Глава 1

Сержант Винсент Пауло не мог видеть человека, взобравшегося на самый верх моста Уильям-Пауэлл. Пауло даже сам этот чертов мост не видел. Лишь слышал сквозившее в голосе человека отчаяние и знал, что это очередной «прыгун», то есть самоубийца. Проработав семь лет кризисным переговорщиком при полицейском департаменте Майами, много чего знаешь и понимаешь. Даже если ты слепой.

Особенно если ты слепой.

— Эй, Фэлкон,[1] — в двадцатый уже, наверное, раз крикнул сержант в полицейский мегафон. — С тобой говорит Винсент Пауло. Мы ведь можем урегулировать это дело, верно?

Мужчина обосновался на фонарной опоре, возносясь в небо на максимально возможную высоту, и смотрел вниз со своего недосягаемого насеста. Должно быть, вид на Майами оттуда открывался чрезвычайно живописный. Пауло мог лишь представить: сине-зеленые воды залива и высотки кондоминиумов, стоявшие на набережной так плотно, словно костяшки домино, расставленные для игры в гигантскую цепочку. Вероятно, в это самое время круизные суда медленно двигались по заливу в сторону моря, вздымая белые дымы к небосводу — столь прозрачно-лазурному, что, казалось, его первозданную чистоту не решалось нарушить даже самое малое облачко. Сержанту сказали, что уличное движение остановлено за несколько миль в обоих направлениях — на западе в сторону материка и на востоке в сторону мыса Кей-Бискейн. У моста, перегороженного кордонами, парковались полицейские машины, автобус отряда особого назначения — СВАТ — и многочисленные транспортные средства журналистов и телевизионщиков, норовивших пробраться на мост. Воды залива бороздили полицейские катера. Паоло слышал рокот круживших над головой вертолетов: телевизионщики из местных новостных программ вели прямую трансляцию на Южную Флориду происходивших на мосту событий.

И все это ради одного из бездомных, во множестве обитавших в Майами. Этот человек называл себя Фэлконом, и прозвище чрезвычайно ему подходило. Он так удачно и прочно сплел ноги с ажурными конструкциями моста, что мог уверенно стоять в полный рост. Снизу его силуэт напоминал старинное скульптурное изображение из тех, что венчают купола зданий, хотя и не отливал металлическим блеском. Парень задрал подбородок, выпятил грудь и словно парил над заливом, как крылья разбросав в стороны руки. Сокол — да и только. Рядом с Пауло стояла женщина-полицейский, призванная докладывать ему об окружающей обстановке, но Пауло в ее услугах почти не нуждался. Его не в первый раз вызывали, чтобы удержать очередного бездомного от попытки самоубийства. Более того, это была даже не первая его встреча с Фэлконом. Дважды за последние восемнадцать месяцев тот взбирался на самую верхотуру моста и замирал в позе парящей птицы. И оба раза Пауло удавалось убедить его спуститься. Однако нынешняя ситуация отличалась от предыдущих.

Это было первое задание, порученное Винсенту с тех пор, как он лишился зрения.

И впервые он был почти абсолютно убежден, что парень все-таки прыгнет.

— Давай, Фэлкон, спускайся — поговорим. Так будет лучше для всех.

— Хватит с меня этих никчемных разговоров, — крикнул в ответ бомж. — Я стану разговаривать только с дочкой мэра. Если ее через пятнадцать минут здесь не будет, я брошусь вниз.

Мост Уильям-Пауэлл похож на гигантскую арку, выгнувшуюся над заливом Бискейн. Байкеры называют его «Майамской пропастью», хотя в плане самоубийств он не сравнится ни с Золотыми Воротами в Сан-Франциско, ни с мостом Джорджа Вашингтона в Нью-Йорке. Его самая высокая конструкция возносится над поверхностью воды всего на семьдесят восемь футов. Даже с учетом тридцати футов фонарной опоры сомнительно, чтобы прыжок Фэлкона в залив с такой высоты оказался фатальным. Однако параллельно новому мосту идет старая дамба, которую местные жители используют в качестве пирса для рыбной ловли. И человеческое тело, упавшее с высоты в сотню футов на ее бетонную основу, вряд ли окажется приятным зрелищем — особенно показанное во всех подробностях по телевидению.

— Ну что, Пауло, не пора ли сковырнуть его с насеста? — послышался голос из-за левого плеча Винсента. Он узнал Хуана Чавеса, координатора СВАТа.

Винс выключил мегафон.

— Давай переговорим с шефом.

Путь к полицейскому автобусу был свободен от препятствий, и Винсент хорошо его запомнил. Поэтому длинная белая трость, которой он ощупывал дорогу, в данном случае почти не пригодилась. Они с Чавесом влезли в автобус через боковую дверь и уселись друг против друга на сиденья в задней части салона. Стоявший снаружи офицер закрыл дверь автобуса, поскольку Чавес начал набирать номер штаб-квартиры по кодированному телефону. Звонок адресовался шефу полиции Майами, наблюдавшей за развитием событий по телевизору. Первые слова, которые она произнесла в трубку, уверенности Винсу отнюдь не прибавили.

— Он сидит на фонаре уже два часа, Пауло. И я особенного прогресса что-то не наблюдаю.

— Прошлой зимой мне потребовалось в два раза больше времени, чтобы отговорить его от прыжка с эстакады «Голден глейдс».

— Я это понимаю, — сказала шеф. — Но хотела бы знать, комфортно ли вы себя чувствуете на этом задании?

— То есть теперь, когда ослеп?

— Не поймите меня превратно. Я рада, что вы согласились остаться в полиции и преподавать в академии. И вызвала вас сегодня именно потому, что вы уже имели дело с этим парнем. Но мне бы не хотелось поставить вас в положение, из которого, по вашему мнению, невозможно выйти.

— Но я в состоянии найти выход, шеф.

— Прекрасно. Однако не забывайте и о времени. Надеюсь, не стоит вам напоминать, что в Майами в «бардачках» машин возят отнюдь не перчатки? Если этот придурок не слезет с фонаря, кто-нибудь из застрявших в пробке достанет из «бардачка» револьвер и снимет его пулей.

— Вот и я говорю, что пора подключаться к делу, — сказал Чавес.

— А тебе не кажется, что пуля тридцать восьмого калибра — слишком жестокая кара для бездомного парня, который вскарабкался на фонарь? — возразил Винс.

— Никто не говорит о снайперском выстреле. Я просто хочу передвинуть своих парней поближе к месту событий — так, чтобы их стало видно. Он должен понять, что наше терпение истощается.

— Если он подумает, что по его душу послали парней из СВАТа, то прыгнет.

— А вот в прошлый раз эта тактика сработала.

— Сегодня все будет по-другому.

— Откуда ты знаешь?

— Я это чувствую.

— Ты что — стал экстрасенсом, после того как ослеп?

Вопрос заставил Винса нервно моргнуть, но темные очки, которые он носил, скрыли от посторонних охватившую его душевную боль.

— Заткнись, Чавес.

— Давайте, парни, не будем пороть горячку, — вмешалась шеф.

— Я знаю, что говорю, — не унимался Чавес. — В конце концов, нам не впервой иметь дело с потенциальными самоубийцами. В девяти случаях из десяти им просто требуется немного внимания. И мне интересно, почему Пауло решил, что на этот раз дело примет другой оборот.

— Что ж, вопрос справедливый, — заметила шеф.

— Хорошо, попробую объяснить, — сказал Винс. — Хотя Фэлкон залезает на мост уже в третий раз, сегодня он впервые выдвинул конкретное требование. И вполне рациональное. Ведь не потребовал же он, в самом деле, чтобы мы перестали воровать у него мысли или нечто в этом роде. И еще одно, не менее важное: он установил временной лимит. И короткий, между прочим, — согласился ждать не более пятнадцати минут. Добавьте к этому отчаяние в голосе — и перед нами человек, который, как говорится, дошел до точки и готов на все.

— Подожди минуточку, — вмешался Чавес. — По-твоему, если он демонстрирует признаки некоторого прояснения сознания, то это усугубляет его намерения?

— В определенном смысле так и есть. Фэлкон слезет с фонаря, только отказавшись от своего требования переговорить с дочерью мэра. А это, как вы понимаете, сопряжено с публичным унижением, особенно учитывая толпящихся вокруг телевизионщиков — он ведь отлично знает, что его показывают по ящику. И если выпустить на сцену СВАТ до того, как он внутренне примирится с унижением и примет его, это все равно что столкнуть его с моста собственной рукой.

— А может, полить его водой из пожарного шланга? — спросила шеф. — Или применить патроны с нервно-паралитическим газом?

— Но ведь и это покажут по телевизору, — возразил Винс. — И как только вы собьете его с фонарной опоры, тут же объявится дюжина адвокатов, специализирующихся по делам о нанесении телесных повреждений, и станет совать ему свои карточки еще до того, как он долетит до брезента.

На линии установилось молчание: офицеры обдумывали сказанное. Наконец шеф произнесла:

— Полагаю, мы можем пообещать ему удовлетворить его требование.

— Вы хотите позволить Фэлкону переговорить с дочерью мэра? — спросил Винс.

— Нет, я сказала «пообещать». Это его единственное требование, не так ли?

— Неудачный ход, — отверг ее предложение Винс. — Переговорщик не должен обещать то, что не может выполнить. Или не имеет намерения выполнить.

— На этот раз я, пожалуй, соглашусь с Пауло, — сказал Чавес. — Но думаю, что…

Винс ждал продолжения, но Чавес, похоже, потерял мысль.

— Так что же ты думаешь? — поторопил Винсент.

— Не важно, что мы сейчас думаем. Поскольку появилась дочка мэра.

— Что?

— Я вижу ее в окно автобуса собственными глазами.

Послышались приближающиеся шаги. Потом дверь распахнулась и Пауло ощутил в салоне присутствие женщины.

— Привет, Винс, — сказала она.

Алисия Мендоса была не просто двадцатисемилетней красавицей и дочерью мэра, но еще и офицером полиции, поэтому не приходилось удивляться, что ей удалось беспрепятственно миновать все полицейские кордоны. Тем не менее звук ее голоса поразил Винса словно удар грома. И он невольно воскресил в памяти ее образ — темноволосая, с миндалевидными глазами, полными губами и безупречной оливковой кожей молодая женщина. Впрочем, слишком уж углубляться в это занятие ему не хотелось.

— Что ты здесь делаешь, Алисия? — спросил он.

— Слышала, что Фэлкон хочет поговорить со мной, — пояснила она. — Вот и пришла.

Слух у Винса был прекрасный, а вот мозг вдруг отказался уяснить ее слова. Знакомый мягкий голос лишь пробудил в его душе сонм болезненных эмоций. Прошло много месяцев с тех пор, когда он в последний раз его слышал. Это случилось вскоре после того, как его записали в герои. И после того, как доктор снял с него бинты и им овладела ужасная мысль, что он уже никогда больше не увидит ее улыбки, не сможет заглянуть ей в глаза и по выражению лица понять, счастлива ли она, печальна или просто скучает. Последнее, что он тогда от нее услышал, было: «Ты не прав, Винс. О, как ты не прав!» В тот день он сказал ей, что будет лучше, если они перестанут видеться, и заключавшийся в этих словах мрачный каламбур заставил их обоих разрыдаться.

— Я хочу помочь, — сказала она, нежно прикоснувшись к его запястью.

«Тогда уходи, — подумал он. — Мне уже значительно легче. Так что если ты, Алисия, хочешь помочь — то уходи, сделай милость».