И ЗАПЕЛА СВИРЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ГОЛОСОМ…

1

В доме, где жил Демин, не у многих был телефон — у начальника стройуправления, мастера по изготовлению модельной обуви и у него, у Демина. Пользуясь служебным положением и добрым отношением начальства, он сумел пробить себе телефон. И сейчас, услышав еле различимый звонок, Демин безошибочно определил — звонят ему. Но не прибавил шагу, нет. Миновав площадку третьего этажа, он так же размеренно продолжал подниматься, помахивая пустым мусорным ведром. Звонки продолжались. Когда Демин поднялся, наконец, на свой пятый этаж, он уже знал, кто звонит, по какому поводу, знал даже, что его ожидает в ближайшем будущем.

Ход его рассуждений был несложен. Если звонок случайный, если кто-то ошибся номером, то о нем и говорить нечего. Человек повесит трубку и наберет номер снова. Если кто-то из друзей некстати вспомнил его на ночь глядя, то вряд ли он будет выжидать более пяти звонков. За это время Демин успеет подойти к телефону из любой части своей тридцатиметровой квартиры. Конечно, звонит дежурный. Для проверки он положит трубку, наберет снова, позвонит через минуту, через пять минут. Открывая дверь и ставя в угол ведро, Демин уже мысленно прощался с этим тихим вечером, наверняка зная, что ночевать ему сегодня дома не придется, что ждет его длинная суматошная ночь, вспышки фар, крики людей, будет рассвет, будет усталое и разбитое утро, рваный сон в машине на ходу, а потом наступит день…

— Слушаю,— сказал Демин, взяв трубку. Была в его голосе готовность все принять, со всем смириться.

— Демин? — прогудел в трубке бодрый голос Рожнова.— Спал?

— Нет. Иван Константинович… Мусор выносил.

— Вынес?

— Да, все в порядке. Хотя говорят, что нехорошо мусор из избы выносить, но иногда приходиться заниматься и этим.

— Не мусор, а сор. Это разные вещи.

— Чем же они отличаются? — вяло спросил Демин

— Природой своей отличаются! — с подъемом продолжал кричать из трубки Рожнов, пытаясь, видимо, расшевелить Демина.— Мусор — это грязь физическая. Объедки, очистки, огрызки. А сор — грязь нравственная, духовная, если хочешь. Вот ее-то лучше не выносить, не срамиться перед людьми. Как жена?

— Отдыхает.

— Спит? — восхитился Рожнов.

— Может, и спит,— вздохнул Демин.— К родным уехала.

— И ребеночка с собой взяла?

— Взяла, Иван Константинович, взяла.

— Ну, тогда вообще все прекрасно! Значит, ты свободен и… И твоя сегодняшняя ночная смена не отразится на семейных отношениях. А?

— Внимательно вас слушаю, Иван Константинович.

— Почему не слышу бодрости в голосе? Нетерпения? Азарта?

— Спать хочется… Двенадцатый час, слава богу. Нормальные люди уже не первый сон видят. Простите, Иван Константинович, там кто-то в дверь звонит, пойду открою.

— Это водитель пришел. По моим прикидкам, машина уже должна стоять у твоего подъезда.

— Даже так… А что стряслось?

— Пожар. Пострадавшие. Кажется, кто-то погиб или недалек от этого. Положено быть следователю. Если ты везучий, к двум ночи будешь в своей постельке.

— А если нет? — уныло спросил Демин.

— Тогда на себя пеняй, нечего на начальника бочку катить. Иди открывай дверь-то, нехорошо заставлять ждать человека. Он на службе все-таки. Утром поговорим подробнее. Ни пуха!

— К черту! — с чувством произнес Демин, положив трубку.

Москва уже спала. Пустынные улицы казались непривычно просторными, уходящие вдаль фонари делали их длинными, почти бесконечными. Из машины Демин изредка замечал поздних прохожих. Почему-то принято считать их торопящимися побыстрее попасть домой. Ничуть, эти никуда не торопились. Очевидно, волна опаздывающих уже схлынула и теперь на улицах остались лишь те, кому незачем спешить. Парочка у освещенной витрины кинотеатра рассматривает кадры будущего фильма. Мужчина с толстым портфелем бредет неуверенной походкой. Сразу за поворотом водителю пришлось остановить машину, чтобы не столкнуться с приплясывающими молодыми людьми — загулявшая компания шла по самой середине проезжей части. Перед Деминым мелькнули шалые девичьи лица, кто-то пытался заглянуть в машину, ребята что-то кричали вслед.

— А мамаши в окна смотрят, по знакомым звонят, валидолы-корвалолы хлещут,— проворчал водитель.— А им, вишь ли, весело, душа приключений просит!

— Пусть,— великодушно разрешил Демин. Он до сих пор видел за ветровым стеклом слегка пьяные глаза девушек.

— Конечно! Пусть гуляют! Зато мы с тобой, Валя, не останемся без работы. Тоже ведь на гулянье едем,— пожилой водитель искоса глянул на Демина.

— Да эти вроде в норме, Борис Григорьевич!

— Сегодня? — живо переспросил водитель.— Да, сегодня в норме. Видел, как им хорошо друг с дружкой, видел? Так вот, они наверняка захотят этот вечерок повторить. И повторят. Раз, другой, третий… Привыкнут. Решат, что это и есть настоящая жизнь-то, а все остальное — так, промежутки. И кто знает, будет ли им так же хорошо после десятого вечера… К тому времени у них появится больше денег, накопится опыт, они станут куда смелее в своих заветных желаниях.

— Да у вас целая система! — усмехнулся Демин.— А я-то ввязался в спор налегке, можно сказать, без подготовки.

— Жизнь,— глубокомысленно изрек водитель.— До этой службы я на такси работал… Насмотрелся на таких вот… За один вечер, бывало, все стадии просмотришь. От цветов и шампанского до мордобоя и шланга, из которого приходится потом машину отмывать. Ведь никто не останавливается на полпути, на цветах и шампанском, на поцелуях и нежных танцах… Идут дальше, уверенные, что там будет еще лучше. А я-то знаю, что бывает дальше.

— Все это так,— со вздохом проговорил Демин.— Все это так, Борис Григорьевич… Но только вот девушка, которая в машину заглянула с моей стороны… Очень красивая девушка.

— Успел заметить?— удивился водитель.

— С парнем, правда, ей не повезло… Какой-то он корявенький, эти дурацкие усики, нос явно на двоих рассчитан был, а достался одному…

Водитель с изумлением посмотрел на Демина, не зная, шутит тот или разыгрывает.

— Да и пьянее других он мне показался,— продолжал Демин.— Его сил может на сегодняшний вечер и не хватить. Боюсь, этой девушке придется туго, вечер потребует от нее мужественных решений.

— Это в каком же смысле?

— Непохоже, что она в большом восторге от этого усатого-носатого.

— Вроде вечер у них к концу подходил. Разбредутся,— протянул водитель.— Ну, прижмет он ее в подъезде к батарее парового отопления, ну, на цыпочки встанет, чмокнет в щечку, если дотянется, конечно…

— В том-то и дело, Борис Григорьевич, что вечерок у них в самом разгаре. Видел, в сторонке остались два парня? У одного магнитофон, а у другого хозяйственная сумка. Из этой сумки торчали отнюдь не серебристые горлышки шампанского, отнюдь. А поскольку парней было явно больше, чем девушек, боюсь, усатого пораньше уложат спать. Поднесут стаканчик, скажут, что прекрасно держится, что он настоящий парень, он сдуру этот стакан и ахнет. И, конечно, рухнет. А девушке придется туго. Тот длинный, с хозяйственной сумкой… По-моему, он представляет для нее главную опасность. Если не главную надежду.

— Я вижу, и ты не прочь был бы провести с ними вечерок? — спросил водитель с улыбкой.

— Не прочь. Но стоят между нами стены и стены… Из должностных обязанностей, из возраста, правил приличия, из неких условностей, которые называются нравственными устоями. Казалось, бы, сущий пустяк! Ан нет! Оказывается под угрозой уйма вещей, которыми ты живешь.

— И рисковать всем этим ради сомнительного удовольствия познакомиться с хорошей девушкой? — осуждающе спросил водитель.

— Ну, почему же, если девушка, как вы говорите, хорошая, то знакомство с ней обязательно должно оказаться сомнительным? Что происходит? Успехи, удачи, победы отдаляют нас от естественного течения жизни, отгораживают… И мы можем смотреть на эту жизнь только через стекло вверенной тебе машины. Кстати, а куда несется эта машина?

— На пожар,— коротко ответил водитель.

— Да, похоже на то,— со вздохом согласился Демин.— Только на пожар. Всегда только на пожар.

Проехав освещенные кварталы, машина как бы ворвалась в полутемный поселок, состоящий из частных домов. Фонарей здесь было поменьше, а светофоры посылали в темноту лишь мигающие желтые вспышки, дескать, езжайте, только осторожнее, чего не бывает на ночных дорогах. Шины звонко раскалывали весенние лужицы, затянутые тонким льдом, холодный воздух острой струей врывался в машину, но не обжигал морозом, в нем уже чувствовались запахи весны — подмерзший снег, оттаявшая кора деревьев, первые городские прогалины… Но вдруг машина наполнилась запахом дыма.

— Запахло,— обронил водитель.— Я уже привез сюда фотографа, медэксперта, оперативников. Час назад здесь было куда светлее.

— Серьезный пожар?

— Да некогда было рассматривать. Развернулся и сразу за тобой. Горел, ярко, жарко… Метров за пятьдесят пришлось остановиться.

Переулок был забит машинами. В их стеклах, на блестящих металлических поверхностях играли блики затухающего пожара. По номерам Демин узнал машину прокурора района, начальника РУВД, стояла здесь и машина Рожнова. «Значит, дело серьезное, тут уж к двум часам никак в постельку не успеть»,— усмехнулся про себя Демин.

Людей было предостаточно, нашлось, кому задать вопросы. Все в один голос говорили, что огонь вначале появился в окнах, загорелось внутри дома. Потом пламя набрало силу, прорвалось наружу, охватило чердак. А когда заполыхала крыша, послышалась настоящая пальба — раскаленный шифер стрелял оглушительно и часто. Даже сейчас, когда пожар был почти потушен, время от времени раздавались словно бы одиночные выстрелы.

Нетрудно представить, как совсем недавно в сухих комнатах, в просторном чердаке, в сквозняковых коридорах басовито и уверенно гудел огонь, словно занятый важной и срочной работой. Красноватые блики, проникающие в соседние дома сквозь окна и шторы, вызывали тревогу. В спешке набросив что-нибудь на плечи, люди выходили на улицу — не перекинулось ли пламя через забор, не побежали ли огоньки по ветвям деревьев, к чердакам, набитым сухим сеном. От жара дымились ворота, таял снег во дворе, выгибались и умирали яблони под окнами. Снег вокруг дома сошел, стек ручьями, показалась жухлая, мертвая трава, образовалась грязь и тут же высохла. За час над двором словно бы пронеслось несколько месяцев.

Разобраться во всей этой сумятице, людских криках, сполохах фар, когда еще шипели и дымились догорающие стропила, постреливал раскаленный шифер, тащили свои шланги пожарные, было непросто. Черный дом с провалами окон представлял собой печальное и жутковатое зрелище. Кое-где еще вспыхивало пламя, стены поблескивали пепельно-черными чешуйками, в лужах плавала обгоревшая бумага, одежда, двор покрывали осколки битой посуды.

Демин обошел весь дом, заглянул в дымящиеся окна, послушал разговор соседок. В саду было темно и догорающая крыша не обжигала лицо, не слепила. Между деревьями по снегу потянулась тропинка к забору. Присмотревшись, Демин увидел, что одна доска вырвана. Очевидно, хозяева пользовались этим лазом для сокращения пути.

У самого дома его уже поджидал Рожнов.

— Ну что, все осмотрел? — спросил он.— Везде побывал?

— В доме еще не был.

— Успеешь, вот остынет маленько… Пошли, покажу тебе самое интересное.

За воротами прямо на снегу лежали четыре человека. Вокруг них стояли люди, молча смотрели — кто с ужасом, кто с состраданием.

— Живы? — спросил Демин.

— Трое живы,— ответил медэксперт, полноватый и печальный Кучин с сумкой на длинном ремне.— Но плохи. Вызвали «Скорую». А этот мертв.

— Что с ним?

— Ты спрашиваешь, что с ним? Пожар с ним случился. Да! Похоже, все крепко выпили.

— Похоже или на самом деле?

— Спроси завтра, Валя. Впрочем, завтра я отвечу, не ожидая твоих вопросов. А пока можешь наклониться, понюхать. Что до меня, то я запах чувствую и не наклоняясь.

— Пожарные говорят, что бутылок в доме, как на приемном пункте,— добавил Рожнов.— Это, конечно, не должно тебя вводить в заблуждение,— он со значением посмотрел на Демина.— Не должно подсказывать упрощенные выводы и решения, но…

— Все понял, Иван Константинович,— остановил его Демин.— Где их нашли?

— Женщина лежала в коридоре, у самого выхода. От огня почти не пострадала. Правда, эта странная рана на голове…

— Пожар, дом наполнялся дымом, женщина потеряла самообладание, бросилась искать выход, ударилась обо что-то головой, потеряла сознание… Завтра разберемся,— пообещал Кучин.

— Ее нашли у самого выхода,— повторил Рожнов.— Но обо что можно удариться в коридоре, который хорошо знаешь…

— А выйти не смогла?

— Дверь была заперта снаружи,— без выражения проговорил Рожнов.— Но здесь два выхода, два крыльца. Хозяевам не было надобности держать обе двери раскрытыми, хватало одной.

— Если у нас самые роскошные парадные заколачивают и пользуются дворницкими и кухаркиными ходами-выходами…

— Об этом после,— перебил Рожнов.— Женщина жила в этом доме, ей положено знать, какой выход закрыт, какой открыт. Тем более ей положено знать, обо что можно удариться, а обо что удариться невозможно.

— В такой обстановке можно и ошибиться. Когда за спиной огонь гудит, забудешь, кто ты есть.

— Ладно,— сказал Рожнов.— Действуй. Мне здесь делать нечего. Начальство, как видишь, тоже уезжает. Но учти — завтра…— Рожнов посмотрел на часы.— Нет, уже сегодня утром мне велено доложить суть происшедшего. Ты уж того, не подведи. Народу собралось много, будет с кем потолковать, с кем ночку скоротать.

Демин невольно посторонился, когда мимо него проносили к машине пострадавших. Неужели все оказались настолько пьяны? Ведь можно было вышибить окна, двери. Обычно кто-то остается трезвее, лучше держится на ногах, быстрее соображает… А эти… Судя по их виду, придется еще устанавливать, кто есть кто…

Подошли два оперативника — Гольцов и Пичугин. Перемазанные в саже, они были в эту минуту похожи друг на друга. Молча постояли, глядя, как задвигают носилки в машину «Скорой помощи».

— Что будем делать, Валентин Сергеевич? — спросил Пичугин.

— Как обычно, ребята. На улице полно народу, постарайтесь узнать все, что можно. Чей дом, кто пострадал, как понимать пожар, какие слухи ходят… Я буду здесь, если что узнаете — сразу ко мне.

— Все ясно. Начальство вроде уехало? — с надеждой проговорил Гольцов.

— Уехало. Рожнов тоже отбыл.

— Оно и лучше. Спокойнее. А то такое чувство, будто все время кто-то под руку смотрит, осуждает, отмечает твои промашки, прикидывает, как бы тебя наказать за нерасторопность… У вас такого не бывает?

— Что вы, ребята! — рассмеялся Демин.— Живой ведь человек! Еще как бывает. Язык колом становится. Ни одна извилина не дрогнет.

— Во-во! — сочувственно подхватил Пичугин, плотный рыжеватый парень. Гольцов был куда расторопнее, шустрее, хотя ему не хватало наблюдательности Пичугина.— Вы в доме еще не были? Зайдите, там есть на что посмотреть.

— Бутылок двадцать, не меньше, и все пустые,— сказал Гольцов.

— Мне больше понравилось разнообразие,— добавил Пичугин…— Дикое сочетание напитков — водка, крепленое вино, сухое, пиво… Не удивительно, что они все выключились.

— Что говорят пожарные?

— Электрику они исключают полностью. Да и соседи утверждают, что, когда начался пожар, свет еще горел в доме.

— Что же тогда? Керосин? Керогаз? Примус?

— Все это слишком сложные приборы, чтобы ими можно было пользоваться в пьяном состоянии,— заметил Пичугин.

— Может, потому и пожар?

— В доме нет даже остатков этих сооружений,— сказал Гольцов.

— Значит, курево?

— Не исключено,— неуверенно ответил Пичугин.

Демин не без опаски прошел в черный шелушащийся проем, который совсем недавно был дверью. От него еще исходил жар. Под ногами плескалась вода. Плавали обгорелые листы бумаги, щепки, черный комод украшала прокопченная балеринка на одной ножке — она продолжала свой танец. Смазанная полуулыбка, руки, протянутые к чему-то радостному, вскинутая нога… Вот только край пачки оплавился, и с нее свисала застывшая капля пластмассы. Вряд ли хозяева купили ее сами, такие вещи не приобретают для себя. Скорее всего кто-то подарил, да и подарок не из лучших. Вручили, чтобы отделаться. Ко дню рождения, к Новому году, даже на пасху могли вручить. Христос, дескать, воскрес, чего и вам желаю. Рядом с балеринкой — черная металлическая ваза с торчащими из нее обрывками проводов. Уже пройдя мимо, Демин догадался,— до пожара в вазе стояли искусственные цветы на проволочном каркасе. Жалкое стремление как-то украсить свое жилье. Нет, бумажными цветами, пластмассовыми балеринками, этими железными вазами, выкрашенными масляной краской жизнь не наполнишь. Тут нужны другие усилия.

Дом был построен на двух хозяев, причем обе половины сделаны вполне самостоятельными, в каждой сени, кладовки, кухни. Но в то же время между половинами дома предусмотрен свободный проход. Теперь только металлическая щеколда болталась на обгоревшем косяке.

— Мы свою работу заканчиваем, вы только начинаете,— улыбнулся пожарник, показав белые зубы.— Но не думаю, что и вы здесь задержитесь. Пожар возник вон в той комнате. Все рамы целые, никто даже не пытался вырваться наружу. Когда мы приехали, в сенях еще лампочка горела. Так что замыкание исключено.

— Что же тогда?

— Сказать трудно, но если вас интересуют мои скороспелые соображения… Вот остатки рубанка, вот какая-то непристроенная доска… Возможно, ее подгоняли для чего-то, скамью, например, выстругали, полку, мало ли… Значит, на полу были стружки, щепки… Дальше все понятно. Вполне достаточно спички, папироски, искры… Да что там огонь! — пожарный засмеялся.— Пьяный пристально посмотрит на эти стружки, и то вспыхнут

— Когда вы приехали, дом уже вовсю горел?

— Гудел! — с подъемом воскликнул пожарный.— Перегородки деревянные, сухие… Опоздай мы на десять минут…

— Никаких несуразностей не заметили?

— Это уже по вашей части,— усмехнулся пожарный.

Демин еще раз окинул взглядом обожженные стены, потолок, прогоревшие насквозь перегородки. Сквозь черные проемы окон уже просвечивался серый свет утра. Зябко передернув плечами, Демин вышел во двор.

— По какому случаю был праздник? — спросил он у женщины, стоявшей у ворот

— Ну как же… Собрались люди… Выпили. Может для того и собрались,— женщина несмело улыбнулась.

— Вы знаете этих… пострадавших?

— Старика знаю, хозяина. Кто еще… Мог быть кто угодно, у него всегда дым коромыслом.

— Очень гостеприимный?

— Да как вам сказать… Кто с бутылкой ни придет, он и рад.

— Кто еще в доме жил?

— Половину дома квартирантам сдавал. Дергачевым. Муж и жена. Развеселая пара, не зря к старику потянулись. Я здесь через дорогу живу. Все боялась, что огонь перекинется, но обошлось,— женщина придирчиво осмотрела пожарище.

И только тогда Демин обратил внимание на ворота. Их так и хотелось назвать купеческими. Сделанные из толстых, плотно подогнанных досок, укрепленных на громадных кованых петлях, они не позволяли с улицы заглянуть во двор, увидеть жизнь обитателей этого дома. Над воротами был сооружен двухскатный козырек. Врезанная калитка тоже оказалась сработанной из тех же плотных досок. Выкованные мастером петли, щеколды, ручки — все рассчитано на годы, во всем чувствовалась добротность, которую ныне увидишь не часто. Все как-то временно делаем, впопыхах, мысленно ворчал Демин, словно завтра же предстоит переделывать. И действительно, переделываем, хотя без того есть чем заняться. Освежаем себе жизнь все новыми заботами, нас будто охватила боязнь собственной недолговечности, неполноценность перед хорошо сделанными вещами. Наверно, изменились сами отношения между людьми и вещами. Раньше в вещах искали опору в жизни, стремились передать их детям и внукам как частицу собственной сути, в них хранились привычки, характеры, образ жизни прежних поколений. А нынче мы что-то засуетились, почитаем за честь поскорее избавиться от вещи, чтобы приобрести новую, новую, новую… Моду меняем, увлечения, привязанности, друзей заводим так легко и быстро, что, право же, не жаль расстаться с ними через месячишко-второй… На что же опереться, где среди зыбкости и неопределенности найти уголок твердой и надежной почвы?

А дом все еще тлел, шипели в снегу головешки, поднимался розовый в лучах солнца дымок, весенний ветер раскачивал обгоревшие ветви яблонь, вытекали ручьи на улицу, и ранние прохожие настороженно перешагивали через них, опасаясь увидеть красноватый отблеск в черной воде.