Пролог

Девушка лежала на спине. Лопатки и ягодицы упирались в плохо оструганные доски, обитые сукном. Руки и ноги оттянуты вниз, запястья и лодыжки прикручены проволокой к стальным скобкам - ручкам.

Сукно было черным. Небо было черным. И копоть от пламени. И маски на лицах. И длинный изогнутый клинок тоже был черным, только по линии лезвия там, где прошлось точило, - блестел.

Где-то рядом, в темноте, невнятно бубнили голоса. Девушка не понимала слов, ни русских, ни тех. Светлая отточенная полоска дрожала у ее глаз. Дрожала, потому что дрожала рука, держащая ритуальный меч.

Телефон загудел, когда они уже подъезжали к Ландышеву:

– Степа, ты спрашивал насчет ритуальных убийств? У меня тут на столе дело лежит... Расчлененка. Очень похоже.

– Мужчина, женщина? - спросил Суржин.

– Женщина. Молодая... Около двадцати.

– Спасибо, Игорь, подъеду.

– Когда? Я вообще-то домой собираюсь.

– Часика через два. Я сейчас за городом. Дождешься?

– Ладно, так и быть. Будь.

– Буду!

Степан Всеволодович Суржин спрятал телефон.

– Через два часа? - усомнился его спутник.

– Уже почти приехали, - ответил Суржин, грузный широкоплечий мужчина лет за сорок. - Если только твой детектив не напутал с адресом. Считай: полчаса на разборки, потом заброшу тебя домой, а оттуда до прокуратуры минут двадцать езды. Со временем у меня, Петя, проколов не бывает.

Суржин вел машину с небрежной уверенностью.

Его спутник, Петр Дмитриевич Куролестов, лысеющий круглоголовый, ровесник Суржина, пожал плечами:

– Думаешь, за полчаса управимся?

– Нам с тобой нужен целый час, чтобы разобраться с кучкой сраных пэтэушников?

"Нива" подкатила к переезду, когда вдруг зазвенел предупредительный сигнал. Не снижая скорости, Суржин нырнул под опускающееся полосатое бревно шлагбаума. Машина, содрогаясь и подпрыгивая, проскочила железнодорожные пути. Куролестов болезненно поморщился, а Суржин засмеялся:

– Что ты дергаешься? Забыл? Это теперь моя лошадка!

Девушка смотрела на светлую полоску. Она не замечала ни холода, от которого кожа на животе покрылась пупырышками, ни комариных укусов. Она почти не слышала ломких дребезжащих голосов, выкрикивающих на латыни: "Ave satanas! Ave satanas!" Не чувствовала, как капает на лобок горячий стеарин. В голове не было ни одной мысли, но лезвие самодельного меча, белая светлая полоска на нем, почему-то привлекали ее. Словно блестящая брошка младенца. Но младенца здесь не было. К счастью. Вместо него - обезьянка, еще детеныш, купленная в зоомагазине на Сенной. Обезьянка глядела на огонь: огромные блестящие глаза, глаза мудрого старца, отблеск пламени и страха...