2

Это был старый, дореволюционной постройки дом. Окна его были высокими и узкими, как бойницы, пятый этаж вполне соответствовал нынешним седьмым. «Снега маловато, жалко, сошел снег,— подумал Демин, прикидывая высоту.— Если бы внизу были сугробы…» Двор был под стать дому — высокий, тесный, огражденный со всех сторон такими же унылыми домами из темно-красного кирпича.

Все стояли, спрятавшись от снега под квадратной аркой, и осматривали двор с тощими, чахлыми деревцами, которые, кажется, высаживали здесь каждую весну, во время субботников, а потом, промучавшись с ними все лето, выдергивали осенью сухие палки, чтобы весной опять посадить прутики.

— Ну что? — спросил фотограф.— Можно начинать?

Демин посмотрел на него, отметив снежинки на непокрытой голове, сигарету, небрежно зажатую в уголке рта, распахнутое короткое пальто, фотоаппарат, болтающийся на животе. «Кавалерист,— подумал Демин.— Все легко и просто, все с налету, с повороту, по цепи врагов густой…»

— Начинай,— сказал он.

— А что начинать-то?

— Вот и я думаю, с чего начинать? Думал, может, ты знаешь,— Демин усмехнулся.— Смотри, идет участковый, он нам все скажет. Ты, Славик, его слушай. И вообще совет — внимательно слушай участковых. Они много чего знают. Привет, Гена! — поздоровался Демин с подошедшим участковым.

— А, Валя! Здорово, что ты приехал… Привет, ребята! Видите, окно на пятом этаже? Третье слева, видите?

— Со шторами?

— Да, самое красивое… А упала она вон там, я два кирпича положил. Их уже снегом припорошило. Тот кирпич, что на ребре, отмечает, где ее голова лежала. Очень неудачно упала, просто хуже не бывает.

Все молча подошли к двум кирпичам, лежащим примерно в полутора метрах друг от друга. Никто не решался нарушить молчание, будто девушка все еще лежала здесь, на асфальте. Фотограф нагнулся, перевернул кирпичи, чтобы они виднее были на снегу, отряхнул руки и вдруг резко отшатнулся в сторону — он увидел, как следы, только что оставленные им на снегу, наполнились красноватой подтаявшей влагой.

— Да, это кровь.— невозмутимо объяснил участковый.— Не успели подчистить… Да я и не позволил… Мало ли что, вдруг следователю такая чистоплотность не понравится, а, Валя?

— Гена, а ведь она далековато от стены упала,— сказал Демин.

— Далековато. Я тоже об этом думал. Будто сзади ее кто-то подтолкнул или напугал… Но она и сама могла оттолкнуться.

— Могла,— с сомнением сказал Демин.

— Я прибежал в квартиру, когда они там еще все спали.

— Или делали вид, что спят,— сказал румяный оперативник.

— Как начали они замки открывать, щеколды откидывать, запоры снимать… Я думал, что кончусь прямо на площадке.

— Значит, чужой не мог попасть? — спросил Демин.

— Без помощи хозяев — ни за что! А ты думал! Коммунальная квартира, три хозяина. У них не только на входной двери, внутри все двери в замках, как в орденах! Коммунальная квартира,— повторил участковый, будто это все объясняло.— В одной комнате жила Селиванова, во второй старушка обитает, в третьей два парня. Братья, между прочим. Лет по тридцать.

— Женатые?

— Нет. Холостые.

— А Селивановой сколько было?

— Двадцать. Или около того. Ты прав, для братьев она, конечно, представляла интерес… Это неизбежно. Девушка была того… В порядке девушка. Все на месте, все при ней.

— Братья были дома?

— Да, собирались на работу. Тяжело собирались, с похмелья. Поэтому открывала старушка. Сутарихина. Фамилия ее такая. А братья — Пересоловы.

— По какому случаю у них пьянка была?

— А! — участковый поморщился.— Зарплата.

— Как все началось?

— Ее дворничиха нашла. Под утро. Вышла подметать и нашла. Девушка еще живая была. Дворничиха тут же ко мне. Двор глухой, рань, так что ее почти ни кто и не видел. Только когда «скорая» подъехала, собралось человек пять. Я записал их, но в свидетели они не годятся, ничего не видели, подошли, когда уже машина стояла здесь. Повздыхали, поахали и разбежались по конторам рассказывать ужасную историю.

«Это как раз в то время, когда котельная моя гудела,— подумал Демин.— Будто прощальный гудок давала. А когда я порезался в ванной, ее уже в машину погружали… А умерла она, выходит, в те самые минуты когда я к метро шел».

— Дверь в комнату Селивановой была заперта?

— Да. Изнутри. Это точно. Тут можешь не сомневаться. На замке есть небольшая кнопочка, когда ее опускаешь, замковое устройство блокируется и открыть снаружи невозможно, понимаешь? Так вот, эта кнопочка была опущена.

— А из окна никто не мог спуститься?

— Смотри сам,— усмехнулся участковый.— Если бы кто и спустился, то на карнизах нижних окон неизбежно остались бы следы ног, карнизы-то заснеженные. Нет следов, я уже проверил. Братишки Пересоловы помогли мне дверь высадить. В комнате порядок. Даже постель не разобрана, как если бы хозяйка не ложилась спать, понимаешь? Не разобрана, но смята. Ложилась, видно, девка но не до сна было. Много окурков. Бутылка. В таких случаях всегда есть бутылка. На этот раз — виски.

— Настоящее?

— Самое настоящее. И на этикетке нет чернильного штампа, который в ресторанах и барах обычно ставят. Понимаешь? Тут есть над чем подумать. В продаже таких бутылок нет.

— Братья уже ушли на работу?

— Нет, я их на свой страх и риск дома оставил. Думаю, вдруг пригодятся. Ты уж отметь им повестку, а?

— Отмечу. Комнату опечатал?

— За кого ты меня принимаешь, Валя?!

— Как братья отнеслись к тому, что ты их дома оставил?

— По-моему, обрадовались. Как я понимаю, головы у братишек трещат, с третьего этажа треск слышен.

— Ну, пошли. Да, позови дворничиху, слесаря, кого-нибудь… Понятые нужны.

— А вон они стоят… Я уже давно их позвал.

— Ну ты, Гена, даешь! — восхищенно сказал Демин и усмехнулся, показав не очень правильные, но крепкие белые зубы. И первым вышел из-под арки — длинный, слегка сутулый, сунув руки в карманы куртки, в беретке, которую не снимал большую часть года, в тяжелых туфлях на толстой подошве, в слегка узковатых брюках. Демин терпеть не мог расклешенных и мужественно ждал наступления времен, когда узкие брюки снова войдут в моду.

Фотограф, сняв несколько раз кирпичи на асфальте, окно на пятом этаже, общий вид двора, тоже направился вслед за Деминым и участковым.

Дверь в квартиру открыла Сутарихина. Увидев среди вошедших участкового и решив, что он все объяснения возьмет на себя, молча повернулась и засеменила по темному коридору к себе в комнату.

— Одну минутку! — остановил ее Демин.

Сутарихина остановилась и, не оборачиваясь, из-за спины, одним глазом посмотрела в сторону вошедших.

— Простите,— Демин подошел к ней поближе,— вы здесь живете?

— Ну? — настороженность, чуть ли не враждебность прозвучала в этом не то вопросе, не то утверждении. Замусоленный передник, платье с короткими рукавами, обнажавшими крупные, жилистые руки, узел волос на затылке, клеенчатые шлепанцы…

«Видик у бабули еще тот,— подумал Демин.— Тяжелый разговор будет. Опустившиеся люди обычно неохотно общаются с незнакомыми, скупо говорят о себе и стараются побыстрее скрыться в свою скорлупу от взглядов, от внимания чужих людей. Типичная обитательница коммунальной квартиры, где никто не чувствует хозяином, считая и себя, и соседей временными, чужими, нежеланными здесь людьми. Квартирка тоже еще та…»

Тусклый коридор был заставлен тумбочками, шкафчиками, старыми кроватными сетками, всем тем, что не помещается в комнате и что жалко выбросить на свалку На длинном, мохнатом от копоти шнуре висела маленькая лампочка, вырванный из гнезда выключатель болтался на проводах, двери провисли от тяжести окаменевших слоев краски и запоров…

— В какой комнате жила девушка? — спросил Демин.

— А вот ее дверь,— Сутарихина, не глядя, кивнула на высокую двухстворчатую дверь и тут же снова бросилась в темноту коридора.

— Гражданка Сутарихина! — громко и властно сказал участковый таким голосом, каким никто здесь никогда, наверно, не разговаривал — будто команду отдал. Сутарихина не только остановилась, она распрямилась и послушно повернулась ко всем лицом.— Вот этот товарищ,— участковый говорил все тем же зычным голосом,— хочет с вами побеседовать. У него к вам вопросы, касающиеся смерти вашей соседки Натальи Селивановой. Вам все понятно?

— А чего ж тут понимать… Все как есть понятно. А вопросы… Чего ж не ответить, отвечу.

— Не в коридоре же! — укоризненно сказал участковый.

— Да, конечно…— Сутарихина сделала приглашающее движение рукой. Заходите, мол, если уж это так необходимо.— Только у меня не прибрано, не до того сегодня…

— Ничего, он человек закаленный, к трудностям привык, стерпит ваш беспорядок.

— Вот что, ребята,— повернулся Демин к оперативникам,— принимайтесь за работу. Особое внимание — не было ли у нее гостя. Ну и, конечно, телефоны, адреса, переписка и так далее. Понятые здесь? Отлично.

Демин подождал, пока участковый откроет дверь, тоже вошел, огляделся. Кроме нескольких щепок, оставшихся после того, как утром пришлось взламывать дверь, в комнате не было заметно никакого беспорядка. Толстая накидка на диване, полированный стол, на котором стояла начатая бутылка виски, тяжелые шторы на окне, почти весь пол закрывал красный синтетический ковер.

— Ничего гнездышко, а, Валя?-заметил участковый.

— Да, вполне ничего,— согласился Демин.— Ладно, ребята, вы трудитесь, а я с соседкой побеседую. А то, глядишь, еще передумает.

— Она может! — засмеялся фотограф.— Бабуля, как я понял, строгих правил, с ней не забалуешь!

Сутарихина смотрела на вошедшего Демина с явной растерянностью. Ну, вот, дескать, ты хотел войти, посмотреть, как я живу, смотри. Старая кровать с никелированными шариками, с наспех наброшенным суконным одеялом, деревянная рама с множеством фотографий под стеклом, будильник, стол, накрытый выцветшей клеенкой, сковородка с застывшей картошкой… Все говорило о нужде, невеселой жизни, может быть — доживании.

— Проходите, коли вошли,— Сутарихина как-то неумело улыбнулась, не часто, видно, ей приходилось улыбаться.— В дверях-то чего стоять…— Подхватив полотенце, она протерла табуретку для гостя. Демин еще раз осмотрел комнату, и Сутарихина настороженно проследила за его взглядом.— Небогато живем, но не жалуемся,— сказала она.

— Я смотрю, родни у вас немало,— Демин показал на раму с фотографиями.

— Много родни,— согласилась Сутарихина.— Было.

— Вон как… Вы уж простите…

— Ладно, чего там…

— Соседка ваша, похоже, из окна выбросилась. Хотел узнать — сама или кто помог?

— Ой, не знаю,— глаза Сутарихиной сразу стали несчастными, больными.— Скромница, умница, красавица… Всегда поздоровается, в праздник с гостинцем забежит, в магазин соберется — обязательно спросит, не надо ли чего…

— Комната принадлежит ей?

— Родители для нее снимают комнату, а она учится, иностранные языки изучает. В Воронеже родители живут… Я уж телеграмму утром дала… Завтра небось приедут… Чего сказать им, чего сказать — ума не приложу! Не уберегла Наташеньку, ох, не уберегла!

— Она давно здесь жила?

— Третий год пошел… Как поступила в институт, так и поселилась.

— Гости у нее часто бывали?

— Ой, можно сказать, что не заходили к ней гости-то.

— Вчера поздно пришла?

— Ну, как поздно… Темно уж было. Часов в девять, наверно.

— Вы ничего не заметили? Может быть, она была взволнована, заплакана, встревожена чем-то?

— Нет, не заметила. Случалось, конечно, приходила и заплаканной, и растревоженной, но ведь оно и понятно — дело молодое. А вчера вместе с ней мы чайку попили… Вот сейчас припоминаю, молчала… Но она всегда такая, не говорунья была, нет. Молчит, улыбается, слушает… Все больше я говорила, мне есть чего рассказать.

— Она всегда дома ночевала?

— Не знаю, как сказать…

— Значит, не всегда? — уточнил Демин.

— Не всегда,— горестно согласилась Сутарихина.— Конечно, будь я ей матерью, строже бы спросила, а так что — соседка. Но и беды большой в том я не видела. У подружек засидится, чего ей через весь город тащиться? Если не придет ночевать — всегда позвонит, предупредит, так, мол, и так, Вера Афанасьевна, сегодня меня не ждите. Никогда не забывала предупредить. И училась хорошо, отметки показывала, все пятерки, четверки, других и не было. Грамота у нее из института за самодеятельность…

— Так,— твердо сказал Демин, останавливая Сутарихину.— А последнее время вы стали замечать за Наташей что-то неладное?

— Да, что-то с девкой твориться начало…— Поддавшись его тону, женщина кивнула.— Месяца три, почитай…

— Кроме чая, она пила что-нибудь покрепче?

— Вы имеете в виду…

— Вино, водку, виски…

— Однажды,— Сутарихина понизила голос, словно собиралась сказать нечто невероятное,— однажды я от нее запах вина слышала. Веселая пришла, все болтала, да нескладно, невпопад, будто самое себя заговорить хотела. Призналась — у подружки на именинах была. Спрашиваю, а ребята были? Были, говорит. И улыбнулась. Знаете, так улыбнулась, будто о чем плохом подумала.

Демин смотрел в скорбные, заплаканные глаза старой женщины и мысленно ругал себя — надо же так ошибиться! Он шел в эту комнату, заранее готовя себя к разговору с замкнутой, недовольной всем белым светом старухой, а познакомился с человеком, может быть, не очень счастливым, но сохранившим в себе чуткость к чужой жизни. Это ведь заметить надо — пришла веселее обычного, непривычно много болтала, а улыбалась нехорошо, будто о чем-то плохом вспоминала… И сейчас вот сидит достойно, не суетится, не бравирует нуждой, как это часто бывает, не ищет виновных…

— К ней заходили подруги?

— Никогда. Спрашиваю — чего ж, доченька, подружки к тебе не заходят? А чего им заходить, говорит… Живут далеко, в общежитии, институт тоже неблизко. Это, говорит, мне сподручнее к ним ездить, я у них и заночевать могу, койка всегда найдется, не в той комнате, так в этой, посекретничать всегда есть с кем…

— А парень у нее был?

Сутарихина быстро взглянула на Демина, опустила глаза, помолчала, наматывая на палец тесемку от передника.

— Наверно, все-таки был… Захожу как-то к ней, а у нее на столе фотка… Парнишка. Молоденький, худенький. Хотела спросить, да она как-то быстро его и спрятала. Приятный молодой человек, видно, с пониманием о жизни… Я не удержалась, спросила… Но, видно, вопрос не понравился Наташе, любопытство мое она осадила. Не то чтобы резко или грубо… Просто сделала вид, что не услышала. Тогда уж и я сообразила язык прикусить. Чего к человеку в душу-то лезть? Придет время, сама скажет. А оно, время-то, вона какое пришло,— Сутарихина всхлипнула, закрыв лицо руками.

— А эти… соседи ваши, братья Пересоловы? Как они к ней?

— Что сказать… Пересоловы, и все тут. Другие люди. Неплохие ребята, не пропойцы, не скандалисты, помогут всегда, если попросишь… И друг дружку чтут, никогда драк промежду собой не бывает или ругани какой… Но вот как-то интересу к жизни нет. Все у них просто, так просто, что дальше некуда. Стремления нету. Заработать, поесть, попить, покуролесить, песни попеть, похохотать — и все тут. А к Наташе… Нет, не забижали они ее, подарки иногда приносили, когда праздник какой, Новый год, к примеру, или женский день… Хоть и выпимши придут, а подарки принесут.

— Какие? — спросил Демин, вспомнив про виски на столе в комнате Селивановой.

— Господи, какие у них могут быть гостинцы! Конфетки, цветочки, игрушку какую-нибудь, не то медведя, не то зайца… Сейчас ведь их так делают, что сразу и не разберешься, что за зверь такой… Знаю, знаю, что хотите спросить, сама скажу. Было дело, попробовали они к ней с мужским интересом, но… Говорю же, другие люди. Я уж набралась наглости, пошла к ним… Уж так отчитывала, так отчитывала…— Сутарихина, не выдержав, расплакалась.

— Вера Афанасьевна, а теперь скажите — этой ночью в квартире чужих не было?

Сутарихина перестала плакать, тыльной стороной ладони вытерла слезы на щеках и пристально посмотрела на Демина, словно пытаясь понять скрытый смысл вопроса.

— Я вам вот что скажу — ежели вы кого подозревать надумаете… кроме нас, жильцов, в доме никого не было. И быть не могло. Уж мы-то не первый год вместе живем. Пересоловы навеселе придут — и то я знаю, сколько они выпили, сколько с собой принесли. Наташенька позвонит, а я могу прикинуть, какое настроение у нее, какие отметки в портфеле.

— Может, у Наташи в комнате кто был? Она к примеру, раньше впустила…

Сутарихина отрицательно покачала головой.

— Не было у нее никого. Чай мы пили вечером. И потом опять я к ней в комнату заходила, не помню уж и зачем…

— А если вспомнить?

— Господи!— Сутарихина досадливо махнула рукой.— Чаю она мне купила где-то в центре. Вот за чаем я и зашла.

Женщина поднялась, подошла к шкафчику, достала из него несколько пачек индийского чая и положила перед Деминым.

— Вот. Сказывала, что в Елисеевском магазине брала. Проверить можно. Там ведь тоже не всегда хороший чай бывает, а вчера был. Поезжайте, вам-то уж директор полный отчет даст — чем вчера торговали, что попридержали!

— Верю, Вера Афанасьевна,— улыбнулся Демин.— А ночью никто не мог зайти? Вдруг, еще у кого ключи есть?

Сутарихина, не говоря ни слова, поднялась и вышла из комнаты. Вернувшись через минуту, она положила на стол перед Деминым небольшой ломик с раздвоенным концом.

— Вот. Гвоздодер. Кроме замка, мы еще дверь на гвоздодер запираем. Хоть бульдозером открывай — ничего не получится.

— А из жильцов никто не мог впустить постороннего?

— Нет! — нетерпеливо сказала Сутарихина.— У меня такой сон… У меня и нет его, сна-то. Забудешься на часок-второй и опять лежишь, в потолок смотришь, годы тасуешь… Кто воды выйдет попить, или, прости господи, по нужде в отхожее место прошлепает, или эти, Пересоловы перекур на кухне устроят — все слышу.

— Наташа эту ночь спала?

— Плохо спала,— озабоченно сказала Сутарихина, вытерев слезы углом передника,— как чувствовала. Я уж думала, может, чаем ее крепким напоила, что заснуть не может… А потом звонок. Телефонный. Трубку поднял Анатолий… Да, Толька первым подошел, это младший, он как раз на кухне сидел. Как я поняла, Наташу спрашивали. Только положил трубку на тумбочку и пошел к ее двери. Постучал несколько раз. Это у нас знак такой — к телефону, мол, иди.

— О чем был разговор?

— А не было разговора. Да — нет, да — нет… А потом Наташенька… Оставьте, говорит, меня в покое. Вот и все.

Демин, казалось, был озадачен. Поднявшись, он взял в руку гвоздодер, подбросил, как бы прикидывая его надежность, и осторожно положил на стол между чашек.

— Спасибо, Вера Афанасьевна. Похоже, мы с вами еще свидимся… Подумайте, может, чего вспомните.

— Вспомню — скажу, таить не стану,— суховато ответила Сутарихина.