной под нечто легкое. И чего еще ждать от белого и разведенного мужчины, которому под пятьдесят. Мне показалось, что эта песня высосала весь воздух из комнаты. Ридж сказала:

– Он знает, что напортачил.

– Достаньте книгу.

– Что?

– Отберите у него эту проклятую книгу. Вы что, плохо слышите?

– Это что, приказ?

– Мне это необходимо.

И я повесил трубку.

Немного пожалел, что не упомянул о заголовке в «Сентинель»:

В протестантской церкви Святого Николая состоялась свадьба голубых. Теперь вмешивается епископ. Детьми мы так были прибиты католицизмом, что бежали мимо церкви, боясь, что ее щупальца дотянутся до нас и схватят. Даже сейчас, когда я прохожу там, я ускоряю свой шаг.

Мне стало душно в комнате, захотелось выйти. Мозг мой был одержим желанием выпить. Я спустился по лестнице. С тростью это получалось медленно и неуклюже.

Миссис Бейли взволновалась и спросила:

– Разве вам не следует отдыхать?

– Мне лучше поразмяться.

Она указала пальцем на лежащую перед ней газету. Я знал, что это была «Айриш Индепендент», потому что миссис Бейли всю жизнь читала только эту газету. По ней можно было судить о вашей политической раскраске лучше, чем по флагу. Миссис Бейли сказала:

– Этот референдум в Ницце… о чем только думает правительство? Они собираются проводить их, пока не получат нужного им результата?

Меньше всего я сейчас думал о политике, но я обязан был высказаться, поэтому спросил:

– Полагаю, вы голосуете против?

Чисто по-ирландски она сразу же уклонилась от ответа и сказала:

– Эти «оранжевые» сволочи измордовали Шина Фейна, ограбили его офис в Стормонте.

Я чуть не присвистнул, удивившись ее лексике. Ей было восемьдесят, стара как Голуэй и Испанская арка.

– Измордовали? Бог мой, где вы этому научились?

– Я смотрю «Билл» и «Люди из Ист-Энда».

– Я думал, ваша любимая передача «Коронейшн-стрит».

– Но не после ухода Хильды Огден.

На этой точке легко закруглить разговор. Я кивнул, говоря:

– Увидимся позже.

Я почувствовал себя странно, снова оказавшись среди людей. Больница – целый отдельный мир, и я не уверен, что он менее привлекателен.

Через дорогу перешел священник и спросил:

– Как себя чувствуете?

– Господи, что это такое, куда ни кинь, везде священники.

Он показался мне слегка знакомым, но я не мог вспомнить, где я его видел. Святой отец гнул свое:

– Что с вами случилось?

– Несчастный случай при игре в регби.

Так ему, он из полиции, они все оттуда. Священник смешался, потом сообразил:

– А, понимаю, но я вообще-то имел в виду мессу, ваше присутствие. Я некоторое время вас не видел.

Слово «присутствие» всегда меня выводило из себя. Даже когда я был полицейским, у меня были проблемы с уставом, я спросил:

– Вы что, завели на меня карточку?

Священник удивился и попытался исправить ситуацию:

– Помилуй Бог, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что нам вас не хватало.

Мне хотелось схватить его за ворот, встряхнуть и заорать: «Проснись!» Я произнес:

– Ну, еще бы.

Он поступил по-христиански, подставив другую щеку, не обратил внимания на мой тон и сказал:

– Мы ведь обязательно увидим вас в это воскресенье?

– И свиньи могут начать летать.

Я повернулся и похромал прочь.