Глава 10

Осмотрелась она: куда это ее занесло? В дверь постучала: кормить будете? А то ведь от Конотопа до Москвы сама она про еду не вспомнила, и ей никто не напомнил. Теперь сообразила, что тут надо свои права защищать, иначе затопчут, сомнут и раздавят.

— Эй, кто там, голодом морить будите — жалобу сочиню товарищу Калинину!

Ответил ей грубый женский голос:

— Тамбовский волк тебе товарищ. Не стучи, сейчас принесут.

Снова она осмотрелась: да где же это я?

Громыхнули засовы, растворилась дверь, одна тетка в синем берете ГБ поднос внесла, другая в дверях осталась, резиновой дубиной поигрывая.

Поставила тетка поднос на стол, салфетку сняла.

И ушли обе, снова дверью грохнув, засовами заскрежетав.

А у девочки нашей сомнения отпали. Так это же в Кремле! Где же еще? Где это стены такой толщины, где своды такие? Где найдешь такие решетки узорчатые, вроде ювелирами сработанные? Где так чисто и сухо, где это в подвале воздух такой свежий? И где так арестантов кормят? Это явно не тюрьма. Это помещение, в котором только иногда особо важных узников прячут.

Ночь глубокая, потому нет ей ни супа, ни котлет отбивных с картошкой, зажаренной по-французски, зато есть бутерброды хлеба черного душистого с маслом, горчицей, ломтиками окорока и копченой колбасы. И чай горячий, крутой, цвета коньяка. Но не чай и не бутерброды убедили ее. Убедил поднос, тарелки и салфетка раскрахмаленная. Так где же такая жизнь арестантам? Не на Колыме же! И не на Соловках. Да, это Кремль! И принесли ей все это не из уважения, не из почтения. Просто тут, в Кремле, по-другому никого кормить не умеют. Рады бы баландой лагерной угостить, да не обучены.

Есть она не стала. Добилась своего — первая победа! Дальше — голодовка. В знак протеста. Сухая голодовка. Ни чая, ни воды. Можете забрать свой поднос.

Итак, это Кремль. А где в Кремле? Это может быть или Теремной дворец, или Потешный. Или, возможно, Сенат. А почему бы не Большой Кремлёвский дворец? И вправду, а почему бы и нет?

Помещение, в котором она находится, — это все же не подвал и не первый этаж. Это цоколь, это мощный постамент дворца. Зачем нужен цокольный этаж? Затем, чтобы вознести первый этаж выше над землей. Проще говоря, поднять его окна до такой высоты, чтобы в них с улицы не заглядывали. Это и безопасность повышает. Если огромные окна первого этажа закрыть решетками, то будет очень даже некрасиво. Но если этаж поднять над землей, то можно обойтись без решеток. А вот небольшие окна цокольного этажа — в решетках, это вида не портит. Наоборот, придает зданию солидности. Цоколь должен быть тяжелее и крепче остального здания даже и по своему виду.

Здание с цоколем совсем по-другому смотрится. Но это не только эстетика. В цокольном этаже вон сколько всего можно разместить. Вытянулась Настя на солдатской кровати, закрыла глаза и постаралась начертить в своем воображении идеальный цоколь дворца, исходя из предположения: кабы я была царица.

Рассказ Сей Сеича оказался простым и коротким.

В 1918 году, когда его забрали в кремлевскую охрану, вождей было трое: Ленин, Троцкий, Свердлов. Ленин и Троцкий возвышались над страной, как два утеса. А Свердлов — в тени. За стенами Кремля мало кто его знал, мало кто догадывался о его роли. Но главным был он. Свердлов происходил из числа террористов самого крайнего толка. Вся жизнь с ранней юности — в террористическом подполье. И вдруг — властелин России.

Свердлов не произносил пламенных речей, не писал фундаментальных работ, которые могли бы украсить золотой фонд марксизма, он ни с кем не ругался. Но он контролировал все. Разногласия со своими соратниками из кремлевской избы не выносил, всероссийских дебатов и дискуссий не учинял. Просто несогласные с ним почему-то быстро умирали.

Вот и с Лениным товарищ Свердлов сцепился. Но долго препираться не стал: у тебя такое мнение, а у меня другое, не будем спорить. Вроде и помирились. Вроде и разногласий никаких между ними. Но раз в неделю все партийные вожди, кроме самого Свердлова, выезжали на заводы, фабрики, в полки и дивизии, а то и просто на площади, говорили речи перед народными толпами. Свердлов все это в руках держал, распоряжался: тебе на Пресне народ вразумлять, тебе — на площади перед Большим театром.

Был самый конец августа. Вот прямо как сейчас. Для выступления Свердлов назначил Ленину завод Михельсона. И так случилось, что всех вождей Свердлов посылал с охраной, а Ленину охранников в тот день не досталось.

Приехал Ленин на завод только со своим водителем — никто Ленина из заводского комитета не встречает. Отговорил Ленин в цеху, выходит к автомобилю своему — никто из заводского комитета его не провожает. И тут темным вечером в Ленина стреляют неизвестные. Чекисты хватают на улице женщину по имени Фанни Ройд, она же Каплан. Никаких улик против нее нет. Ни свидетелей, ни вещественных доказательств. Женщина эта, если не явно сумасшедшая, то, во всяком случае, весьма к этому была близка. И она призналась.

Немедленно Свердлов забирает ее из ЧК и запирает в своей личной тюрьме. Пролетарский вождь товарищ Свердлов жил в царских покоях, а прямо под своим кабинетом в цоколе Большого Кремлёвского дворца держал личных арестантов.

После перевода в Кремль никто больше не тревожил предполагаемую исполнительницу террористического акта Фанни Каплан. Никто ее не допрашивал, не проводил следственных экспериментов, не сличал отпечатков пальцев, не вычислял траекторию пуль, не опрашивал и даже не искал свидетелей.

3 сентября 1918 года, на четвертый день после покушения на Ленина, Фанни Каплан была убита по приказу Свердлова комендантом Кремля Пашкой Мальковым в кремлевском гараже под шум работающего мотора. Где гараж, там и бензин. Мальков сунул труп в железную бочку, залил бензином и сжег.

Предполагаемую исполнительницу покушения на вождя пролетарской революции никто не судил, вину ее никто не доказывал, связей ее не выяснял. По приказу товарища Свердлова — концы в бочку с бензином. И гори синим пламенем.

Неизвестно, стреляла ли Фанни Каплан в Ленина или нет. Неясно, сколько было террористов. Но явно не меньше двух. Стреляли с двух направлений, из двух разных пистолетов. Непонятно, кто стоял за покушением, но видно, кто заметал следы.

За товарищем Свердловым еще и не такое числится. Покушение на Ленина он использовал как повод для начала «красного террора» по всей стране. Покатилась по просторам России кровавая волна массовых расстрелов заложников как месть пролетариата эксплуататорам за их злодейское покушение на товарища Ленина.

Но Свердлов слегка поторопился. Он обратился с воззванием к стране о том, что террористы стреляли в Ленина… за 40 минут до первого выстрела. Ленин еще в грязном полутемном цеху расписывал прелести грядущих десятилетий, исполнители террористического акта в своем укрытии еще нервно на часы поглядывали, а товарищ Свердлов в Кремле уже знал: преступление совершено!

К несчастью для Свердлова, раны Ленина оказались не смертельными. Ленина увезли в загородное имение и там лечили. Свердлов тем временем выдвинулся на первую роль уже открыто. Теперь он ездил по стране в царском поезде, теперь он, как ясно солнышко, являл свой лик народным толпам, теперь его портрет несли на демонстрациях впереди портретов Ленина и Троцкого.

А Ленин выжил. И поправился. Тогда Свердлов всеми способами пытался не пустить Ленина в Кремль, объясняя это заботой о здоровье. Но Ленин вернулся. И тут уж товарищ Свердлов попал в полосу неудач. То ночью в Москве на его машину нападали неизвестные налетчики, то вдруг загорелась его царская спальня, а двери, безопасности ради, кто-то запер снаружи. Благо решетки на окне не было, выпрыгнул властелин.

В марте 1919 года Свердлов возвращался в Москву из поездки по стране. Бронепоезд «Карл Маркс» — впереди, следом обыкновенный снаружи, роскошный внутри поезд повелителя России. В замыкании — эшелон латышских наемников. На станциях больших городов под гром оркестра появлялся товарищ Свердлов из дверей вагона, приветствовал визжащих поклонников белой ладошкой.

Но там, где станция, — там ремонт полотна, Гражданская война как-никак, там рельсы, шпалы, гайки, болты, которыми рельсы один к другому крепят. Неизвестно, было ли это организовано Лениным или еще кем, было ли это самопроизвольным проявлением горячей любви рабочего класса к своей родной власти, но Свердлова забросали огромными гайками. Не успела охрана его защитить и прикрыть, и одна, тяжеленная, тяпнула в лоб. Этого и хватило. Был Ленин причастен или нет, но, похоронив Свердлова и поплакав над гробом, он тут же выгнал коменданта Кремля Пашку Малькова, который следы свердловских похождений заметал.

Вот после того Сей Сеич и решил понемногу от той хлопотной работы охранной отгребать, на здоровье сославшись. Как же сошлешься, если здоров, как бугай кубанский? Просто так не уйдешь. В охрану вождей — это как в банду, путь в одну сторону. Без выхода. Нашел Сей Сеич выход: людей узнавать перестал, смеялся без причины, ночью во сне орал, днем сам с собою разговаривал разными голосами. Его лечиться отправили. Лечение он затянул. Да так понемногу и затерялся. И профессию такую себе выбрал, чтобы на одном месте не сидеть.

— Все здорово, Сей Сеич, только как вся эта история с Ягодой связана?

— Связана крепким узлом. Ягода еще в детстве и юности работал у ювелира, отца Свердлова, жил в семье. Генрих Ягода и Яшка Свердлов вместе росли. Ягода женат на какой-то родственнице Свердлова. Весь его взлет Свердловым обеспечен. Ягода — участник темных дел Свердлова.

— И дальше что?

— Дальше — интересное. Убили Свердлова, а сейф его царский вскрыть не сумели. То был сейф — всем сейфам сейф. Для царских сокровищ специально из Британии на крейсере привезли, да еще тут у нас и замок переделали. Самое важное Свердлов в том сейфе держал. А где ключи? Нет ключей. Никому Яков Михалыч не доверял. Так я сам с десятью мужиками тот сейф, запертый, лебедкой через окно из его кабинета тащил.

— И где он сейчас?

— Тогда мы сдали тот сейф на склад кремлевский. Там, думаю, он и стоит. Там могут быть документы о том, как покушение на Ленина готовили. Может, и на Ягоду что найдется. Нам бы тот сейф вскрыть. Да в присутствии свидетелей. Да те документы почитать.

— Вскроем.

— Только надо придумать какую-то причину, что это мы вдруг вспомнили про сейф, который вот уже, почитай, два десятка лет запертым стоит.

— Причину придумаем.

Получил Сей Сеич под командование «Главспецремстрой-12». Этот поезд я вам сейчас описывать не буду. Как-нибудь в другой раз. Если не забуду. Внешне поезд на ремонтный смахивает. Под ремонтный его замаскировали затем, чтобы поменьше внимания постороннего привлекать.

Первое задание Сей Сеичу — немедленно доставить в Ленинград трех пассажиров: Дракона, Люську и Змеееда. Зачем их надо везти в Питер и что они там забыли, Сей Сеичу никто не объяснил. Сам он спрашивать не привык: раз сказано ехать в Питер, значит, так надо.

Люське и Змеееду Дракон тоже ничего объяснять не стал.

Доехали без происшествий. Неслись быстро, без остановок. Змеееду Сей Сеич модную книжку сунул: Алексей Толстой, «Гиперболоид инженера Гарина». Развернул ту книжку Змееед, да так за всю дорогу и не оторвался. А Люська забралась в свободное купе и мастерским взмахом колоду по столу рассыпала — пальцы постоянной тренировки требуют.

Холованов к ней только раз заглянул.

— Людмил Пална, ты, наверное, вся картинками под одеждой расписана?

— Ах, Лексан Ваныч, все хотела, да никак не собралась. На нежных местах мечтала что-нибудь за душу берущее иметь: «Люби меня, а я — тебя». Но есть примета: счастливые наколки — только те, что в кичмане замастырены. А я пока еще не торчала. Нет на нежных местах у меня наколок. Хочешь проверить?

А глаза наглые, как у Змеееда, угол рубанувшего.

В Ленинграде «Главспецремстрой-12» забрался в какой-то травой заросший тупик меж кирпичных стен брошенных цехов с прокопченными битыми окнами. Сей Сеич в поезде остался. А Холованов с Люськой и Змееедом уехали.

По чьей-то команде кто-то выставил автомобиль. Прямо к приходу поезда. Минута в минуту. Тут все работает четко. Не то что у товарища Ягоды при встрече гонца с Колымы.

С вокзала — на Крестовский остров. В яхт-клуб.

— Так это то самое место, откуда инженер Гарин, уходя от преследования, угнал «Бибигонду», лучшую гоночную яхту!?

— Это, Змееед, то самое место.

— И… зачем мы тут?

— Сейчас увидишь.

Там, где когда-то инженер Гарин рубил концы «Бибигонды», теперь среди рощи мачт качались на волнах два торпедных катера. Два корпуса рядышком.

— Ух ты!

— Это, Змееед, не два катера. Это один. Сдвоенный. Два корпуса почти прижаты друг к другу. Между ними — четыре торпедных трубы. В два этажа. Два и два. Авиаконструктор Туполев Андрей Николаевич создал торпедный катер Г-5 — материал авиационный, двигатель авиационный, скорость соответствующая. Ни у кого в мире нет такой. Катер приняли на вооружение. А Туполев не унимается. По собственному почину взял да и соединил два корпуса. Получился катамаран. 2-Г-5. Мореходность исключительная. Испытания завершены. Но на вооружение пока такой катер не принят. Возможно, никогда принят и не будет. Морским командирам нужно что-нибудь попроще. Обыкновенный Г-5 им вполне подходит. Мы же тем временем используем этот сдвоенный катер для своих целей, делая вид, что все наши выходы в море — это продолжение испытаний. Добро пожаловать!

Кубрик оказался вполне пригодным для обитания людей. Чем-то на плацкартный вагон смахивает: нижняя полка, верхняя, столик крошечный. Только окна нет. И не так просторно — трубы какие-то вдоль переборок, краны, приборы измерительные с циферблатами, два красных огнетушителя, телефон такой, чтобы трубка во время качки не болталась.

Капитан с командой в составе одного штурмана и одного моториста — в правом корпусе, пассажиры — в левом.

Отдал капитан какие-то свои распоряжения на непонятном морском языке. Моторы не взревели, а тихо зарокотали, словно два ласковых кота. Отчалил катер от пирса, и, тихо тарахтя моторами, поковылял по волнам, переваливаясь с одной на другую. Вышли далеко в море, вот тут-то моторы и взревели. Не режет туполевское творение волны, но скользит по ним, срезая пенистые хребты. Без привычки мутит. Хотела Люська картишками сама с собой переброситься, но не выгорело. Дрожит кораблик, бросает его так, как бросаем мы с ладони на ладонь горячую картошку, в костре запеченную, и трясет его, словно пневматический отбойный молоток в руках шахтера Стаханова. Еще и рев адов. Да и запах масла горелого душит. Но зато уж и скорость, доложу я вам.

Сколько часов так неслись, никто не считал. Не до того. Одна мысль в голове стучит: уж скорее бы все это кончилось, уж скорее бы.

Все это кончилось глубокой ночью.

Заглушил капитан двигатели. Темь непроглядная. На Балтике — сентябрь штормовой. Но сегодня пронесло. Не штормит, просто качает немилосердно. Вытащил матрос на мокрую палубу огромное резиновое покрывало, соединил с каким-то шлангом, открутил что-то, зашипело внутри покрывала, разнесло его, в надувную лодку превратив.

Матросы с лодкой возятся, Дракон в кубрике Люську напутствует:

— О том, кто у колымского курьера угол рубанул, знаем только мы трое. Тут, Люська, в мешке резиновом — твоя доля. Половину я золотым песком отвесил, вторую половину тебе деньгами отсчитал: американскими, французскими, финскими. Вот твой китайский паспорт. Настоящий. Сейчас поплывешь на лодке к берегу. Финляндия — страна огромная, а людей в ней мало. Такое тебе место выбрал для высадки, где никого не должно быть. Если остановят, скажешь, что жила в Китае. Там, в Харбине, русских на целое государство наберется. Потому языками, кроме русского, не владеешь. Из Китая океанами дошла до Европы, через Финляндию пробралась в Питер искать сокровища бабки своей, купчихи. Лучше большую часть своего состояния сразу спрятать где-то на берегу и хорошо приметить. Если остановят после этого, повторишь туже историю, но с другим концом: искать собралась бабкины сокровища, но границу пока не переходила.

— И куда мне дальше?

— Куда хочешь. Лучше — во Францию. Там русских как собак нерезаных. Пообвыкнешь, присмотришься к той жизни, потом за сокровищем сюда вернешься. Тебе на всю жизнь хватит. Если сразу все в картишки не просадишь.

— Так что, навсегда, что ли?

— А что тебе в Советском Союзе с такими деньгами делать?

— Да не хочу я никуда уходить.

— Но тебя с такими деньгами у нас убьют или посадят.

— Не нужны мне твои деньги!

— Как не нужны? Ты же сама говорила: разделить бы на троих… Я разделил. Твою долю тебе отдаю. Еще тебе — и паспорт настоящий. Еще и в море вывез — садись в лодку, греби к берегу.

— Пошутила я.

— Ты пошутила, а я шуток таких не принимаю. Если у тебя такие шутки, значит где-то и мысли подобные.

— Не нужны мне эти деньги. Не хочу уходить.

— Не торопись. Залезай в лодку, сиди и думай. Час на размышление. Капитан с командой в одном корпусе сидеть будут, не высовываясь. Им знать не положено, что происходит. Они думают, что шпионку мы в Финляндию забрасываем. Мы со Змееедом в другом корпусе в твои картишки поиграем, а ты посиди на волнах, подумай над своей шуткой. Решишь с нами остаться — оставайся. Решишь уйти с золотом и деньгами — уходи. Вольному воля. Чтоб не замерзла — вот тебе куртка моя. Теплая, непромокаемая. А пистолет у тебя свой. Кстати, откуда он у тебя? Если с убитого человека, лучше в море выбрось, погоришь на нем. Я тебе другой дам.

Ничего Люська не сказала. Глазами только сверкнула, как пантера из чащи, рванула из рук Дракона куртку теплую и мешок тяжеленный с деньгами и золотым песком, выбралась на палубу, звонко хлопнув люком.

Остались Дракон со Змееедом вдвоем.

Вот тут и достал Дракон второй мешок резиновый.

— Это, Змеееед, твоя доля. Это твой китайский паспорт. Еще одну лодку резиновую для тебя сейчас надуем. Час на размышление.

— Да ты, товарищ Холованов, за кого меня принимаешь? Мне такого счастья не нужно. Я тут остаюсь без размышлений.

— Почему?

— Не знаю. Другой судьбы не желаю.

— Спасибо, Змееед. Раскинь картишки. Перебросимся. Нам час ждать.

Не клеится игра.

Бросил Змееед колоду.

— Я вот чего, товарищ Холованов, сообразить не могу. Зачем ты Люську в соблазн ввел? Зачем дал ей паспорт, деньги, золото, зачем разрешил бежать?

— Верю, что никуда она не побежит. И если с нами останется, то ей потом любое дело доверить можно. И любые сокровища.

— Зря ты, психолог приторный, это затеял. Ты же ее обидел. Она может уйти не ради денег и счастливой жизни во Франции, а просто тебе назло.

— Посмотрим.

Прислушались оба. Вроде бьется резиновая лодка о дюралевый борт катера. И вроде это волна плещет. На часы оба посмотрели: долго ли ждать еще?

— Ты мне, товарищ Холованов, тогда другое объясни. Я книжку завершаю про инженера Гарина. Только ничего понять не могу. Как это — взял инженер Гарин власть над богатейшими странами, над сотнями миллионов людей, и что, без своей личной разведки обходился?

— Да, хороший писатель Леша Толстой, но только чего-то он не понял в делах управления массами. Без таких, как мы, править Гарин не смог бы ни одного дня. Ему бы Змеееды потребовались, лиходеи широкого профиля, вроде тебя.

— Если уж сам Гуталин без таких, как мы, не обходится, то уж куда какому-то Гарину.

— Правильно. И настоящий Змееед, на мой взгляд, это не тот, кто змеями питается, а тот, кто Змея крылатого, Идолище поганое сокрушает.

И снова смолкли оба.

Час тянулся долго-долго. Но все когда-нибудь кончается. Выглянул Дракон из люка, присвистнул: нет ни лодки надувной резиновой, ни Люськи с ее сокровищем. Ушла Люська.

Выразился Дракон непотребно. Приказал капитану возвращаться.

В Большом Кремлёвском дворце у товарища Сталина, которого некоторые иногда за глаза Гуталином кличут, свой собственный кинотеатр. Кресла мягкие, кожаные. Пять кресел в ряд. Четыре ряда. Центральное место в первом ряду — для товарища Сталина. Он однажды сел в это кресло, и оно ему понравилось. Никто никогда на это место больше не посягал. Половина мест в этом зале во время любого сеанса пустуют. Потому как попасть в сталинский кинотеатр — большая честь. Не каждого сюда зовут.

Сегодня насладимся фильмом «Цирк». В восемнадцатый раз. Товарищ Сталин полюбил этот шедевр советского киноискусства с первого взгляда. Этим шедевром он по много раз угощает своих самых дорогих гостей. Так будет продолжаться до 1938 года, пока не появится «Волга-Волга», которую товарищ Сталин за долгие годы посмотрит более шестисот раз. Сотворит этот шедевр все тот же Григорий Александров. В главной роли будет все та же Любовь Орлова. Но это будет потом. А пока наш советский цирк сияет во всей своей красе и блеске. И гремит с экрана торжественная мелодия: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» И дальше: «И никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить».

Чистая правда. У нас даже клоуны на арене хихикают и кувыркаются лучше всех в мире.

Генрих Григорьевич Ягода (третий ряд, крайнее левое место) толкнул соседа своего, секретаря Центрального Комитета Ежова Николая Ивановича: а ведь мелодия эта могла бы стать Гимном Советского Союза. Головой качнул Николай Иванович: верная мысль, почему бы и нет? Где еще так вольно дышит человек?

Сегодня товарищ Сталин несколько изменил программу. Сразу после «Цирка» — немецкий документальный фильм, снятый в джунглях Южной Америки. Фильм без перевода. Но все ясно без слов. Главная героиня — парагвайская анаконда, метров эдак десяти-двенадцати, чтобы не соврать. Вот она заползла в селение и вытянулась черным нефтяным трубопроводом вдоль белой стены сельской церквушки. Камера показывает мерзкую гадину с хвоста, медленно скользя к голове. Отвратительное тело становится все толще и толще. Где-то ближе к центру это уже жгут играющих мускулов, который вряд ли двумя руками обхватишь. Потом от средины тело понемногу сужается. Вот и голова, лениво задремавшая на солнцепеке. И вдруг — бросок в камеру. Камера явно падает. На экране кадры кувырком. Неясно, что стало с храбрым оператором. Но главное в другом. Сонная, казалось бы, анаконда внезапно, без предупреждения, без всякого намека на агрессию вдруг бросается на камеру. Но зрители это воспринимают как бросок в зал. И все присутствующие разом отпрянули. По-моему, кто-то даже и вскрикнул. Только товарищ Сталин смеется. То ли фильм раньше уже посмотрел и был к этому змеиному броску готов. То ли и впрямь нервы у него стальные.

А потом анаконда купалась в реке. И билась с крокодилом. Задушила и заглотила его. Было много еще всего. Но вот на экране ядовитая змея метра полтора-два. На своем пути она встречает тигрового узорчатого питона метров пяти. И он ее убивает. И он ее заглатывает. Чем хорошо? Хорошо тем, что нет у змеи ни ног, ни крыльев, ни рогов — ничего заглатыванию не мешает. Удав насытился и готов было впасть в блаженную спячку с перевариванием, но… тут появляется анаконда. Питону не до сна. Спасаться надо. Но от анаконды не уйдешь! Бросок — и страшные челюсти анаконды сомкнулись на горле питона. Два тела свились в пульсирующий клубок. И вдруг оба замерли. Анаконда, убедившись в том, что питон повержен, медленно разжимает челюсти и начинает долгий заглот. Медленно-медленно огромный питон исчезает в отвратительной пасти…

Холованов с детства не любил змей. К ним у него отвращение и какое-то нездоровое любопытство. Холованов сидит в четвертом ряду и почему-то думает про украденный в Ярославле чемодан. Почему про чемодан вдруг вспомнил? Ах, да! Змееед, он же — Ширманов. Молодец. Мастерски сработал. Знал бы товарищ Ягода, что Холованов, который сидит прямо за его спиной, является организатором и вдохновителем виртуозного похищения. Но без Ширманова и Люськи-отвлекалки это было бы невозможно. Ширманов — правильный человек, хотя не в меру жестокий, ершистый и задиристый. Холованов давно искал себе в помощники именно такого злодея на все руки.

А настоящий змееед — это, конечно, анаконда парагвайская, медленно заглатывающая тигрового питона.

— Товарищ Генеральный комиссар Государственной безопасности, товарищ Холованов просит принять по очень важному делу. Говорит, всего на одну минутку.

— Зови.

— Но сейчас в приемной вызова ждет комиссар Государственной безопасности третьего ранга товарищ Западный, за ним — комиссар Государственной безопасности первого ранга товарищ Заковский.

— Подождут. Зови Холованова.

Ягода к визитам Холованова всегда относился с большим вниманием. Ягода помнил даже во сне, даже в бреду: это человек Сталина. Если Холованов что-то говорит, это могут быть не только его собственные слова, но и слова самого Гуталина. А с Гуталином приходится считаться.

— Здравствуйте, товарищ Холованов.

— Здравствуйте, товарищ Ягода.

— Чем порадуете, товарищ Холованов?

— Товарищ Ягода, мне ваша помощь нужна.

— Поможем, чем можем. Слушаю.

— По приказу товарища Сталина я занимаюсь поиском сокровищ, накопленных буржуазией и другими эксплуататорскими классами, но утаенными от рабоче-крестьянской власти. Нам деньги, золото, камни самоцветные позарез требуются на нужды индустриализации.

— И как работа продвигается, товарищ Холованов?

— Продвигается успешно. Но сегодня случилось нечто необычное и настораживающее.

— И что же это было?

— Мне позвонил аноним и сообщил о любопытном методе сокрытия. Оказывается, хитрецы укладывают золото в гробы известных людей и торжественно его хоронят.

— А в обыкновенную могилку нельзя?

— Можно. Но лучше в начальственную. Кто осмелится раскапывать могилу большого человека? Они же на охраняемых кладбищах! Всех мастей недобитые враги пролетариата надеются, что наша родная рабоче-крестьянская власть когда-то рухнет, вот после того они и раскопают свои сокровища. А до того момента золото и камушки надежно спрятаны от обысков и конфискаций.

— Очень интересно.

— Это присказка. Недавно хоронили всеми нами любимого, безвременно ушедшего от нас командарма второго ранга Буцетиса. Аноним сообщил, что в его гробу неизвестные лица спрятали чуть ли не тридцать килограмм золотого песка.

Совсем нехорошо стало Народному комиссару Внутренних дел Генеральному комиссару Государственной безопасности товарищу Ягоде.

— И… чем могу служить?

— Как чем? Генрих Григорьевич, могилу надо вскрыть.

— Вскрывайте.

— Генрих Григорьевич! Вы шутите. Как это? Без разрешения Народного комиссара внутренних дел СССР?

— Разрешаю.

— Генрих Григорьевич, давайте вместе. Назначайте комиссию, выставляйте оцепление, закрывайте могилу брезентовыми стенками. И будем копать.

Очень не нравится железному Генриху, что этот проходимец Холованов называет его то по имени, то по фамилии. Хотелось бы, чтобы по званию и должности. Но нравится Генриху, что пришел к нему человек от Гуталина разрешения просить. В то же время кошки душу скребут: неужели это те самые килограммы золотого песка? Нет, нет и нет! Чемодан с золотым песком пропал неделю назад, а командарма хоронили раньше. Что же за всем этим скрывается?