Глава 2

Когда «Полярная звезда» сошла со стапелей Гданьской верфи, ее четыре палубные надстройки были ослепительно белы, а краны – желты, как леденцы. В общем, корабль выглядел отлично.

За двадцать лет соленая вода сильно разбавила белизну ржавчиной. На верхних палубах теперь валялись какие-то доски, бочки со смазочным маслом и пустые – для сбора рыбьего жира, связки сетей, старые спасательные пояса и надувные лодки. Из черной трубы с красным, указывающим на принадлежность судна к советскому флоту, ободком вился темный дымок – дизель явно барахлил. Корпус был побит бортами траулеров при швартовке в плохую погоду. «Полярная звезда» напоминала не столько плавучий рыбозавод, сколько захламленный утилем заводской двор, который невесть как попал в море и чудом держится на волнах.

Тем не менее на «Полярной звезде» сутками напролет ловили рыбу, и неплохо. Нет, не совсем так: ловили небольшие траулеры и сдавали улов на рыбозавод для разделки, потрошения, заморозки и переработки.

Уже четыре месяца «Полярная звезда» сопровождала американские траулеры в американских водах – от Сибири до Аляски, от Берингова пролива до Алеутских островов. Это было совместное предприятие. Проще говоря, советская сторона обеспечивала суда, где рыба перерабатывалась, и забирала улов. Американцы предоставляли траулеры и получали за это деньги. Предприятием руководила компания со смешанным капиталом – половина американская, половина советская. Ее штаб-квартира размещалась в Сиэтле. Во время похода экипаж «Полярной звезды» видел солнце всего денька два – Берингово море не зря было прозвано «Серой зоной».

Третий помощник капитана Слава Буковский шел по цеху обработки. Рабочие сортировали улов: сайду – на конвейер, макрель и скатов – в люк. Некоторые рыбы в буквальном смысле слова взрывались в руках, так как их воздушный пузырь расширялся из-за смены давления во время подъема с глубины, и их ошметки прилипали как слизь к головным уборам, клеенчатым передникам, губам и ресницам работников.

Буковский прошел мимо дисковой пилы, направляясь к отстойнику, где рабочие стояли в канавках по обе стороны конвейера. Они работали, как роботы: первая пара взрезала рыбьи брюшки, вторая отсасывала печень и кишки вакуумными шлангами, третья пара смывала слизь с кожи, жабер и внутренностей струей соленой воды, последняя пара еще раз обрабатывала тушки и укладывала рыбу на ленту, движущуюся в морозильную камеру. За восьмичасовую смену конвейер густо покрывался кровью и мокроватой кашицей из слизи. То же можно было сказать и о рабочих. Они были явно не похожи на героев труда, какими их обычно изображают на картинах, а меньше всех – бледный, темноволосый мужчина, сгружающий готовую рыбу в конце линии.

– Ренько!

Аркадий шлангом отсосал остатки розоватой воды из выпотрошенного брюха, шлепнул тушку на линию, ведущую в морозильник, и потянулся за следующей. У сайды было нежное мясо. Если ее сразу не обработать и не заморозить, она станет непригодной к употреблению и пойдет на корм норкам. Если не подойдет и норкам, то ее отправят в Африку в качестве дружеской помощи. Руки Аркадия онемели от прикосновений к рыбе, холодной, почти как лед, но все же это было лучше, чем работать на дисковой пиле, как Коля. В плохую погоду, когда судно качало, обработка скользкой мерзлой сайды пилой требовала полной сосредоточенности. Аркадий приспособился подсовывать носки сапог под стол, чтобы не скользить по дощатому настилу. В начале и в конце плавания судно мыли и скребли с нашатырем, однако в рыбном цеху постоянно царил пронизывающий сырой запах.

Конвейер остановился.

– Ты – матрос Ренько?

Аркадий не сразу узнал третьего помощника капитана, который был здесь очень редким гостем. Начальник цеха Израиль стоял у выключателя. На нем было надето сразу несколько свитеров. Черные торчащие волосы росли прямо от глаз, которые беспокойно перебегали с места на места Наташа Чайковская, крупная молодая женщина в клеенчатой броне, но с помадой на губах, осторожно наклонилась, оценивая щегольский китель и незаляпанные джинсы третьего помощника.

– Так это ты – Ренько? – повторил Слава.

– Не скрою, я, – сказал Аркадий.

Израиль недовольно сказал Славе:

– Не на комсомольские танцульки пришел. Нужен тебе человек – бери.

Лента конвейера снова двинулась. Аркадий последовал за Славой на корму, перешагивая через желобки, по которым рыбья слизь и жир стекали за борт.

Слава остановился, внимательно рассматривая Аркадия, словно пытаясь разгадать, что он за человек.

– Значит, ты тот самый Ренько? Следователь?

– Бывший следователь.

– Тоже неплохо.

Они поднялись по трапу на главную палубу. Аркадий предположил, что третий помощник ведет его к замполиту или, чего доброго, хочет обыскать его каюту, хотя это могли прекрасно сделать и без него. Они прошли мимо камбуза, откуда тянуло запахом варившихся макарон, свернули налево, мимо лозунга, обещавшего «обеспечить рост продукции агропромышленного комплекса» и призывавшего «бороться за решительное увеличение поставок рыбного белка», и остановились у двери в лазарет.

Дверь охраняли двое, механиков с красными повязками «Дружинник» на рукавах. Скиба и Слезко были осведомителями, «стукачами», как их прозвали члены экипажа. Стоило Аркадию и Славе пройти внутрь, Скиба тут же вытащил свою записную книжку.

На борту «Полярной звезды» имелась настоящая больница – на зависть иному провинциальному городку. Там были и кабинет врача, и смотровая, и изолятор с тремя койками, и бокс на случай карантина, и операционная, куда Слава и привел Аркадия. Вдоль стен стояли белые шкафы, где в стеклянных стерилизаторах, залитые спиртом, лежали хирургические инструменты; запертый красный шкаф, набитый папиросами и лекарствами, содержащими наркотические вещества; тележка с зеленым кислородным баллоном и красным – с закисью азота; урна и медная плевательница. На стенах висели анатомические карты, в воздухе держался резкий запах. В углу возвышалось зубоврачебное кресла. В середине комнаты находился стальной операционный стол, накрытый простыней. Промокшая материя прилипла к телу, судя по очертаниям, женскому. По краю простыни болтались завязки.

В иллюминаторы, отражающие яркий электрический свет, можно было смотреться, как в зеркала. За окном была тьма. Шесть утра – в это время смена заканчивала работу. Обычно в этот момент Аркадий начинал думать, сколько же этой чертовой рыбы плавает в море, и в глазах его стало мутиться.

– Зачем я тебе понадобился? – спросил он.

– Труп на борту, – объявил Слава.

– Сам вижу.

– Одна из девушек с камбуза упала за борт.

Аркадий бросил взгляд на дверь, вспомнил Скибу и Слезко.

– А я тут при чем?

– Объясню. Наш профсоюзный комитет должен составлять рапорт обо всех смертельных случаях, а я – председатель профкома. Ты же единственный на борту специалист по части насильственной смерти.

– И воскрешения из мертвых, – добавил Аркадий. Слава оторопело моргнул. – Ну да ладна – Аркадий оглядел пачки папирос в шкафу, однако шкаф был заперт.

– Где доктор?

– Ты бы на труп глянул.

– Дай закурить.

Слава долго шарил по карманам и наконец вытащил пачку «Мальборо». Аркадий даже присвистнул.

– По такому случаю и руки помыть не грех.

Вода из крана полилась коричневая, но она смыла слизь и чешую с пальцев. От этой воды из проржавевших резервуаров с зубов сходила эмаль – по этому признаку можно было безошибочно определить бывалого моряка. Над раковиной висело гладкое отполированное зеркало – впервые за год он смог хорошенько разглядеть свое лица «Воскресший из мертвых» – недурно сказано. Но «выкопанный из могилы», решил он, подходит к нему лучше. Ночные вахты на плавучем рыбозаводе выпили всю краску со щек, вокруг глаз залегли синие тени… Надо же, полотенце чистое. Стоит когда-нибудь заболеть…

– Где ты работал следователем? – спросил Слава, дав Аркадию прикурить. Тот жадно затянулся.

– В Датч-Харборе есть сигареты?

– Какие преступления расследовал?

– Я так думаю, в Датч-Харборе сигареты навалены штабелями. А рядом – свежие фрукты. И стереомагнитофоны.

Слава потерял терпение.

– Так где ты работал?

– В Москве. – Аркадий снова глубоко затянулся и только сейчас посмотрел на стол. – Если она упала за борт, как вы сумели втащить ее обратно? Я не слышал, чтобы машины останавливали. Каким образом тело очутилось здесь?

– Тебя это не касается.

Аркадий сказал:

– Когда я работал следователем, мне приходилось смотреть на мертвых людей. Теперь я простой советский рабочий и должен смотреть только на мертвую рыбу. Счастливо оставаться.

Он шагнул к двери. На Славу это произвело удручающее впечатление.

– Она попала в сеть, – быстро проговорил он.

– Неужели? – Помимо своей воли Аркадий заинтересовался. – Это необычно.

– Взгляни.

Аркадий вернулся к столу и откинул простыню. Женщина была небольшого роста. Волосы неестественно белые, словно обесцвеченные, но черные у корней. Тело бледное, бескровное, холодное как лед. Рубашка и джинсы облепляли ее, как мокрый саван. На одной ноге была красная пластиковая туфля. С удлиненного лица смотрели затуманенные карие глаза. У рта – родинка. Он поднял ее голову, потом мягко опустил на стол, пощупал шею и руки. Руки были в ссадинах. Ноги уже окоченели. От тела исходило зловоние почище, чем от любой рыбы. В туфлю набился песок – значит, тело подняли со дна. Кожа поцарапана от предплечий до ладоней, скорее всего, царапины оставила сеть, когда ее тащили наверх.

– Зина Патиашвили, – произнес Аркадий. – Она работала в кафетерии на раздаче.

– Она изменилась, – задумчиво заметил Слава, – по сравнению с тем, как она выглядела живой.

Не то слово «изменилась», подумал Аркадий. Здесь наложили отпечаток и смерть, и море.

– Когда она упала?

– Часа два назад, – ответил Слава. Он, подбоченившись, стоял в изголовье стола. – Она, должно быть, была на палубе и упала, когда спускали сеть.

– Кто-нибудь это видел?

– Нет, было темно, сильный туман. Она, вероятно, утонула сразу же – потеряла сознание от шока или просто не умела плавать.

Аркадий несколько раз сжал дряблую шею трупа.

– Она умерла минимум сутки назад. Трупное окоченение начинается с головы и держится некоторое время.

Слава слегка покачивался на пятках. Однако корабельная качка была тут ни при чем. Кинув взгляд на дверь, Аркадий понизил голос:

– Сколько американцев на борту?

– Четверо. Трое – представители компании, один – наблюдатель.

– Они знают?

– Нет. Двое представителей еще спят, третий – на мостике, а оттуда не разглядишь, что творится на траловой палубе. Наблюдатель пьет чай. К счастью, бригадир сообразил и прикрыл тело, прежде чем его смогли увидеть американцы.

– Сеть доставлена с американского траулера. Разве они не заметили?

– Им наплевать, что попалось в сети, разве что мы им расскажем, – Слава задумался. – Нам нужно подготовить приемлемое объяснение на всякий случай.

– Объяснение, говоришь? Она работала на камбузе?

– Да.

– Может, пищевое отравление?

– Не пойдет. – Лицо Славы покраснело. – Доктор осмотрел ее, когда мы принесли тело, и сказал, что она умерла всего два часа назад. Если бы ты был хорошим следователем, то до сих пор сидел бы в Москве.

– Пожалуй.

Смена Аркадия закончилась, и он отправился в каюту, которую делил с Обидиным, Колей Мером и электриком Гурием Гладким. Ни один из них не был образцовым матросом. Гурий валялся на нижней койке, уткнувшись в американский каталог. Обидин повесил куртку в шкаф и смывал слизь, налипшую на бороду, словно паутина на веник. Огромный крест болтался у него на груди. Голос его был гулким, как раскаты грома: если бы покойник мог заговорить из могилы, его голос звучал бы именно так.

– Это не по Писанию, – говорил он Коле, глядя на Гурия. – Это дело рук Антихриста.

– Он даже в кино не ходит, – сказал Гурий, когда Аркадий вскарабкался на верхнюю койку. В свободное время Гурий постоянно носил темные очки и черную кожаную куртку, словно летчик. – Знаешь, что он собирается делать в Датч-Харборе? Пойти в церковь.

– Да, там есть храм, – сказал Обидин. – Тамошние люди уважают святую веру.

– Какая вера? Какие люди? Это же алеуты, дикари вонючие!

Коля считал свои горшочки. У него было пятьдесят картонных горшков, каждый диаметром в пять сантиметров. Он учился на ботаника, и, когда рассуждал о порте Датч-Харбор и острове Уналашка, можно было подумать, что судно идет прямым курсом в райские кущи, а Коля собирается составить там неплохой гербарий.

– Из рыбы выходит отличное удобрение, – сказал он.

– Ты в самом деле думаешь, что они продержатся до Владивостока? – внезапно спросил Гурий. – Что же это за цветы?

– Орхидеи. Они выносливее, чем ты думаешь.

– Американские орхидеи? Они вымахают такие, что ты их в одиночку до рынка не донесешь.

– Они такого же размера, как сибирские болотные орхидеи, – сказал Коля, – так-то.

– Творенья Господни, – прогудел Обидин, словно сама природа согласилась с ним.

– Аркадий, помоги мне, – попросил Гурий.

– А что?

– В американском порту мы пробудем всего день. Мер потратит его на поиски своих вонючих сибирских цветочков, а Обидин хочет помолиться с людоедами. Объясни им – тебя они послушают. В этой банке с дерьмом мы пять месяцев болтаемся по океану ради единственного дня в порту. Под койкой у меня поместится пять стерео и, может, сотня пленок или дискет для компьютера. Во Владивостоке в каждой школе есть компьютер, или должен быть, по крайней мере. Когда-нибудь. Значит, мои дискеты будут стоить бешеных денег. Когда мы вернемся домой, я не хочу спускаться по трапу, вопить «вот что я привез из Америки!» и протягивать горшки с сибирскими цветочками.

Коля откашлялся. Среди обитателей каюты он был самый низкорослый, поэтому чувствовал себя как самая мелкая рыбка в аквариуме.

– Что Буковский от тебя хотел? – спросил Коля Аркадия.

– Этот Буковский мне всю плешь проел, – вмешался Гурий, рассматривая в каталоге фотографию цветного телевизора. – Гляди: девятнадцать дюймов по диагонали. Это сколько по-нашему? У меня в квартире стоял «Фотон». Так он взорвался не хуже бомбы.

– Трубка подвела, – коротко заметил Коля. – Теперь про трубки все знают.

– Я тоже знал, поэтому под телевизором, слава тебе Господи, всегда держал ведро с песком. – Гурий наклонился к Аркадию. – Так чего от тебя хотел третий помощник?

Между койкой и потолком каюты было достаточно пространства, чтобы Аркадий мог, пригнув шею, сидеть. В иллюминаторе виднелась узкая серая полоска – над Беринговым морем вставало солнце.

– Знаешь Зину с камбуза?

– Блондинку? – спросил Гурий.

– Из Владивостока – Коля аккуратно составил свои горшочки.

Гурий ухмыльнулся. Его передние зубы были сплошь из золота и фарфора. И красиво и жевать можно.

– Буковский положил глаз на Зину? Да она завяжет ему член в узел и спросит, любит ли он крендельки. А кто его знает, может и любит.

Аркадий повернулся к Обидину – интересно, что скажет знаток Священного Писания?

– Блудница она, – заявил Обидин и осмотрел банки, выстроившиеся в низу шкафа. Горлышко каждой было заткнуто пробкой с резиновой трубкой. Он раскупорил одну. По каюте потянуло сладким духом бродящего виноградного сока.

– Это не опасно? – спросил Гурий Колю. – Ты ученый, все знаешь. Не взорвется? Есть овощи или фрукты, из которых нельзя гнать самогон? Бананы помнишь?

Аркадий помнил. В шкафу тогда воняло так, как будто разом сгнили все тропические джунгли.

– С дрожжами и сахаром почти все может бродить, – ответил Коля.

– Женщины вообще не должны быть на корабле, – заметил Обидин. На гвозде, вбитом в заднюю стенку шкафа, висела маленькая иконка Святого Владимира. Обидин перекрестился трехперстным крестом, потом повесил на гвоздь рубашку.

– Я молюсь за наше избавление.

Аркадий спросил из любопытства:

– От кого избавляться хочешь?

– От баптистов, евреев и масонов.

– А трудно представить Буковского и Зину вместе, – сказал Гурий.

– Мне понравился ее купальный костюм, – признался Коля. – Помните, как мы шли от Сахалина? – У берегов острова есть теплое течение, подарившее морякам несколько часов искусственного лета. – Купальник, на тесемочках такой.

– Праведный муж покрывает лицо бородой, – сказал Обидин Аркадию. – Праведная женщина избегает появляться на людях.

– Сейчас она праведная, – произнес Аркадий. – Она умерла.

– Зина? – Гурий встал, снял темные очки и посмотрел в глаза Аркадию.

– Умерла? – Коля смотрел в сторону. Обидин снова перекрестился.

Аркадий подумал, что трое его соседей знают про Зину Патиашвили больше, чем он. Он помнил только тот день у Сахалина, когда она гордо шла по палубе в купальнике. Русские любят солнце. Тогда все надели плавки и купальники, да такие, что лишь чуть-чуть прикрывали тело – бледной коже хотелось впитать как можно больше солнечных лучей. Но Зина отличалась не только супероткрытым купальником. У нее была прекрасная фигура, стройная, с великолепными формами. На операционном столе ее тело больше походило на большую мокрую тряпку – ничего общего с Зиной, расхаживающей по палубе и позирующей у планшира в громадных черных очках.

– Она упала за борт. Вытянули сетью.

Вся троица уставилась на Аркадия.

– Зачем же тебя хотел Буковский? – вновь спросил Гурий.

Аркадий не знал, как объяснить. У каждого свое прошлое. Гурий всегда был дельцом, который действовал не только в рамках закона, но и преступал их порой. Колю из института отправили прямиком в лагеря, а Обидин курсировал между пивной и церковью. Аркадию приходилось жить с такими людьми с тех пор, как он покинул Москву: ничто не сближает больше, чем ссылка. По сравнению с разношерстным народом Сибири Москва казалась скучным местом, где обитали чуть ли не сплошные аппаратчики. Из раздумий его вывел резкий стук в дверь. Он даже был рад снова увидеть лицо Славы Буковского, хотя тот и вошел с насмешливым поклоном и обратился к Аркадию с издевкой:

– Товарищ следователь, вас хочет видеть капитан.