20

Погибшие души

Сан-Франциско, Калифорния

Очертя голову бросился хейдл из пещеры, смотрящей множеством отверстий. Слабо дыша, голодный, изнывающий от головокружения, он все же презрел свою слабость.

Идеально круглые отверстия дренажных труб покрыты инеем. Холодный туман. В многоярусных туннелях лежат больные и умирающие. Болезнь выкосила всех, словно на хейдлов обрушилась чума, или кто-то отравил реки, или пустил в коридоры ядовитый газ.

Его глаза гноились. Этот воздух, этот ужасный свет. И пустота голосов. Звуки слишком далеко и в то же время слишком близко. Слишком много пространства. Мысли не находят отклика. Стоит что-то представить, и оно тут же растворяется в небытии.

Он обмотал голову обрывками дубленой кожи, словно прокаженный. Съежившись в кожаных лоскутах, хейдл чувствовал себя лучше, он почти мог видеть. Он нужен своим. Других взрослых мужчин перебили. Теперь все на нем – оружие, пища, вода. С поисками Мессии придется подождать.

Он не пытался бежать, ведь рядом живые женщины и дети. Они выживут все вместе или погибнут. Только так. Он за все в ответе. Ему восемнадцать, и теперь он у них старший.

Кто остался? Из его жен дышала только одна. И трое его детей.

Перед ним встал образ младшего сына – холодного как камень. Аийя! Хейдл заставил свое горе перейти в ярость.

Тела других хейдлов лежали там, где они упали, или споткнулись, или пошатнулись. Разлагались они как-то странно. Наверное, из-за этого удушливого жидкого воздуха. Или из-за света, едкого, как кислота. На своем веку хейдл видел много трупов, но так быстро они никогда не портились. Прошел только день – и уже ни один не годится в пищу.

Через каждые несколько шагов он опускал руки на колени и ловил ртом воздух. Земля – плоская, как поверхность воды. А он – воин и охотник! – едва может стоять. Жуткое место.

И, переступив через кучу костей, хейдл двинулся дальше.

Он подошел к призрачно-белой линии и приподнял свои лоскуты, щурясь в туман. Для звериной тропы она была слишком прямой. Подумав о тропе, хейдл воспрянул. Быть может, она приведет к воде.

Он шел по белой линии, останавливаясь, чтобы отдохнуть, но присесть не решался. Стоит сесть – и он ляжет, а если ляжет – уснет и не проснется. Он пытался уловить запахи, однако грязный воздух оказался слишком насыщен вонью, ни животных, ни воду не учуешь. Слуху тоже нельзя доверять, нельзя верить голосам. Казалось, на него обрушился целый их легион. И ни одного осмысленного слова. Погибшие души.

Потом белая линия уперлась в другую, тоже уводящую в туман – вправо и влево. Налево, решил он, ведь это священное направление. Куда-нибудь выведет. Линия привела к другим линиям. И он поворачивал – то направо, то налево – в нарушение Пути.

На каждом повороте ставил пахучую метку. И все равно потерялся. Как такое случилось? Лабиринт без стен? Хейдл ругал себя. Если бы он все время, как его учили, сворачивал налево, он неизбежно вернулся бы на место или мог бы пройти назад тем же путем, сворачивая направо. Теперь он спутал направление. Да еще будучи таким слабым. И притом что жизнь племени зависит от него одного. А ведь обучают именно для таких случаев.

Все еще надеясь найти воду, или мясо, или собственный запах среди этой причудливой растительности, хейдл шел дальше. У него тряслась голова. Его тошнило. Он пробовал слизать иней с колючих растений, но вкус соли и азота был сильнее жажды. Земля постоянно дрожала.

Хейдл изо всех сил пытался сосредоточиться, ускорить шаг и прогнать плохие мысли, но светящаяся белая линия неумолимо повторялась; внимание на такое невыносимой высоте рассеивалось. И потому он заметил разбитую бутылку, только когда она наполовину распорола ему ступню.

Он сдержал крик боли. Не издал ни звука. У него были хорошие учителя. Он держал боль в себе. Принял ее словно благодать. Боль может быть другом, а может врагом – все зависит от умения управлять собой.

Стекло! Он молил послать ему оружие – и вот оно! Опустив ногу, хейдл держал скользкий осколок в руках и внимательно его изучил.

Вещь не очень хорошая, для торговли, а не для войны. Ни остроты, как у черного обсидиана, который расщепляется на острые осколки, ни прочности стекла, изготовленного мастерами-хейдлами. Впрочем, сойдет и такой.

Едва веря в удачу, молодой хейдл сдернул с головы лоскуты кожи, заставляя себя видеть при свете. Отдался ему, терзаемый болью в ноге, близкий к агонии. Пока есть время, нужно как-то вернуться к своим. Раз другие чувства скованы запахами и звуками этого места, нужно заставить себя смотреть.

И тут случилось нечто. Случилось откровение. Сбросив лоскуты, покрывавшие его бесформенную голову, он словно разорвал туман. Пропали миражи, и он остался наедине с правдой. Стоя на 50-ярдовой линии[24] стадиона «Кэндлстик-парк» в Сан-Франциско, хейдл обнаружил, что находится в темной чаше на дне огромного звездного мира.

Зрелище было страшное, даже для такого смельчака.

Звезды! Небо! Луна из древних легенд!

Он по-поросячьи хрюкнул и забегал кругами. Где-то рядом – пещеры, а там его народ. Там мертвецы его рода. Хейдл – раненый, хромой – пустился через поле, не поднимая глаз, предавшись отчаянию. Окружающая пустота была как наваждение; казалось, он вот-вот упадет в опрокинутую над ним чашу.

Потом стало еще хуже. Он увидел самого себя, плывущего наверху. Громадного. Хейдл поднял правую руку, чтобы оттолкнуть свой огромный образ, и тот поднял правую руку, чтобы оттолкнуть его.

Хейдл завыл в смертельном ужасе. Образ тоже завыл.

У хейдла закружилась голова, и он упал. Он корчился на клетках поля, словно червяк на крючке.

– Господи боже мой, – сказал Сэндвелл, отворачиваясь от экрана. – Теперь и он помрет. Эдак у нас самцов вообще не останется.

Было три часа утра, пахло солью, даже в помещении. Дорогие стереодинамики пронзали комнату воплем хейдла.

Томас, Дженьюэри и Фоули всматривались в ночь через очки ночного видения.

Стоя у огромного окна VIP-ложи, примостившейся сбоку стадиона, они походили на капитанов корабля.

Далеко внизу, прямо в центре поля, корчилось несчастное создание. Де л'Орме осторожно присел на подлокотник инвалидного кресла Веры, стараясь как можно больше понять из разговора.

Последние несколько минут они наблюдали за инфракрасным изображением хейдла, который крался в холодном тумане по белым линиям поля, сворачивая то влево, то вправо на девяносто градусов. То ли его привлекало, что они ровные, то ли гнала какая-то примитивная интуиция, то ли он просто сошел с ума. А потом туман вдруг поднялся, и произошло вот это. Действия хейдла казались совершенно бессмысленными – как на огромном экране ложи, так и на далекой картинке на поле.

– Они всегда так себя ведут? – спросила Вера у Сэндвелла.

– Нет. Он еще смелый. Остальные спрятались ближе к канализационным трубам. Наш самец прямо боевой. Все время крутится на пятидесятиярдовой.

– Никогда не видела живого хейдла.

– Тогда смотрите получше. Как только взойдет солнце, ему конец.

Генерал был в вельветовом костюме и фланелевой рубашке всевозможных голубых тонов. Спортивные туфли «Хаш папис» мягко топтались по ковровому покрытию. На руке красовались платиновые швейцарские часы «Булова». Отставка ему явно не повредила, тем более что он мягко приземлился в объятия «Гелиоса».

– Вы говорите, они вам сдались?

– Сначала все так и выглядело. У нас был патруль под горами Сандиа на глубине две с половиной тысячи футов. Обычное дело. На этот уровень они давно уже не поднимаются. И вдруг откуда ни возьмись – целая орава. Несколько сотен.

– Вы же сказали, здесь только два десятка.

– Точно. Как я уже сказал, массовой сдачи раньше не случалось. Солдаты слишком быстро отреагировали.

– Перестарались, хотите сказать? – спросила Вера.

Генерал изобразил улыбку висельника.

– Когда их привезли, их было пятьдесят два. Вчера оставалось меньше двадцати девяти. Сейчас, наверное, еще меньше.

– Две тысячи пятьсот футов? – переспросила Дженьюэри. – То есть почти у самой поверхности. Это – набег?

– Да нет. Скорее всего, переселенцы. В основном женщины и дети.

– Что они там делали?

– Понятия не имею. Общаться с ними не получается. Наши лингвисты и суперкомпьютеры работают изо всех сил, но, возможно, то, чем пользуются хейдлы, вовсе не язык. Пока что мы получаем какую-то тарабарщину. Система знаков. Ничего информативного. Командир патруля сказал, что они явно направлялись к поверхности. Почти не вооруженные. Похоже, они что-то искали. Или кого-то.

Члены «Беовульфа» молчали. Только посылали друг другу вопросительные взгляды. А что, если этого хейдла, который пробирается по покрытой инеем траве стадиона, послали сюда с той же, что у них, целью – найти Сатану? Что, если заблудшее племя и вправду искало своего пропавшего вождя… на поверхности?

Последнюю неделю они обсуждали некую теорию, представлявшуюся довольно правдоподобной. Это была теория Гольта и Мустафы, и заключалась она в том, что его сатанинское величество изредка делает вылазки на поверхность, изучая человечество на протяжении веков. Изображения – большей частью вырезанные в камне – и устное творчество народов мира дают замечательно схожие портреты этого персонажа. Он приходит и уходит. Возникает ниоткуда и неожиданно исчезает. Он может быть обольстительным или жестоким. Он живет обманом и притворством. Он умен, изобретателен и неутомим.

Гольт и Мустафа разработали свою теорию, когда были в Египте. С тех пор они вели по телефону осторожную кампанию, убеждая своих товарищей, что настоящий Сатана вряд ли прячется в какой-нибудь темной дыре подземья; гораздо вероятнее, что он изучает своего врага изнутри. Они утверждали, что исторический Сатана может проводить половину времени внизу, среди хейдлов, половину среди людей. Но тогда возникают другие вопросы. Является ли, например, Сатана неизменным на протяжении веков, то есть неумирающим, бессмертным существом? Или же он – сохраняющие преемственность поколения исследователей? Или династия правителей? Если Сатана бывает среди людей, вполне вероятно, что он похож на человека. Быть может, как и предположил де л'Орме, именно он изображен на Туринской плащанице. Если так, то как он выглядит теперь? И если правда, что он бывает среди людей, то какую надевает личину? Нищий, вор, тиран? Или – ученый, солдат, биржевой маклер?

Томас их теорию отверг. В подобных случаях он проявлял иронический скептицизм. Хотя, если вспомнить, именно он закрутил этот водоворот событий – поставленные с ног на голову предположения, вывернутые наизнанку выводы. Он сам велел им выйти в мир и собирать новые свидетельства, старые свидетельства, любые свидетельства. Сатану нужно понять, говорил Томас. Нужно знать, как он думает, какие у него намерения, какие желания и нужды, сильные и слабые стороны. Каким обычаям он следует, какой путь может выбрать. Иначе у нас никогда не будет перед ним преимущества. На том они и остановились, и группа разъехалась.

Фоули перевел взгляд с Томаса на де л'Орме. Гномье лицо слепого было непроницаемым. Именно де л'Орме настоял на сегодняшней встрече с представителями «Гелиоса» и притащил сюда, на континент, других членов «Беовульфа».

Что-то намечалось. Де л'Орме пообещал, что события повлияют на результат их работы, хотя не захотел сказать, как именно.

Все это делалось через голову Сэндвелла. О делах «Беовульфа» при нем не говорили ни слова. Члены «Беовульфа» до сих пор подсчитывали, какой ущерб принес их расследованию генерал, когда пять месяцев назад перешел в «Гелиос».

Ложа служила временным кабинетом Сэндвелла. На стадионе «Кэндлстик» проводилась серьезная реконструкция. «Гелиос» строил на месте арены биотехнический исследовательский центр стоимостью пятьсот миллионов долларов. Биосфера без света, сострил генерал. Сюда приглашали ученых со всей страны. Разгадка тайны homo hadalis вступила в следующий этап. Происходящее можно было сравнить с расщеплением атома или полетом на Луну. Хейдл, который метался по белой разметке поля на вянущей траве, входил в первую исследуемую партию.

Здесь, где завоевали свою славу и состояние такие футболисты, как Титтл и Монтана, где играли «Битлз» и «Роллинг Стоунз», где Папа говорил о добродетелях бедности, теперь за счет налогоплательщиков возводился передовой концлагерь. Он был рассчитан на одновременное содержание пятисот подземных животных форм. В дальнем конце арена уже напоминала развалины римского Колизея. Вовсю строились загоны. Вокруг титановых клеток вились аллеи. Потом поверхность старой арены и клетки скроются под восемью этажами лабораторий. Для уничтожения останков здесь даже соорудили бездымный мусоросжигатель, одобренный Ведомством по охране окружающей среды.

Там, на поле, хейдл пополз к канализационным трубам, где скрывались его сородичи. Бывший стадион будет готов принять новых питомцев не раньше чем через год.

– Настоящий марш обреченных, – сказал де л'Орме. – Всего за неделю от нескольких сотен хейдлов осталось меньше двадцати. Безобразие.

– Живые хейдлы – такая же редкость, как марсиане, – пояснил генерал. – Доставить их на поверхность живыми и невредимыми – все равно что вырастить шерсть на камне; нужно, чтобы не погибли бактерии у них в кишечнике, не началось легочное кровотечение, не случилась куча прочих неприятностей. Известны случаи, когда хейдлов-одиночек держали в плену на поверхности. Рекорд поставил израильский пленник – восемьдесят три дня. То, что осталось от этих пятидесяти особей, вряд ли протянет неделю.

– Я не вижу ни воды, ни пищи. Что они едят и пьют?

– Мы не знаем. Проблема серьезная. Мы наполнили им оцинкованную емкость чистой водой, а они даже не притронулись. Видите вон те биотуалеты для рабочих? Несколько хейдлов в первый день туда вломились и стали пить нечистоты и химикаты. Прошло несколько часов, прежде чем они перестали дергаться и визжать.

– То есть они погибли?

– Им придется либо привыкнуть, либо умереть, – сказал Сэндвелл. – Мы называем это выдерживанием.

– А что за трупы вон там, вдоль края?

– Все, что осталось от пытавшихся бежать.

С высоты гости видели нижние ряды трибун, заполненные солдатами и уставленные нацеленными на поле мини-пушками. Солдаты были в объемистых комбинезонах с капюшонами и кислородными баллонами.

На огромном экране хейдл бросил еще один взгляд в ночное небо и быстро уткнулся лицом в землю. Он хватался за траву, точно висел на отвесной стене и боялся упасть.

– После нашей беседы я хочу подойти поближе, – сказал де л'Орме. – Хочу его послушать. Понюхать.

– Исключено, – ответил Сэндвелл. – Это вопрос безопасности. Туда никого не пускают. Нельзя допустить, чтобы они начали заражаться человеческими болезнями.

Хейдл переполз с сороковой линии на тридцать пятую. Пирамиды труб стояли возле десятой. Он продвигался среди скелетов и гниющих трупов.

– А почему трупы лежат вот так, на открытом воздухе? – спросил Томас – Думаю, они представляют угрозу для здоровья живых.

– Вы хотите, чтобы их хоронили? Здесь не кладбище для домашних животных, отец.

Вера повернула голову, услышав, каким он заговорил тоном. Сэндвелл явно сменил курс. Теперь генерал принадлежит «Гелиосу».

– Но и не зоопарк. Для чего было доставлять их сюда, если вы просто смотрите, как они голодают и умирают?

– Я вам уже говорил – научные исследования. Строим, так сказать, детектор лжи. Будем разбираться, как у них колесики вертятся.

– А какова ваша роль? – спросил Томас – Для чего вы здесь, с ними? Я имею в виду «Гелиос».

Генерал напыжился.

– Отвечаю за организацию, – отрезал он.

– А! – сказала Дженьюэри, словно что-то поняла.

– Да, я ушел из армии. Но все еще держу оборону. По-прежнему сражаюсь с врагом. Только теперь за мной стоит реальная сила.

– Вы про деньги? – спросила Дженьюэри. – Сокровища «Гелиоса»?

– Да что угодно – раз оно может остановить хейдлов. Столько лет мною управляли глобалисты и пламенные пацифисты. А теперь я имею дело с настоящими патриотами.

– Бросьте вы, генерал, – оборвала его Дженьюэри. – Вы обычный наемник. Помогаете «Гелиосу» заглотить подземье.

Сэндвелл покраснел:

– Опять всякая чушь про новое государство под Тихим океаном? Газетная утка!

– Когда Томас впервые об этом сказал, я решила, что у него паранойя, – продолжала Дженьюэри. – Я думала, что никто в здравом уме не додумается покромсать карту на клочки, а потом склеить их вместе и объявить новой страной. Но это происходит, и с вашей, генерал, помощью.

– Карту никто не кромсал, – раздался новый голос. Все обернулись. В дверях стоял К. К. Купер. – Мы только подняли ее и обнаружили под ней пустоту. И нарисовали новые земли там, где не было никаких земель. Мы делаем карту под картой. Карту земель, которые не видны. Можете продолжать заниматься своими делами – словно нас и нет. А мы будем заниматься своими. Мы просто сошли с вашей карусели.

Несколько лет назад журнал «Таймс» воспевал Купера как смышленое дитя рейганомики, как человека, самостоятельно нажившего состояние на торговле компьютерными микросхемами и патентами в области биотехнологии и телевизионного программирования. В статье разумно умалчивалось о его спекуляциях твердой валютой и драгоценными камнями разваливающегося Советского Союза, как и о проделке с гидроэлектрическими турбинами для проекта электростанции «Три ущелья» в Китае. Спонсорство, оказываемое им природоохранным и правозащитным организациям, постоянно преподносилось публике как доказательство того, что большие деньги не исключают большого сердца.

Во плоти он производил странное впечатление – челка и очки в проволочной оправе на человеке его возраста выглядят неестественно.

Бывшего сенатора отличала западная живость манер, которая могла бы пригодиться, стань он президентом. В такой ранний час она казалась чрезмерной.

Купер вошел в комнату, за ним – его сын. Сходство было сверхъестественным, разве что у сына волосы погуще и контактные линзы вместо очков. Шея как у спортсмена. И еще он не умел вести себя непринужденно среди врагов, как отец. Он готовился принять власть, но пока это, видимо, было ему не по силам. То, что Купера-младшего тоже пригласили на встречу – и что встреча назначена ночью, пока город спит, – говорило Вере и ее спутникам о многом. Купер считает их опасными и намерен учить сына, как управляться с противником, подальше от взоров публики.

Позади Куперов шла высокая приятная женщина лет под пятьдесят с коротко стриженными черными волосами. Она явно пришла по собственной инициативе.

– Ева Шоут, – представил ее Купер. – Моя жена. И мой сын, Хэмильтон Купер.

В отличие от Монтгомери, поняла Вера. В отличие от пасынка.

Купер провел свою свиту к столу и присоединился к Сэндвеллу и членам «Беовульфа». Имен он не спрашивал. За опоздание не извинился.

– Ваша развивающаяся страна – это правонарушение, – заявил Фоули. – Ни одна страна не может игнорировать международные институты.

– Кто сказал? – добродушно спросил Купер. – Прошу прощения за каламбур, но международные институты могут отправляться к дьяволу. А я отправлюсь в преисподнюю.

– Вы понимаете, какой начнется хаос? – спросила Дженьюэри. – Вы получите контроль над морскими и океанскими путями, получите возможность действовать без какого-либо надзора, нарушать международные правила. Проникать через государственные границы.

– Вы лучше представьте себе порядок, который я наведу, заняв субтерру. Одним броском я верну человечество в век невинности. Бездна у нас под ногами не будет больше пугать своей неизвестностью. В ней больше не будут господствовать вот такие существа. – Он указал на экран.

Хейдл поедал с травы собственную блевотину. Ева Шоут содрогнулась.

– Когда мы начнем проводить нашу колониальную стратегию, мы перестанем бояться монстров. Суевериям придет конец. Конец ночным страхам. Наши дети и внуки будут думать о подземье как о еще одной форме недвижимости. На каникулах они будут спускаться вниз, чтобы посмотреть на чудеса у нас под ногами. Будут есть какие-нибудь новые фрукты. Овладеют всей нетронутой энергией планеты. Они смогут построить утопию.

– Это не та бездна, которой боится человек, – возразила Вера. – Та – внутри нас. – И она прикоснулась к сердцу.

– Бездна есть бездна, – сказал Купер. – Осветите одну – и вы осветите другую. И нам лучше быть заодно, сами увидите.

– Пропаганда! – Вера в негодовании отвернулась.

– А ваша экспедиция? – спросил Томас. Он был сегодня сердит. – Куда они делись?

– Новости, боюсь, не слишком хорошие, – ответил Купер. – Мы потеряли с ними связь. Можете представить, как мы волнуемся. Хэм, у тебя карта с собой?

Его сын открыл портфель и извлек батиметрическую карту океанского дна. Она была помятая и вся исчерчена разноцветными карандашами и восковыми мелками. Купер услужливо водил пальцем, показывая широты и долготы:

– В последний раз они сообщили свои координаты вот здесь – к западу-юго-западу от Таравы, это в архипелаге Гилберта. Конечно, экспедиция могла продвинуться дальше. Сообщения то и дело продолжают приходить.

– То есть вы получаете от них сигналы? – спросила Дженьюэри.

– В каком-то смысле. Больше трех недель мы получаем какие-то наборы битов информации и куски сообщений, отправленных месяцы назад. Сигнал искажается слоями породы. Иногда мы получаем отраженные сигналы. Электромагнитный экран. То есть нам известно, где они были несколько недель назад. А где они теперь – кто знает?

– Это все, что вы можете нам сказать? – спросила сенатор.

– Мы их найдем, – неожиданно вмешалась Ева.

Она говорила пылко. Глаза у нее покраснели от слез. Купер покосился на жену.

– Вы, наверное, места себе не находите, – посочувствовала Вера. – Монтгомери ваш единственный сын?

Купер, прищурившись, смотрел на Веру. Она кивнула. Вопрос был задан с умыслом.

– Да, – ответила Ева и посмотрела на пасынка. – То есть нет. Я сильно беспокоюсь. За Хэмильтона я бы тоже волновалась. Я бы никогда не отпустила Монти.

– Он сам захотел, – натянуто заметил Купер.

– Только потому, что был в отчаянии, – бросила Ева. – Как ему иначе преуспеть в такой семье?

Вера увидела на лице Томаса намек на одобрительную улыбку – она хорошо сыграла.

– Ему тоже хотелось принять какое-то участие, – сказал Купер.

– Да, – участие в этом, – заметила Ева, указав рукой на вид из ложи.

– Я тебе говорил – он тоже сыграл свою роль. Ты понятия не имеешь, какой важный вклад он должен внести.

– Мой сын должен рисковать жизнью, чтобы тебе помочь?

Купер сдался. Должно быть, этот аргумент приводился много раз.

– Так что же именно тут затевается, мистер Купер? – спросил Фоули.

– Я вам говорил, – вмешался Сэндвелл. – Исследовательский центр.

– Да, – вставила Дженьюэри, – место для «выдерживания» пленных хейдлов. Между прочим, генерал, вам известно, что это слово применялось к ввозимым в страну африканским рабам?

– Вы должны его извинить, – сказал Купер. – Он у нас недавно, еще не привык к нашему жаргону и обычаям. Уверяю вас, мы не собираемся создавать популяцию рабов.

Сэндвелл ощетинился, но промолчал.

– Тогда зачем вам живые хейдлы? Что именно вы собираетесь исследовать? – спросила Вера.

Купер торжественно сложил перед собой ладони:

– Мы уже начали собирать данные наблюдений по вопросу колонизации. Солдаты – первые люди, спускавшиеся в субтерру в больших количествах. И вот шесть лет спустя на них первых мы наблюдаем побочные эффекты. Изменения.

– Рост костей и катаракту? – уточнила Вера. – Об этом было известно с самого начала. Проблема решаема.

– Речь о другом. Последние несколько месяцев мы наблюдаем вспышку симптомов. Увеличение сердца, отек легких – как набольших высотах, дисплазия костей, острая лейкемия, бесплодие, рак кожи. Рецидивные образования на костях и черепе. Самое скверное, что такие симптомы начинают встречаться у новорожденных детей военнослужащих. Пять лет на свет появлялись вполне нормальные дети. А теперь у ветеранов рождаются дети с патологиями. Речь идет о мутациях. Резко подскочил уровень детской смертности.

– Почему мне ничего не известно? – подозрительно спросила Дженьюэри.

– По этой самой причине «Гелиос» торопится найти лекарство. Как только все станет известно широкой публике, снизу эвакуируют всех людей до последнего. Субтерра останется без охраны, без рабочей силы, без колонистов. Это поражение. Столько усилий, столько вложений, а мы потеряем подземье – проиграем неизвестно кому. «Гелиос» не хочет, чтобы такое случилось.

– Так что же происходит?

– Вам в двух словах или подробно? Субтерра превращает нас, – Купер сделал жест в сторону существа на экране, – в них.

Ева Шоут прижала ладонь к своей стройной шее.

– Ты знал и отпустил туда моего сына?

– Такое воздействие субтерра оказывает не на всех. Среди долгослужащих эта цифра где-то пятьдесят на пятьдесят. Половина чувствует себя нормально, а у другой половины проявляются отсроченные симптомы. Их физиология приближается к физиологии хейдлов. Увеличенные сердца, отеки легких и мозга, рак кожи – такие симптомы характерны для хейдлов, когда они поднимаются на поверхность. Что-то включается и выключается на уровне ДНК. Изменяется генетический код. Организм начинает вырабатывать белки, химерные белки, которые радикальным образом изменяют ткани.

– Вы ведь не можете предсказать, кто именно подвержен такому воздействию, а кто нет? – спросила Вера.

– Мы не знаем. Но если такое случается с солдатами, отслужившими по шесть лет, это произойдет и с шахтерами и поселенцами, которые пробыли там четыре месяца.

– И «Гелиос» должен найти решение, – заключил Фоули. – Или ваша подземная империя превратится в воспоминание, еще не успев начаться.

– Грубо говоря, именно так.

– Вы, очевидно, полагаете, что решение кроется в физиологии хейдлов? – спросила Вера.

Купер кивнул:

– Генетики называют это «разрубить гордиев узел». Нужно сделать многое. Выделить вирусы и ретровирусы. Исследовать гены и фенотипы. Изучить факторы окружающей среды. Систематизировать. И вот «Гелиос» строит многомиллионный исследовательский центр и доставляет сюда живых хейдлов с целью их изучения. Чтобы сделать субтерру безопасной для человека.

– Я вот чего не понимаю, – начала Вера, – мне кажется, что все исследования было бы намного дешевле и проще проводить там, внизу. Помимо всего прочего, доставляя сюда ваших подопытных кроликов, вы причиняете им дополнительный стресс. Вы могли бы выстроить такую же лабораторию внизу за малую долю ее теперешней стоимости. А тут приходится загонять лабораторию под землю. Почему бы не изучать хейдлов прямо в подземье? Никаких расходов на транспортировку. И уровень смертности был бы гораздо ниже. И можно проверять результаты на колонистах.

– Тут нет выбора, – сказал де л'Орме. – И не скоро будет.

Все повернулись к нему.

– Если «Гелиос» не раздобудет образчик популяции хейдлов, изучать будет некого. Так ведь обстоят дела, мистер Купер?

– Не понимаю, о чем вы.

– Тогда расскажите вы нам о прионе-девять, – предложил де л'Орме.

Купер оценивающе посмотрел на тщедушного археолога.

– Мне известно то же, что и вам. Мы узнали, что по всему маршруту экспедиции размещены капсулы с прионом. Но «Гелиос» к этому отношения не имеет. Я вас не убеждаю поверить. Мне все равно. Риску подвергаются мои люди. Экспедиция – моя. Если не считать вашего агента. Вашей фон Шаде.

У Дженьюэри застыло лицо.

– А что там с прионом? – спросила Ева.

– Не хочу, чтобы ты снова беспокоилась, – сказал Купер жене. – К экспедиции примазался один сумасшедший – бывший военный. Он раскладывает по пути капсулы с искусственным вирусом.

– Боже мой… – сказала его жена.

– Несчастная! – прошипел де л'Орме.

– В смысле? – не понял Купер.

Де л'Орме улыбнулся:

– Человека, который оставляет капсулы, зовут Шоут. Это ваш сын, мадам.

– Мой сын?

– Он действует как разносчик искусственной чумы. А послал его ваш супруг.

Собравшиеся во все глаза глядели на археолога. Даже Томас пришел в смятение.

– Чушь! – выкрикнул Купер.

Де л'Орме показал пальцем в том направлении, где сидел Купер-младший:

– Он рассказал.

– Да я вас в жизни не видел! – заявил тот.

– Верно, и я тоже, – улыбнулся де л'Орме. – Но вы мне рассказали.

– Сумасшедший! – проговорил Хэмильтон.

– Да. – вздохнул де л'Орме. – И об этом – вашей несдержанности – мы тоже говорили. О том, что не годится оскорблять жену на вечеринках. И распускать кулаки. Вы обещали сдерживать свой гнев. Обуздать эмоции.

Под горным загаром молодого человека проступила бледность.

Де л'Орме теперь обращался ко всем:

– За многие годы я заметил, что рождение сына обычно усмиряет необузданных молодых людей. Иногда они даже возвращаются к вере. Поэтому, когда я услышал о крещении вашего, мистер Купер, внука, то есть сына вашего сына, у меня появилась идея. Очевидно, став отцом, наш юный грешник исправился. Он уцепился за новую опору с рвением возвратившегося блудного сына. Уже год не прикасается к героину, девушкам по вызову и каждую неделю ходит к исповеди.

– О чем вы говорите? – возмутился Купер-старший.

– У молодого Купера появился вкус к святой воде, – сказал де л'Орме. – А правила вы знаете. Причащают только после исповеди.

Купер в ужасе повернулся к сыну:

– Ты обратился к Церкви?

Хэмильтон был явно обеспокоен.

– Я обратился к Богу.

Де л'Орме подтвердил этот факт насмешливым кивком.

– Но как же тайна исповеди? – удивилась Вера.

– Я давно оставил сан, – пояснил де л'Орме, – но сохранил кое с кем хорошие отношения. Оставалось только предугадать, когда наш корыстолюбец надумает каяться, и в нужное время оказаться на месте исповедника. О, мы с ним разговаривали часами. Я много узнал о семействе Куперов. Весьма много.

Купер-старший откинулся назад. Он смотрел из ложи на арену – а может быть, на свое отражение в стекле.

Де л'Орме продолжал:

– Стратегия «Гелиоса» такова – внизу разражается эпидемия и сметает все, как смертельный ураган. Корпорации остается только оккупировать подземный мир, в котором убиты все недружественные формы жизни. Включая хейдлов. Потому-то «Гелиос» и бережет тут свою популяцию. Потому что собирается убить в субтерре все живое.

– Но зачем? – спросил Томас.

Де л'Орме ответил:

– Читайте историю. Купер изучал историю. Завоевание всегда происходит одинаково. Пустой рай завоевать гораздо легче.

Купер одарил своего незадачливого сынка ядовитым взглядом.

Де л'Орме продолжил:

– «Гелиос» получил прион-девять из лаборатории, работающей на военных… Кто именно этим занимался – очевидно. Генерал Сэндвелл, ведь это вы наняли Дуайта Крокетта. Таким образом, Шоут смог получить прививку под его именем и сделать из него козла отпущения.

– Монти сделали прививку? – спросила Ева.

– Ваш сын в безопасности, – заверил де л'Орме. – Во всяком случае, он не заболеет.

– А кто управляет капсулами? – спросила Вера у Купера. – Вы?

Купер фыркнул.

– Монтгомери Шоут, – угадал Томас. – Но каким образом? Капсулы запрограммированы на автоматическую разгерметизацию? Или их активируют дистанционно? Есть какой-то код? Как они действуют?

– Вы имеете в виду – как предотвратить их действие?

– Ради бога, скажи им, – обратилась Ева к мужу.

– Ничего уже не остановишь, – сказал Купер. – И это правда. Монтгомери сам закодировал активатор. И код знает только он один. Получается двойная страховка. Так его миссию никто не подорвет. Уж, во всяком случае, не вы, – повернулся он к Томасу и горько добавил: – И не мой неразумный сынок. А мы, со своей стороны, не можем активировать капсулы, пока он сам не сочтет, что время настало.

– Значит, нужно его найти, – сказала Вера. – Дайте нам вашу карту. И покажите, где находятся капсулы.

– Вот эту? Это всего лишь проект. Только сами участники экспедиции точно знают, где они прошли. Даже если вы его найдете, не думаю, что Монтгомери помнит, где именно оставлял капсулы на всем маршруте – десять тысяч миль.

– А сколько всего капсул?

– Несколько сотен. Мы постарались на совесть.

– А активаторов?

– Только один.

Томас разглядывал лицо Купера.

– И на какое время запланирован ваш геноцид? Когда Шоут намерен запустить эту чуму?

– Я уже сказал. Когда решит, что пришло время. Разумеется, он постарается пользоваться услугами экспедиции как можно дольше. Экспедиция обеспечивает транспорт, питание, защиту. Он же не самоубийца. Не камикадзе какой-нибудь. Он настоял, чтобы ему сделали прививку. У него большая воля к жизни. И большие амбиции. Я уверен: когда придет время, Шоут не станет колебаться.

– Даже если погибнет вся экспедиция? Ваши люди. И все солдаты, шахтеры, колонисты.

Купер не ответил.

– Во что ты впутал нашего сына? – спросила Ева.

Купер посмотрел на жену:

– Твоего сына.

– Чудовище! – прошептала она.

И тут Вера сказала:

– Смотрите!

Она не отводила взгляда от экрана. Хейдл добрался до сложенных пирамидой труб. Перед темными круглыми отверстиями он выпрямился. На экране он был высотой сорок футов. Голая грудная клетка, изборожденная старыми шрамами и ритуальными рисунками, ходила ходуном. Он, по-видимому, громко голосил.

Сэндвелл подошел к стене и, повернув какой-то регулятор, прибавил звук. Динамики опять ожили. Крики хейдла походили на вопли и фырканье пойманной обезьяны.

Из отверстия трубы появилась голова. Из соседних труб стали выбираться другие хейдлы. Покрытые коркой грязи, мокрые, они выползали из цементных нор и падали на землю к ногам своего вожака. Их осталось только девять или десять.

Голос хейдла изменился. Теперь он пел или молился. Клялся в чем-то, а может, заклинал кого-то. Он обращался не к кому иному, как собственному изображению на экране. Остальные – женщины и дети – начали подвывать.

– Что он делает?

Не прекращая петь, вожак взял у одной из женщин ребенка и стал покачивать. Потом сделал какой-то, видимо, ритуальный жест, словно посыпая ему пеплом голову или шею – было плохо видно. Затем положил ребенка на траву, поднял другого и повторил жест.

– Он перерезает им горло, – догадалась Дженьюэри.

– Что?!

– У него нож?

– Стекло, – сказал Фоули.

– Где он взял стекло?! – заорал Купер на генерала.

Перед хейдлом-убийцей встала изможденная женщина.

Она откинула голову назад и развела руки. Вожак быстро отыскал артерию и рассек женщине горло. Встала вторая женщина.

Их песня понемногу затихала.

– Остановите его! – кричал Купер Сэндвеллу. – Этот ублюдок убьет всех моих хейдлов.

Но было уже поздно.

Любовь означает долг. Хейдл взял на руки своего сына, холодного, как камень. Он выкрикивал имя Мессии. Со слезами перерезал он горло своему последнему ребенку и держал его на руках, а кровь лилась ему на грудь. И только после этого он смог смешать свою кровь с кровью остальных.