Роберт Ладлэм

Протокол "Сигма"

Глава 1

Цюрих

– Может быть, принести вам что-нибудь выпить, чтобы не так скучно было ждать?

Посыльный, малорослый щуплый человечек, разговаривал по-английски почти без акцента. Он был одет в униформу цвета хаки; на груди у него поблескивала латунная табличка с именем.

– Нет, спасибо, – чуть улыбнувшись, ответил Бен Хартман.

– Вы уверены? Может быть, чаю? Кофе? Минеральной воды? – посыльный уставился на Хартмана, и в его блестящих глазах без труда можно было разглядеть пыл человека, у корого остается всего лишь несколько минут на то, чтобы урвать хоть какие-то чаевые. – Я так сожалею, что ваша машина задерживается.

– Ничего, не беспокойтесь.

Бен стоял в вестибюле отеля “Сен-Готард”, первоклассного заведения, с XIX века обслуживающего богатых деловых людей всего мира. “И, никуда не денешься, я один из них”, – язвительно сказал он себе. Он уже освободил номер и теперь лениво размышлял о том, как бы намекнуть посыльному, чтобы тот не таскал с места на место его сумки и вообще перестал повсюду ходить с ним, держась на расстоянии пяти футов за спиной, как бенгальская невеста, и непрерывно извиняясь за то, что машина, которая должна доставить Бена в аэропорт, до сих пор не появилась. Во всем мире роскошные отели гордятся тем, что стараются как можно большее баловать своих клиентов, но Бен, которому пока что довелось путешествовать совсем немного, всегда находил такое обслуживание чрезмерно назойливым и очень раздражался из-за него. Он уже давно пытался выбраться из кокона, кокон – затасканный набор ритуалов, связанных с обслуживанием сильных мира сего, – в результате остался несокрушимым, и посыльный воспринимал Бена так и только так, к мог воспринимать, – видел в нем очередного богатого испорченного американца.

Бену Хартману исполнилось тридцать шесть лет, но сегодня он ощущал себя гораздо старше. Причина этого крылась не только в смене часового пояса, хотя он и впрямь лишь вчера прибыл из Нью-Йорка и все еще чувствовал себя разбитым из-за разницы во времени. Нет, это было связано еще и с тем, что он снова попал в Швейцарию. В былые, куда более счастливые дни он проводил здесь много времени, с бешеной скоростью съезжал на лыжах со склонов, с бешеной скоростью ездил на машине, ощущая себя диким призраком среди серьезных законопослушных бюргеров. И сейчас ему хотелось снова стать таким, как прежде, но из этого ничего не могло получиться. Он не бывал в Швейцарии четыре года, с тех пор как здесь погиб Питер, его брат-близнец и самый лучший в мире друг. Бен знал, что поездка вызовет воспоминания, но не ожидал, что они окажутся настолько острыми. Лишь теперь он понял, какую совершил ошибку, приехав сюда снова. С первой же минуты после того, как он сошел с самолета в аэропорту Клотен, Бен испытывал раздражение и ощущал только ярость, горе и одиночество.

Впрочем, ему удавалось не показывать виду. Вчера днем он провернул одно небольшое дело, а сегодня утром ему предстояла душевная встреча с доктором Рольфом Грендельмайером из Швейцарского государственного “Унион банка”. Как это ни глупо, но клиент должен чувствовать себя счастливым, и поэтому рукопожатия и улыбки были неотъемлемой частью работы Бена. Если же быть честным с самим собою, то именно в этом как раз и состояла его работа, и порой Бен испытывал боль оттого, что ему удалось так легко войти в роль единственного оставшегося в живых сына легендарного Макса Хартмана, предполагаемого наследника семейного состояния и кабинета руководителя “Хартманс Капитал Менеджмент”, фирмы с многомиллиардным оборотом, основанной его отцом.

К этому времени Бен полностью освоил весь арсенал, которым должен располагать финансист мирового уровня, – его гардеробы были битком набиты костюмами от Бриони и Китона, его улыбка была спокойной и ободряющей, рукопожатие – мягким, и, что самое главное, его взгляд был внимательным, ровным и участливым. Собеседники видели в этом взгляде ответственность, надежность и мудрость, хотя обычно он служил прикрытием для смертельной скуки.

Но на самом деле Бен приехал в Швейцарию вовсе не ради бизнеса. Из Клотена небольшой самолет должен был доставить его в Санкт-Мориц, где ему предстояло кататься на лыжах с одним очень богатым пожилым клиентом, его женой и его внучкой, которая, по слухам, была очень красива. Клиент вежливо, но настойчиво пытался “выкрутить руки” Бену. На Бена многие положили глаз, и он это хорошо знал. Это была одна из тех опасностей, которые неизбежно влек за собой образ представительного, богатого, “подходящего” мужчины, одинокого обитателя Манхэттена: клиенты Бена непрерывно пытались женить его на своих дочерях, племянницах, кузинах. Вежливо отказываться было не так уж просто. К тому же не следовало исключать возможность того, что когда-нибудь и впрямь удастся встретить женщину, которая понравилась бы ему. К тому же Макс мечтал обзавестись внуками.

Макс Хартман, филантроп и человек с немыслимо тяжелым характером, был основателем “Хартманс Капитал Менеджмент”. Бежавший из фашистской Германии эмигрант, обязанный всеми своими достижениями лишь самому себе и больше никому, он сразу же по окончании войны появился в Америке с вошедшими в поговорку десятью долларами в кармане, основал инвестиционную компанию и неуклонно расширял ее, пока ее обороты не достигли нынешнего многомиллиардного уровня. Сейчас старому Максу шел восьмой десяток, он уединенно жил в великолепном поместье в Бедфорде, штат Нью-Йорк, и до сих пор управлял компанией, о чем никто и никогда не забывал.

Пока самолет Питера не рухнул с небес, Бен мог заниматься тем делом, которое любил по-настоящему – учить, и в частности учить таких детей, от которых отступились все остальные. Он преподавал в пятом классе школы для трудных детей в той части Бруклина, которая известна под названием Ист Нью-Йорк. Многие дети были страшными, уже готовыми бандитами – мрачные десятилетние подростки, вооруженные не хуже колумбийских наркобаронов. Но тем не менее им нужен был учитель, причем беспристрастный, которому было бы на все это плевать. Бен был именно таким, и ему действительно удавалось каждый раз помочь кому-то изменить жизнь к лучшему.

Однако же, когда Питер погиб. Бен вынужден был заняться семейным бизнесом. Он говорил своим друзьям, что таким было обещание, которое заставила его дать умирающая мать, да и сам он подозревал, что обещание было именно вырвано у него, а не дано добровольно. Рак там или не рак, но он никогда не мог никоим образом противиться матери. Он вспоминал ее искаженное болью лицо, мертвенно-бледную от химиотерапии кожу, похожие на синяки красноватые пятна под глазами. Она была почти на двадцать лет моложе отца, и Бен даже представить себе не мог, что она умрет первой. “Работай дотемна”, – говорила она, мужественно улыбаясь. Вторую часть фразы она не договаривала. Макс прошел через Дахау и остался в живых только для того, чтобы потерять сына, а теперь ему предстояло вот-вот потерять еще и жену. Сколько же в состоянии выдержать человек, пусть даже и необычайно крепкий?

– Неужели он потерял и тебя тоже? – прошептала она. Бен в то время жил в пяти кварталах от школы на шестом этаже ветхого многоквартирного дома без лифта, где коридоры пропахли кошачьей мочой, а линолеум на полу вздулся и пошел пузырями. Никаких денег от родителей Бен из принципа не принимал.

– Ты слышишь меня, Бен?

– Но мои дети, – сказал Бен и сам услышал в собственном голосе, что уже сдался. – Я им нужен.

– Ты нужен ему, — очень тихо ответила мать, и на этом разговор закончился.

Итак, теперь он обедал с богатыми клиентами, заставлял их ощущать себя чрезвычайно важными персонами, чувствовать себя обласканными и польщенными тем, что им уделяет внимание не кто иной, как сын основателя фонда. Еще он тихо и незаметно работал на общественных началах в центре для “трудных детей”, стараясь сделать своих пятиклассников послушными и благонравными, словно алтарные служки. А все остальное время, которое только мог выкроить, он посвящал лыжам, парапланеризму, сноубордингу, скалолазанию, а также женщинам, хотя был разборчив и избегал слишком уж продолжительных знакомств.

Старому Максу придется подождать.

Внезапно обстановка холла отеля “Сен-Готард”, выкрашенного в красно-розовые тона и уставленного темной тяжелой венской мебелью, показалась ему гнетущей.

– Вы знаете, я решил, что, пожалуй, лучше подожду на улице, – сказал Бен посыльному.

Человек в хаки жеманно улыбнулся в ответ:

– Конечно, сэр, как вам будет угодно.

Моргая, Бен вышел на яркое полуденное солнце и остановился на тротуаре Банхофштрассе, величественного проспекта, обсаженного липами. По обеим сторонам красовались дорогие магазины, кафе и множество небольших известняковых особняков, в которых размещались финансовые учреждения.

Посыльный с багажом торчал у него за спиной, пока Бен не сунул ему пятидесятифранковую купюру и жестом не велел убираться.

– Премного благодарен, сэр! – воскликнул коридорный с плохо разыгранным удивлением.

Швейцары должны были предупредить его, когда автомобиль появится на вымощенной брусчаткой аллее слева от отеля, так что Бен не спешил. Ветер с Цюрихского озера приятно освежал после долгого времени, проведенного в душных и горячих комнатах, воздух в которых был пропитан запахом кофе и не столь сильным, но тоже безошибочно узнаваемым сигарным дымом.

Бен прислонил свои новенькие лыжи “Волант Ти Супер” к одной из коринфских колонн, возле которой стояли и все остальные его вещи, и стал наблюдать за происходящим на улице спектаклем с участием незнакомых прохожих. Неприятный на вид молодой бизнесмен, что-то кричащий в сотовый телефон. Толстая женщина в красной пухлой куртке, толкающая перед собой детскую коляску. Возбужденно болтающая толпа японских туристов. Высокий мужчина среднего возраста с седеющими волосами, собранными в хвостик, одетый в деловой костюм. Курьер с коробкой лилий, обряженный в броскую оранжево-черную униформу цветочного магазина “Блюменгаллери”. Эффектная молодая блондинка в дорогой одежде, держащая в руке хозяйственную сумку от “Фестинер” и глядящая прямо на Бена; впрочем, она сразу отвела взгляд и тут же еще раз посмотрела на него – хотя и мельком, но он успел уловить в ее глазах явный интерес.

“Было бы время да место…” – подумал Бен. Он снова принялся бесцельно рассматривать толпу. С Левенштрассе, до которой было не более пятисот футов, доносился нескончаемый приглушенный гул машин. Где-то рядом нервно тявкнула собака. Прохожий средних лет, одетый в яркую спортивную куртку странного красноватого оттенка, слишком уж броскую для Цюриха. И тут Бен заметил мужчину примерно своего возраста, целеустремленно шагающего мимо витрины “Косс кондитерай”. Что-то в его облике показалось Бену знакомым.

Очень знакомым.

Он присмотрелся повнимательнее. Неужели… Неужели это его старый приятель по колледжу Джимми Кавано? Бен весело улыбнулся.

Джимми Кавано, которого он знал еще второкурсником в Принстоне. Джимми вел тогда чудесную жизнь за пределами кампуса, курил сигареты без фильтра, от которых любой нормальный человек неминуемо задохнулся бы, и мог перепить любого, даже Бена, обладавшего неплохой репутацией по этой части. Джимми был родом из небольшого городка под названием Хомер, расположенного на северо-западе штата Нью-Йорк, и оттуда он привез огромное количество всяких историй. Как-то ночью, после того как он научил Бена запивать текилу пивом, он несколько часов подряд рассказывал байки о популярном в их городе развлечении – вернее, местном виде спорта, – под названием “повали корову”. Бен тогда чуть не помер со смеху. Джимми был стройным, мускулистым парнем, хитрым и остроумным, неистощимым на всякие проделки, хорошо знал жизнь и обладал прекрасно подвешенным языком. И, что самое главное, он казался гораздо более живым, чем большинство молодых людей, с которыми Бену приходилось иметь дело: типчиков с вечно липкими ладонями, которые профессионально торговали шпаргалками к вступительным экзаменам в юридические колледжи и бизнес-школы, претенциозных знатоков французского языка с их ароматизированными гвоздикой сигаретами и черными шарфами, угрюмых, словно разочаровавшихся в жизни. Весь протест, на который они были способны, ограничивался флаконом зеленой краски для волос. Джимми, похоже, старался держаться в стороне от всего этого, а Бену доставляла большое удовольствие и даже льстила дружба с ним, хоть он и завидовал той легкости, с какой Джимми шел по жизни. Как это часто бывает, после колледжа они больше не общались: Джимми получил какую-то должность в Джорджтаунской дипломатической школе, а Бен остался в Нью-Йорке. Никто из них особо не скучал по колледжу, а затем время и расстояние сделали свое обычное дело. Но Бен до сих пор изредка вспоминал Джимми Кавано и думал, что тот был, пожалуй, одним из немногих, с кем он был бы не прочь поболтать.

Джимми Кавано – это был действительно Джимми – подошел так близко, что Бен смог разглядеть его дорогой костюм, поверх которого было надето коричневое пальто, и сигарету. Он заметно раздался в плечах, но это, без сомнения, был не кто иной, как Кавано.

– Иисус! – громко произнес Бен. Он сделал несколько шагов по Банхофштрассе навстречу Джимми, но вспомнил о своих “волантах”, которые не хотел оставлять без присмотра даже швейцарам (кто знает, насколько они бдительны). Он вскинул их на плечо и пошел к Кавано. Рыжие волосы Джимми выцвели и немного поредели, веснушчатое лицо покрыдось морщинами, одет он был в костюм от Армани за две тысячи долларов, и какого черта он мог делать именно здесь, в Цюрихе? Внезапно их глаза встретились.

Джимми широко улыбнулся и шагнул к Бену, протянув ему левую руку. Правую руку он держал засунутой в карман пальто.

– Хартман, старый ты пес! – выпалил Джимми, не дойдя пяти ярдов до Бена. – Рад тебя видеть, дружище!

– Боже мой, это действительно ты! – воскликнул Бен. Но тут он увидел странную металлическую трубу, торчащую из кармана пальто его старого друга. Он понял, что это глушитель и дуло смотрело из кармана Кавано вверх, прямо на Бена.

Это могло быть одной из всегдашних странных шуток доброго старого Джимми. Бен шутливо поднял руки и увернулся от воображаемой пули, но тут заметил, как Джимми Кавано чуть заметно пошевелил правой рукой. Это было то плавное движение, которое нельзя спутать ни с каким другим: именно так нажимают на спусковой крючок.

Случившееся потом заняло считанные доли секунды, но время, казалось, растянулось, замедлилось почти до полной остановки. Совершенно не раздумывая, неожиданно даже для самого себя, Бен взмахнул лежавшими на правом плече лыжами, инстинктивно пытаясь закрыться ими от оружия, и при этом зацепил своего старого друга по шее.

Мгновением позже – или в то же самое мгновение? – он услышал звук выстрела, ощутил затылком движение воздуха, и самая настоящая пуля расколола стеклянную витрину в каких-то пяти футах от него.

Это невозможно!

Не ожидавший удара Джимми потерял равновесие и взревел от боли. Падая, он протянул руку к лыжам. Одну руку. Левую. У Бена внутри похолодело, будто он проглотил здоровенный кусок льда. Когда человек спотыкается, он инстинктивно вытягивает обе руки, роняя при этом свой чемодан, авторучку, газету – любой предмет, который может держать в этот момент. Но существуют и такие вещи, которые не выпускают из рук, – вещи, в которые вцепляются намертво.

Пистолет был настоящим.

Бен услышал, как загремели лыжи, падая на тротуар, заметил тонкую полоску крови на щеке Джимми, увидел, что Джимми уже пришел в себя и поднимается на ноги. В следующий миг Бен пригнулся, сорвался с места и помчался по улице.

Пистолет был настоящим. И из этого самого пистолета Джимми только что выстрелил в него.

Путь Бену преграждали толпы покупателей и спешащих на ленч бизнесменов. Пробираясь через толпу, он несколько раз сталкивался с людьми, которые громко возмущались его поведением. Невзирая на это, он, как можно быстрее, бежал вперед, петлял из стороны в сторону, надеясь, что это поможет ему ускользнуть.

Черт побери, что же происходит? Это безумие, полное безумие!

Он допустил ошибку – очень грубую ошибку, – оглянувшись на бегу через плечо и непроизвольно замедлив при этом шаг. Его лицо, как вспыхнувший маяк, мелькнуло перед бывшим дружком, который по каким-то непонятным причинам зациклился на том, чтобы убить его. И тут же в каких-то двух футах от Бена лоб молодой женщины взорвался, в стороны полетели красные брызги.

Бен задохнулся от ужаса.

Иисус Христос!

Нет, это не могло происходить на самом деле, это было нереально, это был какой-то странный кошмар.

Он видел, как полетели каменные крошки, выбитые пулей из мраморного фасада узкого офисного здания, с которым он только что поравнялся. Кавано гнался за ним по пятам. Теперь он отставал от Бена на каких-то жалких пятьдесят футов, и, хотя ему приходилось стрелять на бегу и в толпе, его пули ложились слишком уж близко к цели.

Он пытался убить меня, нет, он собирается убить меня.

Бен внезапно сделал ложный выпад вправо, затем рванулся влево, прыгнув вперед насколько мог, и побежал прочь: В Принстоне он занимался бегом на восемьсот метров и теперь, через пятнадцать лет, хорошо понимал, что его единственный шанс остаться в живых состоит в том, чтобы собрать все силы и бежать как можно быстрее. Его туфли не слишком годились для бега, но, ничего не поделаешь, придется им выступить в качестве кроссовок. Ему нужно было определить направление, четко представить себе цель, конечную точку – это всегда помогало справиться с растерянностью. Думай, будь все оно проклято! Вдруг в его голове словно сработал переключатель: на расстоянии квартала отсюда расположен Шопвилль, крупнейший в Европе подземный торговый комплекс, потрясающий воображение храм потребления. А оттуда можно попасть на Гауптбаннхоф, главный железнодорожный вокзал.

Его внутреннему взору предстал вход – шеренга эскалаторов на Банхофплатц. Пройти через подземные галереи всегда быстрее и легче, нежели пробиваться сквозь постоянную толчею наверху. Он сможет найти там убежище. Только сумасшедший решился бы преследовать его внизу. Бен побежал по-спринтерски, высоко поднимая колени, мягко ставя ступни на внешнюю сторону, как на тренировках, когда он буквально глотал круг за кругом, ощущая только ветер, охлаждавший разгоряченное лицо. Удалось ли ему оторваться от Кавано? Он больше не слышал за спиной его шагов, но тем не менее не позволял себе расслабиться. Мысли были заняты только одним – он бежал.

Блондинка с сумкой от “Фестинер” закрыла свой крошечный сотовый телефон и сунула его в карман голубого костюма от “Шанель”, ее бледные губы, накрашенные блестящей помадой, сжались в раздраженной гримасе. Сначала все шло точно, как часы. Ей понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять, что мужчина, стоящий перед “Сен-Готардом”, мог быть тем, кто им нужен. По внешнему виду ему тридцать с небольшим, квадратное лицо с крепким подбородком, кудрявые каштановые волосы, кое-где чуть заметно тронутые сединой, и зеленовато-карие глаза. Приятный мужик, она бы даже сказала, что интересный, но с недостаточно характерной внешностью, чтобы она могла четко опознать его на расстоянии. Но это не имело значения – выбранный ими стрелок наверняка мог опознать его, они в этом нисколько не сомневались.

Сейчас, однако, ситуация несколько вышла из-под контроля. Объектом покушения был дилетант, обладающий поистине мизерным шансом уцелеть после встречи с профессионалом. Впрочем, дилетанты постоянно тревожили ее. Они делали странные и непредсказуемые ошибки, наивность их поведения не поддавалась рациональным прогнозам. Именно это только что и продемонстрировал этот неуловимый тип. Конечно, его сумасшедшее, излишне затянувшееся бегство могло лишь отсрочить то, что неминуемо должно произойти. Но все это дело займет слишком много времени, а его и так не очень много. Сигма-1 будет недоволен. Она глянула на свои маленькие наручные часики, украшенные драгоценными камнями, вновь достала телефон и сделала еще один звонок.

Бен Хартман тяжело дышал, все мышцы болели от нехватки кислорода, и на эскалаторе он позволил себе приостановиться и перевести дух. Ему необходимо было за долю секунды принять верное решение. Над головой мелькнула синяя вывеска “1. UNTERGESCHOSS SHOPVILLE” note 1. Эскалатор, ведущий вниз, был битком забит покупателями, нагруженными сумками и колясками, и ему пришлось воспользоваться эскалатором, двигавшимся вверх, на котором было относительно мало народу. Бен ринулся вниз, задев локтем молодую парочку, – они держались за руки и заняли весь проход. Он замечал устремленные на себя изумленные взгляды, в которых можно было прочесть и испуг и насмешку.

Теперь он бежал по центральному атриуму комплекса, его ступни упруго отталкивались от черного резинового покрытия пола, и он уже позволил себе надеяться на благополучный исход, но тут же понял, что допустил серьезнейшую ошибку. Вокруг него послышались вопли, а сзади – несколько частых выстрелов. Кавано пришел за ним сюда, в замкнутое, битком набитое людьми пространство. В зеркальной витрине ювелирного магазина Бен заметил белую вспышку пистолетного выстрела. В тот же миг пуля прошила сверкающие панели на фасаде магазина путеводителей для туристов, обнаружив под красным деревом дешевую плиту из ДСП. Началось форменное столпотворение. Старик в мешковатом костюме, находившийся в пяти футах от Бена, схватился за горло и опрокинулся, словно сбитая кегля; его манишка сразу же промокла от крови.

Бен нырнул за информационный стенд – продолговатую конструкцию из стекла и бетона, примерно пяти футов в ширину, – главной частью которого был список магазинов, написанный на трех языках изящными белыми буквами на черном фоне. По громкому звону стекла он понял, что пуля угодила в информационный стенд. А еще через полсекунды послышался резкий щелчок, и кусок бетона, отколотый от сооружения, тяжело шлепнулся к его ногам.

В считанных дюймах!

Еще один мужчина, высокий и крепкий, в верблюжьем пальто и стильной серой кепке, споткнулся в пяти футах позади него и рухнул на пол, убитый наповал попавшей в грудь пулей.

Бен был не в состоянии расслышать шаги Кавано в этом хаосе, но он мог судить о его перемещениях по отражавшимся в бесчисленных витринах вспышкам выстрелов и точно знал, что меньше чем через минуту Кавано его догонит. Все так же прячась за бетонным островом, он встал во весь свой шестифутовый рост и окинул безумным взглядом помещение в поисках нового убежища.

Между тем крики становились все громче. Галерея впереди была забита людьми, они кричали, визжали, пытались куда-нибудь укрыться, многие закрывали головы руками.

В двадцати футах находились эскалаторы с указателем “2. UNTERGESCHOSS”. Если он сможет добраться туда невредимым, то попадет на нижний уровень. А там уже счастье вполне может ему изменить. “Хуже и быть не может”, – подумал Бен и тут же увидел лужу крови, растекавшуюся из-под человека в верблюжьем пальто, который лежал в двух шагах от него. Проклятье, нужно что-то придумать. Но оторваться от Кавано невозможно. Хотя…

Он дотянулся до руки мертвеца и подтащил его к себе. У него оставались считанные секунды. Он рывком сдернул с мертвеца рыже-коричневое пальто и снял серую кепку, ощущая на себе недобрые взгляды покупателей, прячущихся около “Вестерн Юнион”. Однако на деликатность не было времени. Он влез в просторное пальто и надвинул кепку как можно ниже на глаза. Если он хочет остаться в живых, то надо преодолеть настойчивое желание помчаться как заяц к ведущим вниз эскалаторам. Ему довелось за свою жизнь немало поохотиться, и поэтому он хорошо знал – все, что слишком быстро и резко перемещается, может стать отличной мишенью для хладнокровного стрелка с твердой рукой. Поэтому он медленно поднялся на ноги и побрел, сутулясь, спотыкаясь, покачиваясь, как старый человек, потерявший много крови. Теперь он был видим и уязвим, как никогда, но вся эта игра должна продолжаться лишь до тех пор, пока он не доберется до эскалаторов. Самое большее – десять секунд. Так как Кавано наверняка считает его случайно раненным посторонним человеком, то не станет тратить на него еще одну пулю.

Сердце в груди Бена стучало, словно молот, все инстинкты требовали рвануться к эскалаторам. Но не сейчас, позже. Ссутулясь, опустив плечи, спотыкаясь и пошатываясь, он шел дальше, шагая как можно шире, но не настолько, чтобы вызвать подозрения. Пять секунд. Четыре секунды. Три секунды. На опустевшем эскалаторе, покинутом перепуганными людьми, человек в окровавленном верблюжьем пальто, повидимому, упал ничком, перед тем как ступени унесли его из поля зрения.

Пора!

Бездействие требовало от Бена едва ли не больших усилий, чем действие, все нервы в его теле тревожно подергивались. Бен выставил вперед руки, опустился на четвереньки и, низко пригнувшись, пробежал по оставшимся ступенькам вниз.

Сверху он услышал негодующий рев: Кавано разгадал его хитрость и сейчас бросится за ним. На счету была каждая секунда.

Бен побежал еще быстрее, но второй подземный этаж торгового комплекса, в отличие от верхнего, представлял собой настоящий лабиринт. Здесь не было прямых галерей с выходами на другую сторону Банхофплатц, а только проходы между рядами, самые широкие из которых были утыканы киосками из дерева и стекла, торгующими сотовыми телефонами, сигарами, часами, плакатами. Для никуда не спешащих покупателей они представляли интерес, для него же – преграду.

Но при этом они сокращали обзор и уменьшали шанс на то, что убийце удастся пристрелить его с большого расстояния. И, таким образом, давали Бену немного времени. Возможно, его хватит для того, чтобы обзавестись одной вещью, о которой он думал, не переставая, – щитом.

Он пробежал мимо скопления дорогих магазинчиков; “Фото-видео-ганц”, “Рэстселлер бачхэндланг”, “Презенс энд стиклер”, “Микроспот”. Потом ему попался “Киндербутик”, с витриной, битком набитой плюшевыми зверюшками; витрина была обрамлена выкрашенными в зеленый и золотой цвета наличниками с резным узором в виде плюща. Рядом сверкал хромом и пластиком магазинчик “Сюуисском”. Все они наперебой предлагали свои товары и услуги, и все были абсолютно бесполезными для него. Но вот совсем рядом, чуть правее, сразу же за офисом филиала “Кредит Сюисс Фольксбанк”, он заметил магазин с чемоданами. Он посмотрел на витрину, там были высоко нагромождены мягкие кожаные чемоданы – не то. Нужный ему предмет отыскался внутри – большой “дипломат” из полированной стали. Без сомнения сверкающее стальное покрытие было скорее декоративным, нежели функциональным, но оно тоже пригодится. Обязано пригодиться. Когда Бен ворвался в магазин, схватил “дипломат” и выбежал, он заметил, как хозяин, бледный и весь в поту, что-то истерично забубнил по телефону на “швейцарском немецком языке”. Никто не потрудился выбежать вслед за Беном, видимо, безумие дошло уже и досюда.

У Бена появился щит, но при этом он потерял много драгоценного времени. В тот самый момент, когда он выбегал из магазина чемоданов, он увидел, как витрина на мгновение украсилась странным изящным узором, изображавшим паутину, а затем рассыпалась градом осколков. Кавано был близко, настолько близко, что Бен не осмелился оглядеться вокруг и попытаться разглядеть его. Вместо этого он устремился вперед, прямо в толпу покупателей, выходящих из “Франсати”, большого супермаркета, расположенного в конце крестообразной площади. Подняв над головой “дипломат”, Бен прыгнул вперед, споткнулся о чью-то ногу и с трудом восстановил равновесие, потратив на это еще несколько бесценных мгновений.

Взрыв в нескольких дюймах от его головы, звук удара свинцовой пули о стальной “дипломат”. Тот дернулся в его руках, частично из-за удара пули, частично из-за рефлекторного сокращения мускулов… Бен заметил выпуклость на стальной поверхности с его стороны, как будто от удара маленьким молоточком. Пуля пробила первый слой; ее энергии чуть-чуть не хватило на второй. Щит спас его, но рассчитывать на то, что такое случится еще раз, ни в коем случае не следовало.

Перед глазами Бена все расплывалось, но он знал это место – Халле Ландемузеум; здесь всегда кишели толпы народа.

Сейчас здесь тоже было очень много людей, и все они кричали, съеживались в страхе, бежали, сами не зная куда. По мере того, как стрельба, кровопролитие и ужас придвигались ближе, паника усиливалась.

Бен нырнул в обезумевшую толпу, и она поглотила его. Выстрелы вроде бы на мгновение прекратились. Он швырнул чемодан на пол: тот уже сделал свое дело, а теперь блестящий металл мог только помочь врагу найти его в толпе.

Неужели все кончилось? У Кавано вышли все патроны? Или он перезаряжает оружие?

Бен метнулся в одном направлении, затем в другом, разыскивая надпись “Ausgang”, которая обозначала бы выход из путаницы коридоров. Может быть, я оторвался от него, подумал он. Однако он не осмелился еще раз оглянуться. Никаких “назад”. Только вперед.

В боковом проходе, ведущем к супермаркету “Франшати”, он заметил вывеску в фальшиво-деревенском стиле – из темного дерева, с позолоченными буквами – “КАТЦЕРКЕЛЛЕР-БЬЕРНХАЛЛЕ”. Она висела над альковом, в глубине которого находился вход в пустой ресторан. На вывеске поменьше красовалась надпись: “GESCHLOSSEN”. Закрыто.

Скрываясь в толпе мчащихся в том же направлении обезумевших людей, Бен рванулся туда. Сквозь псевдосредневековую арку, над которой красовалась вывеска, он вбежал в просторный пустой зал. С потолка свешивались чугунные цепи, поддерживающие огромные деревянные люстры, стены украшали средневековые алебарды и гравюры, изображавшие сцены из жизни средневекового дворянства. Средневековый мотив продолжали и тяжелые круглые деревянные столы, в нарочито примитивной резьбе которых было запечатлено чье-то представление об оружии пятнадцатого века.

С правой стороны зала тянулась длинная стойка бара, и Бен поспешно нырнул за нее, громко хватая ртом воздух; все его отчаянные попытки сохранять тишину были безрезультатны. Его одежда промокла от пота. Сердце гулко стучало с невероятной быстротой, и он морщился от боли в груди.

Он постучал по ящику стойки и услышал гулкий звук. Все ясно – фанера и гипсокартон, в ногу со временем, конечно, но надеяться не на что – пулю это сооружение не остановит. Низко пригибаясь, он добрался до угла. За ним обнаружился выложенный камнем альков, где он решился остановиться и отдышаться. Бен прислонился спиной к колонне и внезапно треснулся головой о кованый железный фонарь, прикрепленный к каменной стенке. Он невольно застонал. Потом быстро, но внимательно осмотрел кронштейн, о который только что больно ударился затылком, и обнаружил, что всю конструкцию – тяжелую черную железную руку, изготовленную в том же стиле, в каком было выдержано все убранство ресторана, – можно снять с монтажной подпорки.

Железка со ржавым пронзительным скрипом сдвинулась с места. Бен стиснул ее обеими руками и поднял перед собой, готовый ударить.

Так он стоял и ждал, пытаясь волевым усилием успокоить сердцебиение. Ждать он умел. Он помнил все свои Дни благодарения, проведенные в Гринбриаре. Макс Хартман настаивал на том, чтобы его сыновья учились охотиться, и поэтому был приглашен Хэнк Макги, седой охотник из Уайт Сульфур Спрингс, который должен был научить их всему необходимому Трудной ли окажется эта охота? Бен прикидывал шансы и вспоминал: он отлично стрелял по тарелочкам и вполне мог гордиться координацией руки и глаза. Он похвастался этим умением перед Макги, но тот неожиданно рассердился. “Ты что, и впрямь считаешь, что весь смысл охоты в стрельбе? Нет – в ожидании”. И он сурово взглянул на своего ученика. Хэнк Макги был тогда абсолютно прав: труднее всего оказалось именно ждать, и именно этому Бен учился с наименьшим желанием.

Охотясь с Хэнком Макги, он часто караулил зверя.

Теперь же зверем был он сам.

Если, конечно… он… как-нибудь… не изменит этого положения.

Спустя всего несколько секунд Бен услышал приближающиеся шаги. Вошел Джимми Кавано. Он двигался осторожно, бросая по сторонам внимательные взгляды. Воротник его рубашки был измят, порван и забрызган кровью из раны на левой стороне шеи. Пальто все в грязи. На раскрасневшемся лице застыла жестокая гримаса, взгляд казался совершенно диким.

А был ли он вообще его другом? В кого превратился Кавано за десять с половиной лет, прошедших с тех пор, как Бен видел его в последний раз? Что заставило его сделаться убийцей?

И почему?

В правой руке Кавано сжимал свой иссиня-черный пистолет, к дулу была прикреплена десятидюймовая трубка глушителя. Бен вспомнил, как стрелял по мишеням двадцать лет тому назад, и узнал пистолет – “вальтер ППК” калибра 0.32 дюйма.

Бен задержал дыхание, боясь быть обнаруженным. Он втиснулся в альков, сжав покрепче сорванный со стены железный кронштейн, и прижался к стене. Как раз в этот момент Кавано обвел помещение пристальным взглядом. Внезапно Бен уверенным движением выбросил руку с кронштейном, и железка с отчетливым глухим звуком впечаталась в череп Кавано.

Джимми Кавано пронзительно, как животное, завопил от боли, его колени подогнулись, и он спустил курок.

Пуля пролетела, едва не задев Бена, он ощутил ухом ее жар, но вместо того, чтобы попытаться спрятаться или снова броситься бежать, он метнулся вперед и, врезавшись во врага, повалил его наземь. Голова Кавано с громким стуком ударилась о каменный пол.

Даже будучи тяжело раненным, Кавано оказался очень силен. Он встал, распространяя вокруг тяжелый запах пота, и, ухватив Бена своей огромной ладонью за шею, попытался пережать ему сонную артерию. Бен отчаянно потянулся к пистолету, стараясь выбить его, но ему удалось лишь задрать трубку глушителя вверх и назад, в сторону Кавано. Вдруг пистолет со звуком, показавшимся ему оглушительным, выстрелил и отлетел в сторону. В ушах у Бена раздавался непрекращающийся звон, лицо горело от удара пороховых газов.

Тиски, сжимавшие горло Бена, ослабли. Он крутанулся, высвобождаясь от захвата. Кавано свалился на пол. Бен содрогнулся, когда увидел темно-красную дырочку над бровями своего старого друга – ужасающий третий глаз. Его охватило странное чувство, состоявшее одновременно из облегчения, смятения и мысли о том, что мир никогда уже не останется таким, как прежде.

Глава 2

Галифакс, Новая Шотландия, Канада

Хотя до ночи было далеко, уже стемнело. На узкой улице, сбегавшей с крутого холма к мутным водам Атлантики, ревел ледяной ветер. Серые улицы затянул туман, он, как простыня, накрыл весь портовый город, стараясь спрятать от людских глаз очертания домов. Начал моросить мелкий дождик. В воздухе резко пахло солью.

В пятне серно-желтого света можно было разглядеть ветхий подъезд, вытоптанную лесенку большого дома, обшитого посеревшей от времени вагонкой, и фигуру человека, закутанного в коричневато-желтый клеенчатый дождевик с капюшоном. Человек держал палец на кнопке звонка и настойчиво, раз за разом нажимал на нее. В конце концов изнутри послышалось щелканье засовов, и облупившаяся от многолетней непогоды парадная дверь медленно приоткрылась.

За дверью стоял очень старый человек. Он был одет в грязный бледно-голубой халат поверх измятой белой пижамы. Бледное лицо с ввалившимся ртом, обвисшей сухой кожей и серыми водянистыми глазами было искажено недовольной гримасой.

– В чем дело? – спросил старик высоким скрипучим голосом. – Что вам нужно? – Он говорил с бретонским акцентом, доставшимся ему в наследство от предков, обитателей французской Акадии, промышлявших добычей рыбы в океане, омывавшем берега Новой Шотландии.

– Вы должны мне помочь! – выкрикнул человек, одетый в желтый дождевик. Он взволнованно переминался с ноги на ногу. Умоляю вас! О, ради бога, умоляю вас, помогите мне!

Недовольство на лице старика сменилось тревогой. Ночному визитеру, хотя он был и высок ростом, похоже, было еще далеко до двадцати лет.

– В чем дело? – снова спросил хозяин. – Что ты такое говоришь? Кто ты такой?

– Ужасное несчастье. О, боже! О, Иисус! Мой папа! Мой папа! Я боюсь, что он умер!

Старик поджал тонкие губы.

– И что ты от меня хочешь?

Незнакомец схватился было рукой в перчатке за ручку входной двери, но тут же выпустил ее.

– Прошу вас, пожалуйста, позвольте мне только позвонить от вас. Позвольте вызвать “Скорую помощь”. Мы попали в аварию, ужасную аварию. Автомобиль вдребезги! Моя сестра тяжело ранена. Папа был за рулем. О, боже, мои родители! – юношеский голос сорвался. Теперь посетитель казался скорее ребенком, нежели подростком. – Боже мой, я боюсь, что он уже мертв!

После этих слов гневный взгляд старика, казалось, смягчился. Хозяин медленно открыл дверь перед незнакомцем.

– Ладно, – сказал он. – Заходи.

– Спасибо! – воскликнул юноша, входя в дом. – Всего лишь одно мгновение. Я вам так благодарен.

Старик повернулся спиной к своему незваному гостю и, шаркая ногами, поплелся перед ним в темную переднюю. Войдя туда, он поднял руку и, щелкнув выключателем, включил свет. Затем он повернулся, видимо, собираясь что-то сказать, и в этот момент юноша в дождевике подошел вплотную к хозяину и обеими руками стиснул руку старика в неумелом жесте неловкой благодарности. Из-за подвернутых рукавов плаща на халат хозяина внезапно хлынул поток воды. Юноша вдруг сделал чуть заметное короткое резкое движение.

– Эй! – протестующе воскликнул старик и попятился. В следующее мгновение он тяжело осел на пол.

Юноша склонился над неподвижным телом и секунду всматривался в глаза упавшего. Затем он вынул из рукава маленькую коробочку, из которой торчала крошечная выдвижная игла для инъекций, и убрал ее во внутренний карман дождевика.

Войдя в комнату, он окинул ее быстрым взглядом, нашел древний телевизор и без раздумий включил его. Показывали какой-то старый черно-белый кинофильм. После этого он, не по возрасту уверенно, принялся действовать.

Он вернулся к телу, поднял его и аккуратно устроил в изрядно потертом оранжевом мягком кресле, расположив руки и голову так, чтобы казалось, будто старик заснул перед экраном.

Вынув из-под дождевика рулон бумажных полотенец, он стремительным движением вытер с широких сосновых половиц передней натекшую с плаща воду. После этого вернулся к входной двери, которая все еще оставалась открытой, выглянул наружу и, убедившись, что все спокойно, выскочил на ступеньки и закрыл за собой дверь.

Австрийские Альпы

Серебристый “Мерседес S430” стремительно несся вверх по извилистой горной дороге, пока не оказался перед воротами клиники. Охранник вышел из будки, узнал пассажира и с великим почтением произнес:

– Прошу вас, сэр. – Он не стал затруднять ни себя, ни прибывшего проверкой документов. Ради руководителя клиники формальностями можно пренебречь. Автомобиль свернул на объездную дорогу, проходившую по пологому склону. На фоне ярко-зеленой ухоженной травы и скульптурно четких сосен контрастно выделялись пятна сухого снега. Далеко впереди громоздились великолепные белые скалы и грани пика Шнееберг. Автомобиль обогнул густую рощу высоких тисов и оказался перед вторым постом. Здесь охранник пребывал невидимым. Впрочем, он, предупрежденный с первого поста, был готов к прибытию директора, вовремя нажал кнопку, заставив подняться стальной шлагбаум, и одновременно повернул выключатель, убрав в щель острые длинные шипы, которые неизбежно привели бы в полную негодность шины любого автомобиля, который заехал бы сюда без позволения.

“Мерседес” покатил по длинной узкой дороге, по которой можно было доехать только до одного-единственного места – старинного часового завода, бывшего замка, который все так и называли “Шлосс” note 2, построенного два столетия тому назад.

Подчиняясь сигналу, поданному с пульта, управляемый электроникой механизм открыл дверь, и автомобиль не спеша въехал на огороженную стоянку. Водитель выскочил со своего места, распахнул дверцу перед пассажиром, и тот торопливо зашагал к входу. Еще один охранник, сидевший в будке из пуленепробиваемого стекла, приветствовал приехавшего улыбкой и кивнул.

Директор вошел в лифт – явный анахронизм в этом древнем альпийском здании, – вставил в прорезь свою идентификационную карту, содержащую микросхему с цифровым электронным кодом, и поднялся на третий, верхний этаж. Там он миновал три двери, каждую из которых нельзя было открыть никаким другим способом, кроме как электронной картой, и оказался в зале заседаний, где за длинным сверкающим полировкой столом из красного дерева уже сидели все остальные. Он занял свое место во главе стола и посмотрел на присутствовавших.

– Господа, – заговорил он, – до наступления момента, которого мы так долго дожидались – до воплощения в жизнь нашей мечты, – остались считанные дни. Затянувшийся подготовительный период почти закончен. Можно с уверенностью сказать, что ваше терпение получит достойное вознаграждение, которое далеко превзойдет самые смелые мечты наших основателей.

Ответом послужил одобрительный шум, и говоривший немного выждал, пока он утихнет, и лишь с наступлением тишины заговорил снова.

– Что касается безопасности, меня заверили, что angeli rebelli note 3 уцелело совсем немного. Скоро не останется никого. Однако здесь имеется одна небольшая проблема.

Цюрих

Бен попытался встать, но ноги не держали его. Он снова опустился на пол, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, ощущая одновременно и жар, и озноб. Кровь пульсировала в голове, отдаваясь в ушах оглушительным гулом. Ледяная рука страха стискивала желудок.

“Что же это было?” – спросил он себя. Почему, черт возьми, Джимми Кавано пытался убить его? Какое безумие могло послужить причиной этого? Может быть, старый друг лишился рассудка? И тогда, возможно, внезапное появление Бена после пятнадцатилетней разлуки произвело в поврежденном мозгу какую-то вспышку, пробудило искаженные воспоминания, которые по неведомым причинам толкнули Джимми на попытку убийства.

Бен ощутил на губах присутствие чего-то жидкого, обладавшего солоноватым и металлическим вкусом, и прикоснулся ко рту. Из носа текла кровь. Это, вероятно, произошло во время схватки. Он остался с разбитым носом, а Джимми Кавано – с пулей в голове.

Шум, доносившийся из торговой галереи, постепенно затихал. Там все еще раздавались крики, время от времени общий гам прорезали отчаянные вопли, но хаос явно пошел на убыль. Упираясь руками в пол, Бен кое-как сумел подняться на ноги. Его качало, кружилась голова, и он знал, что дело тут не в потере крови – сколько ее могло вытечь из носа, – а в том, что он перенес самый настоящий шок.

Он заставил себя посмотреть на труп Кавано. К этому времени Бен уже успел достаточно успокоиться, чтобы вновь обрести способность рассуждать.

Человек, которого я ни разу не видел с тех пор, как мне исполнился двадцать один год, оказался в Цюрихе, сошел с ума и попытался убить меня. И вот он лежит мертвый здесь, в жалком ресторане, отделанном под Средневековье. Я не в состоянии предложить хоть какое-то объяснение всему этому. Может быть, никакого объяснения вовсе не существует.

Старательно избегая прикосновения к луже крови, растекшейся вокруг головы убитого, он присел на корточки и обыскал карманы Кавано – сначала пиджака, затем брюк и напоследок пальто. Там не оказалось абсолютно ничего. Ни каких-либо удостоверений личности, ни кредитных карточек. Интересно. Можно подумать, что Кавано вынул все из карманов, готовясь к тому, что произошло.

Это было заранее обдумано. Спланировано.

Бен заметил, что мертвая рука Кавано продолжает стискивать вороной “вальтер ППК”, и решил проверить обойму, чтобы выяснить, сколько в нем осталось патронов. Ему захотелось взять оружие себе – просто засунуть этот изящный пистолет в карман. Что, если Кавано был не один?

Что, если поблизости остался еще кто-нибудь?

Но, уже протянув руку, он заколебался. Так или иначе, но это место преступления. Лучше ничего здесь не изменять, чтобы в дальнейшем не иметь неприятностей с законом.

Он медленно встал и, с трудом держась на ногах, заковылял в в главный зал. Теперь там было почти пусто; виднелись лишь несколько медиков, поспешно оказывавших первую помощь раненым. Кого-то несли на носилках.

Бен должен был найти полицейского.

Двое полицейских, один – явно новичок, а второй – средних лет, смотрели на него, не скрывая недоверия. Бен нашел их возле киоска с вывеской “Вижу Сюисс”, поблизости от занятой продовольственными магазинами части Марктплатц. Они были облачены в темно-голубые свитеры с красными погонами, на которых красовалась надпись “Zurichpolizei”; у каждого на поясе висели портативная рация и пистолет в кобуре.

– Прошу показать ваш паспорт,. – вдруг заявил младший, после того как Бен несколько минут рассказывал о том, что случилось. Вероятно, старший или не знал английского языка, или предпочитал не разговаривать на нем.

– Помилуй бог, – озадаченно вскинулся Бен, – там убиты люди. В ресторане лежит мертвым тот самый парень, который пытался…

– Ihren Pass, bitte note 4, – очень серьезно потребовал молодой уже по-немецки. – У вас есть документы, удостоверяющие личность?

– Конечно, есть, – ответил Бен, доставая бумажник. Вынув документы, он протянул их полицейскому.

Младший с величайшей подозрительностью просмотрел документы и передал их старшему. Тот, в отличие от своего коллеги, без всякого интереса окинул их беглым взглядом и сунул в руку Бену.

– Где вы находились, когда это произошло? – спросил новичок.

– Ожидал перед входом в отель “Сен-Готард”, пока подъедет автомобиль, чтобы отвезти меня в аэропорт.

Молодой шагнул вперед, оказавшись настолько близко к Бену, что тому стало неприятно, и уставился на него уже не нейтрально-отчужденным, а откровенно недоверчивым взглядом.

– Вы едете в аэропорт?

– Я направлялся в Санкт-Мориц.

– И этот человек внезапно начал стрелять в вас из пистолета?

– Это мой старый приятель. Вернее, он был моим старым приятелем.

Младший полицейский приподнял бровь.

– Я не видел его целых пятнадцать лет, – продолжал Бен. – Он узнал меня, сделал несколько шагов в мою сторону с таким видом, будто от души рад тому, что увидел меня, а потом совершенно неожиданно вынул пистолет.

– У вас с ним произошла ссора?

– Мы не успели обменяться и парой слов!

Молодой полицейский прищурился.

– Вы договорились о встрече?

– Нет. Это было чистой случайностью.

– И все же у него был с собой пистолет, заряженный пистолет. – Молодой многозначительно посмотрел на старшего и снова повернулся к Бену. – Да еще и оснащенный глушителем. Он, должно быть, знал, что вы там будете.

Бен помотал головой. Он начинал все больше и больше сердиться.

– Я не общался с ним много лет! Он просто не мог знать, что я окажусь здесь.

– Все же вы должны согласиться, что вряд ли кто-нибудь станет таскать с собой пушку с глушителем, если не хочет ею воспользоваться.

Бен на секунду замялся.

– Да, наверно, вы правы.

Старший полицейский откашлялся.

– А какой пистолет был у вас? – спросил он, на удивление легко и быстро произнося английские слова.

– О чем вы говорите? – спросил Бен, от негодования повысив голос. – Никакого пистолета у меня не было.

– Тогда прошу простить меня – выходит, что я запутался. Вы говорите, что у вашего друга была пушка, а у вас не было. В таком случае, почему мертв он, а не вы?

Это был хороший вопрос. Бен только покачал головой, вернувшись мыслями к тому моменту, когда Джимми Кавано направил на него стальную трубку. Часть его существа – рациональная часть – восприняла это как шутку. Но ясно, что оставшаяся часть рассудка решила по-другому, заставив его отреагировать молниеносно. Почему? Перед мысленным взором Бена появился Джимми, он шагал непринужденной размашистой походкой, он широко улыбнулся старому знакомому… но глаза у него при этом были совершенно холодными. Настороженные глаза, совершенно не вязавшиеся с усмешкой. Маленькое противоречие, которое, судя по всему, подсознание Бена все же успело зафиксировать.

– Ну, что ж, давайте пойдем посмотрим на труп этого убийцы, – сказал наконец старший полицейский и положил руку на плечо Бена. Это прикосновение ни в малейшей степени не означало ни ободрения, ни поддержки, а скорее должно было показать Бену, что тот больше не является свободным человеком.

Бен шел через галерею, в которой теперь кишели полицейские и репортеры – они непрерывно фотографировали, мигая вспышками, – и вскоре оказался на втором этаже. Оба полицейских следовали за ним по пятам. Около вывески “Катцеркеллер” Бен вошел в обеденный зал, подошел к алькову и указал туда рукой.

– Ну и что? – гневно спросил младший.

Бен изумленно уставился на то место, где лежал труп Кавано. У него снова закружилась голова, все мысли разом испарились – настолько сильным оказалось очередное потрясение. На полу ничего не было.

Ни лужи крови. Ни трупа, ни пистолета. Фонарь мирно покоился в своем креплении, как будто его никогда оттуда не снимали. Пол был пустым и совершенно чистым.

Можно было подумать, что здесь никогда не происходило ничего чрезвычайного.

– Мой бог, – чуть слышно выдохнул Бен. Может быть, он сам спятил, утратил контакт с действительностью? Но он совершенно явственно ощущал материальность пола, стойки бара, столов. Может быть, это какой-то сложный розыгрыш… но это не было розыгрышем. Так или иначе, но он вляпался в нечто запутанное и пугающее.

Полицейские смотрели на него со все усиливавшимся подозрением.

– Послушайте, – произнес Бен, понизив голос до хриплого шепота, – я не в состоянии это объяснить. Но я был именно здесь. И он был здесь.

Старший полицейский быстро заговорил в свою рацию, и вскоре к ним присоединился еще один коп с бесстрастным лицом и широченной грудью.

– Возможно, я слегка сбит с толку, так что позвольте мне разобраться во всем этом, – сказал он. – Вы сломя голову мчитесь по людной улице, а затем по подземной торговой галерее. Рядом с вами убивают людей. Вы утверждаете, что за вами гнался маньяк. Вы обещаете показать нам этого человека, этого американца. Но никакого маньяка не оказывается. Есть только вы – странный американец, рассказывающий невероятные сказки.

– Черт возьми, я рассказал вам чистую npaвду!

– Вы говорите, что некий сумасшедший, появившийся из вашего прошлого, несет ответственность за свершившееся кровопролитие, – негромким, но совершенно стальным голосом заявил молодой. – Я вижу здесь только одного сумасшедшего.

Старший полицейский тем временем вполголоса совещался со своим могучим коллегой.

– Вы останавливались в отеле “Сен-Готард”, верно? – в конце концов спросил он Бена. – Почему бы вам не проводить нас туда?

В сопровождении троих полицейских – здоровяк шел позади, молодой – спереди, а старший – рядом – Бен проделал весь путь в обратном направлении – через подземную галерею, по эскалатору вверх и далее по Банхофштрассе до гостиницы. Хотя на него не надели наручников, он понимал, что это вопрос простой формальности.

Перед гостиницей, не сводя внимательного взгляда с его вещей, стояла одетая в полицейскую форму женщина, которую, судя по всему, специально прислали сюда. Ее каштановые волосы были коротко, совсем по-мужски острижены, а выражение ее лица было каменным.

В окне вестибюля Бен поймал взгляд того самого прилипчивого рассыльного, который недавно надоедал ему. Их глаза встретились, и одетый в униформу человечек поспешно отвел взгляд, как будто ему только что сообщили, что он таскал вещи Ли Харви Освальда.

– Ваш багаж, да? – спросил Бена молодой полицейский.

– Да, да, – раздраженно подтвердил Бен. – И что из того?

Что дальше? Неужели тут тоже таится какой-то подвох?

Женщина-полицейский открыла коричневую кожаную сумку. Остальные трое заглянули внутрь и тут же обернулись к Бену.

– Это ваше? – снова спросил молодой.

– Я уже сказал – мое, – ответил Бен.

Полицейский постарше достал из кармана брюк носовой платок и с его помощью вынул из сумки то, что лежало сверху. Это был тот самый пистолет “вальтер ППК”, из которого стрелял Кавано.

Глава 3

Вашингтон, округ Колумбия

Молодая женщина с серьезным выражением лица шла торопливой походкой по длинному центральному коридору пятого этажа министерства юстиции США, громоздкого, как мамонт, здания, выдержанного в стиле эпохи Возрождения и занимавшего целый квартал между Девятой и Десятой стрит. У женщины были блестящие темно-каштановые волосы, карие – цвета жженого сахара – глаза и острый нос. При первом взгляде на нее можно было подумать, что кто-то из ее родителей был азиатом или, возможно, испанцем. Одетая в коричневое пальто строгого покроя, она несла в руке кожаный портфель и вполне могла оказаться адвокатом, лоббистом или же правительственным служащим, спешившим по своим делам.

Ее звали Анна Наварро. Ей исполнилось тридцать три года, и работала она в Управлении специальных расследований, почти неизвестном широкой публике подразделении министерства юстиции.

Войдя в душный зал заседаний, женщина поняла, что еженедельное совещание уже давно началось. Арлисс Дюпре, стоявший на возвышении возле белой доски, повернулся к ней, прервав фразу на полуслове. Она почувствовала устремленные на нее взгляды и немного покраснела. Именно этого, несомненно, добивался Дюпре. Она села на ближайший свободный стул и на мгновение ослепла от падавшего из окна яркого солнечного света.

– Ну, вот и она. Очень мило с ее стороны, что она соизволила присоединиться к нам, – заявил Дюпре. Даже его оскорбления можно было безошибочно предсказать. Анна лишь кивнула, твердо решив, что ни в коем случае не позволит ему спровоцировать себя на резкость. Он лично сказал ей, что совещание начнется в восемь пятнадцать. Скорее всего он собирался начать его именно в восемь и будет наотрез отрицать, что мог сказать ей что-либо иное. Мелочные бюрократические уколы, направленные на то, чтобы как можно сильнее испортить ей жизнь. Даже если никто другой и не знал, почему она опоздала, то им обоим это было отлично известно.

До того как Дюпре возглавил Управление специальных расследований, общие совещания здесь были редкостью. Теперь же он устраивал их еженедельно, рассчитывая таким образом поднять свой авторитет. Дюпре был приземистым коренастым человеком лет сорока пяти; его фигуру бывшего штангиста слишком туго облегал легкий серый костюм, один из трех, которые он надевал по очереди. Все три были куплены в магазине готового платья. Даже через весь зал до Анны Наварро доносился резкий аптечный запах его лосьона после бритья. Лицо у него было круглое, как полная луна, покрытое пористой, наподобие круто сваренной овсянки, багровой кожей.

Было время, когда она по-настоящему беспокоилась о том, что думали о ней такие люди, как Арлисс Дюпре, и старалась произвести на них наилучшее впечатление. Теперь она полностью оставила подобные попытки. У нее были свои друзья, и Дюпре просто не входил в их число. Сидевший на противоположной стороне стола, Дэвид Деннин, рыжеволосый человек с квадратным подбородком, сочувственно взглянул на нее.

– Как некоторые из вас, возможно, уже слышали, Отдел внутреннего взаимодействия попросил временно прикомандировать к ним одного из присутствующих здесь наших коллег. – Дюпре повернулся и сурово уставился на Анну. – Учитывая объем числящейся за вами, агент Наварро, незавершенной работы, я склонен считать согласие принять задание от другого подразделения более чем безответственным поступком с вашей стороны. Может быть, вы рассчитываете таким путем чего-то добиться? Так скажите нам, чего именно. Вы знаете, что в этом кругу можно говорить совершенно откровенно.

– Я впервые слышу об этом, – совершенно искренне ответила Анна.

– Правда? Ну, что ж, возможно, я поторопился с выводами, – чуть мягче произнес Дюпре.

– Вполне возможно, – сухо согласилась Анна.

– Я предположил, что вы потребовались для участия в какой-то работе. Хотя, может быть, вы как раз и есть та самая работа.

– Я не поняла. Повторите, пожалуйста.

– Возможно, вы сами окажетесь объектом расследования, – с удовольствием произнес Дюпре. – Впрочем, для меня в этом случае не будет ничего удивительного. Вы та еще штучка, агент Наварро. – Кто-то из его постоянных собутыльников расхохотался.

Анна подвинулась вместе со стулом, чтобы солнце не светило в глаза.

С тех самых пор, как в Детройте, когда они жили на одном этаже в отеле “Вестин” и она отвергла (как ей казалось, очень деликатно) недвусмысленные пьяные домогательства Дюпре, он пользовался любой возможностью, чтобы вставлять в ее послужной список уничижительные и противные, как крысиное дерьмо, замечания: “В лучшем случае, она может проявить очень ограниченный интерес… Ошибки, допущенные вследствие невнимательности, но все же не являющиеся признаком некомпетентности…”

Как-то раз она услышала, что он говорил о ней одному из коллег-мужчин как “о сексуально озабоченной бабенке, дожидающейся, когда же с нею что-то произойдет, и в то же время очень боящейся этого”. Он прилепил к ней самый, пожалуй, вредоносный и оскорбительный ярлык, какой только существовал в Бюро: “Не желает играть на команду”. Правда, нежелание играть на команду означало лишь то, что она отказывалась пьянствовать с мужчинами, в том числе и с самим Дюпре, и не допускала коллег в свою личную жизнь. Он также считал обязательным для себя подшивать в ее досье описания всех допущенных ею ошибок, хотя среди них не было ни одной серьезной – просто несколько незначительных процедурных упущений. Так, например, во время следствия по делу о преступлениях некоего агента Администрации по контролю за применением законов о наркотиках, подкупленного крупным наркодельцом и замешанного в нескольких убийствах, она не представила форму 460 в требуемый недельный срок.

И самые лучшие агенты допускают ошибки. Она была убеждена, что лучшие на самом деле допускают даже больше мелких оплошностей, чем заурядные работники, потому что сосредоточиваются на ходе расследования, а не на скрупулезном соблюдении всех бесчисленных процедур, предусмотренных правилами и регламентами. Можно рабски следовать каждому из смешных процедурных требований, но так и не раскрыть дела.

Анна почувствовала, что он смотрит на нее, подняла глаза, и их взгляды встретились.

– У нас набирается очень и очень приличный объем работы, – продолжал Дюпре. – Когда кто-то не справляется со своей частью, это означает, что нагрузка на каждого из остальных становится еще больше. У нас имеется чиновник Внутренней налоговой службы не самого низкого уровня, подозреваемый в организации кое-каких весьма непростых налоговых махинаций. Еще нам подбросили пройдоху из ФБР, который, похоже, пользуется своим значком для того, чтобы устроить свою личную вендетту. Еще один подлец, продававший оружие из хранилища для вещественных доказательств.

Именно такими делами обычно и занималось УСР: расследованием (впрочем, в своем кругу эту работу называли словом “ревизия”) должностных преступлений, к которым в той или иной степени были причастны сотрудники других правительственных учреждений. Управление являлось своего рода федеральной версией министерства внутренних дел.

– Может быть, служебная нагрузка, которая ложится на вас здесь, кажется вам слишком большой? – с нажимом произнес Дюпре. – Или я не прав?

Анна сделала вид, что записывает что-то в блокноте, и промолчала. Она чувствовала, что ее щеки горят. Она медленно набрала в грудь воздуха, старательно подавляя охвативший ее гнев. Она не могла позволить себе показать, что ее задевают эти мелкие укусы. Выдержав паузу, она все же заговорила.

– Но почему же вы не отказались от такого откомандирования? – Анна произнесла эти слова очень спокойно, почти равнодушно, но вопрос отнюдь не был невинным: Дюпре обладал слишком малым влиянием для того, чтобы бросить вызов высокопоставленному, строго засекреченному и практически всесильному Отделу внутреннего взаимодействия, а любой намек на ограниченность его власти должен был вызывать у начальника управления приступ бешенства.

Маленькие уши Дюпре покраснели.

– Я думаю, что все ограничится краткой беседой. Если охотники за призраками из ОВВ на самом деле знают столько, сколько хотят показать, то они должны понимать, что вы не слишком-то подходите для такой работы.

Его глаза пылали презрением.

Анна любила свою работу и знала, что хорошо справляется с ней. Она не рассчитывала на похвалы. Единственное, чего она хотела, это избавиться от необходимости тратить время и энергию на то, чтобы отстаивать свое право заниматься этой работой, цепляться за нее ногтями. Она старательно хранила на лице нейтральное выражение, ощущая, как напряжение собралось в тугой комок где-то в области желудка.

– Уверена, что вы приложили все силы, чтобы они смогли это понять.

Наступила полная тишина. Анна видела, как Дюпре мучительно искал подходящий ответ. Так ничего и не придумав, он перевел взгляд на свою любимую белую доску, где были записаны пункты повестки дня.

– Мы будем скучать без вас, – проронил он.

Вскоре после окончания совещания в крошечный закуток, служивший Анне Наварро кабинетом, пришел Дэвид Деннин.

– ОВВ хочет заполучить вас, потому что вы лучше всех, кто у нас имеется, – сказал он. – Вы ведь знаете это, не так ли?

Анна устало покачала головой.

– Я была удивлена, увидев вас на совещании. Вы же теперь занимаетесь надзорными операциями. – Но, так или иначе, это было очень кстати. Ходили слухи, что Дэвида должны вот-вот перевести в аппарат министра юстиции.

– Благодаря вам, – ответил Деннин. – Я сегодня оказался там как представитель своего отдела. Мы стараемся не пропустить никаких перемен. Так что я заглянул, чтобы кинуть взгляд на статьи бюджета. И на вас. – Он ласково накрыл ее руку ладонью. Но Анна заметила, что, кроме тепла, в его глазах было и изрядное беспокойство.

– Я очень обрадовалась, когда увидела вас там, – сказала Анна. – И передайте мои наилучшие пожелания Рамону.

– Обязательно передам, – ответил Дэвид. – Мы обязательно снова пригласим вас на паэлью.

– Но ведь вы заглянули не только для того, чтобы увидеть меня?

Деннин все так же, не отрываясь, смотрел ей в лицо.

– Послушайте, Анна, ваше новое назначение, что бы за ним ни стояло, не может ограничиться просто вручением предписания на очередную работу. Здешняя поговорка “Пути Призрака неисповедимы” – не шутка, а правда.

Он произнес старую шутку без всякого юмора. Призраком в министерстве называли за глаза Алана Бартлета, который уже много лет был директором Отдела внутреннего взаимодействия. Еще в семидесятые годы заместитель министра юстиции, выступая на закрытых слушаниях перед подкомиссией сената по разведке, в шутку отозвался о нем как о “призраке из машины”, и эта кличка приклеилась намертво. Пусть Бартлет и не был на самом деле призраком, но все равно он оставался легендарной непостижимой фигурой. Неизменно пользуясь блестящей репутацией, мало с кем встречаясь, он управлял своим владением, в поле зрения которого попадали лишь немногочисленные дела, засекреченные по самому высшему разряду, а его собственные привычки затворника-анахорета постепенно сделались символом тайных путей его отдела. Анна пожала плечами.

– Не имею ни малейшего понятия. Я никогда не встречалась с ним и не думаю, что знаю хоть кого-нибудь, кому приходилось с ним общаться. Дейв, слухи всегда порождаются неосведомленностью. Кто-кто, а уж вы-то не можете этого не знать.

– Тогда послушайтесь совета невежды, которому не безразлична ваша судьба, – ответил Деннин. – Я не знаю, что за штуку затеял ОВВ. Но будьте осторожны, ладно?

– В каком смысле?

Деннин лишь встревожено покачал головой.

– Там совсем иной мир, – сказал он.

Тем же утром, немного позже, Анна оказалась в огромном мраморном вестибюле офисного здания на М-стрит, направляясь в Отдел внутреннего взаимодействия за своим новым назначением. Работу отдела плохо представляли себе даже сотрудники министерства, а область его компетенции была – по крайней мере по утверждениям некоторых сенаторов – опасно неопределенной. “Там совсем иной мир”, — сказал Деннин, и ей самой тоже так казалось.

ОВВ располагался на десятом этаже этого современного здания в Вашингтоне и был изолирован от той самой бюрократии, представителей которой ему частенько приходилось выводить на чистую воду. Анна старалась не слишком пялиться на журчащий посреди вестибюля фонтан, полы и стены из зеленого мрамора. “Какое еще правительственное учреждение может себе позволить такую роскошь?” – спрашивала она себя. Войдя в лифт, она обнаружила, что даже кабина отделана мрамором.

Кроме нее, в лифте оказался лишь один пассажир – чрезмерно красивый парень в чересчур дорогом костюме. Адвокат, решила она. Как и подавляющее большинство населения этого города.

Краем глаза взглянув в зеркальную стенку кабины, Анна заметила, что попутчик устремил на нее взгляд. Вернее, Взгляд. Она знала, что стоит их глазам встретиться, как он улыбнется, пожелает ей доброго утра и заведет банальную болтовню, обычную при подъеме в лифте. Несмотря на то, что он, вне всякого сомнения, не имел в виду ничего дурного – лишь мимолетный вежливый флирт без надежды на продолжение знакомства, – Анна заранее испытала легкое раздражение от мысли о подобном разговоре. Если мужчины спрашивали ее, почему такая красивая женщина вдруг оказалась правительственным следователем, она никогда не давала вежливых шутливых ответов. Как будто то, что она делала, чтобы заработать себе на жизнь, относилось к какой-то особой, грубой и не заслуживающей уважения сфере человеческой деятельности.

Обычно Анна притворялась, что не замечает таких взглядов. Но на сей раз она хмуро посмотрела на своего спутника, и тот поспешно уставился в сторону.

Независимо от того, что хотел от нее ОВВ, время для этого назначения было выбрано исключительно не подходящее; в этом Дюпре был совершенно прав. Возможно, вы сами окажетесь объектом расследования, сказал он, и хотя Анна лишь пожала плечами в ответ на это предположение, оно, как ни странно, все же тревожило ее. Что, черт возьми, это могло означать? Арлисс Дюпре сейчас наверняка сидит у себя в кабинете в компании своих собутыльников и строит всевозможные предположения на этот счет.

Двери лифта открылись, и Анна оказалась в роскошном, сплошь выложенном мрамором зале, который вполне мог принадлежать этажу, где размещаются кабинеты руководства чрезвычайно дорогой юридической фирмы. На стене справа она увидела вывеску в виде печати министерства юстиции. Посетителям предписывалось сообщать о своем прибытии по селектору. Анна нажала кнопку. Было 11.25 утра, до назначенного ей времени оставалось пять минут. Анна гордилась своей пунктуальностью.

Женский голос спросил ее имя, и в следующий момент дверь автоматически открылась. Анна вошла и оказалась перед красивой темнокожей женщиной со стрижкой “каре”. “Женщиной, пожалуй, чересчур шикарной для службы в правительственном учреждении”, – подумала Анна.

Секретарша холодно посмотрела на нее и предложила присесть. Анна уловила в ее голосе чуть заметный ямайский акцент.

В помещении ОВВ роскошь уступила место полной стерильности. Жемчужно-серый ковер был чистым и гладким – Анна Наварро еще ни разу не видела ничего подобного ни в одном правительственном учреждении. Холл для ожидающих посетителей ярко освещался таким множеством галогенных ламп, что в помещении практически не было теней. Фотографии президента и министра юстиции оправлены в блестящие стальные рамки. Стулья и кофейный столик – из очень светлой твердой древесины. Все выглядело совершенно новым, как будто обстановку распаковали и установили лишь несколько часов назад и она еще не успела оскверниться присутствием людей.

Анне сразу бросились в глаза голографические этикетки из фольги, наклеенные на стоявшие перед секретаршей факсовый и телефонный аппараты: это были знаки правительственной маркировки, свидетельствовавшие, что эти линии связи защищены при помощи официально сертифицированных шифровальных телефонных систем.

То и дело негромко мурлыкал телефон, и женщина – у нее были надеты наушники – негромко отвечала. Первых два абонента говорили по-английски, третий, вероятно, по-французски, потому что секретарша ответила именно на этом языке. Еще два кратких разговора по-английски – как показалось Анне, по поводу времени приема. И еще один звонок, на который секретарша отвечала на языке из свистящих и щелкающих слов. Анна задумалась, пытаясь отгадать, какой же это язык, еще раз посмотрела на часы, поерзала на стуле с прямой жесткой спинкой и подняла глаза на секретаршу.

– Это был баскский язык, не так ли? – спросила она. По ее голосу можно было угадать, что это больше, нежели простое предположение наугад, но она все же не уверена до конца.

Женщина коротко кивнула и сдержанно улыбнулась.

– Вам придется ждать не слишком долго, мисс Наварро, – сказала она.

Затем внимание Анны привлекла высокая деревянная конструкция, сооруженная позади секретарского стола. Эта конструкция полностью загораживала противоположную стену. По закрепленному на ней значку, указывавшему на наличие выхода, Анна поняла, что это перегородка, скрывающая вход на лестницу. Она позволяла агентам ОВВ или их посетителям приходить и уходить, оставаясь невидимыми никем из присутствующих в официальной приемной. Что же все-таки представлял собой этот отдел?

Прошло еще пять минут.

– А мистеру Бартлету известно о моем присутствии? – осведомилась Анна, поднявшись с места.

Секретарша без всякого выражения на лице встретила ее вопросительный взгляд.

– Он как раз заканчивает беседу с кем-то.

Анна снова опустилась на стул. Ей было очень жаль, что она не взяла с собой ничего почитать. У нее не было даже “Морнинг пост”, а первозданную чистоту приемной, естественно, не оскверняли никакие газеты или журналы. Она вынула электронную записную книжку, авторучку и принялась составлять список предстоящих дел.

Секретарша приложила палец к уху и кивнула.

– Мистер Бартлет говорит, что сейчас примет вас. – Она вышла из-за своего стола и повела Анну вдоль ряда дверей. На них не было табличек с именами, одни только номера. Дойдя до самого конца приемной, она открыла дверь, отличавшуюся от всех остальных тем, что на ней красовалась надпись “Директор”, и оказалась в самом опрятном кабинете из всех, которые ей когда-либо приходилось видеть. На стоявшем у дальней стены столе стопки бумаг были разложены с такой аккуратностью, будто расстояние между ними специально измеряли линейкой.

Из-за огромного орехового стола вышел маленький, совершенно беловолосый человек в идеально чистом и отглаженном костюме, похожем на флотский мундир, и протянул посетительнице маленькую тонкую руку. Анна заметила бледно-розовые, прекрасно наманикюренные ногти и была удивлена силой пожатия руки. Она заметила также, что на столе не было ничего, кроме стопки зеленых папок и блестящего черного телефона. А позади стола на стене был закреплен выложенный бархатом стеклянный ящик, в котором лежала пара карманных часов, на первый взгляд по-настоящему старинных и представлявших антикварную ценность. Это был единственный намек на эксцентричность в этой комнате.

– Я ужасно сожалею, что заставил вас так долго ждать, – сказал хозяин кабинета. Его возраст было трудно определить, но Анна решила, что ему пятьдесят с небольшим. Его глаза, прикрытые толстыми стеклами очков в оправе телесного цвета, казались большими и круглыми, будто у совы. – Я знаю, насколько вы заняты, и считаю огромной любезностью с вашей стороны то, что вы согласились прийти. – Он говорил тихо, настолько тихо, что Анне пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его слова, заглушаемые шорохом вентиляции. – Мы очень благодарны за то, что вы смогли выкроить для нас время.

– Если говорить честно, то я даже не представляла себе, что можно отказаться от вызова в ОВВ, – не скрывая ехидства, ответила она.

Он улыбнулся, как будто сказала она что-то смешное.

– Прошу вас, садитесь.

Анна опустилась в кресло с высокой спинкой, стоявшее перед столом.

– Говоря по правде, мистер Бартлет, мне очень интересно, зачем я вам понадобилась.

– Надеюсь, это не причинило вам никаких неудобств, – заявил Бартлет, сложив руки, как во время молитвы.

– Дело тут вовсе не в неудобствах, – ответила Анна и добавила, немного повысив голос: – Я с удовольствием отвечу на любые вопросы, которые вы сочтете нужным мне задать.

Бартлет ободряюще закивал.

– Именно на это я и рассчитываю. Но боюсь, что эти вопросы будет очень и очень непросто сформулировать. Более того, если бы мы могли хотя бы наметить эти вопросы, то можно было бы утверждать, что полдела уже сделано. Вам понятно, что я имею в виду?

– Я возвращаюсь к моему собственному вопросу, – подчеркнуто нетерпеливо произнесла Анна. – Что я здесь делаю?

– Прошу простить меня. Вы считаете, что я говорю невыносимо непонятно. Конечно же, вы правы, и я приношу извинения за это. Профессиональный недостаток. Слишком много времени приходится иметь дело с бумагами, с бесконечным количеством бумаг. Полностью лишен бодрящего воздуха практики. Но это уже должно быть как раз вашим вкладом. Теперь позвольте мне задать вопрос вам, мисс Наварро. Вы знаете, чем мы здесь занимаемся?

– В ОВВ? Очень смутно. Расследованиями внутри правительственного аппарата, причем все они строго секретны. – Анна решила, что на заданный вопрос лучше ответить чуточку уклончиво; на самом деле ей было известно немного больше, чем сказала она. Она знала, что за нейтрально звучащим названием скрывается чрезвычайно засекреченная, мощная и очень влиятельная сыскная служба, специализирующаяся на проходящих по высшему грифу секретности ревизиях и экспертизах работы других американских правительственных учреждений, в тех случаях, когда те не могли обойтись своими силами и когда дело касалось очень уж острых вопросов. Люди из ОВВ принимали самое непосредственное участие в расследовании таких, например, дел, как дело Олдрича Эймса, высокопоставленного сотрудника ЦРУ, оказавшегося русским шпионом, дела “Иран-контрас”, затронувшего заметных лиц из Белого дома во время президентства Рейгана, в расследовании многочисленных скандалов, связанных с закупками, проводимыми министерством обороны. Ходили слухи, что именно люди из ОВВ первыми раскрыли подозрительные действия агента контрразведки ФБР Роберта Филипа Ханссена. Поговаривали даже, что ОВВ стоял за утечкой информации, получившей название “Большая глотка”, той самой утечкой, которая оказалась причиной крушения Ричарда Никсона.

Бартлет посмотрел куда-то в середину кабинета.

– Методы расследования, по сути своей, повсюду одни и те же, – сказал он после непродолжительной паузы. – Разница лишь в сфере компетентности и области деятельности. Наша область действий имеет отношение к вопросам национальной безопасности.

– У меня нет допуска к информации такого уровня, – быстро вставила Анна.

– Вообще-то, – Бартлет снова позволил себе чуть заметно улыбнуться, – теперь он у вас есть.

Ей что, повысили допуск без ее ведома?

– Все равно это не моя территория.

– Но ведь вы же не настолько строго соблюдаете границы, не так ли? – возразил Бартлет. – Почему бы нам не вспомнить о сотруднике СНБ, которому вы в прошлом году присвоили кодовый номер тридцать три?

– Черт возьми, откуда вам об этом известно? – взорвалась Анна и тут же стиснула пальцами подлокотник кресла. – Извините. Но действительно, откуда? Ведь эта работа проводилась без отчетов. По прямому личному указанию министра.

– Отчетов не вели вы, — ответил Бартлет. – У нас есть свои собственные способы хранения информации. Его зовут Джозеф Несбетт, если я не ошибаюсь? Из Гарвардского центра экономического развития. Получил высокий пост в штате, затем попал в Совет национальной безопасности. Плохими люди не рождаются; наверно, так можно о нем сказать. Полагаю, что сам по себе он не дошел бы до этого, но его молодая жена оказалась излишне расточительным, даже изрядно алчным существом, верно? Чрезмерно дорогостоящие вкусы для правительственного служащего. Что и привело к этому печальному делу с оффшорной отчетностью, к произвольному направлению средств и тому подобному.

– Если бы все это вышло наружу, то последствия оказались бы просто катастрофическими, – сказала Анна. – В такое напряженное время подобный инцидент мог бы нанести большой ущерб нашим международным отношениям.

– Не говоря уже о тех трудностях, с которыми пришлось бы столкнуться администрации.

– Это было отнюдь не главным из соображений, – резко парировала Анна. – Меня не интересует политика такого рода. Если вы думаете обо мне иначе, то значит, вы меня совсем не знаете.

– Вы и ваши коллеги сделали все совершенно верно, мисс Наварро. Мы по-настоящему восхищались вашей работой. Она была изящной. Очень изящной.

– Спасибо, – ответила Анна. – Но если вам известно так много, то вы должны знать, что она не относилась к моей обычной сфере деятельности.

– Тем не менее моя оценка остается прежней. Вы провели поистине впечатляющую работу и продемонстрировали наивысший уровень компетентности. Но, конечно, я знаю, что составляет круг ваших повседневных обязанностей. Чиновник налоговой службы, совершивший растрату. Мошенник, пробравшийся в ФБР. Неприятности, связанные с программой защиты свидетелей, – кстати, это тоже было весьма и весьма поучительное дельце. С ним невозможно было бы справиться без вашей подготовки в области расследования убийств. Уличный свидетель убит, но вам в одиночку удалось доказать причастность к преступлению сотрудника министерства юстиции.

– Счастливый случай, – бесстрастно отозвалась Анна.

– Люди сами творят свою удачу, мисс Наварро, – сказал Бартлет, и в его глазах не было и намека на улыбку. – Нам кое-что известно о вас, мисс Наварро. Больше, чем вы могли бы себе представить. Мы знаем, какие суммы расходов записаны в электронной записной книжке, которая лежит в вашем портфеле. Мы знаем каждого из ваших друзей, знаем, когда вы в последний раз звонили домой. Мы знаем, что вы в своих отчетах никогда не завышали суммы командировочных расходов, чем, откровенно говоря, мало кто из нас может похвастаться. – Он сделал паузу и пристально посмотрел Анне в лицо. – Прошу меня извинить, если мои слова задели вас, но вы не можете не понимать, что отреклись от права на неприкосновенность личной жизни, когда пришли на работу в УСР и подписали контракт и меморандум о согласии с правилами. Впрочем, это не имеет значения. Важно лишь то, что качество вашей работы неизменно относилось к самому высшему разряду. И довольно часто оказывалось просто экстраординарным.

Анна удивленно подняла брови, но промолчала.

А-а. Вы, похоже, удивлены. Но я же сказал вам, что у нас есть свои собственные пути сбора и хранения информации А также и собственные критерии оценки профессиональной подготовки, мисс Наварро. Так вот, то, что выделяет вас на общем фоне, естественно, с точки зрения наших интересов, это специфическая, присущая только вам и никому больше сумма навыков. Вы обладаете подготовкой в проведении стандартных “ревизий”, составлении протоколов допросов, но, помимо этого, имеете опыт в расследовании убийств. Благодаря этому вы становитесь, если можно так сказать, уникальной личностью. Но пора переходить к сути дела. Было бы просто несправедливо не сказать вам, что мы подвергли вас самой доскональной проверке, какая только возможна. Все, что я намерен сообщить вам – абсолютно все мои заявления, утверждения, догадки, предположения или намеки, – должно рассматриваться как сведения наивысшего уровня секретности. Мы понимаем друг друга?

Анна кивнула.

– Я вас слушаю.

– Превосходно, мисс Наварро. – Бартлет вручил ей лист бумаги, на котором был напечатан список имен с указанием дат рождения и стран, где эти люди жили.

– Я не понимаю. Мне, что, нужно войти в контакт с этими людьми?

– Нет, поскольку вы, как известно, не занимаетесь спиритизмом. Все одиннадцать человек, перечисленных здесь, уже умерли. Причем все они покинули эту юдоль слез в течение последних двух месяцев. Некоторые, как вы, конечно, заметили, скончались в Соединенных Штатах, кое-кто в Швейцарии, Англии, Италии, Испании, Швеции, Греции… Смерть каждого наступила, предположительно, от естественных причин.

Анна пробежала глазами список. Два имени из одиннадцати оказались ей знакомы. Один был представителем семейства Ланкастеров, семейства, которому когда-то принадлежало большинство сталелитейных заводов страны, хотя теперь оно было более известно благодаря многочисленным пожертвованиям и другим формам филантропической деятельности. В перечне был упомянут Филип Ланкастер, которого она считала давным-давно покойным. Еще одно знакомое имя – Нико Ксенакис, – возможно, принадлежало семейству греческих судовладельцев. Хотя Анна знала эту фамилию главным образом в связи с другим отпрыском этого рода – человеком, прославившимся в бульварных газетах как повеса и распутник еще в шестидесятые годы, когда он кутил со множеством молодых красавиц из Голливуда. Ни одно из остальных имен не вызывало у нее никаких ассоциаций. По датам рождения она увидела, что все перечисленные люди были стариками – кто лет восьмидесяти, а кто и под девяносто.

– Может быть, умники из ОВВ и не слышали об этом, – сказала она, – но когда вам далеко за семьдесят… Одним словом, никто не вечен.

– Боюсь, что ни в одном из этих случаев проведение эксгумации невозможно, – как будто не услышав ее слов, продолжал Бартлет. – Не исключено, что дело обстоит именно так, как вы считаете. Старики ведут себя так, как и положено старикам. В этих случаях мы не можем ничего подтвердить или опровергнуть. Но несколько дней назад нам все же повезло. Мы включили эти имена в “информационный лист”. В значительной степени для проформы, так как почти никто даже не пытается выполнять эти международные соглашения. Самым последним из этих людей скончался некий пенсионер, живший в Канаде, в Новой Шотландии. Наши канадские друзья – в отличие от большинства остальных – придают значение соблюдению процедур, поэтому тревога была поднята вовремя. Так что на этот раз у нас есть тело, с которым можно работать. Правда, вернее будет сказать: у вас есть.

– Вы, конечно, не договорили до конца. Что связывает между собой всех этих людей?

– На каждый вопрос могут быть два ответа: поверхностный и глубокий. Я дам вам поверхностный ответ, потому что иного дать не могу. Несколько лет назад проводилась внутренняя ревизия документов из секретных архивов ЦРУ, для которых был установлен очень длительный срок хранения. Вы спросите, имелись ли основания для ее проведения? Скажем, что имелись. Заметьте, это не были оперативные документы. Там не было никаких упоминаний об агентах или прямых контактах. Просто документация о проверках. Каждая папка помечена словом “Сигма”. Возможно, это отсылка к коду операции – о которой, между прочим, в документации ЦРУ не сохранилось никаких следов. Мы не имеем никакой информации о ее содержании и цели.

– Вы сказали: о проверках? – переспросила Анна.

– В том смысле, что когда-то, давным-давно каждый из этих людей подвергся тщательному изучению и проверке – для чего, мы тоже не знаем.

– И источником информации был архивариус ЦРУ.

Бартлет не стал прямо отвечать на эту реплику.

– Каждое досье было доскональнейшим образом изучено лучшими из наших криминалистов – экспертов по документации. Они очень старые, эти досье. Они датируются серединой сороковых годов, когда еще не существовало ЦРУ.

– Вы хотите сказать, что они были заведены еще Управлением стратегических служб?

– Именно так, – подтвердил Бартлет. – Предшественниками ЦРУ. Многие из папок были начаты буквально сразу же после окончания Второй мировой войны, когда “холодная война” только-только начиналась. Самые последние датируются серединой пятидесятых. Но я отклонился от темы. Как я вам сказал, у нас имеется этот любопытный ряд смертных случаев. Конечно, это так и осталось бы вопросительным знаком на листе, сплошь изрисованном точно такими же знаками, если бы не одно “но” – мы заметили закономерность в том, что на каждого из умерших имелось персональное досье, помеченное словом “Сигма”. Я не верю в совпадения. А вы, мисс Наварро? Одиннадцать человек из тех, на кого были заведены эти досье, умерли за очень короткий промежуток времени. И вероятность того, что это чистая случайность… в лучшем случае она очень невелика.

Анна нетерпеливо кивнула. Насколько она понимала, Призрак видел лишь призраков.

– На какое время рассчитано это назначение? Вы же знаете, что у меня есть текущая работа.

– Это и есть теперь ваша “текущая” работа. Вы уже переведены в наш отдел. Все документы не только подготовлены, но и подписаны. В таком случае задача для вас, вероятно, станет яснее? – его суровый взгляд смягчился. – Похоже, мисс Наварро, это не слишком вдохновляет вас.

Анна пожала плечами.

– Я продолжаю исходить из того факта, что все эти парни относились к одной категории. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Старики часто умирают совершенно неожиданно, ведь правда? А они были стариками.

– А в Париже девятнадцатого века гибель под колесами кареты была чрезвычайно банальным явлением, – сказал Бартлет.

Анна вскинула бровь.

– Прошу прощения?

Бартлет откинулся на спинку кресла.

– Вам никогда не приходилось слышать о французе по имени Клод Роша? Нет? А вот я частенько думаю об этом человеке. Унылый, лишенный воображения зануда, упорный трудяга, работавший в шестидесятых годах XIX века бухгалтером в “Директории”, французском разведывательном агентстве. В 1867 году его внимание привлек тот факт, что на протяжении периода в две недели погибли двое мелких служащих “Директории”, вроде бы даже не знакомых друг с другом. Один был убит в результате заурядного уличного ограбления, а второй насмерть задавлен почтовой каретой. Подобные вещи случались чуть ли не каждый день. Абсолютно ничего примечательного. И все же он задумался над этими случаями, особенно после того как узнал, что в момент смерти у обоих этих скромных чиновников были при себе очень дорогие золотые карманные часы. Более того, как он установил, часы были одинаковыми, с прекрасным эмалевым пейзажем на внутренней стороне крышки. Маленькая странность, но она привлекла его внимание, и, к большому раздражению своего начальства, он потратил четыре года на попытки выяснить, почему и как эта маленькая странность возникла. В конце концов он сумел раскрыть чрезвычайно сложную и хорошо организованную шпионскую сеть. Директория была насыщена агентами, которыми управляли его прусские коллеги. – Он заметил быстрый взгляд, который Анна кинула на стеклянный шкафчик, и улыбнулся. – Да-да, это те самые карманные часы. Изумительное мастерство. Я приобрел их два десятка лет назад на аукционе. Мне нравится, когда они находятся рядом со мной. Это помогает мне помнить то, что необходимо помнить.

Бартлет задумчиво закрыл глаза.

– Конечно, к тому времени, когда Роша закончил свое расследование, было уже слишком поздно, – продолжал он. – Агенты Бисмарка, ловко манипулируя дезинформацией, обманули Францию, и она объявила немцам войну. Всеобщим лозунгом стало “На Берлин!”. Результат оказался катастрофическим для Франции: военное преимущество, которым она обладала, начиная с битвы при Рокруа, случившейся в 1643 году, было полностью утрачено за каких-нибудь два месяца. Вы можете это себе представить? Французская армия во главе с императором зашла прямиком в хорошо подготовленную западню возле Седана. И, само собой разумеется, это стало концом Наполеона III. Страна лишилась Эльзаса и Лотарингии, заплатила умопомрачительные репарации и вдобавок ко всему два года была оккупирована победителями. Это был удар невероятной силы; он полностью и бесповоротно изменил весь ход европейской истории. А всего за несколько лет до этих трагических событий Клод Роша ухватился за тоненькую ниточку, не зная, куда она его приведет, не зная даже, ведет ли она вообще куда-нибудь. Два ничем не примечательных заурядных клерка и их одинаковые карманные часы. – Бартлет издал негромкий звук, который вряд ли можно было назвать смехом. – В большинстве случаев то, что кажется тривиальным, и на самом деле оказывается таковым. В большинстве случаев. Моя работа состоит в том, чтобы тревожиться по поводу именно таких фактов. Тонюсенькие ниточки. Скучные мелкие несоответствия. Тривиальные мелочи, которые, может быть, приведут к чему-нибудь крупному. Самое важное из всего, что я делаю, вряд ли способно поразить чье-либо воображение. – Хозяин кабинета картинно вскинул бровь. – Я отыскиваю одинаковые карманные часы.

Анна несколько секунд сидела молча. Призрак полностью оправдывал свою репутацию: загадочный, безнадежно уклончивый.

– Я ценю этот урок истории, – медленно проговорила она, – но моя система взглядов всегда сводилась к понятиям “здесь” и “сейчас”. Если вы действительно считаете, что эти залежавшиеся документы до сих пор сохраняют актуальность, то почему бы просто-напросто не обратиться к ЦРУ, чтобы их специалисты провели соответствующее расследование?

Бартлет вынул из кармана пиджака свежий шелковый платочек и принялся полировать стекла очков.

– Вот тут почва становится довольно-таки скользкой, – сказал он. – По правилам, ОВВ может подключаться только к таким делам, где существует реальная возможность вмешательства изнутри или еще какие-нибудь влияния, которые могли бы помешать проведению следствия, а то и вовсе сорвать его. Впрочем, давайте оставим это в стороне. – В последних словах прозвучало нечто, похожее на покровительственный тон.

– Давайте не будем это оставлять, – резко возразила Анна. Таким тоном, конечно, не полагалось разговаривать с начальником подразделения, особенно такого важного и могущественного, как ОВВ, но подобострастие никогда не входило в число ее привычек, а Бартлет, если уж почему-то решил забрать к себе сотрудника, вполне мог знать заранее о его характере. – Учитывая то, что из вашего намека можно понять, будто за этими смертными случаями, возможно, стоит кто-то из служащих или бывших служащих управления.

Директор Отдела внутреннего взаимодействия отвел взгляд в сторону.

– Я этого не говорил.

– Но вы и не отрицали этого.

Бартлет вздохнул.

– Природа человека такова, что он никогда ничего не делает прямо. – Эти слова сопровождала напряженная улыбка.

– Если вы считаете, что ЦРУ может быть скомпрометировано, то почему нельзя обратиться в ФБР?

Бартлет изящно усмехнулся.

– А почему в таком случае не к Ассошиэйтед Пресс? Федеральное бюро расследований обладает массой достоинств, но осмотрительность к их числу не относится. Я не уверен, что вы правильно оцениваете всю деликатность этого вопроса. Чем меньше народа знает о нем, тем лучше. Именно поэтому я не собираю команду, а беру лишь одного-единственного сотрудника. И, как я глубоко надеюсь, агент Наварро, подходящего сотрудника.

– Даже если эти смертные случаи действительно были убийствами, – сказала Анна, – вероятность того, что вам удастся когда-нибудь найти убийцу, крайне мала. Надеюсь, что вы знаете об этом.

– Это стандартный бюрократический ответ, – заявил Бартлет, – но вам не удастся победить меня бюрократическими приемами. Мистер Дюпре говорит, что вы упрямы и “не очень-то любите играть в команде”. Отлично, это именно то, чего я хотел.

Анна не позволила отвлечь себя.

– Вы, по сути, требуете от меня расследования по делам ЦРУ. Вы хотите, чтобы я расследовала ряд смертных случаев, установила, что они были убийствами, а затем…

– И затем собрали бы любые улики, которые позволили бы нам провести ревизию. – Серые глаза Бартлета прямо-таки сияли за окаймленными пластмассовой оправой стеклами его очков. – Независимо от того, кто причастен к преступлениям. Вам все ясно?

– Как в тумане, – отрезала Анна. Опытный следователь, она хорошо умела разговаривать и со свидетелями, и с подозреваемыми. Иногда достаточно было просто внимательно слушать. Однако чаще возникала необходимость как-то нажать, спровоцировать собеседника на ответ. Искусство и опыт вступали в дело, когда были нужны. История, рассказанная Бартлетом, пестрела уклончивостью и умолчаниями. Анна понимала инстинктивные попытки коварного старого бюрократа сказать как можно меньше, но хорошо знала по опыту, что работать гораздо легче, когда знаешь больше, чем это, строго говоря, необходимо. – Я не собираюсь блефовать вслепую, – заявила она. Бартлет заморгал.

– Прошу прощения?

– У вас должны иметься копии этих досье “Сигма”. Вы, несомненно, тщательно изучили их. И все же утверждаете, что не имеете понятия о том, что представляла собой “Сигма”.

– К чему вы все же клоните? – его голос стал заметно холоднее.

– Вы покажете мне эти досье?

Губы Бартлета чуть заметно изогнулись в подобии улыбки.

– Нет. Нет, это невозможно.

– Но почему же?

Бартлет снова надел очки.

– Я нахожусь здесь не в качестве подследственного. И тем не менее я восхищен вашей тактикой допроса. Так или иначе, но полагаю, что я достаточно четко прояснил все значимые вопросы.

– Нет, черт возьми, совершенно недостаточно! Вы досконально знаете эти документы. Если вам не известно, что они представляют собой в целом, то у вас по крайней мере должны иметься догадки. Обоснованные гипотезы. Хоть что-нибудь. Поберегите вашу непроницаемость для покера во вторник вечером. Я не играю.

Бартлет наконец взорвался.

– Ради Христа, вы же видели достаточно для того, чтобы понять: мы говорим о репутации чрезвычайно заметных, можно сказать, ключевых фигур послевоенной эпохи. Досье – типично проверочные, и сами по себе они ничего не доказывают. Я изучил вас перед нашей беседой – это что, как-то посвятило вас в мои дела? Я ценю ваше благоразумие. О да, ценю. Но мы говорим об очень видных людях, в биографиях которых есть странные пробелы. Нельзя вот так запросто топтаться вокруг них в ваших благоразумных туфельках.

Анна внимательно прислушивалась к словам Бартлета и поэтому смогла уловить нотку напряженности в его голосе.

– Вы говорите о репутациях, но все же по-настоящему вас интересуют не они, не так ли? – не сдавалась она. – Чтобы работать, я должна знать больше!

Бартлет покачал головой.

– Это похоже на попытку сплести веревочную лестницу из паутины. Нам так и не удалось выяснить ничего конкретного. Полстолетия назад кто-то что-то затеял. Что-то. Нечто такое, что должно было касаться жизненно важных интересов страны. В список “Сигма” входит любопытное собрание индивидуумов. О части из них мы знаем, что они были промышленниками, но там есть и другие, личности которых нам так и не удалось установить. Единственная черта, объединяющая их всех, – то, что основатель ЦРУ, человек, обладавший в сороковые и пятидесятые годы огромным могуществом, проявлял к ним прямой интерес. Может быть, вербовал их? Намечал как-то использовать их? Мы все блефуем вслепую. Но складывается впечатление, что затевалось какое-то предприятие, засекреченное по наивысшему из наивысших разрядов. Вы спрашивали, что объединяет этих людей. В реальном смысле мы просто этого не знаем. – Он поправил манжеты, что должно было служить проявлением высочайшего возбуждения, наподобие нервного тика. – Можно сказать, что мы сейчас находимся на стадии обнаружения карманных часов.

– Не хочу показаться грубой, но этот список “Сигма”… ведь с тех пор прошло уже полвека!

– Вы бывали когда-нибудь в Сомме, во Франции? – резко спросил Бартлет, и его глаза снова вспыхнули. – Вы должны там побывать – просто посмотреть на маки, цветущие среди пшеницы. Каждый раз, когда кто-нибудь из фермеров срубает там дуб и садится на свежий пень, чтобы передохнуть, вскоре его начинает рвать и он умирает. Знаете, почему? Потому что во время Первой мировой войны там проходило большое сражение, во время которого немцы применили горчичный газ. Дерево во время роста поглощало яд, и даже по прошествии нескольких десятков лет его сохранилось достаточно для того, чтобы убить человека.

– И вы считаете, что “Сигма” – это нечто в том же роде?

Пристальный взгляд Бартлета сделался еще напряженнее.

– Говорят, что чем больше ты знаешь, тем лучше осознаешь, что ничего не знаешь. Я считаю, что чем больше знаешь, тем сильнее тебя должны тревожить вещи, которых ты не знаешь. Можете называть это хоть тщеславием, хоть осторожностью. Я тревожусь по поводу того, что выйдет из невидимых растущих деревьев. – Он снова чуть заметно улыбнулся. – Искривленная человеческая природа – все всегда сводится к человеческой природе. Да, агент Наварро, я понимаю, что все это звучит для вас подобно лекции по древней истории, а возможно, ею и является. Вот вернетесь и наставите меня на путь истинный.

– Не уверена, – ответила Анна.

– Теперь к делу. Вам придется вступить в контакт с разными правоохранительными ведомствами. Вы, как всем будет известно, совершенно открыто проводите расследование убийства. Почему этим занимается агент УСР? Объяснение будет кратким: потому что эти имена неожиданно возникли в ходе проходящего в настоящее время расследования, связанного с мошенничеством в перечислении фондов. Никому не придет в голову требовать от вас раскрытия деталей. Простое прикрытие, без необходимости что-либо тщательно прорабатывать.

– Я буду проводить расследование так, как меня учили это делать, – осторожно сказала Анна. – Это все, что я могу пообещать.

– Это все, о чем я вас прошу, – мягко ответил Бартлет. – Ваш скептицизм может иметь очень хорошее обоснование. Но, так или иначе, я хотел бы получить твердую уверенность. Отправляйтесь в Новую Шотландию. Докажите мне, что Роберт Мэйлхот действительно умер естественной смертью. Или же подтвердите, что это было не так.

Глава 4

Цюрих

Бена привезли в управление полиции кантона Цюрих, помещающееся в закопченном, но все же не утратившем элегантности старинном каменном доме на Цейгхаусштрассе. Там двое неразговорчивых молодых полицейских провели его через подземный гараж и по нескольким длинным лестничным пролетам в относительно современное здание, примыкающее к старинному. Изнутри оно выглядело так, что можно было подумать, будто находишься в американской пригородной средней школе году этак в 1975-м. На любые вопросы его конвоиры отвечали только пожатиями плеч.

Его мозг лихорадочно работал. Встреча с Кавано здесь, на Банхофштрассе, вовсе не была случайностью. Кавано оказался в Цюрихе с заранее намеченной целью убить его. Однако, как бы там ни было, труп исчез; в считанные минуты его убрала оттуда чья-то опытная рука, а пистолет так и вовсе оказался в собственной сумке Бена. Было очевидно, что, помимо Кавано, во всем этом деле участвовали и другие, и эти другие были профессионалами. Но кто они? И снова тот же вопрос – зачем?

Сначала Бена привели в маленькую комнатку со столом из нержавеющей стали, залитую светом люминесцентной лампы. Полицейские остались стоять у двери. Появился человек в коротком белом халате и, не глядя Бену в глаза, потребовал:

– Ihre Hande, bitte note 5. – Бен протянул руки. Он знал, что спорить или что-то доказывать совершенно бессмысленно. Лаборант обрызгал его кисти с обеих сторон каким-то аэрозолем из пластмассовой бутылки, затем легонько протер кожу на тыльной стороне правой кисти пластиковой палочкой с ватным тампоном и убрал палочку в пластмассовую пробирку. То же самое он проделал с ладонью, а потом повторил процедуру с левой рукой Бена. После того как в четырех аккуратно подписанных пластмассовых пробирках оказались четыре палочки с тампонами, лаборант, не сказав больше ни слова, покинул комнату.

Через несколько минут Бен оказался в довольно приятном на вид, скупо обставленном кабинете на третьем этаже, где широкоплечий коренастый человек в штатском представился ему как Томас Шмид, детектив по расследованию убийств. У него было широкое рябое лицо и очень короткая прическа с маленькой челкой. Бен почему-то вспомнил, как женщина-швейцарка, с которой он однажды встретился в Гштаде, рассказывала ему, что полицейских в Швейцарии называют быками, и, глядя на этого человека, можно было понять, откуда возникло это прозвище.

Шмид начал задавать Бену множество вопросов – имя, дата рождения, номер паспорта, гостиница, в которой он жил в Цюрихе, и так далее. Он сидел перед терминалом компьютера и одним пальцем печатал на клавиатуре ответы. На его шее болтались на цепочке очки для чтения.

Бен был рассержен, утомлен, чувствовал себя разбитым, и его терпение наконец иссякло. Ему приходилось прилагать большие усилия для того, чтобы говорить спокойным тоном.

– Детектив, – сказал он, – я считаюсь арестованным или нет?

– Нет, сэр.

– Конечно, все это было очень весело, но если вы не собираетесь арестовывать меня, то я хотел бы вернуться в свою гостиницу.

– Мы с превеликой радостью арестуем вас, если вам этого так хочется, – вежливо, с улыбкой, но при этом с чуть заметной угрозой в голосе ответил детектив. – У нас есть очень хорошая камера, и она ждет не дождется вас. Но если нам удастся разрешить проблемы по-дружески, то все окажется намного проще.

– Мне будет позволено позвонить по телефону?

Шмид, вытянув перед собой обе руки, указал на бежевый телефон, притулившийся на краю его заваленного бумагами стола.

– Вы можете обратиться в местное американское консульство или к вашему поверенному. Как пожелаете.

– Спасибо, – сказал Бен. Он снял трубку и посмотрел на часы. В Нью-Йорке только-только перевалило за полдень. Юристы, служившие в “Хартманс Капитал Менеджмент”, поголовно специализировались на налоговом и финансовом праве, и поэтому он решил обратиться к своему другу, который занимался международным правом.

Когда-то Бен и Хови Рубин входили в команду Дирфилда по лыжным гонкам и стали близкими друзьями. Хови несколько раз приезжал в Бедфорд на День благодарения. На него, как и на всех друзей Бена, особенно сильное впечатление произвела мать Бена.

Адвокат ушел из своей конторы на ленч, но звонок Бена переключили на мобильный телефон Хови. Из-за шума ресторана на том конце понять, что говорил Хови, было не так уж просто.

– Бен, ради Христа, – сказал Хови, прервав монолог Бена. Рядом с ним кто-то громко разговаривал. – Так вот, я дам тебе тот же совет, который даю всем моим клиентам, которые попадают под арест, приехав в Швейцарию, чтобы покататься на лыжах. Улыбайся и терпи. Ни в коем случае не старайся изображать из себя Великого и Могущественного. Не играй в возмущенного американца. Никто не сумеет раздавить тебя всякими правилами, инструкциями и тому подобным лучше, чем швейцарцы.

Бен поглядел на Шмида; тот барабанил по клавиатуре и, несомненно, прислушивался к разговору.

– Я начинаю это понимать. Но все же, что я, по твоему мнению, должен делать?

– По швейцарским законам, тебя могут продержать двадцать четыре часа, не подвергая законному аресту.

– Ты меня разыгрываешь!

– А если ты станешь ругаться с ними, то они могут бросить тебя в грязную тесную камеру на всю ночь. Так что не делай этого.

– В таком случае, что же ты посоветуешь?

– Хартман, дружище, ты же способен уговорить голодную собаку уйти из мясной лавки, так что просто оставайся самим собой. При появлении каких бы то ни было затруднений вызывай меня, я сяду на телефон и буду угрожать международным инцидентом. Один из моих партнеров постоянно работает с организациями, занимающимися шпионажем, и поэтому у нас есть доступ к некоторым довольно мощным базам данных. Я вытяну все возможное о Кавано и посмотрю, что это может дать. Дай мне телефонный номер, по которому ты сейчас находишься.

Когда Бен закончил разговор, Шмид вывел его в смежную комнату и усадил перед столом около другого терминала.

– Вы уже бывали в Швейцарии? – любезным тоном спросил он; так мог бы разговаривать гид, сопровождающий туриста на экскурсии.

– Неоднократно, – ответил Бен. – Главным образом приезжал кататься на лыжах.

Шмид закивал, как будто эта фраза его сильно встревожила.

– Популярный отдых. Думаю, очень хорошо помогает снять стресс. Дает прекрасную возможность расслабиться. – Он прищурился. – Ваша работа, видимо, заставляет вас испытывать много стрессов.

– Я бы так не сказал.

– Стресс может заставить людей делать потрясающие вещи. День за днем они сдерживают его, а потом, совершенно неожиданно – бум! – они взрываются. Когда это случается, то, я думаю, они сами удивляются не меньше, чем все окружающие.

– Я вам уже сказал, что пистолет мне подложили. Я не пользовался им. – Бен был мертвенно бледен, но говорил самым спокойным тоном, на какой был способен. Провоцировать детектива ни в коем случае не следовало, так как это привело бы только к отрицательному результату.

– И все же, по вашим собственным словам, вы убили человека, разбили ему голову голыми руками. Неужели это ваша обычная манера поведения?

– Это случилось при обстоятельствах, которые вряд ли можно назвать нормальными.

– Мистер Хартман, а что сказали бы о вас ваши друзья, если бы мне пришлось поговорить с ними? Могли бы они сказать, что вы отличаетесь вспыльчивостью? – детектив уставился на Бена странно задумчивым взглядом. – Может быть, они сказали бы, что вы… что вы имеете склонность к насилию?

– Они сказали бы вам, что я такой же законопослушный гражданин, как и они сами, – ответил Бен. – Не могу понять, к чему вы клоните.

Бен посмотрел на свои руки, те самые руки, которые удавили Кавано по черепу кронштейном лампы. Был ли он склонен к насилию? Обвинения детектива были нелепыми – он действовал исключительно в целях самозащиты, – и все же память перенесла его на несколько лет назад. Он даже сейчас мог совершенно отчетливо представить себе лицо Дарнелла. Дарнелл, один из его пятиклассников из Восточного Нью-Йорка, был хорошим мальчиком, смышленым и любознательным учеником, лучшим в своем классе. Но потом с ним что-то случилось. Его оценки стали хуже, а вскоре он и вовсе перестал сдавать домашние задания. Дарнелл никогда не дрался с другими детьми и все же время от времени появлялся с синяками на лице. Однажды после занятий Бен долго разговаривал с ним. Дарнелл изо всех сил старался не смотреть ему в глаза. Нетрудно было заметить, что ему страшно. В конце концов он все же признался, что Орландо, новый дружок его матери, не желает, чтобы он тратил впустую время на посещение школы, и требует, чтобы он помогал добывать деньги. “Каким же образом ты должен добывать деньги?” – спросил Бен, но Дарнелл ничего не ответил. Когда он позвонил матери Дарнелла, ее звали Джойс Стюарт, та отвечала раздраженно и уклончиво. Она наотрез отказалась прийти в школу, отказалась обсуждать сложившееся положение и даже не согласилась с ним, что дела идут не лучшим образом. В ее голосе тоже можно было уловить страх. Через несколько дней он нашел адрес Дарнелла в школьных бумагах и нанес визит ему домой.

Дарнелл жил на втором этаже здания с обшарпаным фасадом; лестничную клетку украшали многочисленные надписи на стенах. Звонок был сломан, но дверь подъезда была не заперта, так что Бен поднялся по лестнице и постучал в квартиру с табличкой 2В. Ему пришлось довольно долго ждать, прежде чем появилась мать Дарнелла. Было заметно, что она избита: на щеках виднелись синяки, губы распухли. Он представился и попросил разрешения войти. Джойс задумалась, а потом проводила его на маленькую кухню, тесно уставленную Дешевой мебелью из бежевой формайки. Открытое окно было завешено колыхавшимися на ветру желтыми хлопчатобумажными занавесками.

Вопли из глубины квартиры Бен услышал задолго до того, как в кухне появился дружок матери.

– Какого х…я вы сюда приперлись? – злобно спросил Орландо, высокий человек могучего сложения, одетый в красную майку в обтяжку и свободные джинсы. Бен подумал, что его телосложение типично для преступников: мускулатура верхней части туловища была настолько переразвита, что мышцы казались надетыми поверх туловища как надувной спасательный жилет.

– Это школьный учитель Дарнелла, – чуть слышно сказала мать Дарнелла, почти не шевеля разбитыми губами.

– А вы… Вы опекун Дарнелла? – спросил Бен, обращаясь к Орландо.

– Черт возьми, лучше сказать, что я теперь его учитель. Только я учу его тому дерьму, которое ему необходимо знать. В отличие от вас.

Теперь Бен увидел и Дарнелла; от страха мальчик казался младше даже своих десяти лет, но все же он неслышно вошел в кухню, чтобы присоединиться к ним.

– Уходи, Дарнелл, – полушепотом приказала мать.

– Дарнеллу ни к чему забивать башку всем этим дерьмом, – заявил Орландо с улыбкой, выставлявшей напоказ ровный ряд сверкающих золотых зубов. – Дарнелл должен учиться двигать камни.

Бен почувствовал себя так, словно его ударили. “Двигать камни” – на жаргоне означало продавать крэк.

– Он же учится только в пятом классе. Ему всего лишь десять лет.

– Попали в самую точку. Малолетка. Копы отлично знают, что их бесполезно хватать. – Орландо снова рассмеялся. – Впрочем, я дал ему хороший выбор: торговать камнями или торговать своей задницей.

Эти слова, эта низкая жестокость, составлявшая суть этого человека, вызывали у Бена глубокое отвращение, но он заставил себя говорить спокойно.

– Дарнелл самый способный ученик в своем классе. Вы обязаны позволить ему добиться успеха.

Орландо фыркнул.

– Он отлично проживет на улице, как жил я.

А потом Бен услышал дрожащий голос Дарнелла; хотя он и срывался, но все же звучал решительно.

– Я не хочу больше этим заниматься, – заявил мальчик Орландо. – Мистер Хартман знает, что лучше. – И добавил громче и смелее: – Я не хочу быть таким, как вы.

– Дарнелл, не смей! – воскликнула Джойс Стюарт и вся сжалась, ожидая удара.

Но было поздно. Орландо резко извернулся и нанес десятилетнему мальчику удар в челюсть, от которого тот в буквальном смысле слова вылетел за дверь. После этого он обернулся к Бену.

– А теперь проваливайте-ка отсюда. Хотя лучше я помогу вам.

Бен почувствовал, что его до краев наполнила ярость. Орландо толкнул его раскрытой ладонью в грудь, но вместо того, чтобы отшатнуться, Бен сам ударил его, целясь кулаком в висок, затем ударил левой и принялся колошматить здоровяка, словно боксерскую грушу. От неожиданности Орландо застыл на несколько мгновений, оказавшихся решающими, а когда он пришел в себя, то его мощные руки могли лишь без толку колотить Бена по бокам – расстояние между ними было слишком маленьким для того, чтобы нанести сильный удар. К тому же, по-видимому, безумие гнева в какой-то мере заменяло анестезию; так или иначе, но Бен совершенно не чувствовал сокрушительных ударов, и вдруг Орландо мягко осел на пол. Впрочем, это был лишь нокдаун, а не нокаут.

Глаза Орландо снова уставились на него, но теперь наглый вызов в них сменился опасением.

– Вы сошли с ума, – пробормотал он.

Может быть, подонок прав? Что на него нашло?

– Если вы позволите себе еще раз хоть пальцем тронуть Дарнелла, – произнес Бен с подчеркнутым спокойствием, которого вовсе не ощущал, – я убью вас. – Чтобы усилить эффект, он говорил медленно, делая паузы между словами. – Надеюсь, мы понимаем друг друга?

Немного позже от своей приятельницы Кармен, работавшей в отделе социального обеспечения, Бен узнал, что Орландо в тот же день покинул Джойс и Дарнелла и больше к ним не возвращался. Впрочем, если бы Бену и не сказали об этом, он сам пришел бы к такому выводу при виде того, насколько лучше стала успеваемость Дарнелла, да и вообще его состояние.

– Ладно, парень, – сказал тогда Орландо, понизив голос. Он смотрел на Бена, лежа на полу кухни, и даже не пытался подняться. Потом он закашлялся и пробормотал: – Знаете, мне не нужны лишние неприятности. – Он еще несколько раз кашлянул и добавил: – Вы сошли с ума. Вы сошли с ума.

– Мистер Хартман, не будете ли вы так любезны приложить большой палец правой руки вот сюда? – Шмид указал на маленькое белое устройство; внизу на нем было написано “Идентификация отпечатков”, а повыше сиял рубиновым цветом овальный стеклянный глазок.

Бен приложил к овальному стеклу большой палец правой руки, а затем левой. На экране компьютера, который стоял так, что он мог искоса видеть экран, немедленно появились огромные отпечатки его пальцев.

Шмид набрал несколько цифр и нажал “ввод”. Противно запищал модем. После этого детектив снова повернулся к Бену и проговорил извиняющимся тоном:

– Теперь они отправились прямо в Берн. Через пять или десять минут мы все узнаем.

– Что узнаем?

Детектив поднялся с места и, жестом приказав Бену следовать за ним, вернулся в первую комнату.

– Узнаем, существует ли ордер на ваш арест в Швейцарии.

– Я думаю, что, если бы он существовал, я помнил бы об этом.

Шмид долго смотрел на него, прежде чем заговорить.

– Я знаю людей вашего типа, мистер Хартман. Для богатых американцев, таких, как вы, Швейцария – это страна конфет, банков, часов с кукушкой и лыжных курортов. Вам хотелось бы считать каждого из нас своим Hausdiener, своей прислугой, не так ли? Но вы знаете, что такое Швейцария на самом деле? На протяжении многих веков все европейские державы стремились превратить нас в свое герцогство. Ни у кого ни разу ничего не вышло. Теперь, похоже, это рассчитывает сделать ваша страна с ее могуществом и богатством. Но здесь вы – как это говорят у вас? – не можете позвонить, чтобы вам принесли счет. В этом учреждении вам не будет никакого шоколада. И уж, конечно, не вам решать, когда и по какой причине вас освободят. – Он откинулся на спинку своего кресла и добавил, улыбнувшись с чуть ли не искренним видом: – Добро пожаловать в Швейцарию, герр Хартман.

Как будто в ответ на это издевательское приветствие в кабинет вошел новый человек, высокий и худой, в жестко накрахмаленном белом докторском халате. Он носил очки без оправы и имел маленькие щетинистые усики. Даже не подумав представиться, он указал на часть стены, выложенную белым кафелем, на котором были четко видны деления шкалы для измерения роста.

– Будьте любезны встать туда, – приказал он.

Стараясь на выказывать раздражения, Бен прислонился спиной к кафелю. Лаборант измерил его рост, а затем подвел его к белой раковине, повернул рычаг, выдавив белую пасту, и велел Бену вымыть руки. Мыло хорошо пенилось, но все равно было шершавым и сильно пахло лавандой. После этого лаборант размазал по стеклянной пластине специальные липкие чернила, и Бену пришлось приложить обе ладони к чернилам. Направляя руку Бена длинными тонкими, наманикюренными пальцами, полицейский лаборант сначала заставил его положить ладони на промокательную бумагу, чтобы снять излишек краски, а потом аккуратно отпечатал каждую ладонь в квадратах на специальной форме.

Пока Беном занимался лаборант, Шмид встал, вышел в смежную комнату и вернулся через несколько секунд.

– Что ж, мистер Хартман, на сей раз мы не угадали. Никакого ордера на ваш арест не оказалось.

– Какая неожиданность, – пробормотал Бен. Как ни странно, после этих слов он почувствовал облегчение.

– Однако имеется ряд вопросов. Баллистическая экспертиза поступит через несколько дней из Wissenschaftlicher Dienst der Stadtpolizei – баллистической лаборатории полиции Цюриха, – но мы уже знаем, что найдены пули “браунинг” 0.765.

– Это что, такой сорт? – с невинным видом спросил Бен.

– Это тот самый сорт боеприпасов, который используется в пистолете, обнаруженном во время обыска вашего багажа.

– Ну, вы же знаете… – Бен попытался было заставить себя улыбнуться, но потом решил, что лучше вести себя прямолинейно, а то и просто тупо. – Ведь тут же не может быть никаких сомнений: пули выпущены из того самого пистолета, о котором мы говорим. Который был подложен в мой багаж. Так почему бы вам просто не сделать этот тест… ведь есть же какая-то методика, при помощи которой можно точно установить, стрелял ли я из этой пушки.

– Анализ следов выстрела. Мы уже сделали его. – Шмид сделал движение, словно протирал палочкой руку.

– И каков же результат?

– Мы скоро его получим. После того, как вас сфотографируют.

– И отпечатки моих пальцев вы тоже не найдете на пистолете. – Слава богу, сказал себе Бен, что я не стал его трогать.

Детектив театрально пожал плечами.

– Отпечатки можно стереть.

– Да, но свидетели…

– Свидетели описывают хорошо одетого человека примерно ваших лет. Была большая неразбериха. Но пять человек мертвы, а семеро – серьезно ранены. К тому же вы говорите нам, что убили преступника. Но когда мы приходим туда, где это, по вашим словам, произошло, то не обнаруживаем трупа.

– Я… Этого я не могу объяснить, – признался Бен, понимая, насколько странным должен казаться полиции его рассказ. – Видимо, труп мгновенно унесли и место очистили от любых следов. Как мне кажется, из этого можно сделать вывод, что Кавано действовал не один.

– Чтобы убить вас? – Шмид глядел на него с каким-то мрачным весельем.

– Выходит, что так.

– Но вы не предлагаете нам никаких мотивов. Вы говорите, что между вами не было никаких конфликтов.

– Мне кажется, вы не до конца меня понимаете, – спокойно произнес Бен. – Я не видел этого парня больше пятнадцати лет.

Телефон, стоявший на столе Шмида, зазвонил. Детектив поднял трубку.

– Шмид. – Выслушав абонента, он ответил по-английски: – Да, одну минуту, пожалуйста, – и передал трубку Бену.

Это был Хови.

– Бен, старина, – сказал он; его голос на сей раз звучал так ясно и четко, как будто он говорил из соседней комнаты. – Ты говорил, что Джимми Кавано родом из Хомера, штат Нью-Йорк, верно?

– Маленький городок на полпути между Сиракузами и Бингхэмптоном, – ответил Бен.

– Верно, – согласился Хови. – И он учился с тобой в одном классе в Принстоне?

– Именно так.

– Так вот, слушай. Твоего Джимми Кавано не существует.

– Мог бы сказать что-нибудь такое, чего я не знаю, – ответил Бен. Он же мертвее мертвого.

– Нет, Бен, выслушай меня. Я говорю, что твой Джимми Кавано никогда не существовал. То есть никакого Джимми Кавано нет на свете. Я проверил списки выпускников Принстона. Ни одного Кавано с первым или вторым именем, наинаюшимся на “Дж”, в школе не числилось, по крайней мере в десять лет, когда ты там учился. И в Хомере тоже никогда не имелось никаких Кавано. И во всем округе. Как, кстати, и Джорджтауне. Да, и мы проверили его по всем нашим базам данных. Если бы существовал какой-нибудь Джеймс Кавано, более или менее соответствующий твоему описанию, то мы нашли бы его. Мы ведь пробовали и другие варианты написания фамилии. Ты и понятия не имеешь, какими мощными базами данных мы сегодня располагаем. Человек оставляет за собой следы, как слизняк; за каждым из нас тянется целая тропа. Кредиты, социальное обеспечение, военный учет, и так далее, и тому подобное. Этот не зарегистрирован нигде. Чудеса, ведь правда?

– Тут должна быть какая-то ошибка. Я знаю, что он учился в Принстоне.

– Ты считаешь, что знаешь это. Сам подумай, разве такое невозможно?

Бен вдруг почувствовал ледяную тяжесть в желудке.

– Если это верно, то это никак нам не поможет.

– Ты прав, – согласился Хови. – Но я попробую поискать еще. В любом случае ты ведь знаешь номер моего мобильного телефона?

Бен опустил трубку. Он чувствовал себя ошарашенным. Шмид сразу же снова взял быка за рога.

– Мистер Хартман, вы приехали сюда по делу или в отпуск?

Заставив себя сосредоточиться, Бен ответил со всей возможной вежливостью:

– Я вам уже говорил: в отпуск, чтобы покататься на лыжах. У меня была пара встреч в банках, но только потому, что я проезжал через Цюр