2

Питтмана привлекло название мотеля: «Теплый уют». Он выбрал его среди других уже через полчаса после того, как, дрожа от холода, покинул поле гольф-клуба. Дома вокруг стояли темные, уличных фонарей было мало. Заметив огни фар, Питтман тут же бросался в укрытие, которым служили кусты или угол здания. Он весьма смутно представлял себе, куда ведет дорога. Страх не покидал его.

Закрыв за собой дверь, Питтман в полном изнеможении рухнул в потертое бугристое кресло и принялся тянуть из бумажного стаканчика горький, но горячий кофе, который нацедил из расшатанного, шумящего автомата, установленного в бетонном коридоре. Ни старый зеленый палас на полу, ни желтые облезшие стены, ни продавленный матрац нисколько не трогали Питтмана. Его заботило только тепло.

Необходимо согреться.

Зубы стучали от холода.

Горячая ванна прежде всего.

Он отрегулировал комнатный термостат на температуру семьдесят пять градусов (24° С) и освободился от мокрой одежды. Разместив брюки, рубашку и пиджак на вешалки, Питтман оставил двери стенного шкафа открытыми в надежде, что к утру все подсохнет. Ботинки поставил возле радиатора отопления, а носки и нижнее белье повесил на спинку кресла. Лишь после этого он открыл кран, опасаясь, как бы вода не оказалась чуть теплой.

Но, к великому удивлению Питтмана, его сразу окутало облако горячего пара. Он склонился над хлещущим кипятком краном, всем телом впитывая благодатное тепло.

Когда ванна почти наполнилась, он подпустил немного холодной воды — ровно столько, чтобы не ошпариться, и погрузился в божественное тепло. Скользнув по дну, он улегся на бок, согнул колени, и вода покрыла его до подбородка. Ванна была полна до краев, и в верхнем сливном отверстии забулькало.

Питтман с наслаждением вздохнул, чувствуя, как жар проникает через кожу, мышцы, кости и расплавляет ледяное ядро, образовавшееся где-то внутри. Постепенно руки и ноги перестали дрожать. Питтман закрыл глаза и подумал, что не испытывал такого физического наслаждения с той поры, как...

Он все же заставил себя додумать до конца.

...как умер Джереми. Сын умер, а он жив. Чувство вины было настолько велико, что он не мог позволить себе даже самых элементарных удовольствий. Вкусные яства, которых Джереми никогда не сможет отведать, вызывали у него отвращение, как и вообще все положительные эмоции: ласковое прикосновение чистого постельного белья, свежесть утреннего ветерка, прелесть солнечных лучей, льющихся через окно.

Чувство вины обострялось, когда Питтман становился под душ. Джереми обожал теплый дождик, и его невозможно было вытащить из ванной. После похорон сама мысль о душе стала невыносима для Питтмана. Мыться необходимо, и он решил проблему, делая воду почти холодной, чтобы не испытывать приятных ощущений.

Сейчас, впервые после смерти Джереми, Питтман, к своему изумлению, обнаружил, что наслаждается горячей водой. Он попытался внушить себе, что это ему просто необходимо. Однажды он писал очерк о слушателе школы выживания, и тот особо подчеркнул опасность сочетания влаги и холода, которое может привести к летальному исходу. Таким образом, в создавшейся ситуации тепло — это то удовольствие, которое он должен себе позволить.

Просто обязан. И он наслаждался. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз его тело испытывало такую физическую радость.

Но воспоминания о Джереми вновь навеяли грустные мысли. Он не без юмора подумал о том, как пытался спастись. Но это был юмор висельника. Уж лучше бы они застрелили его, оказав ему тем самым услугу.

Нет. Он сделает это сам. Сам выберет место и время. Осталось восемь дней. И он выдержит, черт побери.

Выдержит ради Берта. Берт столько сделал для Джереми. Тоска уступила место озабоченности, когда он подумал о том, как станет рассказывать главному о своих «подвигах». На сколько вопросов придется ответить!

Почему Миллгейта перевезли из больницы в особняк в Скарсдейле? Почему охранники не просто ловили Питтмана, а пытались его убить?

Ведь, покинув территорию особняка, он, с точки зрения охраны, уже не должен был представлять опасность. Другое дело — захватить его, чтобы передать в руки полиции. Но убивать?.. Нет, что-то здесь не так.

Слив ванну и вновь наполнив ее, Питтман наконец почувствовал, что прогрелся до самых печенок. Он вытащил затычку и стал энергично растираться полотенцем, усилием воли стараясь подавить приятное ощущение. Завернувшись в одеяло, он выключил свет и уставился в пространство за окном, выходящим на покрытую лужами автомобильную стоянку мотеля. Подкатила машина. А вдруг полиция? По его душу? Нет, не полиция. Без маячка на крыше и надписи на дверцах. Не исключено, что это охрана особняка. Рыщут по всем мотелям, опрашивают служащих. Он вздохнул с облегчением, когда из машины вышла женщина и направилась к зданию на противоположной стороне стоянки.

Кстати, о полиции. На поле для гольфа он не слышал сирен. Может быть, в полицию вообще не сообщали? И как могли бы объяснить охранники, почему стреляли в него уже после того, как он покинул пределы частного владения?

А что охрана? Неужели все еще охотится за ним? Проверяет местные мотели? Но ведь логичнее предположить, что объект охоты поспешил убраться как можно дальше.

Кроме того, им неизвестно, кто он и как выглядит.

Питтман едва держался на ногах. Его опять стала бить дрожь, и он залез в постель, чтобы согреться. Берт обычно приходит в редакцию около восьми утра. Надо поспать пару часов, позвонить ему, рассказать о случившемся и спросить, что делать дальше.

Хотел попросить, чтобы его разбудили около восьми, потянулся к телефону, но рука повисла, и он погрузился в сон.