17

Машина с оперативной группой была уже наготове, и через несколько минут Демин смотрел сквозь ветровое стекло на синие весенние сумерки, на вечерние огни города, на прохожих. Опять подморозило, время от времени под колесами слышался звонкий хруст тонкого льда. Постепенно улицы становились темнее, фонарей поубавилось, и вот уже впереди, на фоне закатного неба показались черные прочерки портовых кранов. Они были неподвижны, и только слабая лампочка на каждой стреле словно предупреждала, что остановка временная, что скоро опять начнется летняя страда, опять здесь будут толпиться баржи, катера, теплоходы.

Из машины вышли у ворот порта.

— Баржа у четвертого причала,— предупредил Шестаков.— С берега проложена доска с перекладинами. Наш человек уже там, в случае чего подскажет.

Доска оказалась на месте, никто с нее не свалился в холодную мартовскую воду, и через несколько минут на барже было уже человек пять. Шестаков дал знак следовать за ним и уверенно пошел вдоль борта. Приблизившись к одному из иллюминаторов, он приложил палец к губам, заговорщицки подмигнул — здесь, мол. Демин осторожно заглянул в каюту. Но ничего не увидел, только слабый свет электрической лампочки, закрытой стеклянным колпаком, просачивался сквозь иллюминатор. Увидев, что все в сборе, Шестаков решительно толкнул дверь. Но она оказалась запертой. Тогда он громко постучал.

— Кто? — раздался голос из-за металлической двери.

— Свои, Степа, открывай! — Шестаков подмигнул Демину. «Вот какие мы тут находчивые!»

В каюте помедлили, видимо, человек не знал, как ему быть. Наконец дверь открылась. Несколько оперативников тут же вбежали в каюту, оттеснили невысокого плотного парня к стенке, убедившись, что оружия при нем нет, усадили на лавку. Единственное, что Демин смог прочитать на его лице, было любопытство. Как ни вглядывался он в пухловатое лицо, не нашел даже признаков беспокойства, возмущения, испуга. «Или действительно слегка туповат,— подумал Демин,— или же его самообладание не в пример нашему…»

Оперативники тем временем под лежаком нашли объемистый портфель. Когда Шестаков начал открывать его, по лицу Бузыкина пробежала не то виноватая, не то шалая улыбка. Ну, дескать, держитесь, сейчас вы такое увидите.

Шестаков, торопясь, пощелкал замками, откинул ремни, раскрыл портфель. И словно окаменел. Он без выражения смотрел то на Бузыкина, то внутрь портфеля. Подойдя, Демин заглянул и не смог сдержать возгласа удивления — портфель до половины был набит часами. Разных форм, расцветок и систем, они были ссыпаны в портфель и сверкали в слабом свете лампочки, создавая ощущение нереальности происходящего.

— Твой портфель? — сурово обернулся Шестаков к Бузыкину.

— Даже не знаю, что и сказать,— Бузыкин, кажется, всерьез задумался над тем, что ответить этому следователю на высоких каблуках.— Если скажу, что впервые вижу этот портфель,— начал он рассуждать вслух,— вы мне не поверите. Это ясно… Еще и смеяться начнете… С другой стороны, вроде и грех без единого слова отказываться от портфеля, от его содержимого… Второго такого не будет.

— Значит, ты знаешь, что там лежит! — радостно воскликнул Шестаков.

— Этого я не сказал,— улыбнулся Бузыкин.— Я только сказал, что жаль отказываться от портфеля, не зная даже, что там лежит.

— Кто еще живет в этой каюте? — круто повернулся Шестаков к капитану.

— Бузыкин живет… Больше никто.

— Вот этот вопрос уже ничего, получше первого,— заметил Бузыкин.— Но что касается портфеля, я еще не решил.

Увидев на стене футляр, Демин взял его, раскрыл. Внутри оказался хороший, сильный бинокль. В кармашках для светофильтров лежали два золотых колечка. Демин положил колечки на стол. Бузыкин взглянул на них довольно равнодушно.

— Хороший бинокль,— сказал он, глядя на внушительное черное сооружение с фиолетово поблескивающими просветленными линзами.— Мечта детства, можно сказать,— вздохнул Бузыкин с таким надрывом, что трудно было усомниться в его искренности.— Многие годы мечтал плыть на корабле,— он обвел каюту взглядом,— смотреть в бинокль на берега, махать рукой девушкам, а они стоят на берегу и провожают тебя грустными глазами. А ты уже смотришь на колхозное стадо, на кирпичный заводик, на рыбаков… Обвалилась мечта, обрушилась. И только пыль на том месте, где стояло голубое сверкающее здание.

— Между прочим, бинокль числится среди похищенных вещей,— заметил Шестаков.— Как ты это объясняешь?

— Если числится,— рассудительно заметил Бузыкин,— значит, пропал. А скоро навигация… Эта старушка,— он похлопал по стенке каюты,— тихо заскользит по вечерней реке, и дорожка от красного солнца будет сверкать за кормой, и никто не остановится у перил с биноклем в руке, и девушки на берегу не помашут платками… Не будут они радостно смущаться под взглядом этих больших фиолетовых глаз.— Бузыкин смотрел в иллюминатор, и казалось, его совершенно не интересуют набившиеся в каюту люди.

— Откуда эти кольца? — спросил Шестаков.

— Кольца? — удивился Бузыкин.— Вон что вас волнует… Возьмите их себе. Подумаешь, кольца… Бинокля жалко! А можно было смотреть вперед и видеть далеко-далеко — первый бакен и второй… И встречную баржу я бы узнал задолго до того, как поравнялись бы бортами… Стоишь на носу, ветер треплет волосы, на тебе замызганные штаны, а плечи, грудь голые, залиты солнцем, зной струится по всему телу, и в руках у тебя эта глазастая штуковина, и ты смотришь вперед на тыщи километров…

Демин подошел к Бузыкину, сел рядом, подождал, пока тот замолчит.

— Невеселая история,— заметил он сочувствующе.— Но как знать, кое-что может вернуться…

— Да! — Бузыкин с интересом посмотрел Демину в глаза.— Нет, все опять становится мечтой, как и двадцать лет назад. Вот что обидно. Как и двадцать лет назад…

— Скажи, Бузыкин, а как получилось, что ты так наследил в универмаге? Отпечатки твоих пальцев на каждом шагу!

— Оплошал,— сказал Бузыкин.— Оплошал. Он говорит мне: какой смысл надевать перчатки, если весь универмаг захватан покупателями. Я был чуть выпивши… И поверил. Поверил.

— А сам-то он работал в перчатках,— заметил Демин.

— Да, я уж потом увидел. Спрашиваю — чего перчатки не снимаешь, если уж здесь все так захватано… А он говорит, что стекло, дескать, порезаться можно… И опять я ему поверил. Простоват.— Бузыкин виновато развел руками.— Сейчас все понимаю, а когда на деле — волнуюсь. В душе ведь я честный человек, может быть, вам это смешно покажется, но я очень хороший работник… Скажи, Михалыч, хороший я работник?

— Неплохой,— кивнул капитан.

— А ботиночки неплохие,— Демин показал взглядом на ноги Бузыкина.— Сколько отдал?

— Не помню, на руках брал…— Бузыкин спрятал ноги под лежак.

— Похоже, финские? — спросил Демин.

— Кто их знает:… Носились бы хорошо, а там пусть хоть мандриковские.

— В универмаге точно такие пропали,— сказал Шестаков.

— И что это доказывает, опровергает, кого в чем уличает?

— Остановись, Бузыкин,— Демин похлопал парня по массивной коленке.— Эти ботиночки продавцы припрятали. Не пустили в продажу. Нарушили закон. А накладные и прочая документация остались. Понимаешь?

— Что, и здесь влип? — обиженно спросил Бузыкин.

— Похоже на то, парень,— кивнул Демин.— Похоже на то.

— Вот непруха пошла! — искренне воскликнул Бузыкин.— Даже на чужих преступлениях летишь! Надо же, а я гвоздь в стену вбил, хороший гвоздь выбрал, все по каюте ходил, место подыскивал, где бы это, думаю, бинокль повесить? И почему, вы полагаете, я повесил именно здесь? О, расчет правильный… Плывет баржа мимо зеленых берегов, мимо золотых пляжей, на которых девушки загорают и руками машут, а ты, к примеру, у борта стоишь, и возникло в тебе желание с девушкой познакомиться… Протягиваешь руку в иллюминатор, снимаешь бинокль с гвоздя, а он новенький, кожей от футляра пахнет, на солнце синими искрами играет…

— А ведь в самом деле неплохо! — воскликнул Демин.— После твоих рассказов самому захотелось на этой посудине в плаванье пойти!

— Точно? — обрадовался Бузыкин.— Берите бинокль! Не жалко!

— Я бы взял, да вот товарищ не позволит,— Демин кивнул на Шестакова.— Он розыск ведет, понимаешь? Для него этот бинокль — вещдок, важное вещественное доказательство.

— Так осквернить вещь! — горько воскликнул Бузыкин.— Бинокль обозвать таким словом! Вещдок! Ужас!

— Скажи, Бузыкин, а как зовут приятеля, о котором ты рассказывал?

— Какого приятеля?

— Ну, который уговорил тебя без перчаток работать?

— А-а… Мне приятно, конечно, что вы прониклись моей мечтой заветной, но назвать его не могу. Он со мной поступил нехорошо, но это наше дело. А вот так запросто, взять да выложить… Нет. Совесть не позволяет.

— А в универмаг лезть позволяет совесть?! — гневно воскликнул Шестаков, нависнув над Бузыкиным небольшим своим телом.

— Позволяет,— кивнул Бузыкин.— Очень даже позволяет.

— Жаль,— сказал Демин.— Приятель твой человека убил. И не одного. Так что вторая статья появляется… Укрывательство. И мечта твоя голубая отодвигается на неопределенное время. Такие дела, старик.

— Точно ухлопал? — спросил Бузыкин серьезно.

— Потому я и здесь. Из Москвы… Приятель оттуда?

— Да, он нездешний,— осторожно сказал Бузыкин.— Хочется мне ответить на ваш вопрос, честно говорю — хочется, но совесть не позволяет. Чувствую, что нехорошо это будет. Я подумаю, ладно?

— Подумай, конечно,— согласился Демин.— Только недолго. Пока он еще кого-нибудь на тот свет не отправил. Нервный он какой-то, твой приятель, сдержаться не может… Тебя вот продал, видно, знал, что согласишься за него отсидеть.

— Да не надо меня уговаривать! — махнул рукой Бузыкин.— Я должен сам все обдумать, принять решение в спокойной обстановке, чтобы не ссылаться потом на горячность, поспешность… Да и вам важнее, чтобы решение мое было искренним, а не случайным. Правильно?

— А ну-ка встань! — подошел к нему Шестаков и извлек из карманов Бузыкина пачку денег, папиросы, авторучку, замусоленный блокнотик и большой перочинный нож.

Наибольший интерес представляла, конечно, записная книжка, но разобраться в наползающих друг на друга записях, фамилиях, поверх которых были написаны телефоны, было непросто, и Демин решил отложить это до более удобного случая.

— Ну, скажу, кто он, этот мой сообщник,— сев на лавку, снова начал рассуждать вслух Бузыкин. Шестаков хотел было прервать и уже на цыпочки встал, чтобы сказать что-то резкое и значительное, но Демин успел его остановить.— Скажу, заработаю себе пару очков, однако судья все равно даст мне сколько положено, и единственное, что я заработаю, так это ее материнскую улыбку, когда она будет отправлять меня в те самые места. Одобрение общественности тоже на моей стороне, но суть… Суть останется прежней. Ну, заложу я Серегу,— Демин и Шестаков быстро переглянулись,— заложу, расплачусь с ним, и что же — уподоблюсь ему? Не хочется. Совесть не позволяет. Гордость. Достоинство,— Бузыкин вскинул брови, сам удивляясь, куда это его занесло, но тут же, словно убедившись, что все правильно, повторил,— да, и достоинство. Ведь надо же за что-то уважать себя. Раньше мечта меня грела, утешала и какие-то надежды давала… Сейчас нет мечты, злые люди разрушили, бинокль отняли… Ну что эти люди, отпустить меня не отпустят, так только по плечику похлопают, молодец, дескать, старайся и там, за колючей проволокой, тоже будь послушным и усердным, план выполняй, пример подавай… Вот и все, что они могут мне сказать. Назови я его, а они потом очную ставку… И как мне Сереге в глаза смотреть?

— От очной ставки можешь отказаться,— быстро вставил Демин.

— Обещал один мальчик жениться,— протянул Бузыкин.— Да позабыл, кому обещал…

Все дальнейшее произошло в две-три секунды. Усыпив настороженность оперативников неторопливыми словами, расслабленной позой, ленивыми, замедленными движениями, Бузыкин вдруг резко прыгнул к двери, оттолкнув понятых, выскочил на палубу, захлопнул дверь и чем-то подпер ее снаружи. Все оказались запертыми. Было слышно, как он пробежал по гулкой металлической палубе к перекидной доске, как спрыгнул на берег, но тут же шаги снова зачастили по доске.

— Шпак дохлый! Он думал, на дураков напал,— удовлетворенно проговорил Шестаков.— Я же оставил двух ребят на берегу. Куда ему деваться… В мартовскую воду не прыгнешь — без подготовки больше минуты не продержаться.

Капитан подошел к иллюминатору, покрутил какие-то винтики и распахнул его. Но выбраться на палубу никто не успел. В иллюминаторе показалась улыбающаяся физиономия Бузыкина. Он некоторое время молча рассматривал оставшихся в каюте, и улыбка его становилась все шире и радостней.

— Ну что, курепчики? Попались? Бдительность у вас хромает, товарищи следователи, вынужден буду доложить начальству.— Встретившись взглядом с Деминым, он вежливо поманил его пальцем.

— Еще пришибет чем-нибудь! — предупредил Шестаков.

Но Демин все-таки подошел. Бузыкин дал знак, чтобы тот наклонил голову и прошептал на ухо:

— Нефедов. Только я ничего не говорил.— И уже громко добавил: — Пойду выпущу вас. А то еще попытку к бегству пришьете.

У двери послышался грохот отодвигаемого ящика, и дверь открылась. Бузыкин вошел, стараясь держаться на расстоянии от оперативников, от Шестакова, только мимо Демина прошел без опаски, оставив его за спиной. Снова сел на лежак.

— А то смотрю, уже кое-кто засыпать начал… Дай, думаю, распотешу.

Демин присел к столику и начал перелистывать рассыпающуюся записную книжку Бузыкина. Найдя страницу, помеченную буквой «н», он увидел адрес, а ниже два слова «Нефедов Сергей». Посмотрел на Бузыкина Тот еле заметно кивнул, дескать, все правильно, это он и есть.

— Ну что, подъем? — спросил Шестаков.

— Да, ночевать вам здесь тесновато будет,— ответил Бузыкин, поднимаясь.