Часть II

Французский поцелуй

Время настоящее, весна

Провинция Шан — Нью-Йорк — Ницца — Париж — Турет-Сюр-Луп

Адмирал Джумбо, командир одной из вооруженных группировок, контролирующих опиумный бизнес в провинции Шан — опиумные бароны, как их называют американцы — посмотрел на своего помощника.

— Так сколько китайских солдат мы на сей день положили? — спросил он.

Могок осклабился, показывая вставленный вместо выбитого зуба рубин.

— Пятнадцать, — ответил он. — Пока.

Правительство КНР регулярно посылало в провинцию Шан отряды вооруженных солдат прочесывать джунгли в тщетных попытках искоренить невероятно прибыльную торговлю опиумом.

Адмирал Джумбо поднял свой автомат, буркнул:

— Маловато. У Генерала Киу на счету десятки убитых солдат. Я слыхал, он взял одного лейтенанта. Получил за него хороший джосс.

Адмирал Джумбо — это, конечно, прозвище. Как и большинство опиумных баронов, он был дезертировавшим офицером Китайской армии. Это был очень толстый человек, отсюда и прозвище[13]. Толщина уважается на Востоке, почитаясь свидетельством большого во -присутствия духа. Поэтому он не обижался на прозвище, а, наоборот, сам и пустил его в обиход. А что касается «адмиральского» титула, то это — своего рода юмор, поскольку Китай никогда приличного флота не имел, да и вообще считается, что китайцы — самые скверные в мире матросы, и что их немилосердно выворачивает наизнанку, стоит им хоть чуть-чуть удалиться от берега.

Он бы крайне безобразен внешне — очень крупные черты на испещренном оспой лице. Одет в полотняные штаны и кожаную куртку — без сомнения снятую с убитого русского КГБиста — а у каждого бедра — зачехленный нож. Пальцы унизаны кольцами с рубинами и сапфирами — другим главным богатством, кроме опиума, плато Шан. На шее висело украшение из очень красивого жадеита.

Могок, глава одного из горских племен, теперь лейтенант в отряде Адмирала Джумбо, посмотрел на своего командира, подумав о том, что за те несколько недель, что прошло со дня ее смерти, а Адмирал ни разу не вспомнил даже имени Ма Линг. Будто ее никогда не существовало.

— Значит, надо убивать больше, — сказал он. — Мы постараемся.

— Нет. Вы лучше постарайтесь, — сказал Адмирал Джумбо, щурясь от яркого солнечного света, — захватить несколько русских. Уже давно не захватывали. За одного русского можно получить джосс,как за два десятка китайцев.

Ему не угодишь, подумал Могок. После смерти Ма Линг он одержим идеей поднятия своего престижа, отходя кое в чем от своих консервативных привычек. Даже Ма Варада, девушка поистине неутолимых страстей, которую Могок подарил Адмиралу Джумбо взамен Ма Линг, не может его умиротворить.

— Ты прав. Я и сам часто думаю, что КГБ мешает нам здесь больше, чем китайские солдаты, — поддакнул Могок, изо всех сил пытаясь понять, что у его шефа на уме.

— Тьфу! — плюнул Адмирал Джумбо. — Русские воняют премерзко. От них несет за сотню шагов. И вообще я и думать не хочу об этих придурках. — Он еще раз сплюнул в кусты, что у него всегда было признаком, что он не в духе. — А вот Генерал Киу, по слухам, скопил у себя целый арсенал русского оружия. Интересно, зачем оно ему?

Ага, подумал Могок, по-видимому Адмирал Джумбо отошел от своего прежнего принципа «живи и давай жить другим» по вопросу территорий. Теперь он одержим идеей мести. А здесь, в глубинке, месть означает экспансию. То есть расширить зону влияния с нашего, Девятого Сектора, на Десятый, контролируемый Генералом Киу.

— К генералу Киу лучше всего относиться, как к куску отравленного мяса, — сказал Могок. — То есть, лучше не прикасаться к нему.

Могок не любил и боялся Генерала Киу. О нем ходили жуткие истории, в которых, возможно была большая доза преувеличения, благодаря стараниям людей с чересчур длинными языками. О том, что тот часто занимается пытками пленных просто для собственного развлечения, обожает публично унижать женщин и даже демонстративно преступает религиозные законы. Могок не мог знать, насколько эти страшные истории, собирающиеся вокруг Генерала Киу, как туман вокруг вершины горы, соответствуют истине, да, признаться, и знать не желал.

Адмирал Джумбо презрительно буркнул:

— Пусть другие ходят на цирлах вокруг Генерала Киу. Я знал этого сукиного сына, когда мы с ним вместе служили в Китайской армии. Его там очень хорошо знали. Его корыстолюбие и продажность просто в поговорку вошли у армейских.

— Как ему удается удержать власть в течение столького времени? — спросил Могок. — Благодаря друзьям?

— Благодаря страху, — ответил Адмирал Джумбо, подтверждая худшие подозрения Могока. — Киу всегда был в курсе всех тайн, осложняющих жизнь даже самого большого начальства.

— Раз Генерал Киу управляет с помощью страха, — предположил Могок, то есть одна тайна, которой его было бы можно заинтересовать: Лес Мечей.

Адмирал Джумбо сморщился.

— С чего это ты вспомнил про него, Могок? Лес Мечей потерян невесть сколько столетий назад. Никто не знает, где он. — Он посмотрел на петляющую среди холмов грязную тропу. — Но если бы я знал, где он, если бы он был у меня, Могок, я бы заставил Генерала Киу заплатить за его грехи. Он бы стоял и смотрел, не в силах ничего сделать, как я ввожу своих людей в Десятый Сектор, беру под контроль все его маковые плантации, всех его солдат, все его связи и влияние. Генерал Киу склонился бы перед могуществом Леса Мечей. И он затрясся бы, как студень, от страха, когда я коснулся бы его нефритовыми клинками Леса Мечей.

Да, подумал Могок, дай Адмиралу Джумбо только шанс, и всем им придется стукнуться лбами с людьми Генерала Киу. Такие вещи не впервой творятся в провинции Шан. Десятый Сектор имеет особенно благоприятные возможности для производства «слез мака». В течение тех лет, как Генерал Киу захватил власть там, многие другие опиумные бароны пытались вырвать у него этот лакомый кусочек. Но никто не преуспел. Теперь, видать, Адмирал Джумбо собирается попытать счастья.

Конечно, подумал Могок, многие найдут свою смерть в ходе этой конфронтации. Ну а те, кто уцелеет? Он вздрогнул. Если байки о Генерале Киу хоть частично соответствуют истине, то уцелевшие позавидуют мертвым.

Опустившись на корточки за стволом большого дерева, Могок задумчиво пососал свой рубиновый зуб. Где-то в этих горах лежит столетиями спрятанный талисман, могучие силы которого сейчас как бы спят. Если бы Генерал Киу заполучил Лес Мечей, он бы вызвал к жизни эти силы, не колеблясь, использовал бы их против тех, кто имел глупость стать ему поперек дороги в его попытках стать владыкой всего опиумного бизнеса провинции Шан. Если бы Генерал Киу действительно этого пожелал, так он стал бы даже... А что, в книге Муи Пуансказано, что человек, обладающий Лесом Мечей будет не только непобедимым, но и бессмертным.

— Про Генерала Киу говорят, что он не рожден женщиной, — сказал Могок.

— Что? — Адмирал Джумбо посмотрел на Могока так, будто у того вдруг выросла вторая голова.

— Да, говорят, — повторил Могок, но, взглянув на своего командира, подумал, что, пожалуй, лучше бы ему сейчас помолчать. Но уж раз начал, остановиться трудно, и его понесло дальше, как джип без водителя, — со все увеличивающейся скоростью вниз под откос. — Говорят, что у него не было матери, и что он живет вне самсара -колеса вечного возрождения.

— Ха! Что за вздор! — презрительно бросил Адмирал Джумбо. — Ты не хуже всякого другого Теравадан-буддиста знаешь, что все на свете — люди, боги, наты,демоны — все привязаны к самсара.

—Да, все, — глаза у Могока совсем потускнели, — кроме Махагири, расстичи-монаха, который создал Май Пуан,Книгу Тысячи Адов. Его наказание длится вечно, и даже сам Равана, заклятый враг Будды, не в силах ему помочь. Махагири бессмертен, но от самсараон отлучен. И он останется таким, как есть, навсегда.

Адмирал Джумбо нахмурился.

— К чему ты все это наплел?

Могок проглотил слюну и выпалил, собрав все свое мужество.

— А к тому, что Генерал Киу и есть Махагири!

— Могок, понимаешь ли ты сам, до каких пределов простирается твоя глупость?

— Махагири не может умереть, — упорствовал Могок. — Такова его карма. Он только принимает разные обличья. Разве не так гласит предание, в которое верят у нас в народе? Вот и о Генерале Киу тоже говорят...

— Солнце разгоняет туман, — прервал его Адмирал Джумбо. — Разум в нашем климате действует сходным образом: он развеивает суеверия, а не то здесь вообще свихнуться можно. Я советую тебе не морочить себе голову этими россказнями, Могок. Да, конечно, Махагири бессмертен, и он возвращается на землю вновь и вновь в тщетных попытках изменить свою карму, снять с себя проклятие, которое делает его несчастнейшим из смертных. — Адмирал Джумбо даже вздрогнул, представив себе такое. — Быть отлученным от колеса жизни — это, действительно, пребывать в тысяче адов. Но в каком бы обличье сейчас не разгуливал по земле Махагири, поверь мне, это не в обличье Генерала Киу. Я с ним вместе служил, и я тебя уверяю, он из такой же плоти и крови, что и мы с тобой.

— Ну, раз ты так считаешь... — протянул Могок, но в голосе его особой уверенности не прозвучало.

Тут они услыхали тревожный крик птицы, и сразу же их тела напряглись. Кто-то из часовых Адмирала Джумбо заметил постороннего, взбирающегося по тропе.

Оба проверили оружие, передвинули большим пальцем предохранители на боевое положение, готовые в случае чего немедленно открыть огонь.

— Это не русский, — сказал Адмирал Джумбо, когда человек появился в поле зрения. — Опусти оружие, Могок. Это Мун.

Серый свет, ставший еще серее оттого, что просачивался сквозь стальную решетку, которой было забрано окно, падал на Питера Чана, обособляя его от теней, которыми было полно это безликое, крошечное помещение.

Он сидел, как кающийся грешник, на железном стуле, привинченном намертво к полу, сложив руки на коленях, не глядя ни направо, ни налево. Его левая рука была замурована в гипс — от пальцев до самого плеча.

— Если хочешь, — сказал Сив, указывая на гипс, — я на нем поставлю свой автограф. — Дракон на это никак не отреагировал. Сив стоял на противоположном конце комнаты, читая его досье, время от времени прихлебывая такой крепкий и тягучий кофе, что его, кажется, можно было заливать в мотор вместо масла. — Очень болит, Дракон? Надеюсь, болит, как сто чертей. Вчера я видел вдову Ричарда Ху. Ее муж был одним из моих людей, как ты, наверно, уже догадался. Когда твои телохранители ухлопали его, они этим самым подписали тебе смертный приговор. Елена Ху считает, что электрический стул по тебе плачет, и, возможно, она права. Я с ней пробыл весь вечер. Она пластом лежала, и сегодня, наверно, все лежит, кто знает? — Сив отхлебнул глоток, чувствуя, как он прожигает себе дорогу по пищеводу к желудку. Он продолжал читать досье Дракона, запоминая оттуда кое-что для Дианы, которая продолжала вести наблюдение за сестрой Чана. — Ты не умрешь, Дракон, во всяком случае, пока. Отныне я твой защитник. Отныне и вовеки веков. Я лично присмотрю за тем, чтобы ты прожил как можно дольше из своего пожизненного срока, который ты получишь.

Наконец Чан поднял голову. Глаза, пустые, как пустой полиэтиленовый пакет, уставились на Сива. — У китайцев есть поговорка: «Когда дует ветер, слабые гнутся».

Сив подошел к нему решительными шагами: его внезапно озарила одна идея. — Так ты думаешь, я именно этим сейчас занят: нагоняю ветер?

Чан пожал плечами.

— Здесь, в полиции, я в безопасности. Да и вообще мне нечего бояться. — На лице его не было абсолютно никакого выражения. — Ты мне ничего сделать не можешь. И тюрьма — тоже.

Сив слышал приглушенные звуки обычного дня в полицейском участке, проходящие сквозь запертую дверь комнаты для допросов. Он понимал, что Чан прав. Если он не найдет способа расколоть Дракона, его работа будет сделана только наполовину.

— Пожизненный срок, — промолвил Сив, наклонившись вперед так, что его лицо оказалось на одном уровне с лицом сидящего Чана. — На тебе висит смерть трех полицейских, один из которых — мой человек. Каждую минуту и четвертая смерть может добавиться к твоему так сказать послужному списку. Скольких бы адвокатов ты себе не нанял, им не снять с тебя обвинение в убийстве второй степени. В доброе старое время за это прямым ходом отправляли в ад. Теперь нам приходится довольствоваться тем, что просто изолируем от общества подобных тебе индивидов. Но прежде чем отправить тебя в чистилище, я хочу получить свой мяса фунт, как выражается старик Шекспир. Я изучал путепровод, по которому в Чайна-Таун поступал сам знаешь какой товар. Теперь я взял тебя, Дракон. Ты и есть тот путепровод. Ну, во всяком случае, его последний сегмент. Без тебя путепровод работать не может. Во всяком случае, пока тебе не подыщут замену. Ну уж а я постараюсь, чтобы этого не произошло, уж в этом ты можешь на меня положиться.

Лицо Чана по-прежнему ничего не выражало, только, пожалуй, стало еще больше скучающим. Будто он смотрел летний повтор телепередач.

— Совсем даже наоборот, ничего у тебя нет, — сказал он. Очень важно для спасения престижа, чтобы теперь, под конец, показать, насколько он важен, подумал Сив. — Потому что ты не знаешь ровным счетом ничего. Ты изучаешь путепровод, а не знаешь даже, где его начало, а где конец.

Сив бросил косой взгляд на китайца, с таким невозмутимым видом сидящим перед ним, и подумал, что уж он выжмет из него все, что надо. Уж это как пить дать.

Сделав подобающую паузу, Сив захлопнул досье.

— Ну ладно, — сказал он, глядя на Дракона в упор, — если ты не хочешь говорить, придется поговорить с твоей сестрой.

Чан не пошевелился, но глаза его из пустых стали каменными.

— Сестра у меня действительно есть, — сказал он. — Сейчас она живет в Гонконге.

— Да ну? — удивился Сив. — В Гонконге? А, может, все-таки в пентхаузе на крыше дома номер один по Грин-стрит, что в Сохо? И, случайно, ее не Ки Шен Сонг ли зовут? На этой неделе она называет себя художницей, а на прошлой была фотомоделью, а на позапрошлой — танцовщицей. И еще она — как это называется? — экстрасенс и прорицательница?

— Не знаю, о ком ты говоришь, — угрюмо промолвил Чан. — Моя сестра Ки живет в Гонконге. Я к ней езжу четыре раза в год.

— Ну что ж! — сказал Сив, выходя из тени. — Ты действительно ездил в Гонконг четыре раза в год, да только не за тем, чтобы проведать сестру, потому что она давно живет здесь, Дракон. А в Гонконге ты встречался со своими поставщиками в промежутке между изнурительными сессиями на квартире своей любовницы, ослепительной Кван.

— Побереги это до суда, — усмехнулся Чан. Если он и удивился тому, что Сиву известно имя его любовницы на другом конце света, то ему это удалось хорошо скрыть. — Я имею в виду, если тебе что-нибудь удастся доказать.

— На суде, — сказал Сив, — я представлю Ки Шен Сонг собственной персоной, потому что я собираюсь привлечь ее по твоему делу, и не как свидетельницу, а как ответчицу. Мы у нее нашли шесть унций кокаина — чистейшего, отборного — и ей самой нелегко придется, Дракон. Ну, так что ты на это скажешь?

— Ты, мусор! — закричал Чан. — Моя сестра ничего общего не имеет со всем этим!

— Она красивая женщина, — великодушно признал Сив. — А ты знаешь, что в тюрьме делается с женской красотой? Она тает, как воск. Тюрьма разъедает ее, как серная кислота. — Сейчас он удвоил внимание, поскольку ему впервые удалось вызвать кое-какую реакцию у Дракона и он хотел выдавить из этого как можно больше.

— Что ты мне такое говоришь?

— Что? — переспросил Сив. — А то, что Ки Шен Сонг у нас сидит здесь, в участке. — Он невесело рассмеялся. — Но как такое может быть? Она ведь в Гонконге, не так ли?

— У вас нет права задерживать мою сестру, — продолжал возмущаться Чан.

— Эка ты разошелся! Да у тебя никак остались еще кое-какие человеческие чувства! — удивился Сив. — После того, как ты ухлопал трех полицейских.

— Они ворвались ко мне в дом, — оправдывался Чан, но, характерно, что тон его голоса изменился: стал из агрессивного жалобным. — Человек в моем положении должен иметь телохранителей. А эти полицейские сами виноваты. Они вломились с пистолетами наизготовку, дураки такие. Что можно было ожидать? Мои люди выполняли свой долг, защищая меня.

— Ну, а шестнадцатилетнюю девушку, что ты изувечил? Она тоже ворвалась к тебе, угрожая пистолетом? — продолжал гнуть свое Сив. — Нет, не могу поверить я, что у тебя есть человеческие чувства.

— Вы никогда не сможете доказать, что Ки имеет что-либо общее с моим бизнесом, — сказал Дракон, силясь показать, что его вовсе не задело то, что сообщил ему Сив.

— Увидимся на суде, Дракон, — сказал Сив, бросая смятый бумажный стаканчик из под кофе в привинченную к полу корзину для мусора.

Прежде чем он успел вызвать охранника, чтобы тот открыл дверь, Чан пробурчал:

— Не цепляйся к Ки. Ты дорого заплатишь за то, что втягиваешь ее в это дело.

— Это что, угроза? — осведомился Сив, стуча в стальную дверь. — Если это так, то считай, что забронировал себе билет в Пэлукавиль. И обратного билета тебе не потребуется.

Сив оставил Чана наедине с собой, чтобы дать ему возможность переварить информацию, и зашел в соседнюю комнату, где сидела Диана, наблюдавшая за ними во все время разговора через двустороннее зеркало.

— Это называется чистейшей воды блефом, босс, — сказала она. — До такой степени откровенным блефом, что меня здесь чуть не стошнило. — Она проследила за ним глазами, когда он шел к поцарапанному металлическому столику, на котором стояло нечто, напоминающее термос с горячим кофе. — У нас нет ничего против его сестры. Единственное, что мне удалось заметить, когда я последовала за ней в женскую уборную, так это то, что она шумно выясняла с кем-то отношения. Это даже нельзя было классифицировать как нарушение общественного порядка.

— А что ты так всполошилась? Главное, это сработало. — Сив взял бумажный стаканчик из припасенных на этот случай и высящихся стопкой рядом с термосом. — Боже, ты ведь сама видела, как он задергался! Впервые удалось его так поддеть. — Он налил себе еще кофе. — Сейчас я вернусь к нему и добью начатое дело. — Он заметил неодобрительное выражение в ее глазах и остановился. — А что?

— Как насчет его адвоката? Если бы он был здесь во время вашего разговора, он бы не позволил тебе...

— А пошел бы он куда подальше, этот адвокат Чана! И еще подальше — сам Чан! Когда он стрелял в моих людей, когда он увечил ту девушку, чтобы добраться до меня, он поставил себя вне закона, он сказал свое адью всему человеческому роду. И ты напрасно растрачиваешь свои чувства на Дракона и ему подобных.

— Вот как? — глаза Дианы блеснули. — А какие чувства привязывают тебяк нему? Почему ты вообще лезешь в следствие? Не понимаю, что такое накатило на тебя, босс!

— Ладно, хватит! — огрызнулся Сив. — Ну а ты, почему ты не в Нью-Ханаане? Я ведь поручил тебе обхаживать нашего друга детектива Блокера.

— Я только что разговаривала с ним по телефону. — Она бросила на Сива такой взгляд, который не будь он так поглощен делом, заставил бы его сморгнуть. — Все будет передано тебе по факсу в течение ближайшего часа.

— Это хорошо. Интересно, подтвердят ли данные посмертного вскрытия твою теорию относительно боевого веера? Эта твоя книжка может дать нам ключ.

— Ты бы все-таки закруглялся с этим делом босс, — посоветовала Диана. У тебя меньше, чем через час, встреча с коллегами из Международного агентства по борьбе с торговлей наркотиками.

Вернувшись в комнату для допросов, где по-прежнему сидел Питер Чан, Сив продолжил свою психическую атаку.

— Я только что проведывал твою сестру, Дракон. Что-то она не очень хорошо выглядит.

— Подонок, — скрипнул зубами Чан. — Что тебе надо?

— Мне? Мне много не надо, — наклонился к нему Сив. — Всего только ваш сучий путепровод. Каждый сучий дюйм этого путепровода. Как крестный отец Чайна-Тауна, ты эти имена держишь вот тут. — Он постучал по темени Дракона. — Ты их мне сообщаешь, и я сделаю так, что кока, найденная у твоей сестры, просто испарится. Пфу! — и нет ничего. Мне это раз плюнуть, Дракон. Я ведь твой ангел-хранитель.

Чан взглянул на Сива.

— Ну, тогда меня можно назвать падшим ангелом.

Сив нахмурился. — Что ты этим хочешь сказать?

— Крестный отец Чайна-Тауна? — Чан покачал головой. — Нет у меня такого авторитета. Я только стрелочник. Или, пожалуй, меня можно назвать садовником, который, как добрый Джонни Эплсид[14], любовно высеивает маковый порошок, который ему поставляют. И за это мне платят жалование. Неплохое, конечно, но все-таки жалование, — не больше.

К этому Сив был явно не подготовлен. — Но, согласно нашей информации...

— Да, которую вам подкинули мы же, — прервал его Чан. — По-моему, это вы в полиции называете дезинформацией. Нам было выгодно, чтобы вы верили этой сказочке. Но теперь я перед тобой, так сказать, саморазоблачаюсь. Вроде как Волшебник Оз. Своего рода шарлатан. — Он взглянул на Сива со странным выражением в глазах. — Вот теперь вы меня взяли, после того, как столько месяцев гонялись за мной. Ну и что? Вы ведь гонялись за призраком. Так все и было задумано. Теперь вы не ближе к истине, чем были тогда, когда начинали охоту на меня: у меня ведь нет информации, которая вам нужна. Я понятия не имею, где начинается путепровод и кто им заправляет.

— Чушь собачья! Ты ведь ездишь в Гонконг четыре раза в году. С кем ты там встречаешься? С мальчиками на побегушках, что ли?

— Фактически, так оно и есть. Эти люди немногим больше, чем это. И, главное, они как бараны, отделенные от стада. То есть чисты, как младенцы, с точки зрения информации. Как и я. Тебе нужны их имена? Пожалуйста, могу дать.

Сив почувствовал, как гнев заливает ему глаза. Ему хотелось сграбастать эту ухмыляющуюся, косоглазую рожу и разодрать ее в клочья. Но он ничего не сделал.

А только сказал:

— У меня к тебе только один вопрос, и советую тебе хорошенько подумать, прежде чем ты на него ответишь, потому что от того, как ты на него ответишь, зависит будущее твоей сестры. — Он наклонился к самому лицу Дракона и, вцепившись в подлокотники стула, на котором тот сидел, вперился прямо в его глаза. — Если не ты заправляешь всем в Чайна-Тауне, то кто?

Он увидел, как что-то крохотное и отчаянное ворохнулось в глазах Чана. — Если я тебе это скажу, то меня можно считать покойником.

Ну, а если не скажешь, то, приятель, можешь считать, что песенка твоей сестры спета. — Он приблизил губы к самому уху Дракона. — Тебе еще не доводилось бывать внутри наших исправительных заведений, и ты не знаешь их прелестей. Особенно для женщин с внешностью твоей сестры. Она не протянет и шести месяцев. И ты ее после этого не узнаешь. Женщины там — ого-го. Бульдозеры о двух ногах. Скрутят твою сестрицу, она и зачахнет. И ты ее сам на это обрекаешь, Дракон.

С этими словами Сив отступил на шаг. У виска Чана билась жилка.

— Хорошо, — сказал он, наконец. — Но ты за это должен вызволить меня из тюряги.

— Нет, этот номер у тебя не пройдет. И думать забудь.

— Или это, или ничего, — отрезал Чан. — Я могу пойти на такое только в компании с тобой.

— Туда, куда мы с тобой пойдем, я прихвачу с собой оперативников.

— Думаешь, они тебе помогут? Тот тип исчезнет, прежде чем ты успеешь выйти за двери этого участка.

— Что ты такое мелешь?

— А ты что, думаешь, тамникто не знает о том, что здесь происходит? — бросил ему Чан. — Пораскинь сам мозгами.

И Сив впервые с начала этого допроса почувствовал себя неловко. Пожалуй, Чан не врет, подумал он.

Мильо, находясь в объятиях Морфеи, грезил вслух о своей жене. Морфея, вьетнамка исключительной красоты, привыкла к этим постамурным излияниям своих клиентов. Внешне молодая, внутренне она была, пожалуй, постарше его.

Жена Мильо уже много лет как умерла, но он едва ли забыл, что она вытворяла с ним, а, вернее, что они вытворяли друг с другом.

В те дни имя Мильо еще не было придумано. Он жил тогда несколько поближе к Азии, чем теперь, увлеченный противоречивыми политическими течениями этого региона. Поближе к революции.

Теперь все переменилось. Азия стала всего-навсего сферой его деловых интересов, противоречивые политические течения — увлечениями молодости, а революция — и вовсе достоянием истории. С интернационализацией мировой экономики даже в прошлом выдающиеся лидеры перестали мечтать о ней.

Задолго до других Мильо разочаровался в своей — ихней? — политике. Смерть жены была последним в ряду факторов, подтолкнувших его к резкой смене образа жизни. С ней утратились последние связи с прежней жизнью (с дочерью он потерял связь еще раньше). И он прекратил существование. Через полгода после этого в Париже появился некто Мильо, снабженный соответствующими верительными грамотами, и довольно скоро был принят в Общество Возвращения в Лоно Истинной Веры, или, короче, просто в Лоно.

Но сознание человека не так просто расстается с прошлой жизнью. Как непрестанно работающий трал, его память постоянно вытаскивает из прошлого разные случаи, мрачные, постыдные, неприятные, которые отравляют ему часы удовольствия и сна.

Морфея, которая изучила в совершенстве, как угодить ему с физической и с психологической точек зрения, тем не менее, была несколько растеряна и не знала, как приостановить этот поток психической эманации, отражающий его прошлую жизнь. После обильного секса, когда он лежал в полусонном состоянии, переплетясь с ней потными ногами, его слова текли, как темная река ошибок, прегрешений и тайной боли. Она поддерживала его голову, целовала его покрытый потом лоб, как будто его мучила лихорадка, понимая, что эта боль подавленных желаний, составляющих поток сознания, может разрастаться, как злокачественная опухоль. И сколько семей она сокрушила, сколько жизней унесла!

Скоро Морфея узнала, со сколькими мужчинами жена Мильо спала, и сколько раз она подстраивала так, что он заставал ее с ними. Невозможно измерить боль, сосчитать обиды, которые она ему наносила. Почему же, не могла понять Морфея, они так долго прожили вместе? Однажды ей показалось, что она понимает причину: жена Мильо была очень обаятельной и она привлекала различных влиятельных людей обоего пола, как пламя привлекает мотыльков. Поэтому ее помощь ему была бесценной.

Ничего удивительного не бью в том, что Мильо занимал мысли Морфеи: по-своему она любила его, чувствовала в нем величие, которого его жена в нем не могла заметить.

Юные годы Морфеи прошли в Азии, и ею мужчины всегда пользовались, как вещью. И поскольку она очень рано поняла, что таков, по-видимому, ее жребий (по правде говоря, она и не могла себе представить другого), и надо, по крайней мере, получать свою quid pro guo[15].

Прежде она никогда не чувствовала душевной привязанности к клиентам, да и не чувствовала в этом потребности. Более того, это ей всегда казалось не только рискованным делом, но и просто ужасным. Но, с другой стороны, в этом чувстве было и нечто захватывающее. Ей в Мильо все нравилось, даже его боль, потому что боль была частью его личности, частью того, что сделало его таким, каков он есть.

Примерно через час он замолчал: темная река слов обмелела. А потом он заснул в объятиях Морфеи. И пока он спал, она все переваривала эпизод с соблазнением женой Мильо любовницы министра финансов, целью чего было узнать секреты министра и заставить его ходатайствовать о том, чтобы Мильо предоставили пост в Индокитае.

А потом Морфея вообще отдалась фантазиям. А в ее фантазиях всегда фигурировал Мильо и мысли о том, как счастливо бы она могла жить с ним. Просто жить нормальной жизнью.

Мильо пробудился от своего сна в Ле Порт-дю-Жад[16], как всегда, посвежевшим. Этот дом удовольствий, представлял из себя белокаменный особняк XVIII века с обнесенным каменной стеной садиком с розами, фиалками и аквилегией. Посередине садика был фонтан в виде изумрудно-зеленой русалки, совокупляющейся с такого же цвета дельфином. Под большим каштаном стояла единственная скамеечка кованного железа.

Особняк этот стоял на левом берегу Сены, в трех кварталах от Сорбонны, совсем рядом с бульваром Сен-Мишель. Из многих его окон была видна роскошная зелень Люксембургского Сада.

Вот на него и смотрел Мильо, одеваясь. За его спиной Морфея зашевелилась в кровати.

— Скажи мне, дорогая Морфея, — обратился он к ней, завязывая галстук, — о чем ты думала, пока я спал?

— Как всегда, грезила о времени.

Мильо обернулся и посмотрел на нее с удивлением.

— В самом деле? Интересно, это как?

Она улыбнулась ему своей загадочной улыбкой, которая всегда его привлекала к ней.

— Чтобы это понять, надо родиться рабом. Ничего не иметь своего, быть покорной чужим желаниям. Я родом из Азии, и я знаю, что это такое: быть ничем, видеть, как твой родной край доят пришельцы. Кроме того, я женщина. Я замерла, замурованная в осколок времени, как фарфоровая балерина, которую периодически снимают с полки, любуются на нее, а потом ставят на прежнее место. Чтобы понять мои мечты, надо испытать на себе, каково быть близкой с кем-то, выполнять все его прихоти, укачивать его, когда он плачет, как ребенок, а потом, встретившись с ним на улице или в ресторане, быть им просто не замеченной.

Она посмотрела на него затуманившимися глазами.

— Для игрушки в руках больших детей, как я, грезы о времени — единственная отрада.

Он подошел и сел с ней рядом на край кровати, нежно дотронулся.

— Значит, вот ты что о себе думаешь? — Ему всегда требовалось дотронуться до нее перед уходом, чтобы убедиться, что она — не продукт его воображения.

— Я знаю, кто я есть, — сказала она. — Рабыня страсти.

— Возможно, — предположил Мильо, именно это и делает тебя столь страстно желаемой.

Она засмеялась.

— Вряд ли это так.

Морфея проследила за ним глазами, как он встал, надел пиджак.

— Вот идешь ты с друзьями по улице и видишь, что я прохожу мимо. Что ты сделаешь? Улыбнешься мне хотя бы? — Наступал самый тяжелый момент, момент расставания. Когда его с ней не будет, это уже не так тяжело: она сможет держать под контролем тупую и ноющую боль в сердце. Но в такой момент, когда рассыпается созданная ее фантазиями реальность, ей всегда хотелось отвернуться к стене и заплакать. Но вместо этого она только улыбнулась, потому что знала, что он любит, когда она улыбается и ждет от нее именно этого.

— Не только улыбнусь. Я остановлюсь и расцелую тебя в обе щеки, как давно потерянного и вновь обретенного друга. — Покидая ее, Мильо оглянулся, почувствовав, как забилось его сердце. Когда она улыбается, подумал он, она так напоминает мне Сутан. И когда я с ней, мне кажется, что рядом со мной Сутан.

Кладя деньги на крышку комода, он попрощался:

— Au revoir, Морфея.

Крису, забывшемуся коротким, тревожным сном на борту авиалайнера кампании «Пан-Ам», снились тени. Он мчался по залитой солнцем сельской местности где-то во Франции. Улыбающаяся Аликс рядом с ним, не отстает. Ее легонькая, складная фигурка согнулась над велосипедным рулем и так и излучает сексуальность.

Солнечные лучи, прорезая листву платанов, растущих по обе стороны дороги, время от времени ярко освещают ее лицо, которое как бы выныривает из тени в свет.

Она улыбается. Он видит ее ровные белые зубки, а потом тень вновь закрывает ее лицо. И тут Крис чувствует какой-то толчок в грудь, будто невидимой руки необычайной силы. Он отбрасывает его в сторону, и велосипед его теряет устойчивость на какое-то мгновение. Потом он выравнивается, но Аликс уже умчалась далеко вперед.

Крис кричит ей вслед, но ветер возвращает ему его слова. Втянув голову в плечи, он разгоняет велосипед, чтобы догнать ее, крутя педали с такой силой, что ноги начинают болеть. Чем сильнее они болят, тем отчаяннее он крутит педали. Но чем быстрее он мчится, тем дальше Аликс, уменьшившаяся уже почти в точку на горизонте.

Но он не сдается, тем не менее, а только удваивает свои усилия. И, наконец, он подкатывает к ней и видит, что она вместе со своим великом лежит на обочине дороги, пригвожденная гигантским веером к земле, влажной и темной от ее крови.

Он проснулся, вздрогнув, когда самолет коснулся посадочной полосы. Заморгал, облизал сухие губы, вспоминая сон, их гонку на велосипедах. Неприятно кольнула мысль, что Аликс лежит в больнице в Нью-Йорке, совершенно беспомощная, а он оставил ее.

За стеклом иллюминатора была Ницца, обрамленная синими горами, подернутыми дымкой, как на полотне импрессиониста. В здании аэропорта обнаружилось, что авиакомпания потеряла его багаж. Пришлось заполнять соответствующие требования, что он сделал, скрепя сердце: ничего ценного в его чемодане не было. Только время теряется зря.

Сутан он увидел на площадке для встречающих. Она всматривалась в лица пассажиров, сходящих с борта самолета. Так вот она какая: подружка Терри. Что-то это никак не укладывалось в его голове, как он ни старался.

Она была еще более красивой, чем тот образ, что хранился в его памяти. Время подчеркнуло экзотику ее черт, частично кхмерских, частично французских. Увидав его, она сняла темные очки.

На ней была блузка темно-зеленых, лазоревых и розовато-лиловых тонов, черные облегающие брючки, коротенькие сапожки того же цвета. Ее длинные, невероятно красивые ноги по-прежнему казались позаимствованными у какой-нибудь un petit rat, юной балерины из Парижской Оперы.

Крис заглянул в ее карие глаза, в которых плавали зелененькие точки, и произнес ее имя внезапно дрогнувшим голосом.

— Сутан!

— Привет, Крис!

Как все это прозаично! Совсем не так, как он представлял себе эту встречу в воображении. А теперь-то что делать? Просто улыбнуться друг другу? Обняться? Все так чертовски неудобно!

Она расцеловала его в обе щеки. Когда они шли к ее машине, она обернулась к нему.

— Это путешествие, конечно, не может быть для тебя приятным, но я попытаюсь сделать его для тебя хоть чуточку менее мучительным.

У Криса вертелось на языке спросить, как она собирается сделать это, но он промолчал. За время перелета он ничего не ел, потом этот сон урывками. Проснулся совершенно не отдохнувшим. Ощущение прескверное.

— Сейчас, — сказал он, — щурясь от яркого солнца, — я бы не прочь принять душ.

— Это нетрудно организовать, — сказала Сутан. Потом показала жестом на машину. — Береги коленки, когда садиться будешь. В этих спортивных машинах всегда некуда ноги девать.

Это была «Альфа Спайдер» медвяного цвета с белыми кожаными сидениями. Брезентовый верх был опущен, и ветер, даже когда она разогнала машину с приличной скоростью, был нежен, как шепот.

Ницца, вся белая и оранжевая, взбиралась с грацией танцора вверх по склонам холмов, спускавшихся к лазурному Средиземному морю. Сюда, мрачно подумал Крис, приезжать на медовый месяц или с любовницей, а не для того, чтобы забрать тело убитого брата.

Сейчас доберемся до дома, там душ и примешь, — сказала Сутан.

— До дома? Не до моего отеля?

— Я взяла на себя смелость ликвидировать твою бронь, — сообщила Сутан. — Решила, что тебе будет удобнее у меня.

Крис на это ничего не возразил, и она приняла его молчание за согласие.

— Я подумала, что тебе захочется побыть с... вещами Терри.

— С чем, с чем?

— Ну, с тем, что осталось после него: фотографии, письма...

— Мы никогда не писали друг другу, — сказал Крис, сам удивляясь, как он до сих пор может злиться на Терри за это.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Да, ты мне говорил. Но разве тебе не любопытно взглянуть на разные памятные вещицы, что он хранил, вероятно, потому, что они были для него важными?

Крис откинулся на подголовник сидения. Что мне действительно любопытно, подумал он, так это то, какие у тебя чувства по поводу того, что ты спала с двумя братьями.

— Честно говоря, не знаю. Я даже не представляю пока, каким образом смерть Терри изменит мою жизнь. Я даже не знаю, изменит ли вообще.

— Тогда я могу сообщить тебе приятную новость, — сказала Сутан, прибавляя скорости после того, как они вышли из-за поворота. — Она уже изменила. Ты ведь здесь, не так ли?

Крис повернулся к ней. Ее высокие скулы были слегка подрумянены, иссиня-черные волосы заплетены в замысловатую косу.

— Скажи мне, — спросил он, — сколько у тебя уходит времени на то, чтобы так уложить волосы? Сутан засмеялась. — Больше часа.

— Результат стоит трудов.

Она кивнула, улыбаясь.

— Спасибо.

Крис помнил Сутан как человека доброго, веселого, открытого. Ничего в ней не было враждебного, как, например, в Терри. Терри всегда воплощал для него враждебную силу.

И дом Терри оказался совсем не таким, каким он ожидал его увидеть; светлая квартира с высокими потолками, выходящая окнами на бульвар Виктора Гюго, с его сочной зеленью платанов и яркими цветами на клумбах. Мебель была мягкая, менее мужественная, не такая, на которой, по его мнению, Терри должен был чувствовать себя комфортно. Тем не менее, Терри здесь был, по-видимому, счастлив.

— Ты любила моего брата? — спросил Крис, принимая из рук Сутан большой бокал минеральной воды.

— Ты хочешь принять свой душ?

— А нужно ли? — Она посмотрела на него молча, и ему стало стыдно. — Извини, — пробормотал он, ставя на стол запотевший бокал. — Ты права. От меня, наверно, изрядно попахивает.

Он пошел в ванную, стянул с себя одежду. Теперь, у него в руках, она выглядела и пахла, как одежда, продающаяся кучей на барахолке. Он отнес ее в комнату, которая будет здесь служить ему спальней, бросил на кровать. Комната пробудила в нем целый рой мыслей и вопросов. Он огляделся вокруг. Как эта комната использовалась, когда Терри был жив. Когда Терри был жив.

Он вернулся в ванную, включил душ, встал под сильную струю воды. Медэксперты, полиция, наводнившие его квартиру, вопросы, вспышки осветительных ламп, будто Аликс была кинозвездой или какой-то иной знаменитостью. Крису хотелось только одного: ехать с ней в больницу, а ему приходилось вновь и вновь повторять свои показания, потому что в них были детали, вызвавшие сомнение у полиции: что он имеет в виду, говоря, что на нее напал человек с веером? Ну и прочие недоуменные вопросы, исходящие от людей, не желающих слушать о том, что не может вместить приземленная философия.

Намыливая тело, он обратил внимание на то, какой сухой и рыхлой кажется его кожа. Будто кто-то пытался освежевать его живьем. Показания записали, потом еще вопросы. Эксперты-криминалисты ползали по окровавленному ковру, как будто пародировали агентов ЦРУ, как их изображают в фильмах. Детектив — высокий негр со шрамом на подбородке — записал адрес и номер телефона отеля «Негреско» в Ницце, где Крис собирался остановиться. Записал и номер рейса, и всякую прочую полезную информацию. Так сколько вы планируете находиться вне страны?

Крис начал отвечать на вопросы сам, а потом к нему присоединился Макс Стейнер: иногда даже юристам требуется помощь юристов. Он отвечал на вопросы голосом, отупевшим от шока и боли, уставившись на шрам, украшающий подбородок детектива, — немного сероватый, немного розоватый, разжижающий шоколадный цвет кожи до цвета кофе со сливками.

Этот штрих действовал на него странным образом успокаивающе, как небольшой дождик, стучащий по крыше ночью, капающий со стрех: что-то, из чего в одиночестве можно черпать утешение.

В конце концов, они поблагодарили его и откланялись. Все-таки он не мог рассматриваться в качестве подозреваемого. Всего-навсего свидетель, правда, по делу весьма темному и зловещему.

Крис говорил, что надо позаботиться о Дэнни, сынишке Аликс, и детектив — другой, белый с красными, слезящимися глазами, успокоил его, что, мол, не беспокойся, приятель, все здесь заметано. Когда они удалились, Крис вместе с Максом съездили в Вест-Сайд за Дэнни и привезли его в больницу, где в палате скорой помощи находилась Аликс. Их там заверили, что беспокоиться нечего. Господи, да в наши дни не такие чудеса делают — почитайте только газеты. Даст Бог, и все у нее обойдется...

Но Крис не ушел до тех пор, пока сам не поговорил с хирургом, который проводил операцию. Тот сообщил ему, что ее жизнь теперь вне опасности, хотя положение по-прежнему серьезное. Чудо, что она вообще осталась жива, сэр, но у нее характер бойца, она выдюжит. Может, немного погодя придется подправить шею с помощью пластической хирургии. Она необычайно везуча.

Но навестить ее можно будет не раньше, чем дня через три, сказал хирург. Крис препоручил Дэна заботам Макса и, как это ни печально, должен был улетать. Приготовлениям по части транспортировки тела Терри на родину отбой, к сожалению, не дашь.

Мыло и губка, в конце концов, победили грязь и пот путешествия и кошмаров. Уже собираясь выходить, Крис увидел тень за занавеской душа. Он смыл мыльную пену с глаз, раздвинул занавеску.

Там стояла Сутан, держа в руках одежду, которую он бросил на кровать.

— Здесь как в горах, — сказала она, глядя прямо на него. — Твои вопросы, мои ответы полны подголосков горного эхо. — Она уже повернулась, чтобы уходить, потом вновь остановилась. — Отвечая на твой вопрос, должна сказать, что я очень любила Терри. — Она потупилась, потом вновь подняла глаза. — Но сейчас мне кажется, что это не имеет никакого значения. По-видимому, я совсем его не знала.

Вода падала ему на плечи, вода смывала с него грязь и пот и уносила все это в водосток вместе с его прошлой жизнью.

— Я отнесу твое белье в чистку, — сказала Сутан. — Когда ты подсохнешь, мы с тобой немного перекусим. Ты какое вино предпочитаешь: красное или белое?

— Белое, — ответил он. Потому что красное сейчас слишком уж напоминает кровь, добавил он про себя.

Выйдя из ванной, он увидел приготовленное для него свежее белье: рубашку и брюки. Они лежали на его кровати. Облачился в них, не в силах побороть неприятное ощущение, вызванное мыслью, что это была, по-видимому, одежда Терри.

На туалетном столике стояло зеркало. Он нашел щетку, пригладил волосы. Потом заметил нож и положил щетку.

Он взял его в руки, ощутив шероховатость рукоятки, сделанной из рога оленя. И вновь улетел памятью в то далекое утро Рождества Христова, в тот заснеженный лес. Рука Терри, поймавшая его руку, заставляющая нажать на курок его нового ружья. Сухой звук выстрела, от которого, казалось, задрожали голые сучья над их головами. Благородный зверь, падающий на колени, вздрагивая боками. Его хриплое дыхание, вырывающееся из горла, глаза, полные боли, беспомощное выражение в них, когда это грузное тело опрокинулось на землю.

И следующее Рождество. Терри подарил ему тогда этот нож с четырехдюймовым лезвием, рукоятка которого была сделана из рога того оленя. Крис, конечно, швырнул этот подарок прямо в лицо брату, как только понял, что это такое.

И вот теперь Терри уже нет в живых, и Крис в его квартире в Ницце крутит в руке этот нож, как будто это какой-то странный предмет, найденный во время раскопок, к которому у него нет никакого ключа. Он вытер глаза. Что вызвало эти слезы: сам факт существования этого ножа или то, что Терри хранил его все эти годы?

Осознание того, что нож этот кое-что значил для Терри, и не был, очевидно, просто грубой шуткой, за которую принял его тогда Крис, а, напротив, был своего рода умилостивительной жертвой, глубоко его тронуло.

Этот нож сказал ему о брате больше, чем целый том апологий. Сжав нож в руке, он попытался представить себе, что рядом с ним сейчас стоит Терри. Он уставился в зеркало, с невероятной силой ощутив свое одиночество в этой чужой комнате, в этой чужой стране.

Постояв так немного, он опустил нож к себе в карман. Сутан сидела на диванчике. Вино, сыр и свежие фрукты стояли на столике для коктейлей. Она смотрела на фотографию. Когда он опустился рядом с ней, она подала ее ему. Это был снимок, запечатлевший их с Терри в ресторане «Сафари».

— Это его самая последняя фотография, — пояснила Сутан. — Сделана всего неделю назад.

Он совсем не изменился, подумал Крис. Выглядит точь в точь таким, каким был в день окончания колледжа. Но затем, приглядевшись, он заметил в глазах брата что-то темное и, пожалуй, болезненное.

С испугом он понял, что видит Вьетнам или, точнее, то, что Вьетнам сделал с Терри. Подобно тому, как металл, окунаемый в кислоту, становится другим, так и новый, совершенно другой Терри вышел из того жуткого нравственного испытания. Крис вспомнил, с каким жаром Маркус Гейбл говорил, Как можно было быть там, в той вонючей адской дыре, и не перемениться? Там был только один способ не перемениться — быть убитым.

— Крис?

К собственному удивлению он обнаружил, что ему трудно оторвать взгляд от фотографии. Как к какому-то талисману, его рука потянулась к ножу, лежащему в его кармане, и потрогала его шершавую рукоятку.

— Что с тобой, Крис?

— Просто задумался, — ответил он, опускаясь на диван. — Как жаль, что Терри нельзя вернуть, даже на один час.

— А что бы ты сказал ему?

Крис закрыл глаза.

— Знаешь, это так странно. Всю дорогу сюда я задавался этим вопросом. Очень о многом хотелось бы ему сказать, о чем раньше я просто не мог... Но сейчас мне кажется, что я ничего бы ему так и не сказал. — Он открыл глаза, взглянул на нее. — Но что бы мне хотелось — действительно хотелось — так это услышать его речь. Я хочу понять его. И особенно я хочу узнать, что с ним произошло во Вьетнаме.

Сутан встала и, пройдя через комнату, остановилась у окна, всматриваясь очень внимательно сквозь занавески на бульвар Виктора Гюго.

— Скажи мне, — спросила она, не отрывая глаз от окна, — ты проходил какие-нибудь курсы самообороны?

— Шестимесячные курсы айкидо сразу же после окончания университета, — ответил он. — Я думал, это будет интересно, но оказалось, что это искусство требует больше труда, чем мне хотелось в него вкладывать. Да и времени совсем не было. А что?

Она все не отрывала глаз от улицы.

— Частично я могу организовать то, что ты хочешь, — сказала она. — Я познакомлю тебя со своим кузеном Муном. Они воевали вместе. Он расскажет тебе об этом периоде в жизни твоего брата. — Она повернулась к нему. — Если ты действительно этого хочешь.

Крис опять посмотрел на фото, как будто желая усилием воли оживить изображение.

— Хочу, — подтвердил он. — Хочу хоть немного загладить грех равнодушия к брату, когда он был жив. Это мой последний шанс.

— Ты уверен? — Она уже снова сидела рядом с ним. — Могут выявиться, так сказать, глубины, в которые лучше не нырять.

— Что ты хочешь этим сказать?

Сутан показала ему открытку, которую Терри ему написал, но так и не отправил, потом рассказала ему о иезуите, который следил за ней, и о том, что он ей сообщил во время допроса с пристрастием, включая и информацию относительно Леса Мечей. — Если у Терри был Преддверие Ночи и если он пытался собрать у себя весь комплект Леса Мечей, то это значит, что он каким-то образом связан с торговлей опиумом, переправляемом в Европу и Америку из плато Шан в Бирме. В том регионе Лес Мечей означает неограниченную власть, потому что каждый опиумный барон слепо последует в самый ад за тем, кто обладает этим талисманом.

— Невероятно, — ахнул он, пораженный. — Чтоб Терри был вовлечен в торговлю наркотиками...

— Крис, — Сутан положила ему руку на колено, — Вьетнам буквально захлебывался в наркотиках в то время, когда Терри там был.

— Да, но...

— И ты ведь сам сказал, что практически не знал брата.

Крис смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Ты любила его. И как ты можешь после этого верить такой чепухе? Я имею в виду торговлю наркотиками. Это ни в какие ворота не лезет. Я не могу — я не хочу — верить в это. И, честно говоря, удивлен, что ты веришь.

Лицо Сутан потемнело. Будто оно абсорбировало в себя его гнев. Теперь на нем проступило горе, бессонные ночи и беспросветное отчаяние.

— Я любила его, — тихо сказала она. — Но, кажется, совсем его не знала.

— Но черт побери, где же твоя вера?

— Вера умирает в свете неопровержимых улик.

— Каких улик? То, что мой брат держал у себя тот меч...

— Кинжал.

— Не важно. Кто может знать, что он собирался с ним делать? А ты веришь, как божественному откровению, словам того сомнительного типа, уверяющего, что Терри собирался продать этот кинжал его боссу! Куда логичнее предположить, что они знали о том, что он был у Терри, и теперь пытаются таким образом заполучить его, да еще и даром. Все это может быть липой. Я знать ничего не желаю про этот мистический трехлезвиевый меч, которого, может, и в природе-то нет. Но я хочу, черт побери, добраться до истины относительно смерти моего брата.

— Каковы твои чувства к нему: любовь, ненависть? — спросила вдруг Сутан. — Целых десять лет вы не поддерживали с ним никаких отношений. Ты о нем абсолютно ничего не знал, ты не знал даже наверняка, жив он или мертв.

— Ему было наплевать на меня.

— Неправда. Он следил за твоей карьерой. Знал все случаи, с какими ты сталкивался в своей практике.

— Такое вряд ли возможно, — возразил Крис. А она потянулась рукой к одному из ящиков стола и вытащила его.

— А это что такое? — спросила она.

Он пошелестел газетными вырезками, которые Сутан сунула ему в руки, но ему не было нужды рассматривать их. Он их прекрасно знал. Это были отчеты о процессах, в которых он выступал в качестве адвоката.

Крис едва сдержал слезы, подступившие к глазам. Он был поражен, тронут до глубины души.

— Я не знал, — только и мог сказать он.

— Теперь ты понимаешь, надеюсь, почему он называет тебя в этой открытке le monstre sacre, сверхзвездой? — Сутан закрыла на мгновение глаза и тихонько покачивалась, как на лодочке. Потом тихим голосом подвела резюме. — Теперь мы понимаем друг друга. Мы оба очень любили Терри, и этого никто из нас не может сбросить со счетов. Но надо также уметь смотреть фактам в лицо... Конечно, мне и в голову не приходило верить на слово всякому проходимцу. Но я рассказала об этом Муну. И я видела выражение его лица. И слышала, что он сказал.

— И что же он сказал?

— Меня озадачило не столько то, что он сказал, а, скорее, что он не сказал, — ответила Сутан. — Я подозреваю, что он знает о том, что Терри замышлял, куда больше, чем он счел нужным сообщить мне.

— Может быть, он это скажет мне. Я все-таки его брат.

— Ты не знаешь Муна, — сказала Сутан. — Он тверже камня. Он никогда не скажет тебе того, чего не хочет.

— Тогда мне ничего не остается делать, как постараться сделать так, чтобы ему это захотелось сделать.

За чашкой китайского чая, божественно густого и душистого, они перешли к делу.

— Я приготовил для тебя пятьдесят кило Номер Четвертого, — сообщил Адмирал Джумбо. — Сам проследил за тем, как его выпаривали.

— Пятьдесят кило? — озадаченно протянул Мун. — Вы обычно оставляете нам сто.

— Очень неудачная весна: слишком холодно и слишком сухо для мака.

— Но ведь, наверно, ваши фермеры всегда сумеют выжать максимум даже при самой неподходящей погоде.

— Да что ты! — Адмирал Джумбо даже глаза закатил в расстройстве чувств. — Нет на свете ленивее фермера, чем те, что культивируют мак на плато Шан! Извини, мой друг, но ничего здесь не попишешь.

Ма Варада, красивая девушка, которая сервировала для них чай, налила еще по чашке. Она уже прижилась в доме Адмирала Джумбо и была таким же непременным атрибутом дома, каким раньше была Ма Линг. — А как поживает наш друг Терри Хэй? — осведомился Адмирал Джумбо. Крошечная чашечка смешно выглядела в его огромной лапе.

— Терри уже нет с нами, — ответил Мун. — Убит. Чашечка в руке Адмирала Джумбо не дрогнула. Глаза за этой чашечкой не моргнули: как были, так и остались темными и загадочными, как у прожженной кокетки. Только его толстые губы округлились в букву О, выражая удивление и даже шок.

— Но это, должно быть, для тебя ужасный удар. Ну и что же ты теперь будешь делать?

— Не знаю, — ответил Мун, решивший быть поосторожнее с опиумным бароном. Не больно-то он поверил в старушечье клохтание Адмирала Джумбо после того, как он, фактически, выдернул из-под него коврик партнерства. Пятьдесят кило вместо обычных ста. Может, погодные условия и не очень благоприятны, но Мун прекрасно знал, в какой строгости держит своих фермеров Адмирал Джумбо. И, интересно, откуда взялась эта штучка из первоклассного жадеита, что украшает баронскую шею? Его рыночная стоимость не меньше четверти миллиона долларов. Наверное, презент. Только от кого? Камень очень редкой окраски, такие обычно ходят в этом регионе в качестве взятки. Внезапно Муну пришло на ум, что Адмирал Джумбо мог переметнуться в стан врагов. Почему? Не исключено, что за то время, как Мун отсутствовал на плато Шан, здесь что-то могло произойти.

— Так что это даже хорошо, что у меня для тебя только пятьдесят кило, а? — говорил между тем Адмирал Джумбо. — Пожалуй, без Терри содержание путепровода будет слишком накладным? Как-никак, а м-р Хэй большинство контактных проводков держал в своих руках. — Адмирал Джумбо сам себе глубокомысленно кивал головою во время этой речи, подобно слишком упитанному Будде. — Может, тебе следует поискать себе другого поставщика? Да и у меня для тебя могло бы найтись дело, сопряженное с, так сказать, меньшим риском. Я бы на твоем месте обдумал это предложение.

Соболезнования, вежливый треп, — все это, конечно, маскарад. А не знал ли Адмирал Джумбо о смерти Терри еще до сообщения об этом Муна? Это вопрос первоочередной важности, но на него мог ответить только Могок. Ну а пока аудиенция должна идти своим чередом. Чем больше Адмирал Джумбо болтает, тем больше он может выболтать.

— Очень печально, что с Терри Хэем такое случилось, — сказал он, внимательно глядя на Муна. — И ты не знаешь, кто его убил?

Теперь перед Муном возникла весьма сложная дилемма. Его ответ сейчас покажет, предпочитает ли он снять с себя ответственность перед Терри и сдаться, или же он повернется лицом к опасности, угрожающей их совместному с Терри детищу и голубой мечте Терри? А может он также и ничего не сказать, а просто подняться и уйти отсюда, чтобы никогда не возвращаться. И поставить точку на всем. На всем ли? И Мун решил идти напропалую. Терри был его другом. Они доверяли друг другу так, как даже братья не доверяют. Такова, знать, его карма.

— Возможно.

— Ну, ну, не надо со мной скрытничать, — сказал Адмирал Джумбо тоном доброго дядюшки. — Скажи мне их имена. В конце концов, Терри Хэй был и моим другом.

— Я знаю, кто убил моего друга, — сказал Мун. — Их можно уже считать покойниками, хотя они об этом, возможно, пока не догадываются.

Адмирал Джумбо слегка приподнял брови. Затем широкая улыбка покрыла морщинами его толстое лицо, он поставил чашечку на стол и даже всплеснул руками от избытка эмоций.

— Ну и сукин же ты сын, Мун! — воскликнул он. — Послушай, у меня есть деловое предложение. Я посылаю с тобой нескольких моих людей. Они едут с тобой в Европу, помогают отомстить за смерть твоего друга, а потом вместе с тобой возвращаются сюда. Я пристраиваю тебя на какое-нибудь новое дело, ты начинаешь здесь новую жизнь. А? Для друга я на все готов. Мы ведь с тобой как братья. Соглашайся! Мы с тобой всегда мыслили одинаково.

Не спуская с опиумного барона тяжелого взгляда, Мун ответил:

— Это верно. Мы никогда не забываем своих друзей — и своих врагов.

Не без колебаний и опасений Сив выпускал на волю Дракона. Он потратил столько времени и сил, засаживая его за решетку, столько людей погибло ради этого, что ему пришлось стиснуть зубы, когда он подписывал бумаги по условному освобождению Питера Чана из-под стражи — под его персональную ответственность.

А потом еще Диана. Она так яростно протестовала против того, чтобы выпускать Чана из участка по какой-либо причине, указывая на принципиальную неверность такого решения, не говоря уж о том, что оно представляет потенциальную угрозу для самого Сива.

— Хотя бы возьми с собой группу поддержки, — попросила она, видя, что все ее доводы не убедили его. Сив покачал головой. — Дракон настаивает на том, чтобы шли только он и я.

— Это ловушка, босс, неужели не ясно?

— С кем он мог связаться, сидя у нас в камере? Ни с кем не мог, — возразил Сив. — Он у нас на крючке и никуда не денется. Он понимает, что его песенка спета, но, поскольку думает, что потянет за собой сестру, если не поможет нам, то будет вести себя, как дрессированная свинка. Для китайца семья — дело святое. Он ничего не сделает такого, что могло бы повредить ей.

— Как можно надеяться на это? — с горечью воскликнула Диана. — И ты прекрасно знаешь, что ломаешь все правила, уважать которые всегда учил меня.

— Не ломаю, — сказал он с широкой улыбкой. — Только сгибаю немного, чтобы ими удобнее было пользоваться.

Глядя ему вслед, когда он уходил вслед за Драконом, Диана думала, знает ли он сам, как изменился. Со дня убийства его брата, на него как будто что-то нашло. Как будто это не тот самый Сив Гуарда, которого она знала столько лет. Что с ним такое случилось? Какие невидимые для других письмена он прочел на месте преступления? Ей это было совершенно непонятно, и это пугало ее.

В течение всего того времени, как она знала его, Сив был тверд, как скала, по вопросам Закона. А Закон, насколько Диана понимала, непреложен. Что произойдет с ее понятиями о правде и неправде, если Закон будет нарушаться — гнуться, как уверяет ее Сив, но не ломаться?

Диане хотелось побежать следом за ним, остановить его, встряхнуть хорошенько, чтобы в нем хоть какой смысл пробудился. Но как раз в этот момент заработал факс: это пришел материал из полицейского отделения Нью-Ханаана.

Сив догнал Питера Чана у выхода из участка, свел его вниз по каменным ступенькам и усадил в «Бьюик» без опознавательных знаков полиции. И сразу же приковал его наручниками к сидению.

— Разве это так необходимо? — спросил Чан.

— Чтоб без глупостей, — сказал Сив, заводя двигатель. — Думай о сестре и о том, что с ней случится, если будешь пытаться обдурить меня.

Чан прижался затылком к спинке заднего сидения. — Ты получишь то, что тебе надо, — сказал он устало. — Единственное, что я хочу, это чтобы мою сестру оставили в покое.

Он направил Сива вниз по Третьей авеню, пока она не соединилась с Бауэри-стрит. Когда они подъезжали к Сент-Джеймс Плейс, сказал:

— Вот здесь остановись.

Сив вильнул к тротуару, припарковался сразу же за остановкой автобуса, присобачил к ветровому стеклу наклейку: ПОЛИЦИЯ ГОРОДА НЬЮ-ЙОРК. Затем снял с Чана наручники и, когда тот потянулся рукой к дверной ручке, развернул его лицом к себе, показал револьвер в наплечной кобуре, спрятанный под пиджаком.

— Не забывай про это, — сказал он, похлопав по рукоятке оружия. — Я без малейшего колебания вышибу тебе мозги, если вздумаешь попытаться удрать.

Безуспешно попытался прочесть по лицу Чана, что у него на уме. Он понимал, что Дракон знает о том, что Сиву позарез нужен человек, заправляющий наркобизнесом в Чайна-Тауне. Не мог он скрыть от Дракона этой своей слабости, и это теперь тревожило Сива. Чан был человеком, который зарабатывал себе на жизнь — и неплохо зарабатывал — на слабостях других людей. Сейчас Сив пытался понять, каким образом Дракон попытается воспользоваться его слабостью.

Они пересекли авеню, прошли через торговые ряды, провонявшие рыбой и звездчатым анисом, вынырнули на Элизабет-стрит. Чан провел его прямо на Байард, затем свернул налево — на Мотт, а потом еще раз налево — на Пелл-стрит, как раз недалеко от церкви Преображения Господня.

Внизу Дойерс-стрит, коротенькой и странной улицы, переломленной посередке под тупым углом, Сив остановил Чана.

— Какого черта ты водишь меня кругами? Мы могли пройти сюда по прямой, с Бауэри.

— Это верно, — согласился Дракон. — Но тогда бы я не знал, следят за мной или нет. Во время нашей прогулки у меня было полно времени, чтобы оглядеться, почувствовать атмосферу вокруг. Кто знает, может, за нами следят? Тут в Чайна-Тауне кругом глаза и уши. Теперь мы можем идти куда надо. Ну как, удовлетворен?

Сив в упор смотрел в лицо Дракона, но не мог определить, говорит ли тот правду или же ведет какую-то скрытую игру. Еще раз подумал о том, насколько уязвима его позиция, и чертыхнулся про себя, проклиная судьбу, связавшую его с этим опасным и непредсказуемым субъектом.

Скрепя сердце, он кивнул, и Чан повел его дальше по изогнутой улице. Подойдя вплотную к невыразимо грязному дому из бурого кирпича, в полуподвальном помещении которого разместился зачуханный ресторанишко, остановился.

Они вошли сквозь узкую дверь, поднялись по крутой, замызганной лестнице. На площадке верхнего этажа Дракон остановился. Сив прислушался, но ничего не услыхал, кроме звука капающей воды, доносящегося сквозь тонкие стены из одной из квартир. Не было ни звуков работающего телевизора, ни детского плача, ни ругани взрослых. Никаких основных звуков человеческого жилища.

— Что...

Чан махнул на него рукой, чтоб не шумел. — Говори тише.

— Что случилось с жильцами? — прошептал Сив. — Куда они подевались?

— Все разъехались, — ответил Чан, тоже шепотом. — Только один остался. — Он показал пальцем на закрытую дверь в противоположном конце обшарпанной лестничной площадки. Он было двинулся по направлению к ней, но Сив потянул его за рукав назад.

— Куда это ты собрался?

— Туда, — ответил Чан.

— Только не один. Со мной.

— Он тебе нужен? Крестный отец Чайна-Тауна?

Сив не ответил, только красноречиво посмотрел на него.

— Очень нужен? — спросил Чан. — Вот сейчас мы и узнаем, насколько нужен.

— Или мы идем вместе, или вообще не идем, — настаивал Сив.

— Тогда не миновать кровавой бани. У него полно телохранителей. И все они знают свое дело. На смерть им плевать. Если мы сунемся вместе, поверь, не знаю, как тебе, а мне уж точно не вернуться назад в участок. Что тогда будет с моей сестрой?

— Что ты можешь сделать, войдя туда один, кроме того, как сообщить им о моем присутствии здесь?

— Жизнь моей сестры для меня куда важнее моей собственной, — сказал Чан. — Если ты можешь в этом сомневаться, ты ни черта не знаешь ни обо мне, ни о китайцах вообще... Я могу сделать очень много: могу усыпить бдительность его телохранителей и отвлечь их разговорами, чтобы дать тебе возможность спокойно войти.

Сив понял, что выбора у него, в сущности, нет. Он вынул револьвер.

— Давай, — сказал он. — У тебя шестьдесят секунд в распоряжении с того момента, как войдешь в дверь. А там и я буду следом. — Он постучал Чана по плечу револьверным стволом. — И если ты думаешь о бегстве, помни, что мне все равно, пристрелить ли тебя в лоб или в спину.

Когда М. Мабюс увидел Питера Чана, выходящего из полицейского участка в сопровождении Сива Гуарды, он сразу понял, куда они направляются. Только по одной причине Гуарда мог рискнуть вытащить Чана на свет божий: Дракон собирается навести полицейского на дом родной.

По дороге к центру города М. Мабюс нашел телефонную будку, где аппарат, как ни странно, работал, и позвонил. Всего один звонок. Но что бы Мильо сказал, если бы узнал, кому М. Мабюс звонит? Наверно, ничего бы не сказал, а только приставил дуло пистолета к затылку М. Мабюса и нажал курок. Он бы никогда не понял, почему М. Мабюс позвонил, думая, что М. Мабюс его предал. Но он не знает даже значения слова «предательство» так, как его знает М. Мабюс, чья страна предавалась столько раз, что любой грех стал пустячком. Точно так, как смерть, отчаяние и страдание стали нормою повседневной жизни.

И повседневной жизнью самого М. Мабюса стало сидеть и видеть извивы бурой реки, нефритово-зеленые рисовые поля, хижины, крытые тростником. Видеть все это сквозь иллюминатор, когда мощные лопасти вертолета стучат в ушах: хлоп-хлоп-хлоп! — а американец-капитан ширяет его в бок локтем и кричит в ухо: «Так где, ты говоришь, засели чарли?»

М. Мабюс видит самого себя, послушно указывающего пальцем. Капитан кладет руку на плечо пилота, и вертушка резко идет вниз. Когда они проносятся над рощицей деревьев, скрывающей деревушку, командует: «Пли!»

Вертушка идет вниз, как голодный стервятник, пулеметы поливают смертельным свинцом, гранаты рвут в клочки тростниковые крыши и человеческую плоть, взметают вверх столбы грязи, камней, жареного мяса, а вертолет все кружит и кружит, совершая свои круги почета.

М. Мабюс пытается расслышать человеческие крики, припав ухом к полу вертолета, но все посторонние звуки тонут в трескотне пулеметов, взрывах и грохоте: вот они, плоды инженерной мысли, направленной на разрушение, а не на созидание.

По пожарной лестнице М. Мабюс поднялся на крышу здания на Дойерс-стрит, и оттуда проник в квартиру на верхнем этаже через окно, предусмотрительно оставленное открытым. Квартира была пуста: те, кто ее занимал, предупрежденные его звонком, давно покинули ее и находились в безопасности. Изрезанная ножами учеников школьная парта, телефон, пресс-папье, три стула, диван, прислоненный к дальней стене, две лампы, потертый коврик на полу, — вот и вся экипировка штаб-квартиры наркомафии Чайна-Тауна. Они очень осторожны: вид квартиры такой, словно здесь и не жил никто. И никаких бумаг, конечно.

Знакомый голос, звучащий в ухо М. Мабюса: Чан отслужил свое, заставь его замолчать, прежде чем он сможет причинить нам серьезные неприятности. Этот голос вновь вернул его в 1969, к медленной агонии его страны, ее шрамам, ее мучениям, видимым им из чрева металлического зверя. И он сам, на корточках рядом с ненавистными американцами, вынужденный жестокой судьбой помогать им. Прежде чем сможет начать свою собственную войну, направленную на уничтожение их.

И вот М. Мабюс здесь, выслеживающий очередную жертву. Его единственная цель — убивать и убивать.

Он сидел в пустом офисе, ожидая, когда дверь откроется, терпеливый, как Будда. Среди теней, населяющих эту комнату, жили и лица, смотрящие на него с немым укором. Они шептали его имя — не М. Мабюс, полученное им во времена давно прошедшие, но то, которое было дано ему при рождении, то, от которого он постоянно стремился удрать.

Он отшатнулся, как будто от сильного прямого удара, и начал медленно оседать по запотевшей стенке, пока не сел на пол. Не в силах оторвать глаз от губ, зовущих его по имени, он зажал уши руками, но звуки, уже проникшие в его черепную коробку, продолжали там жить и резонировать, резонировать, пока этот резонанс не превратился в какой-то дьявольский ритм.

Только скрип двери, начавшей открываться, разрушил эти чары, и лица, как будто ослепленные ярким, солнечным светом, ушли назад в стены, пол, потолок.

Внимание.

М. Мабюс, призвав на помощь методику, усвоенную им во время занятий боевыми искусствами, очистил сознание. При этом подтвердилось то, подозрения о чем у него зародились некоторое время назад. Даже пентиак-силатстановится все менее и менее эффективным, когда против него восстают духи умерших. Что он будет делать, когда эта методика уже не будет работать?

Начиная молчаливое, стремительное движение к двери, он знал, что на это есть только один ответ: ему необходимо завершить свою миссию возмездия до того, как это произойдет.

Сив медленно считал про себя до шестидесяти, не смея оторвать глаз от двери, за которой скрылся Питер Чан.

Тем не менее, он услышал этот звук — странный, тонкий свист, от которого у него волосы встали дыбом — который моментально оборвался, но послужил толчком к немедленному действию.

Он бегом пересек лестничную площадку, нажал плечом на дверь и, чувствуя, что она подается, замер, держа револьвер в обеих руках прямо перед собой.

Сразу же увидал распростертое тело Чана и, отдельно от него, его отрубленную голову: рот открыт от удивления и ужаса, глаза тоже широко открыты и смотрят перед собой с отсутствующим выражением восковой куклы. Смотрят на противоположную стену, на которой что-то нарисовано кровью. Что-то смутно знакомое, подумал Сив.

И в то же самое мгновение — какое-то движение. Всего лишь колыхание тюлевой занавески на ветру, замеченное периферическим зрением.

Бросился к открытому окну, поскользнулся в луже крови и больно ударился боком о край парты. Не обращая внимания на боль, вспрыгнул на подоконник, и оттуда — на пожарную лестницу.

— Я видел тебя, сукин ты сын! — загремел он, стремительно скатываясь вниз по лестнице, всматриваясь в маячащую темную фигуру, выжидая подходящего момента для стрельбы.

Фигурка перескочила на пожарную лестницу примыкающего здания. Сив последовал за ней, — сначала вверх, потом вниз — пока не потерял ее внезапно из вида. Он замедлил бег, пытаясь восстановить дыхание. Отчаянно всматривался в место, где лестница примыкала к какой-то металлоконструкции, где, как ему показалось, он снова увидел его. Уже сделал несколько шагов в том направлении, но тут убедился, что это не более, чем тень.

Остановился, прислушиваясь, надеясь услышать звуки, которые не может не производить бегущий человек. Но ничего не расслышал в какофонии автомобильных гудков на оживленной Буаэри-стрит, воплей полицейской сирены на некотором отдалении, шумной перебранки внизу на кантонском диалекте, соблазнительной мелодии вьетнамской песни, доносящейся из музыкального магазинчика на Пелл-стрит.

Вот черт! Он где-то здесь неподалеку, подумал Сив. Я чувствую это. Посмотрел на окна. Все закрыты. На улицу внизу. Может, спрыгнул? Бросил испытующий взгляд на примыкающие пожарные лестницы. Может, на них перескочил? Ничего не подозревающие люди спешили внизу по своим делам. Металлические конструкции. Оконные стекла, отражающие его образ. Ничего.

Затем Сив посмотрел вверх. Крыша! Сунув револьвер в кобуру, так как надо было использовать обе руки, Сив поднялся на восемь футов выше и встал на парапет. В два прыжка достиг гудронированной площадки на крыше, одновременно выхватывая револьвер.

Где ты, подонок? Здесь ты от меня не уйдешь.

И тотчас же почувствовал, как синее-синее небо обрушилось на него и вышибло из легких весь временный запас воздуха.

— О Боже!

Произнес он это слово или только подумал? Этого он не мог сказать. Глаза выпучились от жуткого давления, которое испытывала его шея. Как эпилептик во время приступа, он начал давиться собственным языком.

Сив, вообще-то могучий, как пантера, сейчас чувствовал, как сила уходит из него, растворяясь в тенях под ногами. Что-то гнуло его, гнуло книзу. Он уже был на коленях и видел перед собой только неровный гудрон. И тени — его собственную тень, гротескно увеличенную другой тенью, тенью существа, сидевшего на нем.

Локтями, руками, плечами, — чем только не пытался уменьшить давление на шею, вздохнуть снова, увериться, что это еще не конец. Не может же он умереть просто так, на крыше в Чайна-Тауне, от рук неизвестного, напавшего на него. Гнусный конец. Капут.

Ничего не помогало. Никак не мог разжать клещи, стиснувшие его шею. Красные точки плясали перед глазами, в голове будто водопад шумел. Мир медленно приобретал багровые тона, и звуки его сгущались в сироп, сочащийся из его ушных раковин.

И затем он услышал голос над самым ухом, который можно было бы принять и за голос собственной совести.

— Ты помнишь меня, лейтенант Гуарда? Я тебя помню, и я знаю твои грехи.

Это что, галлюцинация? — подумал Сив.

— Я пришел сюда, как ветер и как тьма ночная, чтобы воздать тебе за эти грехи, совершенные тобой против народа и земли Вьетнама.

Я умираю, подумал Сив, от рук сумасшедшего.

— А это ты видишь?

Какой-то фонарь, приставленный к самым глазам, заставил Сива дернуться назад, что-то красное закрывало обзор. Его голову опять дернуло вверх: он застонал от боли.

Нет, это не фонарь, это блестящий металл, раскрывшись веером, отразил солнечный свет.

Веер?

Веер с отточенными, как бритва, краями. Ты и Доминика так... моего брата так убил!

— Видишь это? — Помахивание веера остановилось, острый край его нацелился на шею Сива. — Это для тебя.

О Господи!

Сив выбросил руки вперед, пытаясь выставленными вперед пальцами рвануть плоть, но зацепил лишь одежду. Затрещала материя и обнажилась татуировка. Мгновенно вспомнился и рисунок кровью на стене. Это же фунг хо-анг!Теперь понятно, кто пришел по его душу.

— Ни с места!

Почти теряя сознание. Сив узнал, как тонущий человек узнал бы своего спасителя, голос Дианы. Его голову опять дернуло вверх, и резкая боль вернула его, как казалось, с того света.

Резкие звуки стрельбы и, внезапно, словно по удару хлыста, давление на горло ослабло, изо рта пошла кровь и он, задыхаясь, хватал открытым ртом сладкий воздух.

Нежные руки Дианы, ее обеспокоенный голос:

— Босс, босс, с тобой все в порядке?

По привычке Сив кивнул головой, сознавая, что врет. Он сплюнул кровью.

— Взяли его? — с трудом прохрипел он.

— Куда там! Ушел. Исчез, даже не знаю, как.

Но Сив знал. Прошлое вернулось, набросившись на него, втянув его, как открытая могила, в свои зловонные объятия.

Мильо и Логрази встретились в крошечном двухъярусном парке у начала авеню Франклина Рузвельта, где она, вместе с Гранд-Пале, пересекала Кур-ла-Рейн. Они были недалеко от моста Инвалидов, где воздух насыщен апетитным запахом свежеиспеченных вафель, доносящимся из лотка, установленного на входе на него, перебивающим запах выхлопных газов с Кур-ла-Рейн.

В глубине парка, где в прудике стоял неподвижно гигантский карп, будто на блюде с заливным, запах выхлопных газов превалировал. Здесь они и сидели.

Мильо смотрел на Логрази и думал о пачке фотографий, которые удалось сделать с помощью особого объектива. За семьдесят два часа наблюдения за домом Логрази незнакомый американец появился только один раз, да и то в такое время — в 3 часа ночи, — что человек Мильо чуть не упустил его. Но все-таки лицо незнакомца в объектив попало. Мильо открыл пакет. Кто же этот человек, которому поручено проконтролировать операцию Белый Тигр, и который такого невысокого мнения о Мильо? Абсолютно неизвестное лицо. Широкоплечий американец с красивыми, резкими чертами кинозвезды. Типичное голливудское лицо, и даже сигарета в уголке рта, как на рекламе фирмы «Марльборо». Мильо почувствовал разочарование, просмотрев фотографии. Фотонаблюдение дало дохлый номер. Какими еще способами можно установить личность этого загадочного человека? Остается продолжать вести подслушивание.

Мильо вдруг почувствовал, что Логрази беспокойно заерзал рядом с ним. Он стряхнул с себя задумчивость. — Мне бы хотелось знать ваши источники информации относительно мадемуазель Сирик, — прервал он затянувшееся молчание.

— А это не вашего ума дело. Вы работаете на меня, следовательно, должны выполнять безоговорочно, что я вам поручаю, — ответил Логрази в характерной для него категоричной манере.

Мильо немало думал по этому вопросу, принимая решение, как действовать. Вообще-то он считал людей мафии дебилами. Они понятия не имеют о том, какие силы управляют людьми на плато Шан. Единственно, что им нужно, так это опиум. В свете этих соображений следует и к этому посланцу мафии относиться, как к его хозяевам.

— Я собрал кое-какой материал о мадемуазель Сирик. Вы знаете, что она сейчас с младшим братом Терри Хэя?

— Мне совершенно неинтересно, с кем она, — отрезал Логрази, — поскольку она скоро умрет.

Мильо понаблюдал, как Логрази вытряхивает рыбий корм из бумажного пакетика и начинает кормить флегматичного карпа, потом продолжил:

— Тогда я полагаю, вам также неинтересно знать, что, когда Аль Декордиа навещал Терри Хэя в Ницце, между ним и подругой Терри установились отношения, похожие на те, что бывают между отцом и дочерью.

— Ну и что из этого?

— А то, что дочери очень редко замачивают своих родителей.

— Этот вопрос сугубо деловой, — возразил Логрази. — Терри ей приказал, она и...

— Не говорите ерунды! — прервал его Мильо, решив идти напролом. — Я знал Терри Хэя. И я знал, на что он способен и на что нет. На хладнокровное убийство, причем перепорученное женщине, он был явно не способен.

— Что здесь, черт побери, происходит? — рука Логрази даже замерла внутри бумажного пакетика, из которого он доставал корм для карпа. — Не хотите ли вы мне сказать, что отказываетесь выполнить приказ?

— Слишком много кровопусканий, — сказал Мильо. — Полиция всюду нос сует. Не хочу, чтобы и Интерпол к этому подключился.

— Это не суть важно. Они все дураки.

— Дураки, — наставительно изрек Мильо, — могут ломать хорошо отлаженные механизмы с таким же успехом, что и гении.

Мосье Логрази снова вернулся к кормлению рыбы, обдумывая услышанное.

— Мои источники абсолютно достоверны, — сказал он, наконец.

— Вот как? Тогда скажите мне, что, как вы предполагаете, произошло?

— Я ничего не предполагаю, — отрезал Логрази. Карп вяло шевельнул хвостовым плавником, чтобы достать кусочек слипшегося корма, который он ему бросил. — А вы делайте, что вам говорят. — В его голосе уже прозвучала угроза.

Они поднялись и направились к выходу. Проходя мимо мостика, перекрывающего нижний уровень, Логрази остановился опять, прислонясь к нему спиной.

Надо как-то вернуть его к этому делу, подумал Мильо. Я не хочу, чтобы с Сутан что-нибудь случилось.

— У нас возникла другая, более серьезная проблема, — сказал он. — Терри Хэй и не собирался продавать нам Преддверие Ночи.

Логрази резко повернул голову, как ужаленный.

— Что вы хотите сказать? И что же он вам продал?

— То, что он продал, гроша ломаного не стоит.

Лицо Логрази потемнело.

— Но вы говорили, что он оказался на мели. Что ему были нужны позарез наличные деньги.

— Очевидно, у него были какие-то другие — неизвестные нам — финансовые источники. Его нужда в наличных деньгах была уловкой.

— Уловкой? Зачем?

— Терри начинал подозревать, что мы замыслили провести операцию Белый Тигр. Я уже переманил к себе некоторых из его людей. Это был его своего рода ответный удар. Расплатиться со мной за то, что я пытаюсь перехватить его сеть.

— Значит, чтобы просто насолить вам? Мильо не хотел лезть в эти дебри. Что этот неотесанный мужлан мог знать об этом вообще?

— По вашей милости, Мильо, мы приобрели ничего не стоящую игрушку, ничуть не продвинувшись по пути приобретения последней секции Леса Мечей, — Логрази положил свою тяжелую руку на плечо Мильо и прямо-таки придавил его к месту. — Как такое, черт побери, могло произойти?

— Мне кажется, я напал на след настоящего Преддверия Ночи.

— Я спрашиваю, как такое, черт побери, могло произойти?

— Меня ввели в заблуждение, — ответил Мильо, изо всех сил стараясь выдержать взгляд Логрази.

— Это точно, еще как ввели, — фыркнул Логрази. — Держа за нос. Терри Хэй кого хочешь введет и выведет. А еще говорите, что знали его! А то, что он мастак по части дезинформации, вы не знали?

— Эта информация шла не от Терри Хэя, — солгал Мильо. Дезинформация? Пожалуй, так можно назвать то, что Мильо поверил, что Терри нуждается в деньгах.

Давление руки Логрази на плечо собеседника еще более усилилось.

— А от кого, в таком случае?

— От Сутан Сирик, — ответил Мильо, чувствуя легкое головокружение. — Мои люди выбрали ее из всего окружения Терри. — Все это была чистой воды ложь. Он знал, что ведет отчаянную игру за жизнь Сутан. Но каким образом можно снять смертный приговор, который произнес ей Логрази от имени мафии?

Он видел, что от умственного напряжения в голове американца шарики заходят за ролики.

— Если то, что вы говорите, правда, и это она одурачила вас, то, по-видимому, она в курсе всего дела, — промолвил он, глядя через плечо назад, на прудик. — Я имею в виду, где находится настоящий Преддверие Ночи.

Мильо пожал плечами. Внутренне он затаил дыхание.

— Если мы ее кончим, то так никогда и не узнаем, где он.

— Мне надо переговорить с кое-какими людьми, — проворчал Логрази. — Пока я не дам подтверждение, повремените с этим делом. — Он снял руку с плеча Мильо. — Я им скажу, что вы советуете привлечь ее на нашу сторону, вместо того, чтобы пришить. Я согласен, не надо спешить, надо разобраться, что есть что. Я думаю, что получу одобрение на такую линию.

Мильо почувствовал, что у него камень с души свалился. Облегчение было такое, что даже голова закружилась.

— Хорошо, — сказал он, изо всех сил сдерживая прерывистое дыхание. — Это единственно верный путь. Мадемуазель Сирик нужна нам живой.

Они были в северной части лагеря Адмирала Джумбо, куда редко кто захаживает. Тем не менее, осторожность никогда не помешает: время от времени часовые внешней охраны заходят и сюда во время патрулирования.

Лицо у Могока какое-то измученное, будто его терзает какая-то боль. — Ко Мун, ты принес его с собой?

— Всему свое время, Дау Могок. — Хотя племенной вождь провинции Шан обратился к Муну, как к равному, тот, из дипломатических соображений, использовал уважительную приставку к имени, отвечая на вопрос. — Я бы прежде хотел знать, что здесь произошло со дня моего последнего посещения вашего лагеря. А что-то произошло, это точно. Прежде всего, обращает на себя внимание усиление мер безопасности. Кроме того, все как будто на взводе.

Могок нервно оглянулся вокруг.

— Адмирал Джумбо принял решение, которое может иметь катастрофические последствия, — сказал он. — Он собрался воевать с Генералом Киу, чтобы уничтожить его и взять контроль над Десятым Сектором. Но ведь этот Генерал Киу — он сущий дьявол. Я боюсь его. В народе говорят, что он и женщиной не рожден, и бессмертный вовсе. Некоторые даже намекают, что он — очередное воплощение Маха-гири.

— Адмирал Джумбо мирно жил бок о бок с Генералом Киу столько лет, — сказал Мун. — Что заставило его идти войной на него?

— Ма Линг, — тряхнул головой Могок. — Конец света наступит из-за женщины.

— Не в полном смысле из-за женщины, — поправил его Мун. — Из-за любви.

Могок презрительно фыркнул.

— Как ни называй, — сказал он, — а все одно — зло. Теперь Адмирал Джумбо не умом думает. Он следует за велениями своего члена.

— Но что все-таки произошло?

— Генерал Киу вознамерился уничтожить нас, вот что. Через своих шпионов он выведал, что слабость Адмирала Джумбо — Ма Линг. И он подослал к ней убийц. Теперь честь требует, чтобы Адмирал Джумбо отомстил.

— А это означает, что вы будете втянуты в войну. Могок кивнул. — Точно. Но Генерал Киу не так прост. Она была убита так, что прямо обвинить его нельзя. Мы можем подозревать его сколько угодно, но прямых доказательств у нас — нет. Мы даже не знаем, кто убил ее. Известно только, что ее нашли с ножом в сердце, но как убийца к ней пробрался и как исчез — неизвестно.

— Это говорит о том, что Генерал Киу имеет своего человека внутри лагеря. И что, нет никаких подозрений, кто это мог быть?

Могок покачал головой.

— Возможно, его уже давно и нет в лагере. — Он безнадежно махнул рукой. — Ладно, хватит об этом. Скажи лучше, где Лес Мечей?

— Я не принес его. — Как мог сказать Мун, что даже не знает, где он?

Могок выругался на диалекте, которого Мун не знал. — Тогда нам конец. Конец.

Мун посмотрел на него. Даже темно-медовый загар не мог скрыть, как побледнел Могок.

— Что с тобой?

— Эх, ты! — Только тайный характер их встречи удержал Могока от того, чтобы дать волю своему гневу и горечи. — Наш договор аннулируется. Ты не выполнил обещания принести Лес Мечей. С ним я бы всего добился.

— Это была идея Терри: использовать Лес Мечей для контроля над Адмиралом Джумбо, Генералом Киу и прочими опиумными баронами, — сказал Мун. — Таким образом он хотел добиться мира в этом регионе, положить конец вечным стычкам и кровопролитию из-за территорий, из-за рабочей силы, из-за доступа к дорогам, ведущим вглубь Шана. Точно также это была его идея вести строгий учет опиума, производимого нами, чтобы пресечь всякую самодеятельность. Мы вбухали в это дело уйму денег, Могок.

— Терри Хэй мертв. И все его начинания — тоже, — сказал Могок. — И я больше не хочу снабжать тебя информацией относительно дел в лагере. В честь чего мне делать это? Ты не выполнил того, что ты обещал сделать по нашему уговору: ты не принес Лес Мечей.

— Но и ты не выполняешь своей части договора. Я должен получить все свои сто килограммов опиума, — потребовал Мун. — Плохие погодные условия — отговорка. Можете урезать кого угодно из тех, кому вы поставляете товар, только не меня.

— Извини, — пожал плечами Могок. — Боюсь, больше не смогу оказывать тебе помощь.

Мун напустил на себя безразличный вид.

— Ну, если ты не сможешь, я найду кого-нибудь другого, кто сможет.

Могок усмехнулся.

— Сомневаюсь. Мы живем в обществе закрытого типа.

Мун улыбнулся.

— Но не свободного от корысти. Недаром говорится, что в Шане верность человека измеряется его месячным жалованием.

Могок отвел глаза.

— Не понимаю, к чему ты клонишь.

— А к тому, — медленно произнес Мун, — что из того, что я не принес с собой Лес Мечей, вовсе не следует, что его у меня нет.

А какое доказательство ты можешь дать мне в том, что он у тебя есть?

— Никакого. Тебе придется просто поверить мне на слово.

— Я никому больше не верю, — сказал Могок. — И я не пойду против Генерала Киу без Леса Мечей. А что если Генерал Киу в самом деле бессмертный Махагири? Он сдерет с меня с живого кожу, и это только в качестве разминки.

— Ты знаешь, что Генерал Киу командовал в Северном Вьетнаме батальоном во время войны? — спросил Мун и увидел, что глаза Могока округлились от удивления. — Это факт. С ноября 1969 по май 1974. А потом ему все это надоело до чертиков, сел он на первый подвернувшийся корабль — да и был таков. Дезертировал и прибыл прямо сюда. — Мун с отвращением сплюнул. — Во Вьетнаме он был на стороне моих врагов. И я знаю, сколько он людей убил. Между прочим, по тому, как человек убивает, можно судить, что за человек он сам. Так вот, судя по этому, я могу с точностью утверждать, что он — не Махагири.

Могок всматривался в лицо Муну, как будто это была чашка с чайной гущей, по которой он собрался гадать. Прошло довольно много времени, прежде чем он, кажется, пришел к какому-то определенному решению.

— Адмирал Джумбо тебя обманывает. Кто-то влез на твое место в нашем бизнесе.

Мун почувствовал, что у него похолодело под ложечкой. Это уже попахивает катастрофой. Терри погиб, и половина его опиума: фьють! — и улетела прямо в карман какому-то неизвестному врагу. А кто может поручиться, что в его следующий визит Адмирал Джумбо не скажет, что у него вообще нет Номера Четвертого. Извини, друг, но эти мои фермеры! Ленивее их нет на белом свете! Приходится ужиматься...

— Кто забрал мой товар?

— Какой-то тип. Я его вовсе не знаю, — ответил Могок. — Меня даже не было здесь, когда он вел переговоры с Адмиралом Джумбо. Я был на плантациях в Шане, чтобы принять и препроводить сюда сто кило опиума.

— Весьма необычное дело. Разве у вас нет специальных людей, чтобы провести вооруженный конвой, сопровождающий товар?

Могок кивнул.

— Ясно, что Адмирал Джумбо хотел меня убрать из лагеря, пока он будет вести переговоры с тем визитером.

— И ты, конечно, не спросил, какой договор был заключен в результате этой встречи с моим соперником по бизнесу? — спросил Мун с изрядной дозой ехидства в голосе.

— Спросил, — ответил Мун серьезно. — Но вопрос мой остался, к сожалению, без ответа.

— И никто из твоих людей не видел человека, когда он пришел в лагерь?

— Прежде всего, он и не был в лагере. Адмирал Джумбо встретился с ним на просеке в джунглях с километр отсюда. Взял с собой шесть человек, ну и что? Все, что они могли сказать, так это то, что новый человек белый, здоровый, как бык, и еще похож на героя в американских фильмах.

— Так этот человек американец?

— Возможно. Но, с другой стороны, он подарил Адмиралу Джумбо очень редкий кусок жадеита. Американцы в камнях ничего не петрят.

— Если они не из ЦРУ, — сказал Мун, как бы про себя. — Эта публика весьма сведуща и в местных обычаях и в верованиях.

— Подарок пришелся Адмиралу Джумбо по вкусу, — заметил Могок. — Похоже, незнакомец неплохо знает нашего Адмирала.

— Ну что ж, мы обладаем весьма ценной информацией, — подытожил Мун. — Прежде всего, незнакомец — достаточно влиятельная фигура, раз Адмирал Джумбо поступился престижем, согласившись встретиться с ним за пределами лагеря.

— Не вижу, каким образом это поможет узнать, кто этот человек, — возразил Могок.

— Не очень поможет, это верно, — согласился Мун. — Но для начала и это сгодится.

Мун начал складывать разрозненные элементы головоломки: Терри убит, и, одновременно с этим, некто известный и уважаемый Адмиралом Джумбо заключает здесь договор, ущемляющий интересы Терри и Муна. Совпадение? Вряд ли. Мун готов был поставить все, что имел, до последнего франка, что человек, убивший Терри, и тот, кто влез сейчас в путепровод, созданный Терри и Муном, представляют интересы одной организации.

Мун осознавал, что этот человек, по-видимому, очень влиятельный, раз он не только смог заставить Адмирала Джумбо урезать долю Муна — а доля — дело святое — но и заставить его работать на себя. Все, что опиумный барон говорил Муну, он говорил по заранее написанному для него сценарию. Тот, на которого теперь работает Адмирал, хотел не только, чтобы тот убрал с его дороги Муна, но и выкачал из него некоторую информацию. Во-первых, он хотел знать, известно ли Муну, кто убил Терри. Оттого Адмирал так навязывал Муну своих людей в провожатые. Они бы следили за Муном и, если он подобрался бы достаточно близко к разгадке тайны убийства Терри, убили бы и его тоже.

Впервые за все это время Мун почувствовал, как страх заползает ему в душу. С человеком, который так запросто смог купить Адмирала Джумбо, властелина Девятого Сектора, шутки плохи.

— Как бы то ни было, — сказал он, — но тот, кто влез в наш путепровод, есть тот самый человек, по чьему указанию убит Терри.

— Возможно, — согласился Могок. — Но ты задаешь вопросы, на которые невозможно ответить. Уволь меня от этого дела.

— Тебе бы не мешало получить повышение по службе, а, Могок? Например, стать командиром собственного подразделения в отряде Адмирала Толстяка?

Могок уставился на Муна.

— О чем ты говоришь?

Во время всего их разговора Мун продолжал думать о шпионе, которого Генералу Киу удалось внедрить в отряд Адмирала Джумбо. И думал он приблизительно вот что: если за последнее время в отряд не вступало новых людей, то это значит, что шпион уже был в лагере довольно продолжительное время. Правильнее называть его не шпионом, а предателем. И еще он подумал, что раз предатель не разоблачен, то зачем ему удирать? Ценность его в том и состоит, чтобы оставаться на своем месте сколь можно долго.

Вот об этом обо всем подумал Мун, прежде чем озадачить Могока следующим вопросом:

— Как ты думаешь, будет Адмирал Джумбо благодарен нам, если мы подарим ему шпиона Генерала Киу?

— Он будет вне себя от радости, — сказал Могок, хмурясь. — Но ты говоришь о невозможном.

— А у Адмирала, между прочим, — продолжал Мун, — есть информация, которая нужна мне. Во-первых, кто приходил к нему в мое отсутствие? И, во-вторых, кто убил Терри.

Могок немного подумал.

— Полагаю, Адмирал даст тебе эту информацию, если ты укажешь ему на шпиона в его отряде. Его снедает тоска по Ма Линг и ненависть к Генералу Киу. — Он пожал плечами. — Но, с другой стороны, это вопрос сугубо академический: даст тебе Адмирал нужную тебе информацию или не даст. Поскольку я сомневаюсь, что ты приведешь к нему шпиона. Как я уже говорил, его давно уже нет в отряде.

— Сколько стоит тот рубин, что вставлен у тебя вместо зуба? — спросил Мун.

Могок потрогал рубин пальцем.

— Не знаю. Что-то около трех килограммов Номера Четвертого, наверно. А что?

Мун улыбнулся.

— Спорим на него, что приведу?

Диана принесла информацию, которую Сив запрашивал — дела об убийстве Доминика Гуарды и Аль Декордиа — в больничную палату в клинике Бикмана в центре города.

— И вот что я тебе скажу, — пробурчала она. — Мне надоело навещать тебя в разных больницах.

Сив убрал от лица кислородную маску, сел в кровати.

— Я вообще не понимаю, чего меня здесь держат. — Голос был хриплый и немного шепелявый из-за распухшего языка.

Диана посмотрела на багровую полосу поперек его горла.

— Очень болит?

— Что?

— Господи Иисусе, ты просто несносен! Ты меня до смерти перепугал, ты знаешь об этом?

Сив почувствовал себя неловко от такого признания.

— Послушай, — сказал он. — Здесь уже был капитан и чистил мне холку, потому что мэрия начистила холку ему — руками комиссара. Я потерял подследственного преступника, который сидел у нас по обвинению в тяжких преступлениях. Все это не способствует моему хорошему настроению.

— Хорошему настроению? — откликнулась Диана. — Господи, да тебя чуть-чуть не убили!

Сив попытался улыбнуться, но получилась только гримаса боли.

— Чуть-чуть не считается. Кстати, какого дьявола тебя потащило за мной?

— Но кто-то ведь должен присматривать за тобой? — огрызнулась она. — Поскольку сам ты не способен это делать.

— То есть?

— То есть ты только и делаешь, что ищешь на свою задницу приключений.

Я знал, на что иду, — проворчал он.

У нее на языке вертелось сказать ему еще пару ласковых, но она промолчала. По правде говоря, то, что с ним случилось, перепугало ее, и она возблагодарила всех богов своих предков, что она догадалась привести за ним в Чайна-Таун группу поддержки.

Вошел лечащий врач, скрепя по линолеуму туфлями на резиновой подошве. Взглянул на температурную карту, спросил:

— Как самочувствие? — потрогал багровую полосу поперек горла Сива. — Что там ни говори, а вы легко отделались. — Достал ручку и стал что-то писать в истории болезни. — Какое-то время дыхание будет довольно шумным, но изменения в голосе не обязательно останутся навсегда. У вас небольшая гематома — кровоподтек — на голосовых связках, и я прописал вам антибиотик и дезинфицирующее средство, чтобы уменьшить опухоль. Именно из-за нее за гематомой следует последить. Если она будет увеличиваться, то может значительно блокировать дыхательные пути. И вам, возможно, потребуется трахеотомия.

Говоря все это, он продолжал что-то быстро строчить. — Возможно, довольно долгое время будете кашлять кровью. Также в вашем состоянии не исключены головные боли, поэтому не пугайтесь, если начнутся. Мы уже сделали рентгеноскопию и ничего особо тревожного не обнаружили. Принимайте прописанные вам лекарства. Завтра я опять зайду.

— А когда я смогу выйти отсюда? — спросил Сив.

Врач одарил его заученной, профессиональной улыбкой.

— Трудно сказать. А пока почему бы вам не расслабиться и постараться отдохнуть?

Сив посмотрел на него взглядом, зарезервированным для совершивших наиболее тяжкие преступления. Когда тот ушел, Сив повернулся к Диане:

— И, пожалуйста, не читай мне морали.

Она почувствовала в глазах слезы и на какой-то момент пожалела, что вообще пришла сюда. Но потом подумала о своих чувствах к нему, которые не сможет изменить ничто из того, что он может сказать или сделать.

— Почему бы тебе не признать, что тебе не дает покоя твоя испанская гордость? Тебя, наверно, больше всего беспокоит то, что скажут ребята из твоего отделения по поводу того, что тебя спасла женщина.

— Ты угадала, — признался он. — Держу пари, уже сейчас шуточек не оберешься.

— А я думаю, что каждый, кто тебя знает, просто рад, что ты вышел из передряги, неважно благодаря чьей помощи.

— Да брось ты! — отмахнулся он, но втайне был польщен. — При тебе информация, присланная из Нью-Ханаана?

— Да. — Она показала ему папку. — Но вообще-то я не должна бы тебе давать ее. Капитан сказал, что ты числишься в официальном двухнедельном отпуске по болезни.

— Я знаю, — сказал он, протягивая руку. — Давай ее сюда.

— Ну-ну! Ты разве не знаешь, что такое отпуск по болезни? Это значит: никакой работы.

— Я не шучу, Диана. Дай ее мне.

— Нет, я не...

— Это приказ, сержант.

— Ты не на службе, — отпарировала Диана. — И я твоим приказам сейчас не подчиняюсь.

Сив посмотрел на нее укоризненно.

— Ну тогда, не в службу, а в дружбу.

— Как твой искренний друг, я хочу, чтобы ты встал снова на ноги как можно скорее.

Он скинул простыню, свесил ноги с кровати.

— Я хоть сейчас встану. Хочешь?

— Сив, не надо, пожалуйста, — взмолилась она. — Ты же себя угробишь!

— Я тебе говорю, что я уже в порядке.

— Извини меня, но я тебе не верю.

Он провел рукой по лицу.

— Господи, да разве я прошу чего-то сверхъестественного? Я только хочу взглянуть, что там у тебя в папке.

— Укажи хотя бы одну вескую причину, по которой я должна ее тебе показать.

Сив взглянул на нее и она поразилась холоду, которым повеяло от его лица. — Диана, — промолвил он, — человек, напавший на меня, — убийца моего брата.

— Что? С чего ты это взял?

— Потому что я видел ту штуку, — ответил он, внезапно почувствовав усталость и боль, которой не было минуту назад. — Ты была права. Именно железным веером, таким, как в твоей книге, этот гад отсек Дому голову. И именно это же самое он хотел проделать со мной.

Диана стояла, будто пригвожденная к линолиевому полу. У нее даже закружилась голова, как тогда, когда она сорвалась с аттракциона, на котором столько раз каталась ребенком, приезжая на Кони-Айленд.

— Господи Иисусе, — прошептал он. — Что это значит?

— Дай мне посмотреть ту папку, — попросил Сив, — может, я и смогу тебе ответить.

Все горело у него внутри, когда он взял в руки папку, в которой содержалась информация, которая сразу отбросит его назад, в прошлое, в несчастную Камбоджу, истекающую кровью Камбоджу, где горы черепов громоздились на той земле, где когда-то прекрасная сеть ирригационных сооружений несла жизнь в иссохшую почву.

Сверху лежала справка из их собственной лаборатории и, на первый взгляд, она не порадовала Сива. На тысячедолларовой купюре, которую убийца положил на блюдо для пожертвований в церкви, были отпечатки пальцев, но настолько смазанные, что идентифицировать их не представлялось возможности.

Другие бумаги более обнадеживали. Состав, который Сив обнаружил зажатым в пальцах Доминика, идентичен тому, который используется для изготовления масок, воспроизводящих черты лица исторических персонажей. Кроме того, лаборатория обнаружила на купюре следы порошка, использующегося для женского макияжа, производства известной французской парфюмерной фирмы.

Весьма интересно, подумал Сив. Он надел маску, нападая на Дома. Зачем? Очевидно, Дом знал его или встречал его когда-то. Понятно, где, подумал Сив. В Камбодже.

Он обратился к материалу, предоставленному Нью-Ханаанской полицией. Там было два отчета коронера: один по делу Дома, другой — по делу Аль Декордиа, человека, найденного в канаве за городом. Отчеты подтвердили подозрение Сива в том, что Дом и Декордиа были убиты одним и тем же человеком, который в обоих случаях воспользовался одним и тем же оружием. Кровоподтеки по краям одной, большой раны, странные гофрированные края раны, — все это убедительно свидетельствовало в пользу этого предположения.

Единственная разница заключалась в том, что у Дома были сломаны пальцы, и отчет тоже прояснил, в чем тут дело. Коронер обнаружил частицы резинового состава под ногтями сломанных пальцев. Это говорило о том, что Дом содрал часть маски с лица нападавшего и этот убийца из осторожности должен был сломать ему пальцы, чтобы выдрать из его хватки улику.

Доклад также подтвердил, что Аль Декордиа был убит где-то от тридцати шести до сорока восьми часов до того,как был убит Дом. Это могло означать, что здесь орудовал либо маньяк-убийца, либо эти два убийства связаны между собой.

Сив опять вернулся к тому листу, где говорилось о том, что пудра для макияжа была французского производства.

Поднял глаза на свою помощницу.

— Диана, — сказал он, — ты ангел!

— Возможно, — отозвалась она. — Только вопрос в том, не помогаю ли я дьяволу.

— О чем ты?

— Босс, ты совсем зациклился на убийстве твоего брата. Посмотри на себя: чуть живой, а все не можешь остановиться, даже чтобы перевести дух.

— Некогда, — буркнул он.

— Но ты понял, что я имею в виду?

— Не понял, но это не важно. — Он указал рукой на шкафчик. — Дай мне записку, которую я обнаружил на теле Дома. Такая записка, сделанная от руки. Ты найдешь ее в моем бумажнике. — Если он помнил правильно, адрес на ней тоже во Франции. Совпадение?

Диана подошла к шкафчику, порылась в бумажнике Сива.

— Ты мне ее не показывал. Это она? — В руке ее была бумажка.

— Что с тобой?

Казалось, ей не хватает воздуха.

— Диана?

Она подала ему бумажку с именем Сутан и адресом, на которой Дом написал: Спасен?

— Когда ты разглядывал тело Декордиа, детектив Блокер дал мне посмотреть записную книжку Декордиа. Тот же самый почерк!

Сив посмотрел на записку с такой опаской, словно она уже начала гореть.

— Ну, как в этом можно быть уверенной?

Диана достала что-то из своей записной книжки. — И еще. Блокер дал мне одну из визиток Декордиа, которые он взял из его бумажника. И как-то так получилось, что он в суматохе забыл ее у меня забрать, да и я совсем про нее забыла. А карточка интересная: на обратной стороне кое-что накарябано. Как только я увидела твою записку, я сразу же вспомнила о своей, а там и еще одна ниточка потянулась. Взгляни. — Она приставила их друг к дружке и показала Сиву. — Видишь, как буквы характерно наклонены назад? Вот этим почерком были исписаны и страницы записной книжки Декордиа. Никакого сомнения не может быть: он написал записку, которую ты нашел в кармане брата.

Она права, подумал Сив. И это означает, что между Декордиа и Домом были какие-то контакты. Вот она, связь!

— А какая, ты говоришь, еще есть ниточка?

Диана кивнула.

— Вот посмотри, это написано рукой Декордиа: «Восточно-Азиатское благотворительное общество» и номер телефона.

— Ну и что? — спросил Сив. — Ты знаешь это общество?

— Вот то-то и оно! — сказала Диана. — Никогда о таком не слыхала. А я, между прочим, знаю все 27 благотворительных обществ, что существуют в Чайна-Тауне, босс.

— Так, значит, Восточно-Азиатское благотворительное общество не существует?

— Да, это липа, — ответила Диана. — Но номер телефона-то настоящий! И этот номер написан на телефонном аппарате, установленном в офисе на Дойерс-стрит, куда тебя тогда привел Питер Чанг.

Листья падали — желтые, красные и золотые — кружась в сонном солнечном свете. Снег несло сквозь голые сучья деревьев. Аликс была в полудреме, в каком-то странном состоянии между сном и наркотическим трансом, когда все кажется таким четким и облеченным глубоким значением.

Когда она вынырнула на мгновение из омута снотворного, которым ее накачали, это было, как кошмар, который ее как-то раз мучил: какое-то смутное ощущение угрозы и желание предупредить других криком. Открываешь рот, а оказывается, ты — нем.

Но на этот раз все было реальностью.

Она вся замотана в бинты, и ощущение ужасной боли, будто все лицо окунули в кислоту. Аликс осознала, что лежит на спине, к ее руке прикреплены трубки с питательной жидкостью. Она ничего не видит и онемела.

Опять нырнула в сон и очутилась вновь в Огайо, и она снова — десятилетняя девочка с косичками, слышит пьяные голоса родителей, непристойные ругательства. И, не в силах больше выносить эту атмосферу пьянства и враждебности, она крадет из бумажника отца двадцать долларов и бежит из дома. Садится на автобус и уезжает...

Но затем воздействие снотворного ослабляется и вновь она оказывается во власти недавнего жуткого переживания. Она вновь борется со страшным существом, наделенным ужасающей силой, и вот-вот захлебнется в собственной крови. Она пытается закричать.

Дергается в конвульсиях, и кто-то хватает ее за руку.

— Мам!

Дэнни? А, это Дэнни!Чувство облегчения омывает ее всю, прогоняя ее ужас и ее боль. Милый сынок!

— Вообще-то мне нельзя с тобою находиться, — шепчет ей Дэнни на самое ухо, и она сразу же представила его себе: рослого, сильного, и, наверно, испуганного. — Никому пока нельзя.

Она крепко сжимает его руку, не желая отпускать от себя свое сокровище.

— Крис должен был лететь во Францию за телом брата. С ним все в порядке.

И совсем некому за тобой приглядеть, подумала она. Волна неприкаянности накатила на нее. Где она, ее семья, мысли о которой всегда были так важны для нее?

— Я сейчас живу в доме одного мужика по имени Макс Стейнер. Он старый друг Криса. Юрист. Со мной все в ажуре. Не волнуйся.

Он такой мужественный. Она сжала его руку. Как же ей узнать, что с ней, насколько серьезно ее ранение, как она будет выглядеть, когда с лица снимут бинты? Горло жгло от невысказанных вопросов.

— Я так хочу, чтобы ты скорее поправлялась. О да, Дэнни. И я очень хочу.

— Вчера после школы я выкатил свой велик и рванул туда, к бассейну, на твое любимое место. Погода была просто потрясная, прямо, как в июне. Там было полно народу: кто на велике, кто со скейтбордом, кто просто так бегает. И музыка везде, будто у всех праздник.

О Дэнни, прошу тебя, будь осторожен. Ведь это все-таки Нью-Йорк! Уж больно ты самостоятельный! Как это он сказал? Не волнуйся. Со мной все в ажуре.

Снова проваливается в никуда, скользит сквозь уровни времени. Она вновь на автобусе, покидает пригород Колумбуса с его мрачными реалиями взрослой жизни. Позади остается грубость и резкость матери, придирчивость и хамство отца, вечные пьяные драки между ними, которые неизменно кончались истерикой и слезами.

Автобус идет на юг по Шоссе 33. Она обхватила руками колени, упершись подошвами своих кроссовок в спинку переднего кресла, жуя резинку. За окнами автобуса кружатся в порывах ветра желтые, красные и золотые листья, застревают в канавах охапками, как какой-то экзотический перец.

В Сирклевилле она прилепила комочек жевательной резинки к низу ее сидения, сошла с автобуса и прошла пешком последние полторы мили, засунув руки в карманы брючек.

Осенний ветер разрумянил ее щеки, небо заволокло тучи, похожие на ватное одеяло. Последний километр она, как всегда, бежала. И с разбега влетела на шаткие ступеньки дедушкиного дома, где ей всегда рады. Первый раз она пожаловала сюда без приглашения в возрасте восьми лет, и с тех пор у нее никогда не спрашивали причин ее приезда.

На следующий день дедушка взял ее на ежегодный Праздник Тыквы, где они, смеясь, смотрели парад запряженных лошадьми старых экипажей, ели традиционный тыквенный пирог и запивали его шипучим яблочным сидром, любовались выставленными на конкурс тыквами величиной чуть ли не с дедушкин дом.

Ночью, после того, как он уложил ее спать, она лежала в кровати, натянув ватное одеяло до подбородка, любовалась луной, плывущей в ясном ночном небе, а когда заснула, ей приснилась лестница из звезд, ведущая в самое небо.

Внезапно очнувшись, будто от удара кулака безотрадного настоящего, вся в поту, она почувствовала такое острое желание вновь быть ребенком, свободным от повседневных забот, от вечного беспокойства о Дэнни, от всякой ответственности. Ей хотелось унестись в ту ночь, подниматься по лестнице из звезд, чувствовать заботу и ласку дедушки.

Отчего это? — думала она. Может, оттого, что она, не желая того, стала матерью? Интересно, женщины, которые сознательно заводят ребенка, когда-нибудь чувствуют нечто подобное тому, что чувствует она? Интересно, а они сделали бы этот роковой шаг, если бы вернулись в исходную позицию?

Но затем она почувствовала, как сила Дэнни переливается в нее, почувствовала его рядом с собой. Вспомнила, как он устраивался рядом с ней, свернувшись клубочком. Какой он был смешной, когда впервые появился на свет: маленький, красный и горластый, — и возблагодарила бога за него, за это маленькое чудо, бывшее частью ее.

Она опять уснула и, пробудившись, почувствовала, что рядом с ней кто-то есть. Кто же? Дэнни? Кристофер? Она почему-то забыла, что сын говорил ей, что Кристофер во Франции.

— Аликс?

Голос. Знакомый голос. Она сделала умственное усилие, пытаясь вспомнить лицо человека, который говорил таким голосом.

— Милая? Ты проснулась?

Ужасно знакомый голос. Кто же это?

— Милая, это я, Дик. — О Господи, подумала она, потрясенная, да это же мой бывший муж! — Я прослышал о том, что с тобой случилось. Боже, как я сочувствую тебе. И, знаешь, я чувствую, будто это моя вина за то, что произошло с тобой. Если бы я не бросил тебя... Но с этим отныне все покончено. Я вернулся, и навсегда. Я буду очень заботиться о тебе, ты сама увидишь. Я люблю тебя, детка. Я ведь всегда любил, ты знаешь.

Сив вспомнил: Искусство войны есть искусство обмана.

—Надо поскорее выбираться из этой больницы, — сказал он.

— И куда же ты собираешься направиться? — спросила Диана.

Но ведь война кончилась тринадцать лет назад. Опять вспомнилось то имя: Сутан Сирик. И тот адрес: Ницца, бульвар Виктора Гюго, д. 67.

Она положила ему руку на плечо.

— Никуда ты не поедешь.

Надо перестать обманывать себя, подумал он. Война никогда не кончается. Для меня, и, конечно, для него.

—Ты ничего не понимаешь, — сказал он, отмахиваясь от ее попыток удержать его. — Здесь мы не найдем ответа на свои вопросы. Дракон убит. Моя единственная зацепка превратилась в пыль.

— Конечно, Чана не вернешь, — согласилась Диана. — Но теперь, когда мы начали официально работать над этими двумя убийствами. С разрешения Блокера, мы...

— Это тупик, — сказал Сив, направляясь через комнату к шкафу. — Поверь мне, распутывать эти два убийства с этого конца — пустая трата времени.

Диана сначала молча смотрела, как он одевается, потом не выдержала.

— Что все-таки произошло? Ты от меня что-то утаиваешь.

Не был ли Дом убит потому, что Аль Декордиа что-то ему сообщил? — думал между тем Сив. Но в честь чего Декордиа вдруг пришел к Дому? И вот, когда одна нога уже пролезла в брючину, а вторая — только наполовину, до него вдруг дошло. Внизу записки и немного наискосок его брат написал: Спасен?Ясно, что Аль Декордиа приходил к нему исповедываться.

Он представил себе, как Декордиа заходит в исповедальню и говорит Дому то, что он не мог сказать никому другому, выплескивая из себя то, с чем он, по-видимому, уже не мог жить.

Но знал ли убийца о том, что Декордиа дал Дому эту записку? И почему тогда он оставил ее, хотя постарался удалить кусочек резины из руки убитого.

— Чтобы это ни было, — ответил он Диане, — это не твоя забота.

У Дианы замерло сердце, но она все-таки ответила:

— Твоя забота — это и моя забота.

Сив застегивал рубашку, но, услышав ее слова, остановился и повернулся к ней.

— Диана, — сказал он, беря ее руки в свои. — Я не знаю, что у тебя на уме. Нет! — Он прижал палец к зубам. — Ничего не говори. Сейчас я хочу, чтобы ты очень внимательно слушала. Все, что происходит здесь, каким-то образом, которого я пока не понимаю, взаимосвязано. — Действительно ли это так, или все это стечение обстоятельств и случайностей? Может, Диана права насчет его зацикленности? Может, он свихнулся на одной идее, как капитан Ахав?[17] — Самое главное, это перестало быть служебным делом и стало личным.

Глаза Дианы, такие большие, темные и испуганные. Такие близкие. Сив знал, что он должен сейчас забыть о них, забыть обо всем. Помнить только о войне, которая никогда не кончается.

— Видишь ли, я знаю, кто убил Дома. Или мне кажется, что знаю. В любом случае, у меня нет выбора: я должен выяснить это наверняка.

И он знал, что есть только один способ сделать это.

— Его дома нет, — сказала Сутан, входя в садик, вокруг которого была построена вилла Муна. — Он часто в отлучке.

— А куда он ездит? — спросил Крис, наблюдая, как вода льется из дельфиньих ртов.

Сутан пожала плечами. — Куда только его не заносит по его делам! Чаще всего, в Азию, я полагаю. В Камбоджу нам путь заказан: у нас там слишком много политических врагов. Но Мун любит бывать хотя бы около.

— Так ты не знаешь точно, где он сейчас? — Крису хотелось узнать как можно больше о ее двоюродном брате. — Ты позвонить ему не можешь?

— Туда, где он сейчас? — Она рассмеялась. — Даже телексом его не достать, когда он в Азии. — Она подошла и остановилась рядом с ним. — Потерпи немного. Ты уже занялся подготовкой необходимых бумаг для того, чтобы распорядиться Терриным... — Ее голос немного сорвался и она отвернулась туда, где синели в утренней дымке горы.

— Крис, я хочу попросить тебя об одном одолжении, — сказала она после довольно длительной паузы. — И прежде чем дать свой ответ, обещай хорошенько подумать.

— Хорошо.

— Я бы хотела, чтобы тело Терри покоилось во Франции. А именно, здесь, в месте, которое он любил.

— Сутан, я не...

— Пожалуйста, — прервала она, — ты обещал не отвечать, не подумав.

Он кивнул. Конечно, надо учесть желания отца. Он бы похоронил Терри на семейном кладбище в Коннектикуте. Но то ли это место, где бы сам Терри хотел лежать, если бы задумался когда-либо о собственной смерти? Другое дело, здесь, неподалеку от городка, где Крис провел незабываемое лето Тур де Франс, где он познакомился с Сутан, о чем Терри, конечно, знал.

— Я думаю, это неплохая идея, — ответил он и сразу же увидел огромное облегчение на лице Сутан. По-видимому, ей не легко далась эта просьба, подумал он с запозданием.

Она стояла так близко от него, что он мог вдыхать ее запах: чуть-чуть пряный, чуть-чуть мускусный.

— Кому ты звонил по прибытии сюда, — спросила она. — Я видела, как сразу же изменилось твое лицо: потемнело и стало как каменное.

Крис сел напротив фонтана. Теперь, когда он добрался сюда, когда заполнил необходимые документы относительно тела Терри, он мог позволить себе роскошь признаться хотя бы самому себе, как пусто у него было на душе. Основа этой пустоты была заложена задолго до получения известия о смерти Терри. Ощущение было такое, словно он жил не свою жизнь, а жизнь совсем чужого человека. А еще лучше сказать, что он будто пришел на середину фильма о ком-то, кого он смутно знал, а, может, не знал вовсе.

— Близкий мне человек пострадал в Нью-Йорке накануне моего отъезда сюда. На нее было совершено нападение. Причем, в моей квартире.

Сутан, озабоченная, тоже присела рядом с ним. Между пальцами она рассеянно теребила упавший цветок каштана.

— Часто слышишь о бандитизме в Нью-Йорке. Эти истории, получается, правдивы?

— Не сказал бы, — ответил Крис, — да и большинство ньюйоркцев тоже будет отрицать их. Я всю свою взрослую жизнь прожил в Нью-Йорке, и никогда никто на меня не нападал и не вламывался в мою квартиру.

— До последнего времени.

— Я не думаю, что это был грабитель или злоумышленник, — пояснил он. — Во всяком случае, обычный злоумышленник.

— Кто же это такой?

— Хотел бы я знать, кто! — признался Крис. — В этой истории много неясного. Я спал. И у меня такое ощущение, что Аликс пострадала, пытаясь спасти мне жизнь.

— У тебя есть враги в Нью-Йорке? — У Сутан был богатый опыт по части того, к чему может привести, когда имеешь врагов.

Крис засмеялся.

— Может, и есть. Не знаю. Я специализируюсь по уголовным делам, но я защитник, а не прокурор. Так что вряд ли много.

— Тогда кто же мог напасть на тебя?

— Не напасть, — задумчиво произнес Крис. — Убить. Я уверен, этот подонок собирался убить меня.

— Но почему?

— Понятия не имею.

Сутан притронулась к его руке.

— Ну и как твоя подруга? Ты ведь поговорил с ней?

Крис кивнул.

— Не совсем с ней. Я разговаривал с ее сыном. С ней будет все в порядке.

Сутан почувствовала, что он не все сказал.

— Так все-таки что с ней?

Он вздохнул.

— Я разговаривал также с хирургом. Говорит, что у нее повреждены голосовые связки. Пока неизвестно, чем все это кончится. По всей видимости, изменится голос, но это не худшее из того, что ей угрожает.

— А худшее?

Он встал, склонился над фонтаном так, что струи воды из дельфиньих ртов попадали на его пылающее лицо. — В худшем случае она навсегда потеряет голос.

Сутан взяла его за плечи, повернула лицом к солнцу.

— Посмотри туда. Эти склоны холмов так красивы в это время года, — сказала она, указывая рукой. — Эта часть Франции дышит историей, не только красотами. Ты знаешь, что в XVI столетии Вене управлялся епископом, который потом стал Папой Павлом III? Он был по рождению итальянским князем. — Сутан повела рукой вокруг. — Почему бы нам не совершить экскурсию в историю. Здесь все рядом.

Она провела его через ворота виллы, затем вдоль по склону, и скоро Крис увидел, что они идут по гребню, похожему на хребет исполинского ящера, выползающего из самого центра земли.

— Мы находимся неподалеку от Турет-сюр-Луп, — сказала она, указывая на великолепные древние стены городка, построенного на самой середине хребтообразного гребня. — Именно там убили Терри. В церкви. — Она замялась, будто сомневаясь, говорить это или нет. — Мун сказал, что для него, наверно, особенно ужасно было умереть в святом месте.

— Не могу сказать. Когда мы с Терри читали Библию, это было, по преимуществу, интеллектуальным занятием.

— Но это было очень давно, — заметила она, — не так ли?

Они двинулись дальше, по направлению к Турет.

— Ты слышишь? — Сутан склонила голову, прислушиваясь. — Шум водопада. В особо тихие ночи его можно слышать и на вилле.

Они стояли на поросшем травой бугре, книзу от которого простиралась поросшая деревьями долина, а выше их средневековая каменная крепость торчала на зубчатом хребте, как сова на сучковатой ветке дерева.

Сутан стояла под оливковым деревом, прижав руки к груди. Они казались неестественно белыми на фоне ее темной одежды.

— Крис, я хочу тебе что-то сказать, что-то важное. Я никогда не переставала думать о тебе. Я была такая молодая тогда. Мы оба были. И я сделала то, что считала своим долгом.

— Не уверен, что тебя понимаю. Ты ведь сделала все, чтобы мы потеряли друг друга навсегда, не так ли?

— Я ужасно боялась. Мой отец дал мне ясно понять, что он собирается сделать с тобой.

— Я тебе не верю, — сказал Крис. — Я знал твоего отца. Он не убийца. Он просто не...

— Ты совсем не знал моего отца, — прервала его Сутан. — Ты был тогда чертовски самоуверен. Это меня ужасно бесило. Никогда не мог видеть дальше фасада, даже если подозревал, что фасад — фальшивый. О да, мой отец был вежлив, знающ, очарователен. Но он жил тем, что угождал то тем, то другим. Очень пестрой публике.

— Ты говоришь так, словно он торговал притираниями на змеином яде, — возмутился Крис. — Я помню, он был всецело поглощен идеей политической революции. А мы верили только в себя.

— Позволь тебе заметить, — возразила Сутан, — что мой отец был самым опасным из всех торговцев именно потому, что верил в революцию. История полна людьми вроде моего отца. Умными людьми — порой даже гениальными — которые считали, что своими манипуляциями они смещают политический баланс сил в том или другом регионе, в то время как вся их деятельность сводилась к замене одного тирана другим. Но в процессе этой деятельности они сами накапливали огромное богатство и власть. И в конце концов все они — и мой отец тоже — оказывались заложниками этих двух зол. Они были самыми злостными грешниками из тех, которых знало человечество.

— Твой гнев заслуживал бы лучшего применения, — сказал Крис. — Тогда ты, помнится, отказалась пойти со мной к властям и рассказать все, что мы узнали. Но все случилось именно так, как я боялся, что случится. С помощью денег и оружия, которое твой отец приобрел для них. Пол Пот и Красные Кхмеры захватили власть. Пол Пот раздел Камбоджу до гола, уничтожил ее прошлое, а потом, как в свое время русские, переписал историю своей страны на свой лад. А ведь у нас была возможность не допустить всего этого.

— Ты ошибался тогда, — возразила Сутан. — И ты ошибаешься сейчас. У нас не было никаких доказательств, и ты сам в этом убедился. Тебе казалось, что у тебя в кулаке зажат джинн, но как только ты его разжал, он улетучился, как дым. Видишь ли, мой отец тогда был очень могущественен: он мог двигать горы. Но этого ты не мог понять, потому что не видел результатов его работы. Точно так он никогда не позволял тебе увидеть другую сторону его личности — ту, которую мы с матерью прекрасно знали. В любом случае, поверь мне, он был абсолютно серьезен, когда говорил мне, что расправится с тобой. И он выполнил бы свою угрозу, если бы ты остался во Франции.

— Но вот я снова во Франции. Насколько долга у твоего отца память?

— Вообще-то, — сказала Сутан, — мой отец никогда ничего не забывал. — Она пожала плечами. — Но теперь это не имеет особого значения. Возможно, его уже давно нет в живых, так же, как и моей матери.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь точно, жив он или умер? Как это понять?

— Он узнал о том, что я предупредила тебя об опасности, нарушив его строжайший запрет. И он просто выгнал меня из дома, отсек от семьи, как сухую ветку.

Вид на долину, простирающуюся внизу, был грандиозен. Густые заросли деревьев скрывали от них водопад, но шум его достигал места, где они стояли.

— Я на всю жизнь запомнил тот вечер, когда мы с тобой подслушали разговор Салот Сара с твоей матерью, — тихо сказал он. — Часто, читая в газетах о жертвах геноцида в Камбодже, я просто поражался, насколько точно Пол Пот выполнял то, о чем он говорил твоей матери: уничтожение политически активных людей, интеллигенцию, буддийского духовенства, — всех достаточно образованных людей, которые могли противодействовать ему. Десять миллионов людей, забитых, как скот, брошенных живыми в шахты. Но это еще не конец кошмарам: скоро стали распространяться слухи о лагерях по перевоспитанию. Детей учили шпионить за их родителями. Сколько случаев известно,